Но этот отчет мне не скоро пришлось закончить.
Утром Авлой спозаранку приволок за шиворот ко мне на суд Волли Мальтсрооса. Сколько же неприятностей и забот причинил этот парень! Вроде бы шустрый и сообразительный, лучшего исполнителя не придумаешь. Но не дай бог оставить Волли хоть на миг наедине с собой! Голова его не терпит пустоты, он непременно выкинет какой-нибудь фокус. Видимо, я уже свыкся с выходками Волли, они меня совсем не раздражают, во вся- • ком случае, я на них обращаю внимания не больше, чем они того заслуживают. Чужим такое представляется явно немыслимым, а то и непозволительным. Брови Авлоя были начальственно сдвинуты, в голосе звенел металл.
Ты полюбуйся, командир, такой у тебя бойцом числится. В мародерство ударился. Знаешь, за чем я его сейчас застал? Куда как славная история, просто любо-дорого: устроил за околицей облаву на деревенских гусей. Как пить дать, не одному свернул бы шею, не окажись я там. Как тебе это нравится? Или, может, у вас в отряде такое не возбраняется?
Незаметно Авлой перешел со мной на «ты». Поди знай, считать ли это признаком доверия или высокомерным похлопыванием по плечу.
На гусей?!
Что ты с ними задумал, птицелов несчастный. Или тебя голодом заморили так, что подвело живот и лопнуло терпение? Продукты, правда, нам подвозят из Ямбурга всего раз в неделю, но голода мы не испытываем, на месте то да се прикупаем. Ты что, на самом деле собирался полакомиться жареной гусятиной?
Что за напасть! Давно ли это было, когда мне пришлось вызволять Рууди Сультса и Юрия Степанова из рук разъяренных товарищей по оружию,— того и гляди, всадили бы обоим по пуле, потом и разбираться было бы нечего! Никак не могли пройти спокойно мимо, потянулись за бутылью спекулянтского самогона да за кульком сахара. Ладно, это я еще как-то могу понять, месяцами они у меня кусочка сахара не видели, с прежнего корпусного провиантского склада возьмешь только крупы да сухарей, сладкое там кончилось еще на втором году войны. Что же до спиртного, то оно способно соблазнить и не таких еще мужиков. Возникает нестерпимое желание себе небольшою, всего-то на один вечер. Но чтобы гоняться за гусями — это какой такой званый обед ты задумал себе в одиночку закатить?
Авлой исполнен праведного гнева, я его понимаю. Чувствую, что и сам посуровел.
Насилие и произвол — это удар ножом в спину народной власти, все больше взвинчивает себя Авлой. Кому люди после этого еще верить будут? Крик поднимется аж до небес: красные тоже грабят! Мы, командир, так вот ставим себя на одну доску с царскими сатрапами.
Ну говори же, Волли. Сумел кашу заварить, умей и ответ держать.
На кой он мне, этот гусь, честное слово, командир! Просто так, шутки ради. Не понимаю таких шуток, хоть убей, ничего смешного. Ну как же, дурак этот Рууди Сультс подзадорил, приклеился, как банный лист: слабак, мол, малахольный, тебе и гусака-то не словить, как саданет крылом, сразу с катушек долой, а гусак го-го-го и был таков. Дескать, зря тебя вообще взяли к нам в отряд, какой из тебя вояка. Будто сам он здоровяк-забияка! Подзуживал, пока меня злость не взяла. Ну погоди, говорю, я тебе покажу, кто гуся словит, а кто нет. Ребята рассказывали, Рууди сам в детстве на клюв гусаку попался, весь в синяках был, с тех пор он гусей страх как боится, думал, что и у меня поджилки затрясутся. А я-то знаю, как спокойно поймать гуся. Надо обхватить его сзади, прижать крылья, он и не размашется. Щипаться и жутко шипеть он, конечно, примется, но это легкое неудобство придется стерпеть. Ну, и решил показать, чтоб в другой раз неповадно было, не то от него покоя не будет. Рууди приставать горазд, будто ты сам не знаешь, командир. Вижу, гуси как раз пасутся за деревней. Говорю, идем, поглядишь, как я с ходу снапаю гусака и поднесу к тебе, чтоб за задницу ущипнул. А затем — твой черед. Если не сумеешь, я всем расскажу, кто у нас малахольный. Только было ухватил, как этот товарищ невесть откуда выскочил и в крик ударился. Я бы все равно через минуту отпустил гуся, лишь попугал бы чуток Рууди. Или не веришь? Да на что другое он мне сдался? В жизни ни одной птице не свернул шеи, меня от этого воротит.
Шутка-то больно уж ребячливая, или тебе не кажется?
Конечно, ребячливая, так Рууди ведь на взрослого и не тянет.
Сам он тоже выглядит совсем еще мальчишкой, когда начинает так вот пристыженно сопеть, большая солдатская фуражка осела на пылающие уши. Лихость улетучилась, осталась одна растерянность. Конечно, рановато такого ставить под ружье, но был ли у меня выбор?
Вот и подумай, командир, как наказать.
А как я накажу? Дисциплинарный устав давно уже уплыл — старый отменен, а новый еще не составлен. Гауптвахты у меня тоже нет. Если станем еще и гауптвахту вводить, тогда охрану границы придется передать на попечение деревенских пастушков. Так что не теряйся и самолично придумывай подходящее взыскание.
Авлой с недоверием вперился свинцовым взглядом — по его мнению, именно либеральничанье является первопричиной проклятой анархии, опаснейшего из всех семи остальных смертных грехов, страдает дело. Сквернее не бывает, когда входишь в положение обоих В таком случае приходится вполне сознательно кого то обижать.
Деревенские непременно сочтут мародером, подливает Авлой масла в огонь. Им по собственному опыту известно, что если у солдата гусь под мышкой, то это все равно что в котле За годы войны по селам прошла несчетная масса солдат, после них осталась воистину пуховая дорожка, домашняя птица легче всего угождает солдатам в руки. Потому проделка эта — преступление. По меньшей мере хулиганство. А хулиган — враг революции!
Ладно, пошел ты с глаз моих, Дикий Запад. Сколько еще понадобится времени, чтобы тебе повзрослеть и ума-разума набраться? Принимай-ка наряд вне очереди на кухню, придумаю ц^ля тебя еще какую-нибудь в меру противную работу, но с доносом в Ямбург все же не упеку. Справлюсь с тобой сам, ты парень свой.
Волли со вздохом облегчения исчез за дверью. Тяжелый взгляд Авлоя вытерпеть было непросто.
Меня сюда не воспитывать послали, в наших кругах полагают, что людей, которые наносят ущерб и бросают тень на звание красногвардейца, следует наказывать со всей строгостью и примерно. Чтобы на других действовало. Это будет бить в яблочко. Иным путем дисциплину и воинский порядок не установишь. В наряд на кухню, пожалуй, можно отправить за невычищенную винтовку, здесь же пахнет потитическим проступком. На кухонный наряд ему начхать, это уж точно. Кто кроме вас самих превратит отряд в отдельное подразделение? Пока вы только называетесь им
Что ж, предлагаете мне предъявить человеку обвинение, в которое я сам не верю? Дорогой товарищ Авлой из Петроградского Чека, а что, если в Ямбурге, в том трибунале, соберутся к ночи нервные и угрюмые люди в кожанках, не в духе от бессонья и вконец выведенные из себя разной воинствующей контрой и юлящими агентами,— что, если они и вовсе не станут особенно разбираться да вникать? Значит, мародер — к стенке тебя, и дело с концом! Мол, лучше уж пустить в расход одного невиновного, чем отпустить на свободу виноватого. Простите, но я в такой игре не участвую, это, исходя из моей совести, очень фальшивая, очень жестокая и опасная игра.
Как знаете, вам виднее.
Когда он уходил, в его скошенном взгляде блеснул то ли белесый отсвет злобы, то ли сверкнула искра безумия. С человеком в подобном состоянии следует соблюдать крайнюю осторожность. На ясную голову такие люди и сами не представляют, на что способны, когда войдут в раж Непомерная власть свалилась им на голову внезапно и без предупреждения, они для нее еще не созрели, а некоторые из них вообще не в состоянии осуществлять власть и нести за нее ответственность. Теперь же они отождествляют самих себя с этой властью и любое несогласие воспринимают как недоброжелательство, направленное лично против них. Что бы ты им ни поведал, у них на все уже заранее существует своя непогрешимая точка зрения.
Но может, я к нему несправедлив? Вдруг он сам постоянно находите: некоем переходном состоянии и даже малейшее внешнее воздействие выбивает его из равновесия? Однажды он обронил что-то неопределенное и неожиданно горестное относительно жены. Но это случилось лишь однажды и как бы походя. Кто его знает.
Я еще не успел припомнить сказанное Авлоем, как мое внимание привлекла возникшая на дворе суматоха. Сначала послышались скрип телеги и переступание лошадиных ног, затем раздался знакомый трубный рев Мандата, и сразу же посыпались возбужденные проклятия. Я подошел к окну глянуть, что происходит.
Только что на телеге во двор завернул Миша Голдин, утром я отправил его в Ямбург за продовольствием. Теперь он вернулся с мешками крупы и сухарей. Как всегда неспешно проследовал нашей тихой, извилистой лесной дорогой, сопровождаемый перестуком колес на сосновых корневищах. Но его прибытие не осталось незамеченным чутким Мандатом, бык сумел где-то подстеречь. Нюх животного дразнил вкусный запах ржаных сухарей, который распространялся из большого, бугристого снаружи мешка, пробиваясь сквозь толстую джутовую мешковину. Мандат тут же пристроился позади телеги, будто огромная, каурой масти тень с волочащейся по земле размочаленной веревкой на шее. Бык все тянулся, пытаясь ухватить мешок в задке телеги, но возница всякий раз угрожающе размахивал перед его носом кнутом, и умная скотина тут же втягивала шею. Таким вот порядком они и проследовали к нам во двор.
Свистопляска похлеще разразилась, когда Голдин остановил лошадь. Мандат не собирался отказываться от своих притязаний, остановку телеги он принял за первую уступку. Теперь, когда лакомый мешок перестал отъезжать, он стал гораздо доступнее. Едва возница спустился на землю, как бык, угрожающе наклонив голову, пошел на него. Махание кнутом уже не помогало, рогатый противник знай себе наступал. Мишка проворно вскочил обратно на телегу, сплюнул в сторону быка и слез с другой стороны. Казалось, такая игра Мандату понравилась. Он тоже, мотая головой, развернулся и с готовностью затрусил в обход телеги. Прежнее положение повторилось. Под угрозой наставленных на него рогов Мишка не осмеливался приступить к разгрузке телеги.
Меня заинтересовало, чем же закончится эта история.
Голдин еще раза два перемахнул через телегу и окончательно убедился, что таким образом быка не проведешь. Мандат с явным удовольствием от игры переходил то на одну, то на другую сторону телеги и не собирался щадить возницу. Наконец терпение у Голдина лопнуло. Он остался сидеть на возу, обхватив руками колени, глядел безумными глазами на своего мучителя и что-то сказал ему. Бык перебрал разок своими большими ушами, от едких слов они нисколько. Мандат стоял возле телеги, набычив голову, и зорким взглядом следил за Голдиным.
Так они оставались некоторое время, уставившись друг на друга, ни тот, ни другой не спешил. Терпение Мандата казалось нескончаемым. И тут Голдин сдался: развязал мешок, выудил большой коричневый флотский сухарь и в сердцах зашвырнул его далеко в подорожники. Мандат удовлетворенно мотнул головой, повернулся, протрусил к сухарю и губами подобрал его. После чего с величавой медлительностью пошел прочь, не |удостоив Голдина даже взглядом. Мишка выругался ему вслед и погрози кнутом, однако сделать это он осмелился, лишь когда от него уж отвернулся.
Мандат не спеша протопал за ворота. Казалось, ниже его достоинства обращать внимание на летящие вслед ему угрозы и обидные прозвища. Голдин получил возможность начать перетаскивать в дом мешки.
Через полчаса за деревней вспыхнула непродолжительная стрельба. Спустя некоторое время, прежде чем я успел туда направиться, начальник очередного караула Виллу Аунвярк доставил ко мне властного вида женщину в черном монашеском одеянии, которая направлялась к Нарве и, пытаясь проскочить сторожевое охранение, не реагировала на приказания. Даже предупредительные выстрелы не заставили монахиню остановиться; ребятам пришлось просто пуститься вдогонку, продираясь через кусты и хлюпая по хляби, и схватить убегавшую.
Она стояла перед моим столом подобно черной статуе. Предложил сесть. Высокомерно мотнула головой.
Спаситель перед Пилатом стоял, постою и я.
Чего это так торжественно, мы ж не на уроке слова божьего. Который тут спаситель, который Пилат?
Бог видит.
Ну, и дай бог ему доброго зрения. Нас все же интересует другое. Имя? Куда шла? Почему не остановилась?
Мать Анастасия.
А мирское имя?
Зачем ворошить то, что давно погребено? Священное сословие не ведает и не признает мирских имен, паспортов и прочих бумаг. В ее голосе прозвучал словно бы отголосок затаенной муки Или это мне только послышалось? И опять лицо женщины уподобилось непроницаемому в своей строгой милосердности апостольскому лику. Подумалось, что они в монастырях часами и целыми днями упражняются в этом перед зеркалом, иначе они вряд ли смогли бы так владеть мускулами лица.
Куда направлялись?
В Куремяэ, в Пюхтицкий монастырь. Исполняла долг милосердия. Ходила по окрестным деревням осенять божьим словом, принося утешение вдовам и сиротам. Земля исполнена горя и печали, души человеческие о поддержке взывают, и Священное писание одно в силах им ее предоставить, но в смуту великую поредели ряды пастырей, многие из них стали жертвами зла и насилия. Пропуск? Какой истребовать пастырю пропуск, чтобы идти к чадам своим? К ним идут по зову сердца и велению всевышнего. Испокон веков одеяние священнослужителя во всяком стане мирском служило самым надежным пропуском.
Но ведь не остановились, когда вас окликнули.
В глазах ее на миг снова вспыхнул отблеск исступления.
Не услышала гласа взывающего. Окликают скотину, никак не божьего человека. И стрельба ваша не про меня, мало ли ныне в весях стреляют, сохрани и спаси нас господь от бездны всей этой злобы' Жизнь человеческую никто уже в святыню не ставит, это ли не начало царства греха великого. Мог ли кто предполагать, что станут стрелять по божьему человек да к тому же по женщине?
Или вы, красные, и с иноками воюете?
Не воевали никогда и воевать не собираемся, только ведь ныне и под монашеской рясой частенько скрывается такая греховность, что диву даешься, как это ризы не зардеются. Мне бы и за три часа всего не пересказать. Мы отделили церковь от государства, но кое-кто из святых отцов за это объявил нам тайную войну и переметнулся в стан белых. А ударят нас по одной щеке, нам что, прикажете подставлять другую? Приходится считаться с тем. что сейчас действует военное положение. Два войска и два государства встали тут друг против друга. У государств есть границы, а на границе господствует твердый порядок. Даже монахиням необходимо с ним считаться. Так что ничего не поделаешь, вынуждены задержать, пока все не выяснят.
Побойтесь гнева божьего!
Да уж перебьемся как-нибудь, с самого детства пугали божьим гневом, вот и успел в меру привыкнуть. Чуть меньше или чуточку больше, какая разница. Уж извините, но какое-то время придется посидеть у нас в сарае под замком, лучшего предложить не можем.
Нервный румянец, пошедший пятнами по лицу монахини, смог означать лишь одно: что промедление для нее крайне нежелательно, так ей не терпелось добраться побыстрее до монастыря — если только действительно туда. Проверить я не смогу. Но говорят, у бога дней в достатке. Так, значит, это людям к спеху. А если подозреваю незаслуженно,— возможно, ее вконец доконало все происходящее вокруг и она устремилась назад, в привычную тишину монастырской кельи?
Не знаю, что за мысли пришли ей в голову, пока я молчал. Сыграло ли тут свою роль вполне естественное отвращение человека ко всякому ограничению личной свободы? Вдруг в ней прорывается какая-то внутренняя запруда, отнюдь не шуточная преграда, и монахиня возбужденно выплескивает бурный словесный поток, говорит торопливо, словно опасаясь, что ее не выслушают или она сама передумает и прервется на полуслове, в то время как ей просто необходимо выплеснуть из себя все накопившееся.
По какому праву вы, красные, всеми в России помыкаете? Хорошо бы только теми, кто вам единоверцы, а то ведь и разами божьими! Кто дал вам на это право. Оглянитесь во смятении, что вы сделали со святой Русью! Повсюду одно зло, беззаконие и жестокость, нет больше братолюбия, лучи солнца и те багровеют на церковных крестах, будто в зареве пожара горят! Все рушится и гибнет, ни милости, ни пощады. Это и есть торжество вашего всеобщего братства? Выпускаете наружу черную ярость, злобу и зависть, отдаете власть в руки подлых и бесчестных людей, вот сатана и празднует победу. Святая Русь погибнет, будущее обернется вам хуже ига татарского, истинно геенной огненной, и быть в ней гибели невинных детей, плачу и скрежету зубовному, а по разоренным дотла нивам поскачут страшные всадники апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Утром Авлой спозаранку приволок за шиворот ко мне на суд Волли Мальтсрооса. Сколько же неприятностей и забот причинил этот парень! Вроде бы шустрый и сообразительный, лучшего исполнителя не придумаешь. Но не дай бог оставить Волли хоть на миг наедине с собой! Голова его не терпит пустоты, он непременно выкинет какой-нибудь фокус. Видимо, я уже свыкся с выходками Волли, они меня совсем не раздражают, во вся- • ком случае, я на них обращаю внимания не больше, чем они того заслуживают. Чужим такое представляется явно немыслимым, а то и непозволительным. Брови Авлоя были начальственно сдвинуты, в голосе звенел металл.
Ты полюбуйся, командир, такой у тебя бойцом числится. В мародерство ударился. Знаешь, за чем я его сейчас застал? Куда как славная история, просто любо-дорого: устроил за околицей облаву на деревенских гусей. Как пить дать, не одному свернул бы шею, не окажись я там. Как тебе это нравится? Или, может, у вас в отряде такое не возбраняется?
Незаметно Авлой перешел со мной на «ты». Поди знай, считать ли это признаком доверия или высокомерным похлопыванием по плечу.
На гусей?!
Что ты с ними задумал, птицелов несчастный. Или тебя голодом заморили так, что подвело живот и лопнуло терпение? Продукты, правда, нам подвозят из Ямбурга всего раз в неделю, но голода мы не испытываем, на месте то да се прикупаем. Ты что, на самом деле собирался полакомиться жареной гусятиной?
Что за напасть! Давно ли это было, когда мне пришлось вызволять Рууди Сультса и Юрия Степанова из рук разъяренных товарищей по оружию,— того и гляди, всадили бы обоим по пуле, потом и разбираться было бы нечего! Никак не могли пройти спокойно мимо, потянулись за бутылью спекулянтского самогона да за кульком сахара. Ладно, это я еще как-то могу понять, месяцами они у меня кусочка сахара не видели, с прежнего корпусного провиантского склада возьмешь только крупы да сухарей, сладкое там кончилось еще на втором году войны. Что же до спиртного, то оно способно соблазнить и не таких еще мужиков. Возникает нестерпимое желание себе небольшою, всего-то на один вечер. Но чтобы гоняться за гусями — это какой такой званый обед ты задумал себе в одиночку закатить?
Авлой исполнен праведного гнева, я его понимаю. Чувствую, что и сам посуровел.
Насилие и произвол — это удар ножом в спину народной власти, все больше взвинчивает себя Авлой. Кому люди после этого еще верить будут? Крик поднимется аж до небес: красные тоже грабят! Мы, командир, так вот ставим себя на одну доску с царскими сатрапами.
Ну говори же, Волли. Сумел кашу заварить, умей и ответ держать.
На кой он мне, этот гусь, честное слово, командир! Просто так, шутки ради. Не понимаю таких шуток, хоть убей, ничего смешного. Ну как же, дурак этот Рууди Сультс подзадорил, приклеился, как банный лист: слабак, мол, малахольный, тебе и гусака-то не словить, как саданет крылом, сразу с катушек долой, а гусак го-го-го и был таков. Дескать, зря тебя вообще взяли к нам в отряд, какой из тебя вояка. Будто сам он здоровяк-забияка! Подзуживал, пока меня злость не взяла. Ну погоди, говорю, я тебе покажу, кто гуся словит, а кто нет. Ребята рассказывали, Рууди сам в детстве на клюв гусаку попался, весь в синяках был, с тех пор он гусей страх как боится, думал, что и у меня поджилки затрясутся. А я-то знаю, как спокойно поймать гуся. Надо обхватить его сзади, прижать крылья, он и не размашется. Щипаться и жутко шипеть он, конечно, примется, но это легкое неудобство придется стерпеть. Ну, и решил показать, чтоб в другой раз неповадно было, не то от него покоя не будет. Рууди приставать горазд, будто ты сам не знаешь, командир. Вижу, гуси как раз пасутся за деревней. Говорю, идем, поглядишь, как я с ходу снапаю гусака и поднесу к тебе, чтоб за задницу ущипнул. А затем — твой черед. Если не сумеешь, я всем расскажу, кто у нас малахольный. Только было ухватил, как этот товарищ невесть откуда выскочил и в крик ударился. Я бы все равно через минуту отпустил гуся, лишь попугал бы чуток Рууди. Или не веришь? Да на что другое он мне сдался? В жизни ни одной птице не свернул шеи, меня от этого воротит.
Шутка-то больно уж ребячливая, или тебе не кажется?
Конечно, ребячливая, так Рууди ведь на взрослого и не тянет.
Сам он тоже выглядит совсем еще мальчишкой, когда начинает так вот пристыженно сопеть, большая солдатская фуражка осела на пылающие уши. Лихость улетучилась, осталась одна растерянность. Конечно, рановато такого ставить под ружье, но был ли у меня выбор?
Вот и подумай, командир, как наказать.
А как я накажу? Дисциплинарный устав давно уже уплыл — старый отменен, а новый еще не составлен. Гауптвахты у меня тоже нет. Если станем еще и гауптвахту вводить, тогда охрану границы придется передать на попечение деревенских пастушков. Так что не теряйся и самолично придумывай подходящее взыскание.
Авлой с недоверием вперился свинцовым взглядом — по его мнению, именно либеральничанье является первопричиной проклятой анархии, опаснейшего из всех семи остальных смертных грехов, страдает дело. Сквернее не бывает, когда входишь в положение обоих В таком случае приходится вполне сознательно кого то обижать.
Деревенские непременно сочтут мародером, подливает Авлой масла в огонь. Им по собственному опыту известно, что если у солдата гусь под мышкой, то это все равно что в котле За годы войны по селам прошла несчетная масса солдат, после них осталась воистину пуховая дорожка, домашняя птица легче всего угождает солдатам в руки. Потому проделка эта — преступление. По меньшей мере хулиганство. А хулиган — враг революции!
Ладно, пошел ты с глаз моих, Дикий Запад. Сколько еще понадобится времени, чтобы тебе повзрослеть и ума-разума набраться? Принимай-ка наряд вне очереди на кухню, придумаю ц^ля тебя еще какую-нибудь в меру противную работу, но с доносом в Ямбург все же не упеку. Справлюсь с тобой сам, ты парень свой.
Волли со вздохом облегчения исчез за дверью. Тяжелый взгляд Авлоя вытерпеть было непросто.
Меня сюда не воспитывать послали, в наших кругах полагают, что людей, которые наносят ущерб и бросают тень на звание красногвардейца, следует наказывать со всей строгостью и примерно. Чтобы на других действовало. Это будет бить в яблочко. Иным путем дисциплину и воинский порядок не установишь. В наряд на кухню, пожалуй, можно отправить за невычищенную винтовку, здесь же пахнет потитическим проступком. На кухонный наряд ему начхать, это уж точно. Кто кроме вас самих превратит отряд в отдельное подразделение? Пока вы только называетесь им
Что ж, предлагаете мне предъявить человеку обвинение, в которое я сам не верю? Дорогой товарищ Авлой из Петроградского Чека, а что, если в Ямбурге, в том трибунале, соберутся к ночи нервные и угрюмые люди в кожанках, не в духе от бессонья и вконец выведенные из себя разной воинствующей контрой и юлящими агентами,— что, если они и вовсе не станут особенно разбираться да вникать? Значит, мародер — к стенке тебя, и дело с концом! Мол, лучше уж пустить в расход одного невиновного, чем отпустить на свободу виноватого. Простите, но я в такой игре не участвую, это, исходя из моей совести, очень фальшивая, очень жестокая и опасная игра.
Как знаете, вам виднее.
Когда он уходил, в его скошенном взгляде блеснул то ли белесый отсвет злобы, то ли сверкнула искра безумия. С человеком в подобном состоянии следует соблюдать крайнюю осторожность. На ясную голову такие люди и сами не представляют, на что способны, когда войдут в раж Непомерная власть свалилась им на голову внезапно и без предупреждения, они для нее еще не созрели, а некоторые из них вообще не в состоянии осуществлять власть и нести за нее ответственность. Теперь же они отождествляют самих себя с этой властью и любое несогласие воспринимают как недоброжелательство, направленное лично против них. Что бы ты им ни поведал, у них на все уже заранее существует своя непогрешимая точка зрения.
Но может, я к нему несправедлив? Вдруг он сам постоянно находите: некоем переходном состоянии и даже малейшее внешнее воздействие выбивает его из равновесия? Однажды он обронил что-то неопределенное и неожиданно горестное относительно жены. Но это случилось лишь однажды и как бы походя. Кто его знает.
Я еще не успел припомнить сказанное Авлоем, как мое внимание привлекла возникшая на дворе суматоха. Сначала послышались скрип телеги и переступание лошадиных ног, затем раздался знакомый трубный рев Мандата, и сразу же посыпались возбужденные проклятия. Я подошел к окну глянуть, что происходит.
Только что на телеге во двор завернул Миша Голдин, утром я отправил его в Ямбург за продовольствием. Теперь он вернулся с мешками крупы и сухарей. Как всегда неспешно проследовал нашей тихой, извилистой лесной дорогой, сопровождаемый перестуком колес на сосновых корневищах. Но его прибытие не осталось незамеченным чутким Мандатом, бык сумел где-то подстеречь. Нюх животного дразнил вкусный запах ржаных сухарей, который распространялся из большого, бугристого снаружи мешка, пробиваясь сквозь толстую джутовую мешковину. Мандат тут же пристроился позади телеги, будто огромная, каурой масти тень с волочащейся по земле размочаленной веревкой на шее. Бык все тянулся, пытаясь ухватить мешок в задке телеги, но возница всякий раз угрожающе размахивал перед его носом кнутом, и умная скотина тут же втягивала шею. Таким вот порядком они и проследовали к нам во двор.
Свистопляска похлеще разразилась, когда Голдин остановил лошадь. Мандат не собирался отказываться от своих притязаний, остановку телеги он принял за первую уступку. Теперь, когда лакомый мешок перестал отъезжать, он стал гораздо доступнее. Едва возница спустился на землю, как бык, угрожающе наклонив голову, пошел на него. Махание кнутом уже не помогало, рогатый противник знай себе наступал. Мишка проворно вскочил обратно на телегу, сплюнул в сторону быка и слез с другой стороны. Казалось, такая игра Мандату понравилась. Он тоже, мотая головой, развернулся и с готовностью затрусил в обход телеги. Прежнее положение повторилось. Под угрозой наставленных на него рогов Мишка не осмеливался приступить к разгрузке телеги.
Меня заинтересовало, чем же закончится эта история.
Голдин еще раза два перемахнул через телегу и окончательно убедился, что таким образом быка не проведешь. Мандат с явным удовольствием от игры переходил то на одну, то на другую сторону телеги и не собирался щадить возницу. Наконец терпение у Голдина лопнуло. Он остался сидеть на возу, обхватив руками колени, глядел безумными глазами на своего мучителя и что-то сказал ему. Бык перебрал разок своими большими ушами, от едких слов они нисколько. Мандат стоял возле телеги, набычив голову, и зорким взглядом следил за Голдиным.
Так они оставались некоторое время, уставившись друг на друга, ни тот, ни другой не спешил. Терпение Мандата казалось нескончаемым. И тут Голдин сдался: развязал мешок, выудил большой коричневый флотский сухарь и в сердцах зашвырнул его далеко в подорожники. Мандат удовлетворенно мотнул головой, повернулся, протрусил к сухарю и губами подобрал его. После чего с величавой медлительностью пошел прочь, не |удостоив Голдина даже взглядом. Мишка выругался ему вслед и погрози кнутом, однако сделать это он осмелился, лишь когда от него уж отвернулся.
Мандат не спеша протопал за ворота. Казалось, ниже его достоинства обращать внимание на летящие вслед ему угрозы и обидные прозвища. Голдин получил возможность начать перетаскивать в дом мешки.
Через полчаса за деревней вспыхнула непродолжительная стрельба. Спустя некоторое время, прежде чем я успел туда направиться, начальник очередного караула Виллу Аунвярк доставил ко мне властного вида женщину в черном монашеском одеянии, которая направлялась к Нарве и, пытаясь проскочить сторожевое охранение, не реагировала на приказания. Даже предупредительные выстрелы не заставили монахиню остановиться; ребятам пришлось просто пуститься вдогонку, продираясь через кусты и хлюпая по хляби, и схватить убегавшую.
Она стояла перед моим столом подобно черной статуе. Предложил сесть. Высокомерно мотнула головой.
Спаситель перед Пилатом стоял, постою и я.
Чего это так торжественно, мы ж не на уроке слова божьего. Который тут спаситель, который Пилат?
Бог видит.
Ну, и дай бог ему доброго зрения. Нас все же интересует другое. Имя? Куда шла? Почему не остановилась?
Мать Анастасия.
А мирское имя?
Зачем ворошить то, что давно погребено? Священное сословие не ведает и не признает мирских имен, паспортов и прочих бумаг. В ее голосе прозвучал словно бы отголосок затаенной муки Или это мне только послышалось? И опять лицо женщины уподобилось непроницаемому в своей строгой милосердности апостольскому лику. Подумалось, что они в монастырях часами и целыми днями упражняются в этом перед зеркалом, иначе они вряд ли смогли бы так владеть мускулами лица.
Куда направлялись?
В Куремяэ, в Пюхтицкий монастырь. Исполняла долг милосердия. Ходила по окрестным деревням осенять божьим словом, принося утешение вдовам и сиротам. Земля исполнена горя и печали, души человеческие о поддержке взывают, и Священное писание одно в силах им ее предоставить, но в смуту великую поредели ряды пастырей, многие из них стали жертвами зла и насилия. Пропуск? Какой истребовать пастырю пропуск, чтобы идти к чадам своим? К ним идут по зову сердца и велению всевышнего. Испокон веков одеяние священнослужителя во всяком стане мирском служило самым надежным пропуском.
Но ведь не остановились, когда вас окликнули.
В глазах ее на миг снова вспыхнул отблеск исступления.
Не услышала гласа взывающего. Окликают скотину, никак не божьего человека. И стрельба ваша не про меня, мало ли ныне в весях стреляют, сохрани и спаси нас господь от бездны всей этой злобы' Жизнь человеческую никто уже в святыню не ставит, это ли не начало царства греха великого. Мог ли кто предполагать, что станут стрелять по божьему человек да к тому же по женщине?
Или вы, красные, и с иноками воюете?
Не воевали никогда и воевать не собираемся, только ведь ныне и под монашеской рясой частенько скрывается такая греховность, что диву даешься, как это ризы не зардеются. Мне бы и за три часа всего не пересказать. Мы отделили церковь от государства, но кое-кто из святых отцов за это объявил нам тайную войну и переметнулся в стан белых. А ударят нас по одной щеке, нам что, прикажете подставлять другую? Приходится считаться с тем. что сейчас действует военное положение. Два войска и два государства встали тут друг против друга. У государств есть границы, а на границе господствует твердый порядок. Даже монахиням необходимо с ним считаться. Так что ничего не поделаешь, вынуждены задержать, пока все не выяснят.
Побойтесь гнева божьего!
Да уж перебьемся как-нибудь, с самого детства пугали божьим гневом, вот и успел в меру привыкнуть. Чуть меньше или чуточку больше, какая разница. Уж извините, но какое-то время придется посидеть у нас в сарае под замком, лучшего предложить не можем.
Нервный румянец, пошедший пятнами по лицу монахини, смог означать лишь одно: что промедление для нее крайне нежелательно, так ей не терпелось добраться побыстрее до монастыря — если только действительно туда. Проверить я не смогу. Но говорят, у бога дней в достатке. Так, значит, это людям к спеху. А если подозреваю незаслуженно,— возможно, ее вконец доконало все происходящее вокруг и она устремилась назад, в привычную тишину монастырской кельи?
Не знаю, что за мысли пришли ей в голову, пока я молчал. Сыграло ли тут свою роль вполне естественное отвращение человека ко всякому ограничению личной свободы? Вдруг в ней прорывается какая-то внутренняя запруда, отнюдь не шуточная преграда, и монахиня возбужденно выплескивает бурный словесный поток, говорит торопливо, словно опасаясь, что ее не выслушают или она сама передумает и прервется на полуслове, в то время как ей просто необходимо выплеснуть из себя все накопившееся.
По какому праву вы, красные, всеми в России помыкаете? Хорошо бы только теми, кто вам единоверцы, а то ведь и разами божьими! Кто дал вам на это право. Оглянитесь во смятении, что вы сделали со святой Русью! Повсюду одно зло, беззаконие и жестокость, нет больше братолюбия, лучи солнца и те багровеют на церковных крестах, будто в зареве пожара горят! Все рушится и гибнет, ни милости, ни пощады. Это и есть торжество вашего всеобщего братства? Выпускаете наружу черную ярость, злобу и зависть, отдаете власть в руки подлых и бесчестных людей, вот сатана и празднует победу. Святая Русь погибнет, будущее обернется вам хуже ига татарского, истинно геенной огненной, и быть в ней гибели невинных детей, плачу и скрежету зубовному, а по разоренным дотла нивам поскачут страшные всадники апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35