Он привык проводить с ней много времени, разговаривал, разделял ее взгляды и суждения.
Робияхон было уже двадцать лет, девушку, достигшую этого возраста, считали старой девой. Почему же так получилось? Да дело в том, что красотой она не блистала, к тому же у родителей ей жилось неплохо, она была очень избалована, родители во всем ей потакали, никогда не наказывали. А жизнь текла, годы улетали... И вот дошло до того, что сваты забыли дорогу к дому Ахмадходжи, сначала уходили обиженные, расстроенные отказом, а потом, видимо не без их участия, стали распространяться слухи о том, что Робияхон некрасивая, тощая, что у нее дурной характер и тому подобное.
Первое время это мало заботило Ахмадходжу. Мысли его поглощены торговыми делами, он много разъезжал, бывал то в Москве, то в Оренбурге. Однажды он приехал из Москвы совсем больным, прилежно лечился, но врачам пришлось приложить немало усилий, чтобы поставить его на ноги. На долгий срок прекратились его поездки. И вот, находясь безвыездно дома, он призадумался о своей семье и о своей двадцатилетней дочери. Как человек практичный, он тут же решил действовать.
У его сестры был единственный сын, Хамидхан. Длиннобородый, с большой чалмой на голове, он был уже и немолод, и весьма непривлекателен. А жил он вместе с матерью очень бедно, на женитьбу средств не хватало. И вот Ахмадходжа вызвал сестру и сказал, что хочет выдать дочь за Хамидхана. Сестра просто опешила: подумать только, какое счастье свалилось на голову ее сына — стать зятем богача!
— Ай-вай,— простонала она,— может ли мой сын, бедняк, стать вашим зятем? И могу ли я привести дочь самого Ахмадходжи в свое убогое жилище?
— Пустяки! — ответил ей брат.— Я беру все расходы на себя. А насчет дома тоже не беспокойся... По соседству с нами есть пустырь, там я распорядился построить новый дом и привести в порядок участок. Прямо завтра начнется строительство... Я уже договорился с мастерами, будь спокойна! А сыну скажи, чтобы он сейчас приостановил на время свои занятия в медресе, накрутил чалму поменьше, подкоротил бороду и надел халат понаряднее, нынешний уж очень плохо сидит на нем.
— Этот халат я сама ему шила, из лоскутьев! Что делать! Трудно на его фигуру найти подходящий халат в лавке или вытащить из дядиного сундука.
— Потерпи немного — ив твоем доме будет достаток и сундуки, полные добра!
— Если ты правду говоришь, а не шутишь, молиться буду за тебя, жертву святым принесу...
— Незачем приносить жертвы,— резко оборвал ее Ахмадходжа.— Ты лучше слушай, что я скажу. Завтра же разнеси слух, что собираешься женить своего сына на Робин. Всюду говори это, не смущайся. Все необходимое для свадебного пира я пошлю тебе домой, а ты пригони сватов.
— Хорошо, хорошо, уж так и быть.
— О нашем разговоре никому не рассказывай. Даже нашим братьям.
— На меня можешь положиться, но разве можно что-нибудь скрыть от Самадходжи?
— К сожалению, ты права. Самад неудачник, картежник, он нас позорит. Постараемся быть как можно осторожнее, это дело нашей общей с тобой чести!
— Постараюсь, конечно.
— Значит, решено!
Когда Робия узнала о том, кому ее сватают, она рассвирепела.
— Нашли кому меня сбыть,— плакалась она матери.— Противному Хамидхану!
— А чем он плох?
Он свой человек, наша родня!
— Родня! — кипятилась Робия.— Уродина, длиннобородый, мужлан, в потрепанном халате!
— А ты, дочь моя, сама более достойных отвергла. Да и не такая уж ты и красавица. Надеюсь, что с Хамидханом ты обретешь свое счастье.
— Нет, нет, за него не пойду, лучше уж остаться старой девой!..
— Не отвергай! Ты знаешь строгость и суровый нрав отца. Выдаст за какого-нибудь арбакеша!
— Ну и лучше за арбакеша, чем за этого жалкого муллу!
— Что ты чепуху несешь! Хамидхан — человек ученый, образованный, знает толк в жизни.
— Нет, нет и нет!
— Ну и глупо! Все равно будет так, как велит отец. Мать сказала это в повышенном тоне и вышла из комнаты. Робия, рыдая, упала на ковер. Она оплакивала свою уходящую
юность, свою зависимость от родителей, свою неволю. Казалось бы, все у них в доме есть, многие молодые девушки завидуют ее богатству. А счастья нет. Дочери мелких торговцев и даже простых чесальщиков шерсти вышли замуж за того, кто им нравился, нашли свое счастье, а она, дочь бухарского миллионера, обречена быть всю жизнь с нелюбимым человеком! Ее выбрасывают из родного дома, как ненужную вещь! Кому же пожаловаться на горькую долю?..
Робия понимала, что происходит: отказывая женихам, она не заметила, как шло время и она уже стала считаться старой девой, что роняет достоинство ее отца, набрасывает на него тень. Но нельзя же из-за этого оказаться в объятиях нелюбимого, скучного, холодного человека!..
И вот в эту страшную для нее минуту в комнату вошел ее младший брат, Халим-джан. Он увидел свою любимую сестру, лежащую на ковре, ее полные отчаяния глаза, красные от слез, подошел к ней, помог подняться, вытер слезы на ее щеках и участливо спросил:
— Что с вами, сестра? Вы больны?
Робия, всхлипывая, отрицательно покачала головой.
— Так что же с вами? Обидел кто-нибудь?
Робия чувствовала, что во всем мире только один этот ее брат, пятнадцатилетний юноша, заботливый и добрый Халим-джан поймет ее переживания и сделает для нее все что сможет.
— Замуж меня хотят отдать...— проговорила она, задыхаясь от слез,— этому... Хамидхану...— ей было противно даже произнести его имя.
— Хамидхану? — изумленно воскликнул Халим-джан.
— Да, уж такое мое счастье, невезучая я! Робия снова заплакала, припав к плечу брата.
— Что мне делать? Как быть?
Не смогу я с ним жить...
— А как отец к этому относится?
— Отец! — презрительно буркнула Робия.— Да он сам все это придумал! Пока был здоров, не обращал на меня внимания, а засел дома и заметил, что я уже старая дева. Вот хочет убрать меня поскорее, выбросить, как ненужную тряпку!
— А вы сами с отцом не говорили?
— Нет! Мать пугала меня: если, говорит, ты будешь отказываться, отец выдаст тебя за арбакеша... Я отца тоже понимаю, он стареет, болеет, настроение дурное...
— Давайте я с ним поговорю.
— Ох, Халим-джан,— Робия даже посветлела,— поговори. На мать надежды нет. Может, отец пожалеет?.. Не могу я... за Хамидхана.
— Будьте спокойны, непременно скажу. Отец вас любит... Халим-джан был умен и развит не по летам, умел различать, где
черное, а где белое. Задумывался над сложностью жизни, над, казалось, неразрешимыми ее задачами. Он сетовал на отсталость своего народа, на его бедность, часто повторял известное двустишие:
О, почему труд нищих словно море, А радости имущих как корабль?
Два-три года, проведенные в Москве, приобщение к русской культуре очень расширили его знания и представления о жизни. Он знал больше, чем не только его сверстники, но и люди значительно старше его. Учился он в свое время и в старометодной школе Бухары, и это тоже оказалось не напрасно: хороший, знающий литературу учитель привил ему интерес к чтению, к поэзии. Халим-джан читал стихи Хафиза, Саади, Бедиля... А живя в Москве, он изучал русский язык. Отец не жалел денег на образование сыновей, он пригласил для Халим-джана и его брата опытного, широкообразованного учителя, который не только учил их русскому языку, но проводил интересные беседы, в которых знакомил с духовным миром русского народа, с русской классикой. Познакомившись с произведениями великих русских классиков, он глубже понял и великие произведения родной литературы. Со временем он обратился и к газетам, читал и журнал «Молла Насреддин». Прочитанное Халим-джан проверял жизнью и все более убеждался, что встречавшаяся там критика правильна.
Пытливый юноша хотел видеть все собственными глазами. С этой целью он посещал — и довольно часто — крытые базары, торговый двор. В торговом дворе шла бойкая торговля каракулевыми шкурами. Там же их сортировали, красили, связывали в тюки для отправки в разные города и страны. Богатые торговцы восседали на обитых бархатом креслах и на деревянных суфах, покрытых коврами и одеялами.
Между делом они попивали чай, угощались сластями и фруктами... Расторопные слуги, подобострастно приложив руки к груди, выслушивали их приказания и молниеносно выполняли их.
Однажды Халим-джан оказался свидетелем, как поденщика, пришедшего с гор, оклеветали, обвинили в краже. Напрасно бедняк со слезами на глазах заверял, что не брал ничего, - управляющий отца твердил свое: пропала дорогая золотисто-коричневая шкурка и взял ее именно этот поденщик, передал сыну, а тот ее унес.
— Да, сын мой приходил,— признался поденщик,— он сказал, что матери вдруг стало плохо... Он пришел за мной, совсем, бедняга, растерялся... Но я не пошел — нужно же что-нибудь заработать. Дал ему один мири — купить для матери гранат, они очень ей помогают — и сам остался на работе... Вот... Никаких шкурок я не брал!
— Врет, врет, негодяй! — бесновался управляющий.— Он украл ее, некому больше!..
Владельцем шкурки был отец Халим-джана. Волевой человек и крепкий хозяин, он строго держал в руках своих подчиненных. С теми, кто бывал пойман на краже, обращался жестоко...
Удивительна человеческая натура. Будучи сам не без греха, человек для себя всегда находит оправдание. Но если кто-нибудь другой совершит проступок в сотую долю меньше, то он обрушивает на него гром и молнии, готов растерзать этого человека.
Ахмадходжа приказал высечь поденщика, бить, пока тот не сознается. Но тут подал голос Халим-джан.
— Отец,— воскликнул он,— не наказывайте, не бейте этого человека, он ни в чем не провинился. Я видел, когда уходил его сын, он ничего не унес с собой.
— А ну-ка, уйди отсюда!.. Ты не разбираешься в этих делах! — прикрикнул на него отец.
— Нет, я знаю! — твердо и настойчиво заявил Халим-джан. — Шкуру взял вот этот,— он указал на управляющего.— Он унес шкуру. Я видел это собственными глазами.
Ахмадходжа вскочил.
Управляющий хорошо изучил хозяйский нрав, испугался не на шутку и, осмотревшись, почел за лучшее поскорее исчезнуть — скрылся за воротами торгового ряда. Учинив обыск в его комнате, хозяин нашел украденную шкурку и, что самое удивительное, сделал своим управляющим оклеветанного поденщика.
А вот что произошло в другой из летних дней за городом, куда отправилась, спасаясь от жары, семья Ахмадходжи. С самого утра они приехали в сад и расположились у хауза. В саду все было подготовлено для приятного отдыха: хауз наполнен водой, все тропинки и дорожки чисто подметены, расстелены дастарханы, уставленные дарами щедрого лета. Чего только тут не было: яблоки, персики, инжир, виноград; огромные дыни и арбузы источали сладкий аромат...
Была тут и очень вкусная деревенская еда.
Насытившись, Халим-джан и брат его Алим-джан сняли с себя верхние халаты, остались в легких камзолах.
У Халим-джана в кишлаке был друг по имени Садык. Умный, разносторонний, способный юноша вырос в бедняцкой семье и сам остался бедняком, но, спокойный и рассудительный, никогда не жаловался и не терял бодрости.
В тот день Халим-джан пошел, как обычно, к Садыку, а Алим-джан отправился с сыном садовника покататься на ослике.
Рядом с садом, прямо за забором, стоял полуразвалившийся домишко. В нем жил Садык со своими родителями. Он был единственным сыном в семье. На стук Халим-джана вышла мать Садыка. Приветливо поздоровавшись, она сказала, что Садык с отцом пошли к распорядителю воды, так как сегодня была их очередь получить воду для посевов.
Халим-джан направился было туда же, но увидел Садыка, поливавшего огород. Халим-джан окликнул его, и они побежали навстречу друг другу. Здороваясь, обнялись, как это делают взрослые мужчины.
— Как хорошо, что ты пришел наконец.
— Отец болел, а то бы давно навестил тебя. А что у вас, как дела?
— Да как будто неплохо, но земля иссохла без воды, весь урожай мог пропасть. К счастью, сегодня получим воду, наша очередь. Поскорее бы полить землю. Немного хотя бы, если останется, попоить и деревья... Отец наказал мне присмотреть за поливом.
— Как, и на воду очередь? — изумился Халим-джан. Он никогда не задумывался над этим, считал, что все на свете продается, только воду и воздух не продают.
— Кому по очереди, а кому и без. Если арыки будут переполнены, достанется и нам немного, а если нет — пусть земля сохнет от жары, пусть выгорают все посевы!..
— Что же будет с бедняками?
— Богатым не все ли равно? — с горечью сказал Садык.
— А что, если сказать об этом аксакалу или мирабу, наконец?
— Пойти к ним без ничего — пустое дело. Но ведь и нечего нам отдать-то, ни крошки лишней нет...
Оставим этот разговор... Я вырезал для тебя красивую трость, она в доме.
— Спасибо тебе, друг, ты ведь настоящий мастер! Существует ли еще твоя свирель?
— Да, если хочешь, я тебе поиграю.
— Конечно, хочу!
Беседуя, юноши подошли к дому Садыка. Во дворе стоял страшный шум: кричали, ругались, кто-то выкрикивал проклятья.
Во дворе Халим-джан и Садык увидели такую картину: со всех сторон сбежались соседи, отец Садыка сидел на суфе, из раны на голове сочилась кровь, кто-то прикладывал к ней пепел от сожженного войлока. Мать, рыдая, сказала Садыку, что отца жестоко избили у арыка, у ворот мираба.
— Но ведь наша очередь на воду,— изумился Садык.
— Сейчас, сынок, право сильнейших, резко сказал его отец и, увидев Халим-джана, еще резче воскликнул: - Вот слуга этого избил меня и отнял воду!
— Мой слуга? — недоумевая, спросил Халим-джан.— Кто же?..
— Пойдите и сами узнайте! Лучше бы мы жили где-нибудь рядом с нищими, с кафирами, чем с баем...
Халим-джан минуту постоял в нерешительности, потом круто повернулся, выбежал со двора и помчался в свой сад. Садык в это время поливал из кумгана окровавленные руки отца.
— Отец,— сказал он,— Халим-джан — мой друг! Ручаюсь, что он ничего плохого не сделал и не сделает!
— Погоди, сынок, вырастет твой друг и тебя же побьет той самой тростью, которую ты для него вырезал. Не зря народ говорит: волчонок вырастет — непременно волком станет!
Садык в ответ твердил уверенно и упорно:
— Нет, нет, не волк он и волком не будет!
Так препирались отец с сыном. А тем временем кипящий гневом Халим-джан вбежал в свой сад. У ворот стоял фаэтон его дяди Самада, и кучер, набрав ведро воды из полноводного арыка, тщательно мыл его, приводил в порядок.
— Это приехал мой дядя? — спросил Халим-джан.
— Да, ваш дядя... Отдыхает в беседке...
Беседка была сооружена недавно из добротных деревянных досок и походила больше на маленький домик. Ряд миндальных и айвовых деревьев и густые кусты ярко-красных роз скрывали ее от глаз гуляющих в саду, от входа в сад. Эта часть сада у ворот считалась мужской половиной. Женщины, гулявшие по саду, могли быть спокойны: никто их не увидит...
Халим-джан решительно ринулся к беседке. Там сидели Самадходжа и его старший сын, они играли в карты.
Отдавая дань приличиям, Халим-джан вежливо поздоровался, но тут же резко спросил:
— В этом арыке не было воды, откуда же она появилась? Лицо Самадходжи выражало полное недоумение.
— То есть как откуда? Мы приказали слуге, он пошел и пустил. Ты, видно, плохо соображаешь...
— Сегодня очередь отца Садыка, воду должны были они получить. А вы приказали провести воду в этот арык. И ваш слуга исполнил ваше приказание: он не только повернул воду, но еще разбил голову отцу Садыка.
— Что ты болтаешь, племянничек? — зло усмехнулся Самадходжа.— Дался тебе этот Садык! Да кто он такой, в конце концов! Вода эта божья, а не чья-то...
— Нет, тут на нее очередь, потому что сразу на всех не хватит! Пойду скажу отцу, он не допустит насилия, не захочет прослыть убийцей.
Самадходжа молчал. В его руках задрожали карты, он бросил их на ковер. Карты взял его сын, нехорошо усмехнувшись. Он быстро и аккуратно сложил колоду и сунул ее в карман.
— Ну, уж если мы убийцы, так беги и докладывай миршабу, а не твоему отцу! Вставай, сынок... Больше ноги нашей здесь не будет!
— Бросьте, отец, стоит ли обращать внимание на слова этого глупого мальчишки? А вы еще обижаетесь. Он недостоин этого!
- Сами вы поступили недостойно! — резко воскликнул Халим-джан..
— Ну, погоди, щенок, так тебя стукну, что пылинки от тебя не останется! — прокричал яростно Самадходжа.
Увидев, какой оборот принимает дело, папенькин сын Самадходжи быстро побежал к воротам; за ним, тяжело ступая, шагал его отец. Он что-то бурчал, ругался и отплевывался.
Лошади еще не были распряжены, и через минуту фаэтон двинулся с места. Халим-джан облегченно вздохнул. К нему подбежал услышавший крики садовник и взволнованно спросил:
— Что случилось, мой господин?
— Поскорей собирайтесь, отведите воду в земли огорода отца Садыка!
Халим-джан говорил так решительно и резко, что садовник, пробормотав лишь: «Хорошо, хорошо», взял кетмень и ушел.
Халим-джан, глубоко задумавшись, пристально смотрел на журчащий арык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31