Мелькор пошатнулся и упал на одно
колено; лезвие меча вошло меж плит, и он стиснул рукоять.
- На колени! - прошипел Тулкас, - На колени, раб! Он ударил снова, но
Мелькор словно врос в землю: безмолвная статуя из черного камня.
- Правосудие свершилось! - возвестил Манве. Ниенна закрыла лицо
руками. Плечи ее вздрагивали. Намо впился пальцами в подлокотники трона.
Теперь ему казалось - он прикручен к трону ремнями, как Мелькор когда-то.
Не пошевелиться. Не вздохнуть.
Он не смел поднять глаз.
"Мелькор, брат мой возлюбленный - _ч_т_о_ я наделал! На какое
унижение, на какую муку обрек я тебя - будь я проклят, безумный, от
_к_о_г_о_ ждал я справедливости! Брат мой..."
- Слушайте ныне приговор Великих!..
...Мелькор смотрел в небо, поверх головы Манве. Небо? - пылающий
мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо-яркие лучи,
мучительно режущие усталые глаза.
Он не слушал слов приговора.
Он давно уже знал - все.
Ему было безразлично.
Он молчал.
Он не хотел, чтобы последней памятью, что суждено унести ему из Арды,
было - это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с
мертвенно-белого неба, отражающийся в сияющей алмазной пыли.
Он вспоминал.
Арда, освобожденная от оков Пустоты, омытая очищающим огнем.
Восторженное, изумленное лицо его Майя, первого и любимого ученика: "У
тебя руки творца..."
Это счастье - познавать, творить, дарить знания. Это высшая награда -
видеть, как просыпается мысль во взгляде людей.
Звездным светом, какой-то детской радостью сияющие глаза Эльфов Тьмы.
"Сердце вело работу мою, Учитель..."
Вечно изменчивые, как холодное северное море, глаза людей Надежды,
Эстелрим.
"Мы будем помнить, Астар. Мы будем ждать."
...Он словно вновь летел над миром на крыльях черного ветра и видел
Арду - безбрежные моря, горы, меняющиеся каждое мгновение, тянущиеся к
небу леса, где стволы - как трубы органа, неудержимые стремительные реки,
где рождаются радуги, дрожащие над водопадами, озера - звездные зеркала...
И вновь - везде он видел людей. Непохожих друг на друга, странных и
свободных, жестоких и милосердных, гордых и радостных, скорбных и
властных. Недолговечных, как вспышка молнии, зачастую - слабых и
беспомощных. И все же невероятно сильных.
На какой-то краткий миг он был счастлив.
И улыбка была на губах его. И это было страшнее, чем шрамы на лице
его.
Ему казалось - мир поет. Он снова слышал Музыку Эа, Музыку Творения.
Музыку Арды.
А потом он увидел - это лицо.
Бледное до прозрачности, тонкое, залитое слезами прекрасное лицо. И
глаза - огромные, темные от расширившихся зрачков. Ему стало страшно; он
боялся, что, увидев его, изуродованного, она отшатнется в ужасе.
Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились
свинцом - не поднять.
Он боялся, что она исчезнет.
Он боялся того, что она может сказать.
Ч_т_о_ она скажет.
И дрогнули ее губы; как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд
- шепот:
Мельдо.
Боль рвануло сердце - как стальной крюк: резко, внезапно, страшно.
Мельдо.
Он готов был взмолиться: молчи! Не надо, не надо! Не будет пути
назад, на что ты обрекаешь себя, зачем, одумайся, не надо, не надо, не
надо...
Мельдо.
Кто ты? Откуда ты? Зачем, зачем тебе эта боль, зачем ты приняла этот
путь, зачем... Я не могу так, ты же знаешь, ты понимаешь все... Кто ты? Ты
- была? Ты - будешь?..
Мельдо.
Возлюбленный.
Ее лицо исчезло - знакомое и незнакомое, юное, мудрое, измученное,
счастливое, беспомощное, гордое...
Какая боль... _Ч_т_о_ э_т_о_ б_ы_л_о_?..
Лицо Мелькора на миг стало беспомощным, беззащитным, растерянным. Он
обвел глазами Валар. Они сидели неподвижно. Не поднимая глаз. В молчании.
Во взгляде Мелькора, обращенном к Намо, была мольба. Не о пощаде - о
поддержке. Но Намо не смел взглянуть на него - лишь стискивал зубы; и
Ниенна не отнимала ладоней от лица; и Ирмо дрожал, как в лихорадке...
- Пощады, Король Мира! - вдруг выкрикнула Ниенна, подавшись вперед, -
Будь милосерден - пощады!
Но, поднявшись с трона, Манве молвил:
- Мы были терпеливы и снисходительны сверх меры: нет прощения Врагу
Мира! Он не достоин милосердия, о сестра наша: кому, как не тебе, знать,
сколь много зла принес в мир Моргот! Потому - да свершится воля Единого,
ибо в Его руки предаем мы ныне отступника.
Ниенна сжалась в комок, не в силах сказать ни слова больше.
Чертоги Ауле заливал тот же безжизненный, жалящий, ослепительный -
ослепляющий свет. Вездесущий - не укрыться. Жестоким жалом впивался он в
невыносимо болящие глаза: хотелось опустить веки, закрыть лицо руками,
чтобы милосердная прохладная тьма успокоила боль...
Нет. Это слабость. Они не должны этого видеть.
Здесь свет был золотистым, но не становился от этого теплее,
оставаясь мертвым, пронизывающим. Свет отражался от белых стен, от золотых
пластин пола, дрожал обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириадов
безжалостно-ярких искр, в неподвижном душном воздухе. Вогнутые золотые
зеркала отбрасывали жгучие лучи на наковальню, к которой подтолкнули
Мелькора, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности
обожженные, беспомощные, искалеченные руки Черного Валы в тяжелых
наручниках.
За наковальней широким полукругом пылал огонь, почти не видимый в
обжигающем сиянии; и тяжелые, искусной работы треножники замыкали круг
огня.
И снова железные звенья заклятой цепи Айгайнор пропустил Ауле через
браслеты наручников, и на руках Мелькора заковал их. Расплавленный металл
жег запястья, и лицо Черного Валы исказилось от боли.
Но он не закричал.
Раскаленная докрасна цепь вспыхнула багровым огнем, коснувшись его
рук. Он знал: металл остынет, но цепь будет вечно жечь его. Там, за гранью
мира. Вне жизни. Вне смерти.
Словно издалека донесся до него голос Тулкаса.
- Подожди, - ухмыляясь, сказал он, - Это еще не все. Мы приготовили
тебе великий дар. Ты останешься доволен им. Ты ведь хотел стать
Повелителем Всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин Мира!
Раскаленное железо высокой черной короны сдавило его голову, и
острые, по внутренней стороне обода укрепленные шипы впились в его лоб и
виски.
Только не закричать.
Но и это было еще не все. Внезапно в чертогах Ауле появился Король
Мира Манве. Избегая даже смотреть на Черного, он быстро шепнул что-то
Ауле. Прислушивавшийся Тулкас злорадно захохотал; на лице стоявшего рядом
Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и хотел даже, кажется,
что-то возразить, но Манве с дикой яростью выкрикнул:
- Исполняй приказание!
...Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли
над ним. Тулкас навалился ему на грудь, Ороме держал скованные руки.
По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил Мелькору:
- Ты создал тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме
тьмы!
И подал знак Ауле начинать.
Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику, но тот только взглянул
на него - и Ауле, вскрикнув, закрыл лицо руками.
И тут за спиной Манве раздался новый голос, мягкий и красивый:
- Позволь мне, о Великий!
Манве обернулся - и встретился взглядом с непроницаемо-темными
глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.
- Позволь мне, - склонившись перед Королем Мира вкрадчиво повторил
Майя. И Манве милостиво кивнул.
Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как
приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать
униженные мольбы о пощаде. И - не услышал их.
Не услышал даже стона.
"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может
сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а
бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет
этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не
из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее - я, Курумо,
сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве -
Король Валар!
Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше
начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как
клинок.
Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.
Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые
сокровенные мысли.
Глаза, которым открыто прошлое и будущее.
Всевидящие глаза.
И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил - зло,
ненавистно, безудержно:
- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на
брюхе, как побитый пес - может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты - раб
Валар! Как ошейник - не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец
своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы
возились с тобой, слишком уж много ты видел - посмотрим, что сможешь ты
увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих
прислужников - а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон?
Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется
над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам,
будет вымаливать прощение, ноги целовать - жаль, вот только ты этого не
увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому - ну, так яви свое могущество,
освободись от цепей - и весь мир будет у твоих ног! Не можешь? Почему?
Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами, ничтожными: ты
же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл? Надеюсь, корона
пришлась в пору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь? Ничего, ничего,
сейчас заговоришь - я заставлю тебя!
"Глаза... какая боль!.. Глаза мои... Я ничего не вижу... Я ослеп...
Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."
Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной
пустоты, жгучей пылающей боли...
Они мстили ему - мстили с беспощадной трусливой жестокостью -
беспомощному, полумертвому.
"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни - вне смерти -
скованный - слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не видеть,
никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый,
благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть... Нет!!"
И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего,
оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.
Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого,
забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как
кислота. Он еще раз взглянул на проклятого, наклонившись к его лицу,
словно хотел полюбоваться своей работой - и отшатнулся, не в силах
подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.
Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были - зрячими.
...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар
отводили глаза. У Ауле дрожали руки.
Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед. Он знал, куда идти, и
никто не смел подтолкнуть его - никто не смел коснуться его; он был словно
окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в муке руках
глухо мерно звякала в такт шагам.
Выдержать.
Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.
Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать.
Только... Нестерпимо болела голова, сдавленная шипастым беспощадным
раскаленным железом, и из-под венца медленно ползла кровь - неестественно
яркая на бледном лице.
Алмазная пыль забивалась под наручники, обращая ожоги на запястьях в
незаживающие язвы; и страшной издевкой казалась его королевская мантия,
усыпанная сверкающей алмазной крошкой - словно звездная ночь одевала плечи
его. Сияющая пыль была всюду, она налипла на пропитанное кровью одеянье на
груди, и он воистину казался Властелином Мира - в блистающих бриллиантами
черных одеждах, в тускло светящейся высокой короне; и ярче лучей Луны были
седые волосы его.
Стражи и палачи его казались сейчас почтительной свитой Повелителя,
покорно следующей за ним.
И шел он, гордо подняв голову.
Высокий железный ошейник острыми зубцами терзал кожу на шее и
подбородке; он не смог бы опустить голову: даже если бы захотел.
И шел он медленно, как и подобает Властелину.
Боль в разрубленной ноге не отпускала, он ступал словно по лезвиям
мечей, и рвущей болью отдавалось каждое движение, каждый шаг.
И склоняли Валар, и Майяр, и Эльфы головы перед ним.
Никто не смел взглянул в его лицо.
Изуродованный - был он прекраснее любого из них, израненный - сильнее
любого из них, скованный - величественнее любого из них.
Каждый вздох резал легкие: пыль, пыль, пыль...
Равнодушный, немеркнущий, вечный, ослепительный, мертвенный свет,
отвесно падавший вниз, отражавшийся в тысячах крошечных зеркал,
бессчетными иглами впивался в зрячие глазницы.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
Внезапно он услышал, как почти беззвучным шепотом кто-то окликнул
его:
- Мелькор...
Здесь он давно уже был для всех Морготом, Черным Врагом Мира. Никто в
Валиноре не называл его - истинным именем. Никто, кроме...
Мелькор замедлил шаг и обернулся на голос.
Властители Душ, Феантури. И рядом - сестра их, Ниенна. Она-то и
окликнула Мелькора. Почему-то хотелось ей взглянуть в глаза ему.
Она вскрикнула и подалась вперед:
- Брат мой...
Воспаленные раны выжженных глазниц в стылой крови.
Мелькор молча отвернулся.
Отворились Врата Ночи и Вечность дохнула в лицо. Оставался последний
шаг. Его никто не подталкивал - слишком близка была вечная Тьма. И
Могущества Арды опасались приблизиться к Вратам Ночи, за которыми она
начиналась. Они боялись ее, потому что не знали ее и запрет Эру
останавливал их. В иную минуту он, наверное, рассмеялся бы - ведь они
считали себя бесстрашными, называя его при этом трусом. Да, он знал страх.
Но это не был страх, лишающий разума и обращающий мыслящее существо в
дрожащий комок плоти. Если об этом шла речь, то, скорее, Валар знали это.
Он боялся только за Арду и тех, кто остался после него на Темном пути.
Но сейчас какое-то новое чувство овладело им. Он не знал имени ему,
не мог его определить. Наверное, сейчас он почувствовал страх за себя, ибо
не знал, что теперь будет. Он только догадывался, _ч_т_о_ может случиться,
и давнее воспоминание вспыхнуло обжигающим огнем.
Это было в длинные, нескончаемые годы первого заточения, когда в
непроглядном мраке и оглушающей тишине чертогов Мандоса он прошел все
стадии отчаяния - до тупой, лишающей воли и разума тоски. Мандос тогда еще
не осмелился посетить опального Мелькора - пока не Моргота, и не возродил
еще в нем надежду. А было так - среди мрака он увидел звезду. Может, это
было наваждение из-за постоянного вглядывания в темноту? Может, и так, но
звезда не исчезала. Она была необыкновенно красивой, но от взгляда на нее
невольно сжималось сердце. И почему-то он вдруг понял - это звезда Смерти.
И растерялся. Почему он ее видит? Как она зажглась здесь? Почему - он?
Ведь он же Вала, бессмертный Айну... Или все же он умрет? Но если так, то
он покинет Арду навсегда... И эта мысль вызвала во всем его существе такую
бурю протеста и ужаса, что он едва сдержал крик. "Я пришел сюда ради
Арды... Я не могу, не хочу уходить! Она погибнет, я не могу умереть! Я не
должен!" - лихорадочно думал он, стискивая скованные руки. Ведь он не
обладает даром смерти, он бессмертен. "Нет, это все наваждение. Я слишком
долго думал во мраке, и мрак вошел в мой разум. Конечно, я не могу
умереть, и Арда не останется беззащитной", - пытался он успокоить себя
доводами рассудка, но его сердце болело и стонало, словно говорило - это
правда, это не наваждение. И почему-то он поверил сердцу, и сдался мысли о
смерти, и долго, безутешно плакал он один во мраке, понимая, что не уйдет
от судьбы, и все же не желая сдаваться ей.
"Смерти звезда во сне.
Смерть - начало пути.
Смерть открывает мне
Врата. Через них пройти
Должен Бессмертный - я
Чтобы стать живым".
Так сказал он тогда, не понимая, что говорит, и секундой позже
испугался своих же слов, понимая, что так и будет.
Теперь врата были открыты. Оставался только шаг. Он и прежде не раз
покидал Арду и возвращался в нее, но тогда никто не перерезал ту незримую
пуповину, что связывала его с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
колено; лезвие меча вошло меж плит, и он стиснул рукоять.
- На колени! - прошипел Тулкас, - На колени, раб! Он ударил снова, но
Мелькор словно врос в землю: безмолвная статуя из черного камня.
- Правосудие свершилось! - возвестил Манве. Ниенна закрыла лицо
руками. Плечи ее вздрагивали. Намо впился пальцами в подлокотники трона.
Теперь ему казалось - он прикручен к трону ремнями, как Мелькор когда-то.
Не пошевелиться. Не вздохнуть.
Он не смел поднять глаз.
"Мелькор, брат мой возлюбленный - _ч_т_о_ я наделал! На какое
унижение, на какую муку обрек я тебя - будь я проклят, безумный, от
_к_о_г_о_ ждал я справедливости! Брат мой..."
- Слушайте ныне приговор Великих!..
...Мелькор смотрел в небо, поверх головы Манве. Небо? - пылающий
мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо-яркие лучи,
мучительно режущие усталые глаза.
Он не слушал слов приговора.
Он давно уже знал - все.
Ему было безразлично.
Он молчал.
Он не хотел, чтобы последней памятью, что суждено унести ему из Арды,
было - это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с
мертвенно-белого неба, отражающийся в сияющей алмазной пыли.
Он вспоминал.
Арда, освобожденная от оков Пустоты, омытая очищающим огнем.
Восторженное, изумленное лицо его Майя, первого и любимого ученика: "У
тебя руки творца..."
Это счастье - познавать, творить, дарить знания. Это высшая награда -
видеть, как просыпается мысль во взгляде людей.
Звездным светом, какой-то детской радостью сияющие глаза Эльфов Тьмы.
"Сердце вело работу мою, Учитель..."
Вечно изменчивые, как холодное северное море, глаза людей Надежды,
Эстелрим.
"Мы будем помнить, Астар. Мы будем ждать."
...Он словно вновь летел над миром на крыльях черного ветра и видел
Арду - безбрежные моря, горы, меняющиеся каждое мгновение, тянущиеся к
небу леса, где стволы - как трубы органа, неудержимые стремительные реки,
где рождаются радуги, дрожащие над водопадами, озера - звездные зеркала...
И вновь - везде он видел людей. Непохожих друг на друга, странных и
свободных, жестоких и милосердных, гордых и радостных, скорбных и
властных. Недолговечных, как вспышка молнии, зачастую - слабых и
беспомощных. И все же невероятно сильных.
На какой-то краткий миг он был счастлив.
И улыбка была на губах его. И это было страшнее, чем шрамы на лице
его.
Ему казалось - мир поет. Он снова слышал Музыку Эа, Музыку Творения.
Музыку Арды.
А потом он увидел - это лицо.
Бледное до прозрачности, тонкое, залитое слезами прекрасное лицо. И
глаза - огромные, темные от расширившихся зрачков. Ему стало страшно; он
боялся, что, увидев его, изуродованного, она отшатнется в ужасе.
Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились
свинцом - не поднять.
Он боялся, что она исчезнет.
Он боялся того, что она может сказать.
Ч_т_о_ она скажет.
И дрогнули ее губы; как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд
- шепот:
Мельдо.
Боль рвануло сердце - как стальной крюк: резко, внезапно, страшно.
Мельдо.
Он готов был взмолиться: молчи! Не надо, не надо! Не будет пути
назад, на что ты обрекаешь себя, зачем, одумайся, не надо, не надо, не
надо...
Мельдо.
Кто ты? Откуда ты? Зачем, зачем тебе эта боль, зачем ты приняла этот
путь, зачем... Я не могу так, ты же знаешь, ты понимаешь все... Кто ты? Ты
- была? Ты - будешь?..
Мельдо.
Возлюбленный.
Ее лицо исчезло - знакомое и незнакомое, юное, мудрое, измученное,
счастливое, беспомощное, гордое...
Какая боль... _Ч_т_о_ э_т_о_ б_ы_л_о_?..
Лицо Мелькора на миг стало беспомощным, беззащитным, растерянным. Он
обвел глазами Валар. Они сидели неподвижно. Не поднимая глаз. В молчании.
Во взгляде Мелькора, обращенном к Намо, была мольба. Не о пощаде - о
поддержке. Но Намо не смел взглянуть на него - лишь стискивал зубы; и
Ниенна не отнимала ладоней от лица; и Ирмо дрожал, как в лихорадке...
- Пощады, Король Мира! - вдруг выкрикнула Ниенна, подавшись вперед, -
Будь милосерден - пощады!
Но, поднявшись с трона, Манве молвил:
- Мы были терпеливы и снисходительны сверх меры: нет прощения Врагу
Мира! Он не достоин милосердия, о сестра наша: кому, как не тебе, знать,
сколь много зла принес в мир Моргот! Потому - да свершится воля Единого,
ибо в Его руки предаем мы ныне отступника.
Ниенна сжалась в комок, не в силах сказать ни слова больше.
Чертоги Ауле заливал тот же безжизненный, жалящий, ослепительный -
ослепляющий свет. Вездесущий - не укрыться. Жестоким жалом впивался он в
невыносимо болящие глаза: хотелось опустить веки, закрыть лицо руками,
чтобы милосердная прохладная тьма успокоила боль...
Нет. Это слабость. Они не должны этого видеть.
Здесь свет был золотистым, но не становился от этого теплее,
оставаясь мертвым, пронизывающим. Свет отражался от белых стен, от золотых
пластин пола, дрожал обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириадов
безжалостно-ярких искр, в неподвижном душном воздухе. Вогнутые золотые
зеркала отбрасывали жгучие лучи на наковальню, к которой подтолкнули
Мелькора, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности
обожженные, беспомощные, искалеченные руки Черного Валы в тяжелых
наручниках.
За наковальней широким полукругом пылал огонь, почти не видимый в
обжигающем сиянии; и тяжелые, искусной работы треножники замыкали круг
огня.
И снова железные звенья заклятой цепи Айгайнор пропустил Ауле через
браслеты наручников, и на руках Мелькора заковал их. Расплавленный металл
жег запястья, и лицо Черного Валы исказилось от боли.
Но он не закричал.
Раскаленная докрасна цепь вспыхнула багровым огнем, коснувшись его
рук. Он знал: металл остынет, но цепь будет вечно жечь его. Там, за гранью
мира. Вне жизни. Вне смерти.
Словно издалека донесся до него голос Тулкаса.
- Подожди, - ухмыляясь, сказал он, - Это еще не все. Мы приготовили
тебе великий дар. Ты останешься доволен им. Ты ведь хотел стать
Повелителем Всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин Мира!
Раскаленное железо высокой черной короны сдавило его голову, и
острые, по внутренней стороне обода укрепленные шипы впились в его лоб и
виски.
Только не закричать.
Но и это было еще не все. Внезапно в чертогах Ауле появился Король
Мира Манве. Избегая даже смотреть на Черного, он быстро шепнул что-то
Ауле. Прислушивавшийся Тулкас злорадно захохотал; на лице стоявшего рядом
Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и хотел даже, кажется,
что-то возразить, но Манве с дикой яростью выкрикнул:
- Исполняй приказание!
...Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли
над ним. Тулкас навалился ему на грудь, Ороме держал скованные руки.
По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил Мелькору:
- Ты создал тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме
тьмы!
И подал знак Ауле начинать.
Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику, но тот только взглянул
на него - и Ауле, вскрикнув, закрыл лицо руками.
И тут за спиной Манве раздался новый голос, мягкий и красивый:
- Позволь мне, о Великий!
Манве обернулся - и встретился взглядом с непроницаемо-темными
глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.
- Позволь мне, - склонившись перед Королем Мира вкрадчиво повторил
Майя. И Манве милостиво кивнул.
Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как
приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать
униженные мольбы о пощаде. И - не услышал их.
Не услышал даже стона.
"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может
сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а
бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет
этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не
из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее - я, Курумо,
сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве -
Король Валар!
Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше
начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как
клинок.
Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.
Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые
сокровенные мысли.
Глаза, которым открыто прошлое и будущее.
Всевидящие глаза.
И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил - зло,
ненавистно, безудержно:
- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на
брюхе, как побитый пес - может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты - раб
Валар! Как ошейник - не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец
своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы
возились с тобой, слишком уж много ты видел - посмотрим, что сможешь ты
увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих
прислужников - а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон?
Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется
над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам,
будет вымаливать прощение, ноги целовать - жаль, вот только ты этого не
увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому - ну, так яви свое могущество,
освободись от цепей - и весь мир будет у твоих ног! Не можешь? Почему?
Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами, ничтожными: ты
же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл? Надеюсь, корона
пришлась в пору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь? Ничего, ничего,
сейчас заговоришь - я заставлю тебя!
"Глаза... какая боль!.. Глаза мои... Я ничего не вижу... Я ослеп...
Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."
Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной
пустоты, жгучей пылающей боли...
Они мстили ему - мстили с беспощадной трусливой жестокостью -
беспомощному, полумертвому.
"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни - вне смерти -
скованный - слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не видеть,
никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый,
благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть... Нет!!"
И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего,
оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.
Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого,
забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как
кислота. Он еще раз взглянул на проклятого, наклонившись к его лицу,
словно хотел полюбоваться своей работой - и отшатнулся, не в силах
подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.
Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были - зрячими.
...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар
отводили глаза. У Ауле дрожали руки.
Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед. Он знал, куда идти, и
никто не смел подтолкнуть его - никто не смел коснуться его; он был словно
окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в муке руках
глухо мерно звякала в такт шагам.
Выдержать.
Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.
Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать.
Только... Нестерпимо болела голова, сдавленная шипастым беспощадным
раскаленным железом, и из-под венца медленно ползла кровь - неестественно
яркая на бледном лице.
Алмазная пыль забивалась под наручники, обращая ожоги на запястьях в
незаживающие язвы; и страшной издевкой казалась его королевская мантия,
усыпанная сверкающей алмазной крошкой - словно звездная ночь одевала плечи
его. Сияющая пыль была всюду, она налипла на пропитанное кровью одеянье на
груди, и он воистину казался Властелином Мира - в блистающих бриллиантами
черных одеждах, в тускло светящейся высокой короне; и ярче лучей Луны были
седые волосы его.
Стражи и палачи его казались сейчас почтительной свитой Повелителя,
покорно следующей за ним.
И шел он, гордо подняв голову.
Высокий железный ошейник острыми зубцами терзал кожу на шее и
подбородке; он не смог бы опустить голову: даже если бы захотел.
И шел он медленно, как и подобает Властелину.
Боль в разрубленной ноге не отпускала, он ступал словно по лезвиям
мечей, и рвущей болью отдавалось каждое движение, каждый шаг.
И склоняли Валар, и Майяр, и Эльфы головы перед ним.
Никто не смел взглянул в его лицо.
Изуродованный - был он прекраснее любого из них, израненный - сильнее
любого из них, скованный - величественнее любого из них.
Каждый вздох резал легкие: пыль, пыль, пыль...
Равнодушный, немеркнущий, вечный, ослепительный, мертвенный свет,
отвесно падавший вниз, отражавшийся в тысячах крошечных зеркал,
бессчетными иглами впивался в зрячие глазницы.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
Внезапно он услышал, как почти беззвучным шепотом кто-то окликнул
его:
- Мелькор...
Здесь он давно уже был для всех Морготом, Черным Врагом Мира. Никто в
Валиноре не называл его - истинным именем. Никто, кроме...
Мелькор замедлил шаг и обернулся на голос.
Властители Душ, Феантури. И рядом - сестра их, Ниенна. Она-то и
окликнула Мелькора. Почему-то хотелось ей взглянуть в глаза ему.
Она вскрикнула и подалась вперед:
- Брат мой...
Воспаленные раны выжженных глазниц в стылой крови.
Мелькор молча отвернулся.
Отворились Врата Ночи и Вечность дохнула в лицо. Оставался последний
шаг. Его никто не подталкивал - слишком близка была вечная Тьма. И
Могущества Арды опасались приблизиться к Вратам Ночи, за которыми она
начиналась. Они боялись ее, потому что не знали ее и запрет Эру
останавливал их. В иную минуту он, наверное, рассмеялся бы - ведь они
считали себя бесстрашными, называя его при этом трусом. Да, он знал страх.
Но это не был страх, лишающий разума и обращающий мыслящее существо в
дрожащий комок плоти. Если об этом шла речь, то, скорее, Валар знали это.
Он боялся только за Арду и тех, кто остался после него на Темном пути.
Но сейчас какое-то новое чувство овладело им. Он не знал имени ему,
не мог его определить. Наверное, сейчас он почувствовал страх за себя, ибо
не знал, что теперь будет. Он только догадывался, _ч_т_о_ может случиться,
и давнее воспоминание вспыхнуло обжигающим огнем.
Это было в длинные, нескончаемые годы первого заточения, когда в
непроглядном мраке и оглушающей тишине чертогов Мандоса он прошел все
стадии отчаяния - до тупой, лишающей воли и разума тоски. Мандос тогда еще
не осмелился посетить опального Мелькора - пока не Моргота, и не возродил
еще в нем надежду. А было так - среди мрака он увидел звезду. Может, это
было наваждение из-за постоянного вглядывания в темноту? Может, и так, но
звезда не исчезала. Она была необыкновенно красивой, но от взгляда на нее
невольно сжималось сердце. И почему-то он вдруг понял - это звезда Смерти.
И растерялся. Почему он ее видит? Как она зажглась здесь? Почему - он?
Ведь он же Вала, бессмертный Айну... Или все же он умрет? Но если так, то
он покинет Арду навсегда... И эта мысль вызвала во всем его существе такую
бурю протеста и ужаса, что он едва сдержал крик. "Я пришел сюда ради
Арды... Я не могу, не хочу уходить! Она погибнет, я не могу умереть! Я не
должен!" - лихорадочно думал он, стискивая скованные руки. Ведь он не
обладает даром смерти, он бессмертен. "Нет, это все наваждение. Я слишком
долго думал во мраке, и мрак вошел в мой разум. Конечно, я не могу
умереть, и Арда не останется беззащитной", - пытался он успокоить себя
доводами рассудка, но его сердце болело и стонало, словно говорило - это
правда, это не наваждение. И почему-то он поверил сердцу, и сдался мысли о
смерти, и долго, безутешно плакал он один во мраке, понимая, что не уйдет
от судьбы, и все же не желая сдаваться ей.
"Смерти звезда во сне.
Смерть - начало пути.
Смерть открывает мне
Врата. Через них пройти
Должен Бессмертный - я
Чтобы стать живым".
Так сказал он тогда, не понимая, что говорит, и секундой позже
испугался своих же слов, понимая, что так и будет.
Теперь врата были открыты. Оставался только шаг. Он и прежде не раз
покидал Арду и возвращался в нее, но тогда никто не перерезал ту незримую
пуповину, что связывала его с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17