.. А мне жаль их.
Как же не понять - не мечом и огнем... Да и почему, кто дал мне это право
- судить? Не понимаю... Почему - низшие? Темные - да, грубые. Но разве мы
не были такими в свое время? И убивать их - за это? Именем Валар? Обращать
их в рабов?
Он закашлялся.
- Нет, госпожа моя. Вы можете услышать обо мне много нелестного. Что
я и трус, и не подчиняюсь приказам, и не уважаю Великих... Верьте или не
верьте - это ваше дело. Но убийцей я больше не стану. Я видел людей
Харада. Они ровня нам, нуменорцам, хотя и не Валар их вели. Наверное, я
начинаю верить Тьме...
И еще восемь лет прошло - а он не возвращался. И вести были всякие -
что он убит, что он в плену или, еще хуже, сбежал к врагам.
Но он опять появился - ночью постучался в дверь ее дома. Он был
теперь совсем седым, и уродливый шрам пересекал его лицо через лоб и левую
скулу. И впервые Исилхэрин потеряла самообладание и плакала у него на
груди. Когда утром расставались они, она заметила странный перстень на его
руке - похоже, что был он из стали, с очень темным камнем. Она ничего не
спросила, но, перехватив ее взгляд, он странно посмотрел на нее и грустно
улыбнулся.
Утром он уехал, а через неделю Исилхэрин взошла на корабль, что плыл
на восток, и в руке держала она ветку омелы. Такой он увидел ее в гавани
куда, повинуясь неясному зову, пришел он этим утром. И все смотрели на
прекрасную Исилхэрин, которую словно минули эти пятнадцать лет - она была
по-прежнему свежей и юной.
Однажды они шли по главной площади и ее привлекло странное оживление
у дверей высокого храма.
- Что это? - спросила она.
Он угрюмо молчал. А затем сказал - резко и хрипло:
- Жертвоприношение. Всесожжение во славу Валар. Уйди.
Исилхэрин застыла от ужаса. Эти слухи доходили до нее, но она не
верила.
- Их - живыми? - выдохнула она.
- Да. Но я помогу им...
Он накрыл кольцо рукой, и она увидела, как побледнело и покрылось
потом его лицо. И те двое, что были прикованы к столбу - спина к спине,
вдруг повисли на цепях.
- Все. Они мертвы. Им не будет больно. Идем отсюда.
И вновь была война. И сердце Исилхэрин болело от недоброго
предчувствия. А потом она узнала, что он схвачен и под судом, потому что
не дал перебить людей в небольшом харадском городке, взятом после
двухдневной осады. Разъяренные сопротивлением солдаты ворвались, убивая
всех на своем пути. Слов они не слушали. Тогда он дрался против своих, а
потом, когда понял, что это безнадежно - все говорили об этом по-разному -
он выкрикнул какое-то жутко звучащее заклятье, и три черных тени пролетели
над пожарищем, и нуменорцы в ужасе отступили, бежали от пылающих развалин.
Его, израненного и жестоко избитого приволокли в крепость и бросили в
гарнизонную тюрьму. Обвинения были тяжелые - измена и ересь. Но прежде,
чем был произнесен приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:
- Вина на мне. Это я - служительница Тьмы. Я околдовала его. Он
невиновен.
И теперь они стояли у столба - спина к спине, и их руки были скованы
вместе - ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И
стиснув зубы, он изо всех сил молил - пусть она умрет. Пусть умрет сейчас,
быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит,
чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их
обоих.
"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", - билось у него в сердце.
И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно
вздохнул. За себя он не боялся.
Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед
собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял - не раз ему
приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он
удар ледяного клинка в сердце.
- Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя,
Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...
ПЕСНЬ ДЕВЯТИ
Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и
сухим ковылем степей - на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их
короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их
лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.
Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови
Арды, и туда - резко вниз - устремились десять теней. Плащи их отлетели
назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный
нуменорец - первый в летучей кавалькаде - быстро спешился и подал руку
Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.
Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос
обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из
разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и
скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в
нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -
капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния,
исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался - он один знал, что сейчас
должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была
улыбка на его измученном лице.
Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая,
почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу.
И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие
стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними,
и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она
светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина
оранжево-розовым пятном размывался в нем.
Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком, и
Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной
луны, и Сердце давало им суть и определенность.
Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся
к ним.
- В трудах моих вы все имеете часть, - дрогнувшим голосом сказал он,
- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она
в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и
плоть.
И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его,
словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный,
быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли,
песнь боя - далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая
башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби
назвали ее.
Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого
раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала
темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до
прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным
в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.
Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был
ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких
мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо,
и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни - башни Мужества.
Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне
Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на
мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в
ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его
песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на
глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его,
и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня
свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней
Надежды назвали ее.
Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых
рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем,
радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца
Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы.
Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами
Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов
назвали красную башню.
Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь
шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же
успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась,
опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.
Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе
ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его
мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены
вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни
очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное
предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения - все
смешалось в невообразимом, медленно-змеином танце мелодий и стен. И встала
ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.
Король Назгулов вздрогнул - ему показалось, что вновь он слышит свою
собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней
была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая
живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые
искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.
Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его
бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых
черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас.
Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и
боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна
мелодия - едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и
тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона,
нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И
когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным
знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.
И тогда обернулся Властелин к Девяти и сказал:
- Теперь слушайте Песнь Темного Творения, что создали вы. И зазвучала
мелодия, вобравшая в себя замыслы всех их, и была она проткана глухим
связующим ритмом Сердца, и девять башен обрели в этот миг свою суть.
И встала еще одна башня. Она возникла стремительно - словно
рванувшееся в небо пламя; и такая боль вела Музыку, что Девятеро опустили
глаза, не в силах смотреть: они только слушали. И медленно темнела башня,
как остывает железо; и черной стала она, и в горькой скорбной гордости
своей увенчана была она железной короной. И башней Тьмы назвали ее.
И вошли все Десять по длинной черной лестнице в Барад-Дур
возрожденный, и в поющем зале возложил Властелин венец на свои седые
волосы, и бледно-голубым пламенем вспыхнул прозрачный камень в тонком
обруче - словно третий глаз, видящий то, что не дано другим.
ГЭНДАЛЬФ В ДУЛ-ГУЛДУРЕ
Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман затопил
все ложбины и впадины, и вершины деревьев на холмах выныривали из
беловатой мути как драконьи гребни. Непонятно было, где кончается туман и
начинается небо. Непонятно было каким будет день, разве что ближе к
полудню солнце разгонит туман и небо немного прояснится. Хотя вряд ли
будет светлый день. Этим летом погода хмурилась, и частые дожди совсем
размыли и без того сырую в этих местах землю. Хорошо еще, что лесную почву
покрывал плотный пружинящий слой хвои - не так мокро было спать и не так
мокро идти. Гэндальф шел уже не первый день, хотя путь, вроде, был
недалек. Было подозрительно спокойно - за все эти дни он не встретил ни
одной живой души. Ему было страшновато, хотя вряд ли кто мог назвать его
трусом - он единственный среди Мудрых отважился пойти сюда, в страшный и
таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль оставались охранять
свои владения, Саруман - глава Мудрых, ему нельзя; Радагаст - пользы от
него мало, остальные двое пропали. Раньше, конечно, надо было разведать
силы и укрытие Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно -
ведь его считали беспомощным без Кольца! Права Галадриэль, он и без Кольца
скоро восстановит силы и станет неодолим. Да, ошибся Эонве. Надо было еще
тогда схватить его. Может, его и пощадили бы - все-таки только Майя. Но уж
вечное заточение получил бы точно. И был бы в Арде покой. Гэндальф
вздохнул и побрел дальше, опираясь на магический посох. "Да, силен Враг.
Всего тысячу лет как очухался - а уже нет Арнора, в Гондоре королевский
род вымер, Эльфы почти все сбежали на запад, в Мории - Балрог... Вновь
граница Света и Тьмы идет по горам, словно и не было взлета нуменорских
королевств... Раньше, раньше надо было."
Туман немного рассеялся. С поросших клочьями мха ветвей капала вода и
неприятно ползла за ворот. День разгорался и становилось тепло и душно.
Вновь загудели занудные комары-кровососы, запахло прелью и гнилью. Темный
ручей бежал по склону лесного холма, по слежавшимся прошлогодним листьям.
Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь, в
чародейском лесу у Дол-Гулдура. Из этого проклятого места струилась зараза
страха и колдовской тьмы, затягивая весь Лес, нависая над Лориэном и
протягивая цепкие пальцы за горы, к благословенным землям Высших людей и
эльфов.
С голой вершины лесного холма - здесь был базальт, и рос лишь мелкий
кустарник - он увидел жуткую башню. Черная, угрюмая, она возвышалась над
лесными волнами совсем близко, и страх студнем дрожал вокруг нее в душном
полуденном мареве. Она казалась живым существом, затаившемся на холме и
следящим тяжелым плотоядным взглядом за добычей. Особенно это впечатление
усилилось ночью, когда в окошке башни замерцал желтый огонек, словно
кошачий глаз. Крылатая тень пронеслась над лесом и исчезла в башне. К утру
Назгул улетел. Жуткие здесь, видно, задумывались дела. К кому, интересно,
прилетал Назгул? К своему сообщнику или, все-таки, здесь сам Саурон
Черный, Гортхауэр Жестокий?
Гэндальф очень тщательно подготовился к встрече. Он был одет как
умбарский книжник - он видел их в южном Гондоре в дни перемирия. Сила
Света была в его посохе, и он надеялся справиться с любым врагом.
Как ни странно, башня была пустой. Двери открыты, ни души. Но он
все-таки чувствовал чье-то присутствие, хотя этот "кто-то" источал скорее
не злобу, а любопытство. Гэндальф шел осторожно, готовый каждый момент
вступить в бой. И когда сзади послышался мягкий тихий спокойный голос, он
вздрогнул и схватился за меч.
- Добро пожаловать, почтенный!
Тот, кто приветствовал его, был безоружен. Совсем юный, очень высокий
и тонкий, с огромными серо-зелеными глазами, он был одет во все черное.
Плащ лежал, небрежно брошенный, на спинке тяжелого кресла, придвинутого к
заваленному книгами столу. Оплывшие свечи в шандалах черненного серебра
говорили о том, что он работал всю ночь.
Гэндальф кивнул в ответ на приветствие, разглядывая своего
собеседника, похожего в лучах пробивающегося сквозь ячеистое окно в
свинцовом переплете солнца на черный тростник. "Кто это? Назгул? Или сам
Саурон? Он ведь может принимать любой облик, у него ведь нет плоти,
человеческой как моя... Но отсюда тянется все Средиземское зло... Вряд ли
это Назгул. Все-таки это Саурон, и он обрел образ. Вот я и разгадал тебя,
Враг, хоть и приятен ныне твой облик."
- Приветствую и тебя... Саурон Великий, Властелин Колец! На лице
юноши появилось странное выражение - не то растерянность, не то гримаса
какая-то, и Гэндальф решил, что тот досадует, что его разгадали. Юноша
издал горлом странный звук, вроде фырканья, и заговорил:
- И что же ты хочешь от меня, гость... из Умбара?
"Поверил!" - возликовал Гэндальф. - Я пришел почтить тебя, и узнать,
когда же ты, наконец, покончишь с этими подлыми нуменорцами, - изрек он.
- Я не желаю губить людей... гость.
- Но разве ты не хочешь покорить высших, слуг Валар?
- Если они не будут трогать низших, пусть верят во что хотят.
- Но...
- Но разве не хватит ломать комедию, Митрандир?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Как же не понять - не мечом и огнем... Да и почему, кто дал мне это право
- судить? Не понимаю... Почему - низшие? Темные - да, грубые. Но разве мы
не были такими в свое время? И убивать их - за это? Именем Валар? Обращать
их в рабов?
Он закашлялся.
- Нет, госпожа моя. Вы можете услышать обо мне много нелестного. Что
я и трус, и не подчиняюсь приказам, и не уважаю Великих... Верьте или не
верьте - это ваше дело. Но убийцей я больше не стану. Я видел людей
Харада. Они ровня нам, нуменорцам, хотя и не Валар их вели. Наверное, я
начинаю верить Тьме...
И еще восемь лет прошло - а он не возвращался. И вести были всякие -
что он убит, что он в плену или, еще хуже, сбежал к врагам.
Но он опять появился - ночью постучался в дверь ее дома. Он был
теперь совсем седым, и уродливый шрам пересекал его лицо через лоб и левую
скулу. И впервые Исилхэрин потеряла самообладание и плакала у него на
груди. Когда утром расставались они, она заметила странный перстень на его
руке - похоже, что был он из стали, с очень темным камнем. Она ничего не
спросила, но, перехватив ее взгляд, он странно посмотрел на нее и грустно
улыбнулся.
Утром он уехал, а через неделю Исилхэрин взошла на корабль, что плыл
на восток, и в руке держала она ветку омелы. Такой он увидел ее в гавани
куда, повинуясь неясному зову, пришел он этим утром. И все смотрели на
прекрасную Исилхэрин, которую словно минули эти пятнадцать лет - она была
по-прежнему свежей и юной.
Однажды они шли по главной площади и ее привлекло странное оживление
у дверей высокого храма.
- Что это? - спросила она.
Он угрюмо молчал. А затем сказал - резко и хрипло:
- Жертвоприношение. Всесожжение во славу Валар. Уйди.
Исилхэрин застыла от ужаса. Эти слухи доходили до нее, но она не
верила.
- Их - живыми? - выдохнула она.
- Да. Но я помогу им...
Он накрыл кольцо рукой, и она увидела, как побледнело и покрылось
потом его лицо. И те двое, что были прикованы к столбу - спина к спине,
вдруг повисли на цепях.
- Все. Они мертвы. Им не будет больно. Идем отсюда.
И вновь была война. И сердце Исилхэрин болело от недоброго
предчувствия. А потом она узнала, что он схвачен и под судом, потому что
не дал перебить людей в небольшом харадском городке, взятом после
двухдневной осады. Разъяренные сопротивлением солдаты ворвались, убивая
всех на своем пути. Слов они не слушали. Тогда он дрался против своих, а
потом, когда понял, что это безнадежно - все говорили об этом по-разному -
он выкрикнул какое-то жутко звучащее заклятье, и три черных тени пролетели
над пожарищем, и нуменорцы в ужасе отступили, бежали от пылающих развалин.
Его, израненного и жестоко избитого приволокли в крепость и бросили в
гарнизонную тюрьму. Обвинения были тяжелые - измена и ересь. Но прежде,
чем был произнесен приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:
- Вина на мне. Это я - служительница Тьмы. Я околдовала его. Он
невиновен.
И теперь они стояли у столба - спина к спине, и их руки были скованы
вместе - ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И
стиснув зубы, он изо всех сил молил - пусть она умрет. Пусть умрет сейчас,
быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит,
чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их
обоих.
"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", - билось у него в сердце.
И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно
вздохнул. За себя он не боялся.
Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед
собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял - не раз ему
приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он
удар ледяного клинка в сердце.
- Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя,
Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...
ПЕСНЬ ДЕВЯТИ
Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и
сухим ковылем степей - на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их
короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их
лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.
Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови
Арды, и туда - резко вниз - устремились десять теней. Плащи их отлетели
назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный
нуменорец - первый в летучей кавалькаде - быстро спешился и подал руку
Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.
Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос
обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из
разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и
скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в
нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -
капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния,
исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался - он один знал, что сейчас
должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была
улыбка на его измученном лице.
Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая,
почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу.
И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие
стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними,
и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она
светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина
оранжево-розовым пятном размывался в нем.
Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком, и
Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной
луны, и Сердце давало им суть и определенность.
Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся
к ним.
- В трудах моих вы все имеете часть, - дрогнувшим голосом сказал он,
- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она
в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и
плоть.
И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его,
словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный,
быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли,
песнь боя - далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая
башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби
назвали ее.
Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого
раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала
темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до
прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным
в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.
Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был
ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких
мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо,
и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни - башни Мужества.
Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне
Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на
мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в
ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его
песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на
глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его,
и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня
свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней
Надежды назвали ее.
Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых
рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем,
радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца
Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы.
Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами
Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов
назвали красную башню.
Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь
шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же
успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась,
опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.
Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе
ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его
мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены
вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни
очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное
предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения - все
смешалось в невообразимом, медленно-змеином танце мелодий и стен. И встала
ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.
Король Назгулов вздрогнул - ему показалось, что вновь он слышит свою
собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней
была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая
живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые
искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.
Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его
бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых
черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас.
Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и
боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна
мелодия - едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и
тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона,
нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И
когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным
знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.
И тогда обернулся Властелин к Девяти и сказал:
- Теперь слушайте Песнь Темного Творения, что создали вы. И зазвучала
мелодия, вобравшая в себя замыслы всех их, и была она проткана глухим
связующим ритмом Сердца, и девять башен обрели в этот миг свою суть.
И встала еще одна башня. Она возникла стремительно - словно
рванувшееся в небо пламя; и такая боль вела Музыку, что Девятеро опустили
глаза, не в силах смотреть: они только слушали. И медленно темнела башня,
как остывает железо; и черной стала она, и в горькой скорбной гордости
своей увенчана была она железной короной. И башней Тьмы назвали ее.
И вошли все Десять по длинной черной лестнице в Барад-Дур
возрожденный, и в поющем зале возложил Властелин венец на свои седые
волосы, и бледно-голубым пламенем вспыхнул прозрачный камень в тонком
обруче - словно третий глаз, видящий то, что не дано другим.
ГЭНДАЛЬФ В ДУЛ-ГУЛДУРЕ
Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман затопил
все ложбины и впадины, и вершины деревьев на холмах выныривали из
беловатой мути как драконьи гребни. Непонятно было, где кончается туман и
начинается небо. Непонятно было каким будет день, разве что ближе к
полудню солнце разгонит туман и небо немного прояснится. Хотя вряд ли
будет светлый день. Этим летом погода хмурилась, и частые дожди совсем
размыли и без того сырую в этих местах землю. Хорошо еще, что лесную почву
покрывал плотный пружинящий слой хвои - не так мокро было спать и не так
мокро идти. Гэндальф шел уже не первый день, хотя путь, вроде, был
недалек. Было подозрительно спокойно - за все эти дни он не встретил ни
одной живой души. Ему было страшновато, хотя вряд ли кто мог назвать его
трусом - он единственный среди Мудрых отважился пойти сюда, в страшный и
таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль оставались охранять
свои владения, Саруман - глава Мудрых, ему нельзя; Радагаст - пользы от
него мало, остальные двое пропали. Раньше, конечно, надо было разведать
силы и укрытие Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно -
ведь его считали беспомощным без Кольца! Права Галадриэль, он и без Кольца
скоро восстановит силы и станет неодолим. Да, ошибся Эонве. Надо было еще
тогда схватить его. Может, его и пощадили бы - все-таки только Майя. Но уж
вечное заточение получил бы точно. И был бы в Арде покой. Гэндальф
вздохнул и побрел дальше, опираясь на магический посох. "Да, силен Враг.
Всего тысячу лет как очухался - а уже нет Арнора, в Гондоре королевский
род вымер, Эльфы почти все сбежали на запад, в Мории - Балрог... Вновь
граница Света и Тьмы идет по горам, словно и не было взлета нуменорских
королевств... Раньше, раньше надо было."
Туман немного рассеялся. С поросших клочьями мха ветвей капала вода и
неприятно ползла за ворот. День разгорался и становилось тепло и душно.
Вновь загудели занудные комары-кровососы, запахло прелью и гнилью. Темный
ручей бежал по склону лесного холма, по слежавшимся прошлогодним листьям.
Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь, в
чародейском лесу у Дол-Гулдура. Из этого проклятого места струилась зараза
страха и колдовской тьмы, затягивая весь Лес, нависая над Лориэном и
протягивая цепкие пальцы за горы, к благословенным землям Высших людей и
эльфов.
С голой вершины лесного холма - здесь был базальт, и рос лишь мелкий
кустарник - он увидел жуткую башню. Черная, угрюмая, она возвышалась над
лесными волнами совсем близко, и страх студнем дрожал вокруг нее в душном
полуденном мареве. Она казалась живым существом, затаившемся на холме и
следящим тяжелым плотоядным взглядом за добычей. Особенно это впечатление
усилилось ночью, когда в окошке башни замерцал желтый огонек, словно
кошачий глаз. Крылатая тень пронеслась над лесом и исчезла в башне. К утру
Назгул улетел. Жуткие здесь, видно, задумывались дела. К кому, интересно,
прилетал Назгул? К своему сообщнику или, все-таки, здесь сам Саурон
Черный, Гортхауэр Жестокий?
Гэндальф очень тщательно подготовился к встрече. Он был одет как
умбарский книжник - он видел их в южном Гондоре в дни перемирия. Сила
Света была в его посохе, и он надеялся справиться с любым врагом.
Как ни странно, башня была пустой. Двери открыты, ни души. Но он
все-таки чувствовал чье-то присутствие, хотя этот "кто-то" источал скорее
не злобу, а любопытство. Гэндальф шел осторожно, готовый каждый момент
вступить в бой. И когда сзади послышался мягкий тихий спокойный голос, он
вздрогнул и схватился за меч.
- Добро пожаловать, почтенный!
Тот, кто приветствовал его, был безоружен. Совсем юный, очень высокий
и тонкий, с огромными серо-зелеными глазами, он был одет во все черное.
Плащ лежал, небрежно брошенный, на спинке тяжелого кресла, придвинутого к
заваленному книгами столу. Оплывшие свечи в шандалах черненного серебра
говорили о том, что он работал всю ночь.
Гэндальф кивнул в ответ на приветствие, разглядывая своего
собеседника, похожего в лучах пробивающегося сквозь ячеистое окно в
свинцовом переплете солнца на черный тростник. "Кто это? Назгул? Или сам
Саурон? Он ведь может принимать любой облик, у него ведь нет плоти,
человеческой как моя... Но отсюда тянется все Средиземское зло... Вряд ли
это Назгул. Все-таки это Саурон, и он обрел образ. Вот я и разгадал тебя,
Враг, хоть и приятен ныне твой облик."
- Приветствую и тебя... Саурон Великий, Властелин Колец! На лице
юноши появилось странное выражение - не то растерянность, не то гримаса
какая-то, и Гэндальф решил, что тот досадует, что его разгадали. Юноша
издал горлом странный звук, вроде фырканья, и заговорил:
- И что же ты хочешь от меня, гость... из Умбара?
"Поверил!" - возликовал Гэндальф. - Я пришел почтить тебя, и узнать,
когда же ты, наконец, покончишь с этими подлыми нуменорцами, - изрек он.
- Я не желаю губить людей... гость.
- Но разве ты не хочешь покорить высших, слуг Валар?
- Если они не будут трогать низших, пусть верят во что хотят.
- Но...
- Но разве не хватит ломать комедию, Митрандир?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17