телефонную связь восстановили в 4.27.
Перелистав книгу времени назад, мы сможем прочесть:
4 января 1936 года в 15.35 к директору уездной смешанной гимназии К. Хальбергу пришел ученик выпускного класса, сын хуторянина Виймаст-вереской волости Яан Орг. Гимназист Орг заявил:
— Господин директор, я пришел по поводу платы за учебу. Я, конечно, понимаю, что завтра истекает последний срок, но вы знаете... Свиньи, что на беконном откорме, еще не доросли, они должны по крайней мере еще с месяц набирать вес, а больше отцу взять денег неоткуда.
Директор Хальберг, по специальности учитель латинского языка, выслушал ученика и помолчал. Только по прошествии некоторого времени он произнес:
— Ну да. Вы сможете перевести, Орг?
— Каждому свое,— ответил гимназист.
— Как всегда, отлично,— заметил директор Хальберг.— Ладно, потерпим. Они ведь действительно должны подрасти...
Весной того же года Я. Орг с отличием закончил гимназию и решил по окончании срока обязательной военной службы подать заявление в военное училище.
В ночь на предпоследнее воскресенье июня начальник оружейного склада дивизиона зенитной артиллерии старший сержант Эрвин Аруссаар дома не ночевал. Он и еще двое сверхсрочников снимали большую с двумя окнами комнату в доме учителя математики в гимназии старика Альтмана. В последнее время Эрвин все чаще проводил выходные у Вирве. Соседи по комнате посмеивались, мол, дело, хочешь не хочешь, идет к свадьбе, и Эрвин не считал нужным опровергать эти предположения. С Вирве они уже давно решили, что свадьба и на самом деле состоится под рождество. Теперь Эрвин получал больше четырехсот рублей в месяц, на это уже можно прожить, даже если Вирве уйдет с работы.
В субботу вечером они ходили гулять в городской парк. Оркестр пожарников так лихо наигрывал старинные вальсы и мазурки, что был под стать духовому оркестру на радио; ноги сами пускались в пляс. Вирве была оживленной, много говорила, все откидывала со лба белокурую прядь и прижималась к Эрвину. Начало темнеть, музыка смолкла, и они отправились к Вирве сумерничать, долго сидели, не зажигая света, умиротворенно переговаривались и пили чай с булочками, которые Вирве испекла днем. Наконец, незадолго до полночи, улеглись спать.
Обычно Эрвин спал спокойно, ни разу не просыпаясь, до привычного подъема, до шести часов. Это его вполне устраивало, в дивизионе ему полагалось быть к восьми. Но в это воскресное утро, несмотря на свободный от службы день, он проснулся на целых три четверти часа раньше обычного.
Лежа в постели и прислушиваясь к ровному спокойному дыханию Вирве, он пытался понять, что же его разбудило. Должно быть, это был какой-то необычный раздражитель, потому что где-то в закоулках сознания словно бы звучал сигнал тревоги. Поначалу наяву ничего не слышалось, только на окне нудно жужжала сонная муха. Солнце уже взошло, и от стены противоположного дома в окно падал ярко-желтый отсвет светлой охры. Он освещал золотистым светом циферблат будильника, часы показывали четверть шестого.
Несколько минут прошло в тишине, затем вновь возник тот звук, который проник сквозь сон в сознание Эрвина, нашел там сторожевой пункт и поднял тревогу. Издали начал приближаться шум автомобильного мотора, он усиливался, затем с большой скоростью пронесся под окном и, медленно затихая, пропал в противоположной стороне. Сомнений4не было. Во всем городе не имелось другого автомобиля, двигатель которого бы так завывал на высоких оборотах, это был «Темпо» — вездеходная машина штаба дивизиона, скоростная и надежная, всего полтора года назад полученная из Германии.
Почему штабная машина в такое время на полной скорости носится по городу? Оставалось предположить, что разыскивают кого-нибудь из офицеров или сверхсрочников, немедленно потребовавшегося в штабе. Но если кого-то вызывают воскресным утром в штаб, то это уже скорее всего не обычное служебное задание. Что же тогда? Внезапная боевая тревога неожиданная инспекция из дивизии или еще что, чего и предположить невозможно.
Эрвин осторожно выскользнул из-под одеяла и принялся бесшумно и быстро одеваться. Чутье опытного военного подсказывало, что разыскиваемым может быть и он сам, хотя у него сегодня и неслужебный день. Надо сходить в штаб дивизиона и выяснить. О любой неожиданности лучше узнать по возможности скорее.
На мгновение мысли Эрвина перекинулись на сестру и зятя. Маленькую Рээт, дочку Астрид, он еще и в глаза не видел. Именно сегодня они с Вирве собрались наконец утренним поездом поехать к сестре в гости. В прошлый вторник он написал Астрид, что, может быть, приедут в воскресенье. Может быть — поскольку на военной службе порой случается и непредвиденное. Мысль об Астрид сейчас возникла явно потому, что он на миг ощутил неимоверную усталость от бесконечной, годами длившейся боевой готовности, которая неизбежно сопутствовала воинской службе, и просто завидовал зятю Тоомасу. В свое время светлая голова Тоомас прошел после гимназии срок обязательной службы, даже закончил офицерский класс в Тондиском военном училище, получил звание прапорщика, но это не помешало ему тут же уйти в запас. Теперь он спокойно работает у себя в поселке на экспортной скотобойне заведующим колбасным цехом, у него и забот мало, и голова не болит за подчиненных, нарушающих дисциплину и получающих наряды, да и с ним самим не говорят языком приказа. Ребенок, конечно, задает Тоомасу жару, но своего кровного все же никак не сравнить с твердолобыми новобранцами.
Мысли Эрвина прервал шум вновь приближавшегося «Темпо», на этот раз машина шла со стороны дивизиона и помчалась в город. Значит, тот, кого искали, еще не найден или же в штаб срочно вызывают сразу нескольких.
Скрип старого венского стула разбудил Вирве. Она сонно посмотрела на Эрвина и хотела что-то спросить, но Эрвин опередил ее:
— В части что-то произошло. Наша машина носится по городу. Пойду гляну, вдруг заявилась проверка.
Так он и оставил полусонную Вирве с ее застывшим в глазах немым вопросом, в котором уже просвечивалась зарождавшаяся тревога. Это тронуло Эрвина, и он на мгновение подумал, что после женитьбы все же, видимо, придется уйти на гражданку и подыскать работенку поспокойнее. Сейчас, говорят, просто зазывают на работу.
Утро было ясное и безветренное, кучки облаков неподвижно парили высоко в небе. Все предвещало жаркий день. Эрвин прибавил шагу, под фуражкой лоб вскоре повлажнел от испарины. Пустынные улочки маленького городка в это воскресное утро казались праздничными, ни один ранний дворник еще не скреб метлой и без того чистые тротуары.
В штабе дивизиона дежурный не дал ему даже доложить.
— Аруссаар, быстро к комиссару. Бегом, бегом! За вами уже посылали машину, дома не застали.
— Что произошло; лейтенант Тыниссоо? — спросил Эрвин, снимая фуражку и вытирая пот.— У меня же сегодня неслужебный день.
Лейтенант оглянулся и понизил голос, будто речь шла об особо важной государственной тайне:
— Какой там неслужебный, Аруссаар! Война! Сегодня утром немцы перешли границу...
Тут зазвонил телефон, лейтенант резче обычного схватил трубку и дал Эрвину быстрым движением руки знак: пусть не теряет времени, скорее идет к комиссару. Эрвин надел фуражку, привычно оправил френч и пошел.
Когда Эрвин вошел, батальонный комиссар Потапенко расхаживал по комнате. Эрвин отдал честь и собирался доложить по уставу, но комиссар махнул рукой. Из этого жеста можно было понять: оставь парад, дело слишком серьезное. Расставив ноги, Потапенко остановился перед Эрвином, заложив большие пальцы за ремень и перенося тяжесть грузной фигуры с пяток на носки, медленно, чтобы Эрвин лучше разобрал русские слова, спросил:
— Ты уже знаешь, Аруссаар, что произошло?
— Да, товарищ комиссар. Лейтенант Тыниссоо сейчас сказал—война. Комиссар несколько раз кивнул большой круглой головой, словно хотел рассеять любое возможное сомнение в верности этой вести.
— Но пакт? Комиссар развел руками.
— Мы слишком верили в то, во что хотели верить,— пробурчал он себе под нос и уставился в пол.
Эрвин жадно глядел на комиссара. Он еще не вполне сознавал, что это значит: война. Но уже зародилось понимание того, что с этого момента все должно измениться, и состояние людей тоже. Именно это он и ловил взглядом. Словно любой человек моментально должен бы стать другим.
На мгновение в памяти Эрвина всплыла политбеседа, которую дней десять назад провел со сверхсрочниками приехавший из Риги, из военного округа, подполковник. Он говорил о международном положении и предложил по окончании беседы задавать вопросы. Сержант Куслапуу возьми и спроси: а как там насчет войны, в народе вовсю ходят разговоры о войне с Германией? Подполковник побагровел от гнева, он прямо-таки гаркнул на Куслапуу, чтобы тот прекратил распространять провокационные слухи, за это недолго и ответить! Отрезал, что с Германией заключен пакт и существует полное взаимное доверие. Больше никто вопросов не задавал.
Эту вспышку в памяти Эрвина окрасила внезапная досада на офицера из штаба округа. То ли он тупица, то ли преднамеренно обманывал их — все равно! За десять дней до войны высокие штабы должны были уже о чем-то догадываться, иначе они и гроша ломаного не стоят.
— Да, война,— тяжело произнес Потапенко, резко повернулся и подошел к окну. Он пристально вглядывался в ясное июньское утро, которое своим солнечным сиянием и птичьим гомоном представлялось страшно далеким этому только что произнесенному короткому слову с его роковым звучанием. Слову, которое еще ни разу не было произнесено вот так относительно себя и своего времени. Комиссар неотрывно всматривался, словно желая внушить самой природе, что действительно началась Спокойному же утру по было до этого никакою дела.
Г! Комиссар с самого начала произвел впечатление на Эрвина. Это был несколько необычный начальник. Его отношение к бойцам было отнюдь не начальственным. Старался во всем спокойно разобраться и натолкнуть собеседника самого на то, что именно так-то и так следует поступить. С необычным терпением он умел выслушивать, пока собеседник доберется через дебри бытовых мелочей до сути дела. В этом неторопливом плотном мужчине, взгляд которого всегда отдавал легкой грустью, жила природная доброжелательность к людям. В дивизионе он начал с того, что взял себе в подмогу Михкеля Сироткина из Причудья и, не тратя времени, принялся учить эстонский язык. К весне он уже более или менее одолел строевые команды и самые ходовые выражения. Кое-кто с удивлением утверждал, что комиссар все понимает.
Войны с любопытством наблюдали за усилиями Потапенко выговаривать через пень колоду довольно заковыристые для него эстонские слова. Но в их усмешках присутствовала и доля признательности стараниям комиссара. Над его ломаным языком добродушно посмеивались. Над теми политработниками, которые проводили учения и общались с людьми только с помощью переводчика, смеялись иначе.
Однажды Эрвин слышал, как сержант Куслапуу и шофер Каарелсон говорили между собой о Потапенко. Каарелсон был известен тем, что не умел попридержать язык, всегда выкладывал без обиняков все, что думал. Поэтому его слова можно было принимать за оценку без прикрас. Он объяснял Куслапуу:
— Против комиссара ничего особо не скажу, мужик толковый. С него ведь тоже требуют. Он, по крайней мере, не думает, что меня, почитай, с самого нутра надо наизнанку вывернуть, а то иначе я уже вроде и не человек. Давно ли он появился — а уже, гляди, по-эстонски лопочет, чего доброго, когда-нибудь и выучится. Хоть и комиссар, а человек неплохой!
Теперь Эрвин наблюдал за глядевшим в окно комиссаром. Казалось, Потапенко вовсе забыл о присутствии Эрвина в комнате. Спокойное летнее утро маленького городка лучилось за окном и манило к себе. Над городом куполом нависла тишина. Наперебой радостно и вызывающе голосили петухи. Под окнами штаба послышались торопливые шаги, кто-то окликнул проходившего. Здесь потрясающая весть уже начала распространяться, в городе еще нет.
Во время паузы Эрвин успел разглядеть два тускло поблескивавших круглых ордена, привинченных к гимнастерке Потапенко. Впервые при виде их Эрвин подумал, что комиссар уже недавно своими глазами видел войну. Второй орден, как говорили, он получил на Карельском перешейке. Странно, что и он в настоящий момент растерялся.
Какой-то смутный поток предчувствий горячей волной нахлынул на Эрвина. Мурашки поднялись до колен, словно под кожу забрались муравьи. О вероятности войны в последнее время говорили не раз. Но в душе в ее приход не верили даже самые большие пессимисты. Это было так, как говорят о роковой болезни. Каждый знает, что она существует и жертв своих не выбирает, но каждый непоколебимо убежден: меня-то она не коснется. Без такого первозданного оптимизма жизнь вообще бы стала невозможной. Представить самом деле значила война, не могли ни сверстники Эрвина, ни ребята помоложе его, для которых предыдущая война была лишь надоедливой, навязчивой темой в разговорах старших людей, и ничем больше.
Если порой между собой, бывало, и говорили о прошлой войне, то лишь на уровне анекдотов. Как та расхожая история о немце на Рижском фронте, которого во время обеда граната из мортиры завалила землей. Когда латышские стрелки, захватившие позицию, по торчащему носку сапога откопали немца, тот потряс головой, глянул в котелок, полный земли, и сказал:
— Битте зер, я могу получить новый суп? В этот попало немного песка.
Комиссар отвернулся от окна.
— Сколько у тебя займет времени, раздать команде оружие? Эрвин прикинул.
— Часа два.
— Всего? — усомнился комиссар
— Так точно. Винтовки у меня подготовлены для раздачи.
— Тогда сразу же приступай. Я пришлю к тебе командиров батарей. На каждую винтовку по одному боекомплекту патронов. Остальные патроны передашь в полк.
Эрвин уже уходил, когда Потапенко остановил его:
— Обожди. Есть ли у нас помимо шоферов люди, которые в случае необходимости справятся с машиной?
Эрвин перебрал в памяти знакомые лица.
— Вроде бы нет.
— К завтрашнему вечеру обучить десять шоферов. Иначе нам, когда придет приказ, со всем имуществом с места не сдвинуться.
— Шофера за два дня не выучишь.
— Война, Аруссаар,— развел руками комиссар.— Никто не может поручиться, останемся ли мы здесь ночевать еще и завтра. Попытайся представить себе это: война! Нужно только, чтобы они могли баранку крутить да в канаву бы не запоролись. Людей можешь сам выбирать, командир дивизиона поставлен в известность.
Капитан Паюст в последнее время как-то отстранился от всего, что непосредственно не касалось строевой службы. Внезапное исчезновение в Вярскаских лагерях многих старших офицеров из дивизии, давнишних сослуживцев, явно напугало его. Говорили, будто их отозвали на учения. Скептики усмехались этому.
Эрвин отправился в строевую часть, представился ее командиру и через полчаса отобрал себе двадцать парней. Если даже из каждого второго выйдет толк, и то будет неплохо. Подбирал людей, которые раньше занимались кузнечным ремеслом или просто имели какое-то отношение к тискам да гайкам,— легче будет обучить. В висках стучало: война! Война! Теперь все приходилось мерить другой меркой. Но какой?
А еще через полчаса он со своими двадцатью бойцами, маленьким старым «фордом» и озадаченным сержантом Куслапуу собрались на краю спортивной площадки, там, где начиналось сосновое редколесье.
— Ни хрена из лот не выйдет,— уже в который раз Куслануу.— Только и всего, что машину разделаем!
— Взять с места и остановить машину, повороты направо и налево, простейшие маневры, ну и, наконец, езда задним ходом,— бесстрастно перечислил Эрвин сержанту Куслапуу пункты учебной программы.— Каждому за один прием по десять минут за рулем, когда все проедут, начинай с ходу по новому кругу, чтобы не успели остыть. Погоняете до обеда, тогда я приду посмотрю, будет ли на вас еще живое место.
Ну и подперло в святая святых! — пробурчал себе под нос Куслапуу и принялся инструктировать солдат.
Эрвин задержался, чтобы понаблюдать, как пойдет дело. Куслапуу завел мотор, отодвинулся вправо и позвал первого бойца. Белобрысый неуклюжий парень намертво зажал в огромных ручищах руль, словно собирался удерживать понесшего коня. Машина дернулась с места, тут же съехала с дорожки стадиона и помчалась к соснам. Куслапуу что-то кричал в кабине, боец с испугу явно поступил наоборот, прибавил газу. Теперь, чтобы избежать наезда на дерево, шофер должен был повернуть налево, а повернул так, что угрожающе надвигавшаяся сосна должна была врезаться прямо в середину радиатора. У Эрвина мгновенно вспотели ладони. Первый курсант — и сразу разбить машину!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Перелистав книгу времени назад, мы сможем прочесть:
4 января 1936 года в 15.35 к директору уездной смешанной гимназии К. Хальбергу пришел ученик выпускного класса, сын хуторянина Виймаст-вереской волости Яан Орг. Гимназист Орг заявил:
— Господин директор, я пришел по поводу платы за учебу. Я, конечно, понимаю, что завтра истекает последний срок, но вы знаете... Свиньи, что на беконном откорме, еще не доросли, они должны по крайней мере еще с месяц набирать вес, а больше отцу взять денег неоткуда.
Директор Хальберг, по специальности учитель латинского языка, выслушал ученика и помолчал. Только по прошествии некоторого времени он произнес:
— Ну да. Вы сможете перевести, Орг?
— Каждому свое,— ответил гимназист.
— Как всегда, отлично,— заметил директор Хальберг.— Ладно, потерпим. Они ведь действительно должны подрасти...
Весной того же года Я. Орг с отличием закончил гимназию и решил по окончании срока обязательной военной службы подать заявление в военное училище.
В ночь на предпоследнее воскресенье июня начальник оружейного склада дивизиона зенитной артиллерии старший сержант Эрвин Аруссаар дома не ночевал. Он и еще двое сверхсрочников снимали большую с двумя окнами комнату в доме учителя математики в гимназии старика Альтмана. В последнее время Эрвин все чаще проводил выходные у Вирве. Соседи по комнате посмеивались, мол, дело, хочешь не хочешь, идет к свадьбе, и Эрвин не считал нужным опровергать эти предположения. С Вирве они уже давно решили, что свадьба и на самом деле состоится под рождество. Теперь Эрвин получал больше четырехсот рублей в месяц, на это уже можно прожить, даже если Вирве уйдет с работы.
В субботу вечером они ходили гулять в городской парк. Оркестр пожарников так лихо наигрывал старинные вальсы и мазурки, что был под стать духовому оркестру на радио; ноги сами пускались в пляс. Вирве была оживленной, много говорила, все откидывала со лба белокурую прядь и прижималась к Эрвину. Начало темнеть, музыка смолкла, и они отправились к Вирве сумерничать, долго сидели, не зажигая света, умиротворенно переговаривались и пили чай с булочками, которые Вирве испекла днем. Наконец, незадолго до полночи, улеглись спать.
Обычно Эрвин спал спокойно, ни разу не просыпаясь, до привычного подъема, до шести часов. Это его вполне устраивало, в дивизионе ему полагалось быть к восьми. Но в это воскресное утро, несмотря на свободный от службы день, он проснулся на целых три четверти часа раньше обычного.
Лежа в постели и прислушиваясь к ровному спокойному дыханию Вирве, он пытался понять, что же его разбудило. Должно быть, это был какой-то необычный раздражитель, потому что где-то в закоулках сознания словно бы звучал сигнал тревоги. Поначалу наяву ничего не слышалось, только на окне нудно жужжала сонная муха. Солнце уже взошло, и от стены противоположного дома в окно падал ярко-желтый отсвет светлой охры. Он освещал золотистым светом циферблат будильника, часы показывали четверть шестого.
Несколько минут прошло в тишине, затем вновь возник тот звук, который проник сквозь сон в сознание Эрвина, нашел там сторожевой пункт и поднял тревогу. Издали начал приближаться шум автомобильного мотора, он усиливался, затем с большой скоростью пронесся под окном и, медленно затихая, пропал в противоположной стороне. Сомнений4не было. Во всем городе не имелось другого автомобиля, двигатель которого бы так завывал на высоких оборотах, это был «Темпо» — вездеходная машина штаба дивизиона, скоростная и надежная, всего полтора года назад полученная из Германии.
Почему штабная машина в такое время на полной скорости носится по городу? Оставалось предположить, что разыскивают кого-нибудь из офицеров или сверхсрочников, немедленно потребовавшегося в штабе. Но если кого-то вызывают воскресным утром в штаб, то это уже скорее всего не обычное служебное задание. Что же тогда? Внезапная боевая тревога неожиданная инспекция из дивизии или еще что, чего и предположить невозможно.
Эрвин осторожно выскользнул из-под одеяла и принялся бесшумно и быстро одеваться. Чутье опытного военного подсказывало, что разыскиваемым может быть и он сам, хотя у него сегодня и неслужебный день. Надо сходить в штаб дивизиона и выяснить. О любой неожиданности лучше узнать по возможности скорее.
На мгновение мысли Эрвина перекинулись на сестру и зятя. Маленькую Рээт, дочку Астрид, он еще и в глаза не видел. Именно сегодня они с Вирве собрались наконец утренним поездом поехать к сестре в гости. В прошлый вторник он написал Астрид, что, может быть, приедут в воскресенье. Может быть — поскольку на военной службе порой случается и непредвиденное. Мысль об Астрид сейчас возникла явно потому, что он на миг ощутил неимоверную усталость от бесконечной, годами длившейся боевой готовности, которая неизбежно сопутствовала воинской службе, и просто завидовал зятю Тоомасу. В свое время светлая голова Тоомас прошел после гимназии срок обязательной службы, даже закончил офицерский класс в Тондиском военном училище, получил звание прапорщика, но это не помешало ему тут же уйти в запас. Теперь он спокойно работает у себя в поселке на экспортной скотобойне заведующим колбасным цехом, у него и забот мало, и голова не болит за подчиненных, нарушающих дисциплину и получающих наряды, да и с ним самим не говорят языком приказа. Ребенок, конечно, задает Тоомасу жару, но своего кровного все же никак не сравнить с твердолобыми новобранцами.
Мысли Эрвина прервал шум вновь приближавшегося «Темпо», на этот раз машина шла со стороны дивизиона и помчалась в город. Значит, тот, кого искали, еще не найден или же в штаб срочно вызывают сразу нескольких.
Скрип старого венского стула разбудил Вирве. Она сонно посмотрела на Эрвина и хотела что-то спросить, но Эрвин опередил ее:
— В части что-то произошло. Наша машина носится по городу. Пойду гляну, вдруг заявилась проверка.
Так он и оставил полусонную Вирве с ее застывшим в глазах немым вопросом, в котором уже просвечивалась зарождавшаяся тревога. Это тронуло Эрвина, и он на мгновение подумал, что после женитьбы все же, видимо, придется уйти на гражданку и подыскать работенку поспокойнее. Сейчас, говорят, просто зазывают на работу.
Утро было ясное и безветренное, кучки облаков неподвижно парили высоко в небе. Все предвещало жаркий день. Эрвин прибавил шагу, под фуражкой лоб вскоре повлажнел от испарины. Пустынные улочки маленького городка в это воскресное утро казались праздничными, ни один ранний дворник еще не скреб метлой и без того чистые тротуары.
В штабе дивизиона дежурный не дал ему даже доложить.
— Аруссаар, быстро к комиссару. Бегом, бегом! За вами уже посылали машину, дома не застали.
— Что произошло; лейтенант Тыниссоо? — спросил Эрвин, снимая фуражку и вытирая пот.— У меня же сегодня неслужебный день.
Лейтенант оглянулся и понизил голос, будто речь шла об особо важной государственной тайне:
— Какой там неслужебный, Аруссаар! Война! Сегодня утром немцы перешли границу...
Тут зазвонил телефон, лейтенант резче обычного схватил трубку и дал Эрвину быстрым движением руки знак: пусть не теряет времени, скорее идет к комиссару. Эрвин надел фуражку, привычно оправил френч и пошел.
Когда Эрвин вошел, батальонный комиссар Потапенко расхаживал по комнате. Эрвин отдал честь и собирался доложить по уставу, но комиссар махнул рукой. Из этого жеста можно было понять: оставь парад, дело слишком серьезное. Расставив ноги, Потапенко остановился перед Эрвином, заложив большие пальцы за ремень и перенося тяжесть грузной фигуры с пяток на носки, медленно, чтобы Эрвин лучше разобрал русские слова, спросил:
— Ты уже знаешь, Аруссаар, что произошло?
— Да, товарищ комиссар. Лейтенант Тыниссоо сейчас сказал—война. Комиссар несколько раз кивнул большой круглой головой, словно хотел рассеять любое возможное сомнение в верности этой вести.
— Но пакт? Комиссар развел руками.
— Мы слишком верили в то, во что хотели верить,— пробурчал он себе под нос и уставился в пол.
Эрвин жадно глядел на комиссара. Он еще не вполне сознавал, что это значит: война. Но уже зародилось понимание того, что с этого момента все должно измениться, и состояние людей тоже. Именно это он и ловил взглядом. Словно любой человек моментально должен бы стать другим.
На мгновение в памяти Эрвина всплыла политбеседа, которую дней десять назад провел со сверхсрочниками приехавший из Риги, из военного округа, подполковник. Он говорил о международном положении и предложил по окончании беседы задавать вопросы. Сержант Куслапуу возьми и спроси: а как там насчет войны, в народе вовсю ходят разговоры о войне с Германией? Подполковник побагровел от гнева, он прямо-таки гаркнул на Куслапуу, чтобы тот прекратил распространять провокационные слухи, за это недолго и ответить! Отрезал, что с Германией заключен пакт и существует полное взаимное доверие. Больше никто вопросов не задавал.
Эту вспышку в памяти Эрвина окрасила внезапная досада на офицера из штаба округа. То ли он тупица, то ли преднамеренно обманывал их — все равно! За десять дней до войны высокие штабы должны были уже о чем-то догадываться, иначе они и гроша ломаного не стоят.
— Да, война,— тяжело произнес Потапенко, резко повернулся и подошел к окну. Он пристально вглядывался в ясное июньское утро, которое своим солнечным сиянием и птичьим гомоном представлялось страшно далеким этому только что произнесенному короткому слову с его роковым звучанием. Слову, которое еще ни разу не было произнесено вот так относительно себя и своего времени. Комиссар неотрывно всматривался, словно желая внушить самой природе, что действительно началась Спокойному же утру по было до этого никакою дела.
Г! Комиссар с самого начала произвел впечатление на Эрвина. Это был несколько необычный начальник. Его отношение к бойцам было отнюдь не начальственным. Старался во всем спокойно разобраться и натолкнуть собеседника самого на то, что именно так-то и так следует поступить. С необычным терпением он умел выслушивать, пока собеседник доберется через дебри бытовых мелочей до сути дела. В этом неторопливом плотном мужчине, взгляд которого всегда отдавал легкой грустью, жила природная доброжелательность к людям. В дивизионе он начал с того, что взял себе в подмогу Михкеля Сироткина из Причудья и, не тратя времени, принялся учить эстонский язык. К весне он уже более или менее одолел строевые команды и самые ходовые выражения. Кое-кто с удивлением утверждал, что комиссар все понимает.
Войны с любопытством наблюдали за усилиями Потапенко выговаривать через пень колоду довольно заковыристые для него эстонские слова. Но в их усмешках присутствовала и доля признательности стараниям комиссара. Над его ломаным языком добродушно посмеивались. Над теми политработниками, которые проводили учения и общались с людьми только с помощью переводчика, смеялись иначе.
Однажды Эрвин слышал, как сержант Куслапуу и шофер Каарелсон говорили между собой о Потапенко. Каарелсон был известен тем, что не умел попридержать язык, всегда выкладывал без обиняков все, что думал. Поэтому его слова можно было принимать за оценку без прикрас. Он объяснял Куслапуу:
— Против комиссара ничего особо не скажу, мужик толковый. С него ведь тоже требуют. Он, по крайней мере, не думает, что меня, почитай, с самого нутра надо наизнанку вывернуть, а то иначе я уже вроде и не человек. Давно ли он появился — а уже, гляди, по-эстонски лопочет, чего доброго, когда-нибудь и выучится. Хоть и комиссар, а человек неплохой!
Теперь Эрвин наблюдал за глядевшим в окно комиссаром. Казалось, Потапенко вовсе забыл о присутствии Эрвина в комнате. Спокойное летнее утро маленького городка лучилось за окном и манило к себе. Над городом куполом нависла тишина. Наперебой радостно и вызывающе голосили петухи. Под окнами штаба послышались торопливые шаги, кто-то окликнул проходившего. Здесь потрясающая весть уже начала распространяться, в городе еще нет.
Во время паузы Эрвин успел разглядеть два тускло поблескивавших круглых ордена, привинченных к гимнастерке Потапенко. Впервые при виде их Эрвин подумал, что комиссар уже недавно своими глазами видел войну. Второй орден, как говорили, он получил на Карельском перешейке. Странно, что и он в настоящий момент растерялся.
Какой-то смутный поток предчувствий горячей волной нахлынул на Эрвина. Мурашки поднялись до колен, словно под кожу забрались муравьи. О вероятности войны в последнее время говорили не раз. Но в душе в ее приход не верили даже самые большие пессимисты. Это было так, как говорят о роковой болезни. Каждый знает, что она существует и жертв своих не выбирает, но каждый непоколебимо убежден: меня-то она не коснется. Без такого первозданного оптимизма жизнь вообще бы стала невозможной. Представить самом деле значила война, не могли ни сверстники Эрвина, ни ребята помоложе его, для которых предыдущая война была лишь надоедливой, навязчивой темой в разговорах старших людей, и ничем больше.
Если порой между собой, бывало, и говорили о прошлой войне, то лишь на уровне анекдотов. Как та расхожая история о немце на Рижском фронте, которого во время обеда граната из мортиры завалила землей. Когда латышские стрелки, захватившие позицию, по торчащему носку сапога откопали немца, тот потряс головой, глянул в котелок, полный земли, и сказал:
— Битте зер, я могу получить новый суп? В этот попало немного песка.
Комиссар отвернулся от окна.
— Сколько у тебя займет времени, раздать команде оружие? Эрвин прикинул.
— Часа два.
— Всего? — усомнился комиссар
— Так точно. Винтовки у меня подготовлены для раздачи.
— Тогда сразу же приступай. Я пришлю к тебе командиров батарей. На каждую винтовку по одному боекомплекту патронов. Остальные патроны передашь в полк.
Эрвин уже уходил, когда Потапенко остановил его:
— Обожди. Есть ли у нас помимо шоферов люди, которые в случае необходимости справятся с машиной?
Эрвин перебрал в памяти знакомые лица.
— Вроде бы нет.
— К завтрашнему вечеру обучить десять шоферов. Иначе нам, когда придет приказ, со всем имуществом с места не сдвинуться.
— Шофера за два дня не выучишь.
— Война, Аруссаар,— развел руками комиссар.— Никто не может поручиться, останемся ли мы здесь ночевать еще и завтра. Попытайся представить себе это: война! Нужно только, чтобы они могли баранку крутить да в канаву бы не запоролись. Людей можешь сам выбирать, командир дивизиона поставлен в известность.
Капитан Паюст в последнее время как-то отстранился от всего, что непосредственно не касалось строевой службы. Внезапное исчезновение в Вярскаских лагерях многих старших офицеров из дивизии, давнишних сослуживцев, явно напугало его. Говорили, будто их отозвали на учения. Скептики усмехались этому.
Эрвин отправился в строевую часть, представился ее командиру и через полчаса отобрал себе двадцать парней. Если даже из каждого второго выйдет толк, и то будет неплохо. Подбирал людей, которые раньше занимались кузнечным ремеслом или просто имели какое-то отношение к тискам да гайкам,— легче будет обучить. В висках стучало: война! Война! Теперь все приходилось мерить другой меркой. Но какой?
А еще через полчаса он со своими двадцатью бойцами, маленьким старым «фордом» и озадаченным сержантом Куслапуу собрались на краю спортивной площадки, там, где начиналось сосновое редколесье.
— Ни хрена из лот не выйдет,— уже в который раз Куслануу.— Только и всего, что машину разделаем!
— Взять с места и остановить машину, повороты направо и налево, простейшие маневры, ну и, наконец, езда задним ходом,— бесстрастно перечислил Эрвин сержанту Куслапуу пункты учебной программы.— Каждому за один прием по десять минут за рулем, когда все проедут, начинай с ходу по новому кругу, чтобы не успели остыть. Погоняете до обеда, тогда я приду посмотрю, будет ли на вас еще живое место.
Ну и подперло в святая святых! — пробурчал себе под нос Куслапуу и принялся инструктировать солдат.
Эрвин задержался, чтобы понаблюдать, как пойдет дело. Куслапуу завел мотор, отодвинулся вправо и позвал первого бойца. Белобрысый неуклюжий парень намертво зажал в огромных ручищах руль, словно собирался удерживать понесшего коня. Машина дернулась с места, тут же съехала с дорожки стадиона и помчалась к соснам. Куслапуу что-то кричал в кабине, боец с испугу явно поступил наоборот, прибавил газу. Теперь, чтобы избежать наезда на дерево, шофер должен был повернуть налево, а повернул так, что угрожающе надвигавшаяся сосна должна была врезаться прямо в середину радиатора. У Эрвина мгновенно вспотели ладони. Первый курсант — и сразу разбить машину!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52