Что-то я не слышал, чтобы глашатай пел об этом на улицах.
— Ты пойдешь вместе с нами. — Стражники подхватили Тифона под локти и поволокли за собой, не обращая никакого внимания на его сопротивление.
— Но почему?! — Он старался вырваться из их цепких рук. — Что я такого сделал? Имею я право знать, в чем меняг обвиняют?
— Эту самую Амфитею нашли убитой сегодня после полудня, — холодно ответил один из стражников. — Она была заколота. И мы думаем, что это был ты.
— Что?! — Тифон вырвался, порвав тогу, и остановился как вкопанный. — Она убита?
Стражники хотели опять схватить его, но взглянули в его глаза и невольно отступили.
Тифон .стоял посреди улицы, как столб, не в силах пошевелиться. Зеваки, обступившие его плотным кольцом, смотрели на него во все глаза, открыв рты от любопытства. Так они обычно смотрели, когда он был на сцене и читал им бессмертные трагедии великого Софокла, Еврипида и Эсхила. Он и сейчас для них актер, они и сейчас ждут от него каких-то откровений.
И вдруг Тифон упал на колени, воздел руки к черному, усыпанному звездами небу и начал читать громко, нараспев:
— О Амфитея, рожденная в Лесбосе, острове пышном, Славишься ты средь гетер златокудрых ольвийских. Даришь любовь свою всем за вина только чашу. Слаще вина твои ласки, что ты расточаешь. Если все семя собрать, что в тебя извергали из чресел Скифские странники дикие, с ними фракийцы и греки, Славные полчища воинов храбрых и силой прекрасных Свет бы увидел, когда бы плоды принесло это семя. Многим дарила ты ласки свои, но они уж забыли Облик твой дивный, богами даримый тебе, о волчица. Только лишь я по ночам от бессонницы лютой страдаю, Имя твое и черты не в силах забыть и богов умоляя Память отнять у меня или дарствовать мне тебя в жены.
По щекам его катились слезы, голос дрожал. Стражники стояли рядом, не смея остановить этого сумасшедшего. А Тифон продолжал читать.
Когда он умолк, наступила пронзительная тишина. А потом раздались аплодисменты...
ДУРАЧОК
Она была такая маленькая, что даже страшно было дотрагиваться до нее. И в то же время постоянно хотелось целовать ее, тискать, гладить. И все время почему-то на глазах появлялись слезы. Тогда Наташа просто брала ее на руки, прижимала к груди и тихонько, чтобы было слышно только им двоим, бормотала:
— Инночка, доченька моя, все у тебя будет хорошо. Ты вырастешь большая-большая. И будешь такая красавица, такая умница.
Дочка чмокала губками и удивленно смотрела на маму своими карими глазами.
А потом возвращался Виктор. Сразу с порога кричал:
— Как моя дочь? Все нормально? Она не заболела?
Наташа смеялась над этой неумелой мужской заботой, и почему-то опять появлялись слезы. Никогда раньше в своей жизни она так часто не плакала. И никогда не была так счастлива, как сейчас.
Когда родилась дочка, Виктор так волновался, так суетился и заботился, таким виноватым ходил вокруг Наташи и Инночки, что она отодвинула на задний план все свои обиды на мужа. Да, он явно не ангел во плоти, но он отец ее ребенка. Он кается. Может быть, это его исправит наконец. Она потерпит. Все-таки семья. Так продолжалось до самого лета. Только дочь и муж, муж и дочь. Странно, но раньше Наташа думала, что это просто несчастье для женщины — посвятить всю свою жизнь семье. А теперь вдруг поняла, что большего для нее и не нужно. Совсем не хотелось думать о работе, о том, что через несколько месяцев придется возвращаться из декрета и опять брать какое-нибудь дело, опять заниматься допросами, проверками и перепроверками показаний, копаться в уликах, прямых и косвенных, и выносить приговор. Тем более что за последние месяцы все, что она пережила в прокуратуре, все эти грязные и страшные дела стали казаться ей какой-то глупой и неинтересной игрой. А жизнь, настоящая, реальная жизнь, начиналась здесь, возле маленького веревочного манежика, в котором истошно орет, требуя к себе постоянного внимания, самое дорогое существо на свете.
Поэтому, когда пришло письмо, что она прошла конкурс и может сдавать экзамены в аспирантуру, Наташа даже немного огорчилась. Даже хотела плюнуть, пусть все остается как есть. Но вмешалась мама.
— Ты что, сдурела? — металась она по кухне, одновременно успевая варить кашку и тереть на терке свежие яблоки. — Опомнись, Натка! Ребенок — это, конечно, хорошо, это счастье, но ведь нельзя же из-за этого пускать всю жизнь коту под хвост. Пойми, что рано или поздно ты об этом пожалеешь. Так что не дури, готовься к экзаменам, пока есть время. Сейчас она еще в коляске лежит, а как бегать начнет по парням, так не до учебы будет.
— Мама! — счастливо смеялась Наташа. — Какие парни? Это когда еще будет?
— А ты не помнишь, когда в первый раз замуж собралась? — Мать грозно посмотрела на дочь.
— Ну лет в семнадцать, кажется. — Наташа пожала плечами.
— Как бы не так! В четыре года! С Олежкой из соседнего дома в электричку села и укатила в синие дали. Искали вас потом три дня. Не помнишь?
— Не-а! — Наташа захохотала.
— А вот я помню! — Мать не то злилась, не то сама готова была разразиться смехом. — Я все помню. И как ты в пять лет соседа по детскому саду в дом привела, заявила, что это твой муж и он будет с нами жить, и как ты во втором классе с соседом по парте в загс ходила заявление подавать, и как в пятом белугой ревела по ночам, что какой-то Игорек из «Б» класса на тебя не смотрит. Так что давай поступай в свою аспирантуру, а то опомниться не успеешь, как бабушкой станешь. И потом, если честно, — вдруг понизила голос мама, и лицо ее стало серьезным, — ты подумай хорошенько. Твой гений сможет семью прокормить?
— Подожди, мам, но ты сама говорила, что он талант... — Этот разговор возникал между дочерью и матерью примерно раз в месяц и был Наташе очень неприятен. — Он работает. Не все же сразу.
— А когда? После смерти? Ты меня прости, конечно, милая, но те малюнки, которые он мне на каждый день рождения дарит, у меня все за шкафом стоят. Людям показать стыдно, что он там накалякал. Нет, я-то ничего не понимаю. Да, я считаю — он гений. Но пока непризнанный. Только пожрать он горазд, как будто уже популярность всемирную снискал. Хоть бы ^постыдился, ей-богу.
И решила' поступать. Витька как раз в это время укатил на Ольвию, и поэтому маме пришлось снова перебраться жить к Наташе. По вечерам, пока дочь сидела на кухне за учебниками, мама стирала, готовила, убирала в квартире.
Экзамены Наташа сдала, как ни странно, легко. То ли все хорошо помнила, то ли преподаватели жалели эту миниатюрную молодую маму, которая просила пропустить ее первой, потому что нужно бежать домой кормить грудного ребенка. Только при зачислении ректор посоветовал хорошенько подумать, стоит ли браться за учебу, заранее зная, что со временем будет большая напряженка.
— Поступила! — Наташа влетела домой, как на крыльях. — Все, отстрелялась.
— И я отстрелялась, слава Богу, — вздохнула мать облегченно. — Интересно, наступит когда-нибудь такой момент, когда я смогу уже с тобой не возиться? Завтра еду домой.
И действительно, уехала. Странно, но Наташе стало легче, хотя и прибавилось работы по дому. Что ни говори, а две хозяйки в доме — это всегда плохо.
Через три дня неожиданно позвонил Граф. Позвонил рано утром, часов в шесть, когда Наташа еще спала.
— Привет! Как дела? — закричал он в трубку и, не дожидаясь ответа, сразу начал возбужденно рассказывать: — Наташка, ты не представляешь, мы еще один могильник отрыли! И знаешь где?
— Где? — Наташа стразу окончательно проснулась.
— Под фундаментом! Под тем, который три года назад расчистили. И такой богатый могильник! Мужчина, три женщины и пятеро детей. И все знатного рода! Так что украшений одних сто Двадцать единиц. И это еще не все, там наши дальше работают!
Наташа сразу представила Витю, копающегося там с кисточкой и скребком. На душе стало тепло.
— А ты почему же вернулся? — удивилась она.
— А я в музей прикатил, нам еще люди нужны! — кричал Граф так, как будто телефон еще не изобрели. — Группу набрали, через два дня уезжаем.
— А как там?.. — Наташа хотела спросить про мужа, но профессор не слушал.
— Зря, зря ты не поехала! — продолжал кричать он. — Хотя я, конечно, понимаю, ничего не поделаешь! А Виктор твой, если захочет, может смотаться на пару деньков!
— Что?.. — Наташу как будто окатили ледяной водой.
— Я говорю, пусть мне вечерком звякнет! У меня два свободных места еще есть, смогу устроить, если захочет. Лады?
— Хорошо, я передам. До свиданья, — сказала Наташа и повесила трубку.
И как будто весь мир полетел к чертовой матери. Перед глазами все поплыло, в голове зазвенело, даже показалось, что комната вместе с кроватью заваливается набок и летит в какую-то бездонную пропасть. Чтобы не закричать от боли и обиды, Наташа уткнулась лицом в простыню и накрыла голову подушкой...
Он приехал через три дня. Ворвался в квартиру радостный, загорелый, прижал Наташу к себе на секунду и сразу побежал в ванную.
— Как Инна? — крикнул оттуда, включив душ. — А у нас пожрать есть что-нибудь? Не представляешь, какой я голодный!
Наташа пошла на кухню и достала из холодильника вчерашний суп. Поставила на плиту и зажгла огонь. Все делала механически, как робот.
Выскочив из ванной, муж побежал в комнату посмотреть на дочь, и оттуда послышался его радостный возглас:
— Какие мы большие стали!.. Наташа, а где мой
халат?.. Ладно, не надо, я спортивки надену.
Потом он долго с аппетитом ел-. Наташа сидела напротив и старалась не смотреть в его сторону. Ей было почему-то очень стыдно.
— Я две амфоры нашел, — сказал он, поставив тарелку в раковину и налив себе чаю. — Так, дешевка,. Но все равно.
— Поздравляю, — холодно сказала Наташа.
— Неважный сезон. — Он наконец заметил, что с женой что-то не так, и спросил: — А почему такая кислая? Случилось что-нибудь?
— Ничего, — спокойно ответила Наташа.
— Вот и отлично. — Витя чмокнул ее в щеку. — Ты не представляешь, как я по тебе соскучился. Жаль, что ты со мной не смогла поехать. Граф так переживал, что ты...
— Я знаю, — спокойно сказала она и посмотрела ему прямо в глаза.
— Что? — Витя улыбнулся.
— Он мне звонил. Приезжал три дня назад людей набирать. Они там могильник раскопали, он в музей приезжал. Предлагал тебе с ним поехать на недельку.
— В каком смысле? — спросил муж, все еще продолжая глупо улыбаться.
Наташа опустила голову и тихо сказала:
— Теперь уже все. Теперь уже совсем все. Я твои вещи упаковала.
— Зачем? — Виктор начал бледнеть.
— Чай допивай и можешь катиться на все четыре стороны. Если захочешь развестись, я препятствовать не буду.
— Что ты говоришь? — опомнился муж. — Какой развод, зачем? Наташа, ты думаешь, что говоришь?
— Да. У меня было время, чтобы подумать. — Она просто силой заставляла себя не вцепиться ему в волосы и не выцарапать глаза. — Больше ждать, пока ты найдешь жилье, я не стану. Если хочешь, я сама могу на первое время к маме перебраться. Но я пока не хочу, чтобы она знала.
— Но уже поздно, — вдруг тихо сказал он. — Мне некуда идти.
Наташа посмотрела на часы. Была уже половина одиннадцатого.
— Хорошо, можешь переночевать на кухне.
Он пришел к ней, когда она уже лежала в постели и пыталась заснуть. Сел на краешек кровати и тихо сказал:
— Ее зовут Лариса.
Наташа ничего не сказала. Только напряглась, как пружина, готовая в любой момент распрямиться.
— Мы с ней лет пять назад познакомились, еще до тебя.
— Мне это не интересно, — ответила она.
— Да-да, я понимаю. — Витя вздохнул: — Но ты все поймешь. Должна понять... Она калека.
Наташа подняла голову и посмотрела на мужа. Улыбнулась и тихо сказала:
— Это бесполезно. Лучше не говори ничего, а то только хуже будет. Нам обоим. Случайно, твою Ларису не Катя зовут?..
— В аварию попала три года назад, — продолжал он, не обратив внимания на ее слова. — Ампутировали обе ноги. Живет теперь в Химках с родителями. Мы с ней жениться должны были через месяц, а тут... — Голос его дрогнул. — А тут эта авария...
— Почему же ты раньше не рассказал? — спросила Наташа, все еще не веря его словам.
— Она так хотела с тобой познакомиться! — Виктор вдруг разрыдался и упал на подушку. — Я к ней езжу раза два в месяц. А когда она узнала, что у нас дочка родилась, даже распашонку связала. Какой я гад, какой я гад! Как мне стыдно перед ней...
Наташа повернулась к мужу. Лицо его было в слезах. Нет, он не врал. Он в самом деле страдал. И его было очень жалко.
— У меня есть ты, есть Инна. А у нее никого нет. И не будет никогда. Ну не могу я ее вот так взять и бросить, пойми ты! — Он вдруг обнял Наташу и крепко прижал к себе. И она не стала сопротивляться. — Верь мне, верь, Наташенька! Никто мне, кроме вас с Инной, не нужен. Но так ведь нельзя, правда? Взять и оставить человека в беде. Ведь нельзя же...
— Я тебе верю. — Наташа вдруг почувствовала, что и сама уже плачет. — Только почему ты молчал все это время? Почему раньше не сказал?
— Я боялся, что ты не поймешь. — Он посмотрел ей в глаза: — А когда тебя лучше узнал, подумал, что поздно говорить. Хотел пару раз, но так и не решился. А потом — сама знаешь, я столько наворотил...
— Дурачок. — Наташа тихо засмеялась. — Какой же ты все-таки у меня дурачок.
И нежно поцеловала его в губы...
— А на острове, помнишь, ты сказала, что я дурак...
— Ты сильно изменился, — улыбнулась Наташа.
ЧАСТЬ 2
ПОГОНЯ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ
Они никогда не должны были встретиться. Бывший тренер по карате, детдомовец Юм — и женщина, увлекающаяся античностью, молодая мать.
Но они не могли не встретиться, потому что он был убийцей, а она — государственным обвинителем.
Потом Наташа часто думала о том, что послужило причиной именно такого стечения обстоятельств, почему судьба или, если хотите, рок пересек ее, Наташи, линию жизни с линией жизни Юма. Тогда ли все началось, когда отец читал ей отрывки из римского права, тогда ли, когда она уже сама забросила девчоночьи развлечения и уселась за книги, быстро проскочила обязательное детское — Майна Рида, Роберта Стивенсона, Александра Дюма — и зачитывалась Достоевским, Толстым, Тургеневым... А потом сама стала читать Плевако Кони, Кодекс Наполеона... Или когда, увлекшись историей, решила было идти на истфак, но в последний момент почему-то подала на юридический.
Нет, к этому времени все уже решилось. А вот раньше... О первом в истории человечества судебном процессе снова узнала от отца.
Это, конечно, был миф. Судили Ореста за убийство матери, Клитемнестры. Которая сама убила мужа и детей. А защищал Ореста Аполлон. Голоса судей разделились поровну. Поэтому за подсудимого вступилась Афина, и он был оправдан.
Отсюда и пошла презумпция невиновности. Все сомнения трактуются в пользу подсудимого. И этот тонкий пассаж тогда особенно волновал Наташу.
Перед государственным обвинителем лежало многотомное дело. Это была первая в ее практике банда, страшная,, безжалостная.
Дело вела давняя знакомая Наташи Клавдия Васильевна Дежкина. Они познакомились еще тогда, когда Наташа стажировалась в Генпрокуратуре. Эта домашняя женщина совершенно не вписывалась в суровые интерьеры главной обвиниловки страны. Но дела раскручивала — дай Бог каждому «важняку». Наташа читала составленное Дежкиной обвинительное заключение и понимала, что добавить к нему почти нечего. Так, некоторые детали...
Когда вошла в зал, то вдруг увидела оскаленную розовую пасть и остолбенела. Огромный пес неведомой Наташе породы не лаял и не рычал, он только чуть оскалился. Но пристально смотрел именно на Наташу. И она поняла, стоит ей сделать шаг, как его здоровенные клыки вопьются в нее и безжалостно разорвут.
- Матвей, фу, — негромко сказал конвоир, и брыли сомкнулись, а пес улегся и полузакрыл глаза.
На негнущихся ногах Наташа добрела до своего стола. От стремительной, деловой походки осталось жалкое подобие. А сколько времени и силы воли потратила Наташа на то, чтобы выработать именно эту строгую походку, в которой отсутствовал даже намек на движение бедер, даже признак хоть какой-то женственности. Процесс начинался вот так нелепо и смешно.
Хорошо еще, что ее не видели подсудимые.
Их ввели в зал перед самым выходом суда. Они расселись каким-то своим порядком, который Наташе сразу стал ясен. В центре оказался Юм. Узкие щелочки глаз оценили все вокруг, остановились на Наташе только на мгновенье, но тут же двинулись дальше — Наташа не показалась Юму достойной внимания. Видно, с ее лица еще не ушло выражение испуга.
Рядом с Юмом вальяжно расселся здоровый Панков. По другую сторону — Костенко. Один человек по фамилии Целков никак не мог устроиться и все двигался и двигался. Наташе даже трудно было рассмотреть его лицо. Фотография в деле была тоже какой-то смазанной.
Вслед за Юмом тяжело опустился на скамью бледный рыжий парень. Это был Иван Стукалин. Наташа подумала, что ему единственному хоть чуть-чуть страшно, пока не увидела худого, испуганного Скли-фосовского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34