Вдруг мне стало безумно жаль, что в дальнейшем нам уже не пришлось, бесстрашно тряхнув стариной, снова пройтись теми же тропами. Все-таки то было яркое мгновение в жизни.
Да что мы вообще потом успели, Зина! Я так все время хотела вернуться в Нарву. Уже после войны здесь, в Швеции, мне годами снилась Нарва. Просыпалась ночью вся в слезах. Временами это повторяется и по сей день. Я плохо привыкаю к переменам. Но ведь видим же мы во сне дорогих покойников! Бог не наделил меня талантом забвения. Ты же знаешь, Альберт при немцах работал бухгалтером в организации Тодта. Это была не совсем военная служба, но ведь в то время все каким-то образом работало на войну. Он очень боялся попасть в руки к русским. Никто не знал, чего ожидать. Рассказывали про разные ужасы, поди, сама знаешь. Вот и удрали. В Эстонии нам жизнь заново наладить так и не удалось. Некоторое время после Нарвы мы жили в Пыльтсамаа, у родственников Альберта, потом уехали в Таллинн, а там слово главы семьи все решило, вот мы и сели на пароход. К тому же тревожились о судьбе ребенка, не хотелось оставлять Лууле под накатывающимся фронтом, если даже махнуть рукой на собственную судьбу.
Нечего тебе оправдываться, Юта. Это вина не твоя и не моя, что Виллу остался в России и ты не стала моей невесткой. И уж вовсе не твоя вина, что немцы всех нас выгнали из Нарвы, лишили крова и что война смела город с лица земли. Жизнь шла своей дорогой, не спрашивая у нас на это разрешения. У жизни вообще дурная привычка поступать именно так. Я, видишь ли, очутилась в Пярну. Тоже ведь случайность.
В последнее время, Зина, я опять все чаще вижу во сне Нарву. Не знаю, может, это от старости? До этого я на какое-то время словно бы забыла о ней, смирилась со своей судьбой. Начала опять вспоминать последние годы, когда не стало Альберта и Лууле давно уже поселилась в Стокгольме, у нес там своя жизнь. Я тут, в чужом городе, одна как перст. Нет у меня никакой зацепки, будто плаваю в пространстве и не за что мне ухватиться. И перебраться тоже уже некуда. Да и сил не хватит. Только в магазине да в церкви еще с людьми встречаюсь. Целыми днями рта не раскрываю. Хорошо, хоть ты наконец явилась.
Хватит тебе сырость разводить, Юта, кренгольмские девчонки этого сроду не терпели. Никто из нас с годами не становится моложе, куда от этого денешься. Ну и что? Вообще-то следовало бы радоваться. Многие и вполовину нашего не осилили. Ну, не здорово ли мы свое прожили? Мы же с тобой такие задиристые девчонки были, любо-дорого поглядеть, ты только вспомни.
Да и не дурнушки вроде.
А что, сомневаешься?
Нет, конечно, ничуть не сомневаюсь и ни о чем не жалею. Дай бог каждой такую молодость. Потом все равно нагрянут заботы, успевай поворачиваться. Зато радости, что мимо нас не прошли, навсегда при нас, их не отнимешь. Это и есть самое прекрасное при всех прочих печалях. По крайней мере, задним числом это следует себе уяснить. А ты, Зина, на удивление, не меняешься. И как тебе удается все еще оставаться такой?
Этого у меня не спрашивай, Юта. естественно, я тоже постарела, годы ведь не убывают. Но у меня такое ощущение, что мы с тобой не можем, никогда не смеем становиться сморчками. Для этого у нас за плечами слишком огненная молодость. Революционный порыв и горение продолжают бурлить в нас, до гробовой доски мы их будем нести в себе. Думаю, сегодняшним молодым в пашем возрасте придется, пожалуй, труднее, нет у них такого запала.
Спрашиваешь, как мне с таким бунтарством в сердце удалось жизнь прожить? Ну, кое-кто может и пожалеть: ни семьи, ни дома она себе не нажила. Так уж сложилось, ждала, что произойдет чудо, все слухи окажутся нелепой ошибкой и Яан откуда-то объявится. Только десять лет спустя, когда поехала в гости к Виллу, до меня наконец дошла вся правда. Тогда я в последний раз оплакала его.
Через год, в двадцать девятом, чуть было не вышла замуж. Уже и кольца купили. Но, видимо, у меня судьба любить мужчин, которые никак не хотят мириться с тем, что у них в руках. Рудольф, правда, бунтарем и вовсе не был, ему просто несносной стала затхлость нашей жизни в Эстонии, когда разразился всемирный кризис, и он без оглядки уехал отсюда. Как уж он звал меня с собой, уговаривал, чтобы я бросила все к черту, на свете немало мест, где мы, двое еще не старых людей с хваткими руками и головой на плечах, могли бы начать достойную человека жизнь. Давай вырвемся из этого поганого застоя и уедем!
Я слишком основательно приросла, не представляла себе иной жизни, кроме как у себя в Нарве. До этого мне не доводилось в других краях жить. Все боялась оказаться на чужбине в беспомощности. Не знаю, может, и ошибку совершила, тебе легче судить об этом, сама на чужбине живешь. Если бы мне тогда знать, что нашей Нарвы едва ли хватит еще на пятнадцать лет, а вовсе не до конца моей жизни,— возможно, махнула бы рукой и уехала бы с Рудольфом. Не могла представить себе такого. О Рудольфе потом мне приходилось слышать только обрывками, после войны, говорят, жил в Канаде, в Ванкувере, был бракером на лесной бирже, работал в доке. Мне он так ни разу и не написал, настолько обиделся.
Вот видишь, Юта, жизнь могла сложиться и по-другому Теперь уже все равно ничего не переделаешь
Ты что, задумалась о том, как бы могла по-другому сложиться твоя собственная жизнь?
Расскажи лучше, как дела у Лууле. По-моему, ты писала, дочь ее уже гимназию окончила?
Да, сама все увидишь. Не мне судить о том, как живут молодые. Будешь у Лууле ночевать, вот тогда и услышишь. Много ли я знаю или понимаю в ее жизни. Мы, старики, все пытаемся мерить на свой аршин, да и откуда нам взять другое мерило, однако же молодым это не нравится. Пусть себе живут как знают.
Откуда у Юты такое отчаяние?
Что ж, сама увижу, было же сказано. Могу я называть тебя тетей Зиной? Так ты мне ближе становишься. Страшно нуждаюсь в родственной душе, а то ведь столь неприкаянно живу. Да и легче будет обо всем тебе поведать. А рассказать есть что. Ты не представляешь себе, какой грудой нагромождается на душе у человека всякая всячина, ее хоть когда-нибудь необходимо выговорить, если ты день за днем на работе проводишь среди чужих людей, а дома всегда одна. С детских лет я была непоседой, с возрастом стала рассудительной, это верно, и все же у меня иногда возникает чувство, будто лишенные выхода, накопившиеся во мне смятение и отвращение с каждым днем поднимаются все ближе к опасной черте. Я словно сама не своя. Может, просто чересчур часто читаю статьи о стрессах и психозах? Они мне попадаются то и дело.
Речь Лууле была торопливой, словно у нас до расставания оставалось всего пять минут и она ужасно боялась, что не уложится в этот срок. На самом деле мы только что прибыли с вокзала к ней домой, и, хотя этот путь через полгорода тоже занял, пожалуй, не менее часа, я останусь у Лууле до самого завтрашнего вечера. Так что поговорить у нас время будет. Несмотря на это, ей не терпелось, даже дух не перевела, не глядя, наотмашь, кинула перчатки и шарф в сторону, шапка шлепнулась на телефон, пальто, пролетев через прихожую, зацепилось за вешалку. Лууле прямо-таки силой усадила меня в кресло, сама же плюхнулась напротив, на диван, чтобы, не тратя времени, начать изливать душу. Я бы не прочь была похвалить ее новую, очень чистую и милую квартиру, где не слышно даже городского шума. Но нет, что бы я ни произнесла, сейчас это ее не интересовало, она была переполнена сама собой, и я поняла, что так скоро я из моего положения не вырвусь.
Ну разумеется, называй меня тетей Зиной. Много ли там и на самом деле оставалось? Твоему покойному дяде я была Зинуля, для матери твоей с детских лет была просто Зиной, так что для тебя я вполне могу быть тетей Зиной, выстраивается вполне естественный ряд. Я все понимаю, и все равно в сердце кольнула непритупляющаяся заноза. Ведь в жизни я так ни для кого и не стала тетей, все врут календари.
Давай, девочка, выкладывай свои горести, подвинь какую-нибудь из них краешком и на мое плечо. У тебя, Лууле, было смешное, круглое, как луна, лицо, когда ты еще сидела в детской коляске и пыталась ухватить зубами большой палец на ноге. Сама ты, конечно, этого не знаешь; повзрослев, мы даже на свои детские фотографии смотрим отчужденно и чуточку стыдливо, будто на них запечатлены какие-то незнакомые нам ребятишки, с которыми нас сейчас пытаются связать. Может, так оно и есть. Возможно, мы, став взрослыми, и впрямь уже ничего не ведаем о тех ребятишках?
Нет-нет, я вовсе не погрузилась в раздумья, уже перестала. Рассказывай свою историю, я тебя слушаю.
С одной стороны, у меня, конечно, есть Пийа. Но с другой — в какой это мере взрослые дети вообще принадлежат еще своим родителям? Хорошо, если они хоть сами собой обладают, не канули в безвестность. В свое время я, ничего не говоря, ушла от матери, и я не знаю, поступали ли вы, ты и моя мама, когда-нибудь иначе. Время ко всему добавляет еще и свои оттенки. Сегодня каждый уже с ползункового возраста стремится обрести как можно более полную независимость. Пийа ничего не желает знать о моей жизни, я для нее не представляю интереса. Делит со мной квартиру, да и то только потому, что так дешевле. И только до тех пор, пока сама не встанет на ноги. Говорит, что здесь, у черта на куличках, живешь, как на необитаемом острове, никто из знакомых даже не подумает когда-нибудь заглянуть. Нет, ты что-нибудь подобное слышала? Всего двадцать минут езды в подземке — это! о им уже не одолеть, это уже у черта на куличках. Им, видишь ли, доставляй друзей и знакомых, словно утренний кофе, прямо в постель. Как только появится возможность, грозит перебраться в центр города. Пожалуй, так оно и будет, останусь одна-одинешенька.
Сказать по совести, не было у нее никакой необходимости выезжать с компанией на острова именно сегодня. По телефону я это тебе сказала для красного словца,— мол, у дочери счастье жизни поставлено на карту. Да самое обычное повседневное общение с парнями. Едва узнала, что ты заедешь к нам на день в ожидании таллиннского парохода, так ей сразу и приспичило. Когда ты прибыла в Швецию, я ведь сразу, прямо из порта, повезла тебя на поезд в Мальме. У дочки моей не нашлось свободной минутки, чтобы поехать со мной, помнишь. Ой, мама, у меня весь день прямо по часам расписан, она и теперь повторила слово в слово. Видишь ли, ее издерганные стрессами нервы не в состоянии выдержать целое воскресенье в нашем обществе: вдруг придется, скучая, слушать какие-то ветхие истории или слезливые воспоминания о тех далеких временах, когда ее бесценная особа еще не облагодетельствовала своим появлением сей грешный мир. Как давно все это было! До потопа! Трогательные детские байки из раннего каменного века. Она об этом знать ничего не хочет. Случившегося до нее все равно что и не было. Единственный достойный существования мир — это сегодняшний, ее собственный. Мне кажется, убийственное безразличие ко всему тому, что было до них и что будет после них, у этого поколения развивается еще с колыбели. Вот и живут, словно без корней и побегов. Именно без побегов, так как их собственные грядущие дети ни за что не станут относиться к ним по-другому, не с кого брать пример. Так отплатится той же монетой. И вовсе я не злорадствую, это ведь тоже невеселая перспектива. По-моему, они в этом смысле беднее нас, но поди растолкуй им это. Хорошо, если бы они проявляли серьезный интерес хотя бы к своему собственному миру.
Прошу тебя, не принимай это близко к сердцу. Не ты виной. Года два тому назад, перед окончанием школы, у нее появилась привычка бродить повсюду с наушниками на голове и с кассетником в кармане, его здесь уокменом называют. Дома, на улице, в школе. Они все тогда болели этой болезнью. Просто диву даюсь, как они не угождали под машину, а может, и попадали, кому под силу вести учет всем этим происшествиям. Не знаю, снимали они хоть на уроках свои наушники или же эта музыка беспрестанно дубасила по их барабанным перепонкам, в то время как сами они безучастно следили за учителем, который безмолвно, будто рыба, раскрывал рот и что-то чертил на доске. Они таким образом полностью исключали из своего сознания по крайней мере одно измерение окружающей среды — слуховое. По их мнению, миру не сказать им ничего интересного либо существенного. Так они и слонялись, будто под наркозом, порой дергались, словно хворые, в такт бьющейся в наушниках музыке. Мне было жутко смотреть на это. Допустимо ли, чтобы человек шумом и грохотом забивал себе мозги? Теперь эта мода, к счастью, прошла, как проходят все поветрия. Только вот на ухо она с тех пор туга стала, в последнее время говорит слишком громко. Уокмен предъявил свой счет — пришлось платить!
А ты, тетя Зина, не печалься, вдвоем нам даже лучше. По совести сказать, наверное, мне следовало с самого начала называть тебя тетей. Хотя бы из-за дяди Яана. Я столько слышала о нем от мамы, в моем представлении его окружает какое-то совершенно необычное сияние. А уж о тебе и говорить нечего. В самом деле, я даже не знаю, что выше — так называемый зов крови, любовь сестры к брату, или любовь женщины к мужчине. Мне, собственно, не довелось испытать в полной мере ни то, ни другое. Не делай такие удивленные глазки, это тебе совершенно не идет. Конечно, я побывала замужем, как и большинство из нас, и доказательством тому моя Пийа. Но это совсем другой разговор и иная история. Разве каждую женщину, которой ныне посчастливится выйти замуж, сразу оделяют полагающейся ей порцией любви?
Это здорово, что мама наконец решилась послать тебе приглашение, честное слово, я так рада! Самой бы мне до этого додуматься, но знаешь, у меня собственная жизнь шла сикось-накось, не до этого было. Сейчас мы разопьем с тобой на двоих бутылочку красного вина, ты же пьешь вино? В молодости мама за праздничным столом частенько повторяла: у нарв-ских девчонок не было обычая отфыркиваться от рюмочки. Я в этом смысле в маму. Эти красные испанские вина из Риохи просветляют голову и высвобождают чувства. Посидим, потолкуем. Обещаю тебе, что и тебе дам немного поговорить. Только совсем немножко. Потом, ладно? Похоже, ты нико!да не была так измучена молчанием, как я, попробуй представить себя в моей шкуре. Моя речь обрушивается на тебя, наверное, как наш нарвский водопад.
Ах да, ты ведь писала однажды, что водопада больше нет. Вот этого я совершенно не в состоянии себе представить. Он всегда там был, как же это вдруг его больше нет? Ну, да все равно, я не присутствовала при его конце, в моих ушах он ШУМИТ по-прежнему
Добро пожаловать! Не удивляйся, у меня сегодня на самом деле праздник. Иногда появляется неодолимое желание выпить вина, расслабиться чуточку, но Пийа моя вина не пьет. Пожмет себе плечами: хочешь, пей, сама знаешь, что тебе делать. До того я еще не опустилась, чтобы в одиночку прикладываться. Так что добро пожаловать, тетя Зина. Наверное, думаешь, ну что могла запомнить девчушка в свои десять лет, но, возможно, во всей последующей жизни у меня не было более ярких воспоминаний, чем те, с которыми я покинула Нарву. Ни одно позднейшее событие не смогло их заглушить.
Я болтаю обо всем вразброс, ты уж постарайся сама связать и разобраться, что к чему. Поди, немало в жизни повидала, справишься. Все эти годы, особенно после отъезда из Эстонии, когда я уже стала повзрос-лее, мама мне рассказывала о тебе, о твоей находчивости удивительные истории. О детских годах на Кренгольме, но больше все-таки о революции, когда вы вместе ходили через немецкие посты навещать дядю Яана.
Да что ты говоришь? Что моя благоразумная и добропорядочная мамочка в то время заглядывалась на твоего брата Виллу? Нет, об этом моя благонравная мама ни звука не проронила, наверное, боялась испортить меня. Послушай, значит, мы с тобой вообще вдоль и поперек породненные, по крайней мере могли стать, если бы не война. Он что, погиб?.. Вот как, только в последнюю войну? Ну конечно, так уж на роду написано, остался в России, там женился. Конечно, не в монахи же ему было постригаться. И только после всего этого явился мой отец? Так вот из-за чего я такой поздний ребенок! И то ладно, хоть и небольшая, однако же польза — на сегодняшний день я чуточку моложе, чем могла бы быть.
Еще раз добро пожаловать! Как здорово все же, что мать послала тебе приглашение хотя бы сейчас, когда после смерти отца и сама вышла на пенсию. Знаешь, она у меня, между нами говоря, заячья душа. Неужели израсходовала весь запас своей храбрости в восемнадцатом году? Пока ходила на работу, очень старалась быть на хорошем счету, боялась, чтобы на нее косо не посмотрели, если обнаружится, что у нее имеются связи с Россией. Чего тут только о России не говорят! Нет такой глупости, которую бы сочли невероятной. Но ведь у нас на пенсию выходят ужасно поздно. Поэтому мама все откладывала из года в год приглашение тебе, я знаю. Десять лет тому назад нам было бы гораздо веселее — еще был в живых отец, да и у меня обитал мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35