Он был сделан в те времена, когда я, в плавках, позировал для мужского журнала. Этот портрет пережил все наши скитания.
– Твой портрет… это я его убрал. Мать тут ни при чем, – сказал мне Венсан.
– Да-да. Я понимаю.
– Не потому, что это ты… Как бы тебе объяснить…
– Я знаю. Все понятно.
Он был занят тем, что красил стены на кухне. В принципе, нужды никакой не было, но я догадывался, зачем он это делает.
Он слез со стремянки, вытер руки и достал из холодильника два пива. Утро выдалось довольно жарким, хотелось пить.
– Надо бы мне подыскать какую-никакую работенку, – сказал он с озабоченным видом. – Хотя без работы сидят миллионы. Что я? Иголка в стоге сена, можно сказать. Но гордость, гордость страдает.
– Это ведь не болезнь, теперь все это знают.
– И все-таки. Чувствуешь себя какой-то жалкой вошью. Каждый может тебя раздавить. Мне твоей матери в глаза смотреть стыдно.
Я велел ему вымыть кисти и повел его обедать.
– С ней нелегко было, – начал я. – Конечно, я наделал ошибок. Но она – она как скала. Я за ней присматривал. На руках ее, можно сказать, носил. Надеюсь, меня нельзя упрекнуть в том, что я уделял ей мало внимания. Я имею в виду в целом. За все двадцать лет. Иногда бывало очень нелегко.
– Я прекрасно тебя понимаю.
– Мать у меня только одна. Другой нет и не будет. Раз уж она приняла решение, так тому и быть. Коль скоро она тебя выбрала, значит, у нее есть на то причины. Вот что я думаю.
– Мы с твоей матерью уже не дети. Многое пережили. Никому неохота ввязываться в сомнительные истории.
Венсан говорил доверительным тоном. Потом вдруг помрачнел и опять начал про свое финансовое положение:
– Однажды я год сидел без работы, в восьмидесятых. Но то все ж таки были восьмидесятые! Ты бы тогда меня не узнал. Я мог битый час мерзнуть в очереди ради миски супа. Вернуться к такому вряд ли у меня духу хватит.
Я успел заметить, что он всегда старательно подчищает свою тарелку. За едой он говорил мало – во всяком случае, пока не съедал все. Если какая-нибудь компания огребает гигантскую прибыль, вскоре тысячи служащих оказываются на улице, и семьи разваливаются одна за другой. Как ни странно, это почти математический закон.
Когда, приходя в магазин, я видел мать, можно было не спрашивать, нашел ли Венсан работу: ответ был написан на ее лице. Я старался не слишком напирать, но все же показывал всем своим видом, что этот вопрос мне не безразличен. Довольно тонкое искусство.
Мать заняла оборонительную позицию. Я смотрел ей прямо в глаза, но она не моргнув выдерживала мой взгляд.
– Ты что, шутки шутишь? – взорвался я однажды утром. – Как ты можешь вести себя так со мной? Со мной! Не думал, что ты на такое способна!
– Что случилось? О чем ты?
– Мы что с тобой, по разные стороны баррикад? Тебе нравится возводить между нами стену? Во что ты играешь?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Меня охватила злость, смешанная с болью, мучительной и парализующей. Краешком глаза я видел Коринну и Сандру, которые наблюдали за нами из глубины магазина, стараясь не упустить ни слова. Должно быть, они видели, как между матерью и мной вырастала стена.
– Если ты сама не понимаешь, то я не стану тебе объяснять, – продолжил я, переводя дух. – Только мне не все равно. Мне бы даже в голову такое не пришло.
Я отправил хозяек прошвырнуться, выпить кофейку, выгулять собаку, а сам занялся делами, оставив мать в размышлениях.
Шаг был сделан. Добавить к сказанному мне было нечего. Я понимал людей, которые пишут печальные книжки. На дюжину публикуемых нами названий (тот факт, что мы издавали только женщин, ничего не менял) одиннадцать – это истории предательств, разрывов, неудач и смертельных исходов. Обстоятельства мешали мне угадать конец всей этой истории.
Зато я понимал, куда нас толкает жизнь. Мать молчала целый час. Я воспользовался тишиной, чтобы подписать несколько чеков, потом сделал вид, будто внимательно изучаю договор, который мы заключили с одной авторшей. Она предлагала содомизировать мужчин, чтобы заложить основы новых отношений между полами. Я надеялся продать некоторое количество экземпляров этого творения.
Наконец мать открыла рот – чтобы объявить, что идет обедать.
К счастью, вечером ко мне обещала заглянуть Одиль.
У нее тоже были проблемы. Борис, ее муженек, заложил клинику и выгреб все их сбережения, чтобы купить самолет. Мы обнялись, не произнося ни слова. С неистовой страстью. Чтобы ни о чем не думать.
Потом она посмотрела на свое разорванное белье и глубоко вздохнула.
В два часа ночи она решила вызвать такси, но я предложил отвезти ее.
Одиль рылась в своей сумочке, забыв про меня. Тротуары были почти пустынны, за окном в темноте мелькали улицы.
– Если бы он купил хоть яхту, – вздыхала она. – Ты себе представляешь меня за штурвалом самолета? Можешь вообразить, чтобы я по выходным летала? Нет, он совсем спятил. А твои деньги? Он тебе вернул?
Я сделал неопределенный жест.
– Так я и знала, – нахмурилась Одиль.
С минуту она молчала, глядя в окно.
– Вот уже десять лет, как я собираюсь от него уйти – и что же? Эх, сама виновата: что заслужила, то и получила. Ты ведь тоже так думаешь?
– Нет, Одиль. С чего мне бросать в других камни? Уж во всяком случае, не теперь. Я в себе-то разобраться не могу. С какой стати я буду осуждать тебя, мою старинную подружку?
– Знаешь, у меня такое чувство, будто я обеими ногами увязла в ведре со смолой.
Она была права.
Несмотря на прекрасное летнее небо, усеянное звездами, прозрачное, как ключевая вода, звонкое, как хрусталь.
Под этим небом находилась квартира моей матери. Я припарковался напротив, сидел и курил сигарету за сигаретой, а потом щелчком отправлял окурки в сторону ее окна. В окне горел свет и двигались тени.
До этого я никогда не интересовался, чем занята моя мать. Когда-то я раз и навсегда решил не вникать в детали. Я знал, что мать трахается с кем ни попадя, но это были для меня лишь слова. Ни один образ не смущал моего воображения, даже белизна кожи в темноте.
И вдруг все стало иначе. Было ощущение, что тот вечер темнее, чем все остальные. Он был населен видениями. Словно я зашел на любительский порносайт. Мне виделось, как мать хрипло дышит на ковре, а Венсан ритмично двигается у нее за спиной. Только пот со лба вытирал я. Ночь была жаркая, безвоздушная. Мать заперлась от меня на все засовы, и мне надо было собраться с силами, что бы это выдержать.
В течение трех недель я молча за ней наблюдал. Венсана я за это время не видел ни разу.
Мать будто надела маску. Замыкаться в себе она умела. Она была наделена природным, глубинным упрямством. Ни разу в жизни не пошла на поводу у событий. Моему отцу она сопротивлялась стоически. Даже когда готова была разрыдаться, рухнуть на кровать от отчаяния и бессилия – все равно ни пяди ему не уступала и не давала слабины до тех пор, пока отец не поворачивался и не уходил. Тогда уже все было иначе. Тогда уже мне, а не отцу, приходилось ее утешать, о мою рубашку она вытирала слезы и сопли. Но при нем всегда держалась железно.
Сейчас она держалась железно со мной. Она была непрошибаема.
Что там происходило на самом деле, я не знал.
Лили уехала отдыхать на озеро, в гости к одной женщине, которая немножко меня доставала, но была столь любезна, что увозила Лили вместе со своими двумя сыновьями, когда на меня обрушивались каникулы. Я ведь был отцом-одиночкой и пытался сам растить восьмилетнюю дочь – со всеми заморочками, какие к этому прилагаются.
Когда наступало лето, я начинал рвать на себе волосы. Что придумать на эти два месяца? Окажусь ли я на высоте, смогу ли соответствовать ожиданиям Лили – ведь кто знает, что там у нее в голове?
По выходным я ездил ее навещать. Я оставался сидеть с детьми и отпускал Кароль с мужем – его звали Ришар – сплавать на лодке поудить рыбу.
– Да нет же, Лили нисколько нам не в тягость, – уверяла Кароль. – Совсем наоборот, мальчики ужасно рады, что она с нами.
По вечерам, пока Ришар совершал моцион, мы с Кароль наблюдали, как дети играют на берегу, и я, по правде сказать, немного успокаивался. А то меня все мучило чувство вины.
Как-то утром, видя, что я сижу на террасе в задумчивости, Кароль спросила, чем я расстроен.
– Он даже не докрасил кухню, – ответил я. – И не брился несколько дней.
Я рассказал ей, как накануне вечером заглянул к матери и что там нашел. Атмосфера в квартире была тягостная. Точно там разрослись невидимые джунгли. Мать ходила с каменным лицом. Чтобы заполнить томительные паузы, мы распили на троих полбутылки белого мартини.
– Знаешь, приезжай сюда на несколько дней, – предложила Кароль. – Расслабишься немного. Они там без тебя сами разберутся.
Ришар регулярно ездил в город и обратно, а я никак не мог решиться. Не хотелось усложнять – и без того все было сложно. И потом, меня целиком поглощали приключения матери.
– Мои родители ведь развелись, – продолжала Кароль. – Я тебе не говорила? Слава богу, я не стала влезать в их дела. И твои сами разберутся.
Она предложила пойти искупаться, но я сел в машину и вернулся в город.
Вся эта история действовала мне на нервы. До такой степени, что однажды ночью случилось то, чего не случалось никогда прежде: включилась сигнализация.
Потом я долго лежал на кровати, сердце все еще бешено колотилось. Ободранные веревкой руки горели. Я снова и снова вспоминал, как из машин выскакивали полицейские, а я бежал от них, таща в каждой руке по сумке, затем перемахнул через забор – и чудом сумел скрыться.
Я ходил взад-вперед по комнате и бил кулаком по ладони.
Как я мог позволить себе отвлечься хоть на миг? Как мог расслабиться в тот момент, когда все современные технологии работали против меня? Я что, сбрендил? Или сам себе враг? Или обманываю себя?
На следующий день я наблюдал, как Лили качается на качелях, сделанных из шины, и думал о том, что жизнь – это такой большой спрут.
Однажды мать опоздала в магазин.
Когда она вошла, я поднял голову, и мне вдруг показалось, что передо мной старуха. Это длилось секунду, но я наконец все понял и решил снова с ней поговорить, когда мы ели салат на террасе кафе.
Начал я с того, что взял ее за руку. Потом я эту руку поцеловал. Потом стал умолять не молчать, не держать меня на расстоянии, не относиться ко мне как к врагу, потому что я не могу этого вынести.
– Я же вижу, что у тебя не все ладно. Я хочу помочь тебе, дорогая моя. Чем же еще я, по-твоему, занимаюсь все эти годы?
– Ты меня попрекаешь?
– Да нет же! Просто ты моя мать, и у тебя проблемы. Если хочешь, решим их вместе. Ведь именно для этого я и существую. Жалко, что ты не поняла этого до сих пор, вот и все.
К трем часам дня мы заказали по пятьдесят шестой чашке кофе. Мать долго не сдавалась. Пришлось воскресить в памяти множество событий нашей давней совместной жизни, напомнить про места, где мы жили, про все хорошее, что с нами случалось. Мы начали вспоминать, смеялись, пересказывали друг другу подробности, кто как их запомнил, и без конца пересаживались за столом вслед за тенью от зонтика.
В последний раз я видел отца в одиннадцать лет. Всю последующую жизнь я провел рядом с матерью. Я напомнил ей, что она никогда не умела долго что-нибудь от меня скрывать.
– Ты в этом как будто не уверен, – ответила она.
– Конечно не уверен. У каждого свои слабости.
Она смотрела на меня, покачивая головой. Как будто изучала каждую черточку моего лица.
– И все же я делала то, что считала лучшим – для тебя и для себя, – произнесла она наконец.
– Да, только сделать ничего невозможно. Мы об этом, кажется, достаточно говорили. Я живу так, как мне хочется. Перестань думать, что ты в этом виновата. Прошу тебя.
– Но вот только в любви ты не понимаешь ничего. Ты не знаешь, что это такое.
– Кто же тут виноват? Никто. И от меня это тоже не зависит. Что я, по-твоему, должен делать? Объявление повесить? Что ж, я готов. Действительно готов.
Она снова долго меня разглядывала, потом решилась наконец признаться: Венсан пьет не просыхая.
– Ну, значит, ты меня понимаешь, – ответил я. – Ведь нет никакой гарантии, что попадется хороший человек. Вероятность крайне невелика.
Однажды утром я зашел к матери и застал Венсана перед телевизором. Рядом стояла початая бутылка. Он смотрел религиозную передачу.
Я схватил его и поволок в ванную. Он не особо и упирался. Я стащил с него одежду, намылил жидким мылом с тонизирующим эффектом и стал поливать из душа. Потом побрил и одел. Он нес какую-то невнятицу, но я не обращал внимания.
– Его песенка спета, – заключил Борис после беглого осмотра.
Пока Венсан одевался в соседней комнате, Борис объяснил мне, что печень у него практически разложилась, причем началось это не вчера.
– А ты не хочешь поучаствовать в покупке «Турбо Скайлейн»? – предложил он, когда Венсан вышел к нам, с грехом пополам застегивая рубашку. – Я беру на себя парашюты.
– Не знаю. Подумаю, – отвечал я.
– Тебе разве не хочется стать легким как воздух? Испытать ощущение невесомости? Сбросить с себя тяжесть этой хреновой жизни? Чего тут думать!
На обратном пути я остановился на заправке и подвел Венсана к кофейному автомату.
– Плевать я хотел на то, что он там плетет. Хрень какая-то, – бормотал он.
Я молча кивнул. В тот момент я бы дорого дал, чтобы оказаться в маленьком самолетике – хотя лучше бы это был планер – на высоте двадцати тысяч футов над землей. Пусть даже с таким пилотом-любителем, как Борис.
Едва войдя в квартиру, Венсан снова плюхнулся в кресло перед телевизором и включил тот же канал. На сей раз за круглым столом обсуждалась проблема безбрачия священников.
– Интересно? – спросил я.
– Расслабляет, – буркнул он. – Не могу смотреть ничего другого. Тут хоть думать не надо.
– А о ней ты думаешь?
– Только о ней и думаю. Вообще-то говоря, это мало что меняет.
Я стоял напротив и изучал его. Надо было немедленно принимать какое-то решение. И я принял.
Два дня спустя – мне понадобился целый день, чтобы раздобыть пушку, и еще один, чтобы по телефону утрясти все детали с девицей из агентства, которая, как улитка в траве, запуталась в картотеке, – мы с Венсаном приехали вдвоем в уютный домик на берегу озера. Все было готово к заключительному раунду.
Озеро подступало вплотную к нашей веранде, а ближайшее жилье пряталось далеко за деревьями, в чаще леса.
Выгрузив чемоданы и рыболовные снасти, мы проветрили дом и отправились в ближайший супермаркет за провиантом.
Было одиннадцать утра, но Венсан уже принялся стонать. Он был не в состоянии ответить ничего вразумительного, когда я предлагал выбрать консервы и замороженную еду для микроволновки. Он сложился вдвое и почти лег в тележку.
В отделе спиртного он распрямился и взгляд его просветлел. Я взял несколько ящиков пива. Он тем временем рассматривал бутылки с виски, взвешивал их в руке. Потом вопросительно взглянул на меня. Я сказал, чтобы он не стеснялся и брал сколько хочет, плачу я. Я даже почувствовал себя примерным сыном. Стояло жаркое утро, немного пахло тиной и сильно – хвоей. Я дал ему возможность спокойно выпить, а сам стал укладывать продукты на заднее сиденье, раскаленное от солнца. Именно это я называл «быть примерным сыном».
Отказавшись проглотить хоть что-нибудь из еды, он завалился спать до вечера.
Часок я почитал: рукопись одной дамы, которую Коринна и Сандра непременно хотели издать. В принципе, я тоже был не против, хотя не видел особого смысла в том, чтобы из романа делать головоломку, но Коринна и Сандра лучше меня разбирались в литературе. Потом я пошел купаться.
Венсан все спал, и я поехал на другой берег озера навестить Кароль и Ришара. До них было километра три по сельской дороге, которая вилась между высоченными соснами в косых лучах солнца, клубящихся легкой пылью.
– А я как раз поселился на той стороне, – показал я, подняв Лили на плечи. – Вон там, точнехонько напротив. И если мы вооружимся биноклями, то сможем помахать друг другу рукой.
Я с грехом пополам объяснил, что я там делаю. Сказал, что Венсану нужно оклематься. Что нам с ним надо поговорить.
– А надолго вы? – спросила Кароль.
– Понятия не имею. Он не в лучшей форме, это все, что я могу тебе сказать.
– Ну ладно, – заметил Ришар. – Где нас найти, ты знаешь. Надумаешь развеяться – заезжай.
Прежде чем уехать, я покатал Лили на лодке. Я хорошо помнил, как трудно было разговаривать нам с отцом, каких неимоверных усилий это стоило, и постарался объяснить Лили ситуацию, чтобы она не думала, будто я ее бросил. Я говорил, что она классно выглядит, что она ужасно хорошенькая, хоть и строит мне рожицы, хоть ей и скучно слушать отца, несущего какие-то сентиментальные глупости.
Она попросила у меня денег на диски и видеоигры. В обмен на несколько банкнот я получил то, что мне причиталось, то есть бурное выражение любви: она бросилась мне на шею со словами «дорогой папочка», рискуя перевернуть лодку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Твой портрет… это я его убрал. Мать тут ни при чем, – сказал мне Венсан.
– Да-да. Я понимаю.
– Не потому, что это ты… Как бы тебе объяснить…
– Я знаю. Все понятно.
Он был занят тем, что красил стены на кухне. В принципе, нужды никакой не было, но я догадывался, зачем он это делает.
Он слез со стремянки, вытер руки и достал из холодильника два пива. Утро выдалось довольно жарким, хотелось пить.
– Надо бы мне подыскать какую-никакую работенку, – сказал он с озабоченным видом. – Хотя без работы сидят миллионы. Что я? Иголка в стоге сена, можно сказать. Но гордость, гордость страдает.
– Это ведь не болезнь, теперь все это знают.
– И все-таки. Чувствуешь себя какой-то жалкой вошью. Каждый может тебя раздавить. Мне твоей матери в глаза смотреть стыдно.
Я велел ему вымыть кисти и повел его обедать.
– С ней нелегко было, – начал я. – Конечно, я наделал ошибок. Но она – она как скала. Я за ней присматривал. На руках ее, можно сказать, носил. Надеюсь, меня нельзя упрекнуть в том, что я уделял ей мало внимания. Я имею в виду в целом. За все двадцать лет. Иногда бывало очень нелегко.
– Я прекрасно тебя понимаю.
– Мать у меня только одна. Другой нет и не будет. Раз уж она приняла решение, так тому и быть. Коль скоро она тебя выбрала, значит, у нее есть на то причины. Вот что я думаю.
– Мы с твоей матерью уже не дети. Многое пережили. Никому неохота ввязываться в сомнительные истории.
Венсан говорил доверительным тоном. Потом вдруг помрачнел и опять начал про свое финансовое положение:
– Однажды я год сидел без работы, в восьмидесятых. Но то все ж таки были восьмидесятые! Ты бы тогда меня не узнал. Я мог битый час мерзнуть в очереди ради миски супа. Вернуться к такому вряд ли у меня духу хватит.
Я успел заметить, что он всегда старательно подчищает свою тарелку. За едой он говорил мало – во всяком случае, пока не съедал все. Если какая-нибудь компания огребает гигантскую прибыль, вскоре тысячи служащих оказываются на улице, и семьи разваливаются одна за другой. Как ни странно, это почти математический закон.
Когда, приходя в магазин, я видел мать, можно было не спрашивать, нашел ли Венсан работу: ответ был написан на ее лице. Я старался не слишком напирать, но все же показывал всем своим видом, что этот вопрос мне не безразличен. Довольно тонкое искусство.
Мать заняла оборонительную позицию. Я смотрел ей прямо в глаза, но она не моргнув выдерживала мой взгляд.
– Ты что, шутки шутишь? – взорвался я однажды утром. – Как ты можешь вести себя так со мной? Со мной! Не думал, что ты на такое способна!
– Что случилось? О чем ты?
– Мы что с тобой, по разные стороны баррикад? Тебе нравится возводить между нами стену? Во что ты играешь?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Меня охватила злость, смешанная с болью, мучительной и парализующей. Краешком глаза я видел Коринну и Сандру, которые наблюдали за нами из глубины магазина, стараясь не упустить ни слова. Должно быть, они видели, как между матерью и мной вырастала стена.
– Если ты сама не понимаешь, то я не стану тебе объяснять, – продолжил я, переводя дух. – Только мне не все равно. Мне бы даже в голову такое не пришло.
Я отправил хозяек прошвырнуться, выпить кофейку, выгулять собаку, а сам занялся делами, оставив мать в размышлениях.
Шаг был сделан. Добавить к сказанному мне было нечего. Я понимал людей, которые пишут печальные книжки. На дюжину публикуемых нами названий (тот факт, что мы издавали только женщин, ничего не менял) одиннадцать – это истории предательств, разрывов, неудач и смертельных исходов. Обстоятельства мешали мне угадать конец всей этой истории.
Зато я понимал, куда нас толкает жизнь. Мать молчала целый час. Я воспользовался тишиной, чтобы подписать несколько чеков, потом сделал вид, будто внимательно изучаю договор, который мы заключили с одной авторшей. Она предлагала содомизировать мужчин, чтобы заложить основы новых отношений между полами. Я надеялся продать некоторое количество экземпляров этого творения.
Наконец мать открыла рот – чтобы объявить, что идет обедать.
К счастью, вечером ко мне обещала заглянуть Одиль.
У нее тоже были проблемы. Борис, ее муженек, заложил клинику и выгреб все их сбережения, чтобы купить самолет. Мы обнялись, не произнося ни слова. С неистовой страстью. Чтобы ни о чем не думать.
Потом она посмотрела на свое разорванное белье и глубоко вздохнула.
В два часа ночи она решила вызвать такси, но я предложил отвезти ее.
Одиль рылась в своей сумочке, забыв про меня. Тротуары были почти пустынны, за окном в темноте мелькали улицы.
– Если бы он купил хоть яхту, – вздыхала она. – Ты себе представляешь меня за штурвалом самолета? Можешь вообразить, чтобы я по выходным летала? Нет, он совсем спятил. А твои деньги? Он тебе вернул?
Я сделал неопределенный жест.
– Так я и знала, – нахмурилась Одиль.
С минуту она молчала, глядя в окно.
– Вот уже десять лет, как я собираюсь от него уйти – и что же? Эх, сама виновата: что заслужила, то и получила. Ты ведь тоже так думаешь?
– Нет, Одиль. С чего мне бросать в других камни? Уж во всяком случае, не теперь. Я в себе-то разобраться не могу. С какой стати я буду осуждать тебя, мою старинную подружку?
– Знаешь, у меня такое чувство, будто я обеими ногами увязла в ведре со смолой.
Она была права.
Несмотря на прекрасное летнее небо, усеянное звездами, прозрачное, как ключевая вода, звонкое, как хрусталь.
Под этим небом находилась квартира моей матери. Я припарковался напротив, сидел и курил сигарету за сигаретой, а потом щелчком отправлял окурки в сторону ее окна. В окне горел свет и двигались тени.
До этого я никогда не интересовался, чем занята моя мать. Когда-то я раз и навсегда решил не вникать в детали. Я знал, что мать трахается с кем ни попадя, но это были для меня лишь слова. Ни один образ не смущал моего воображения, даже белизна кожи в темноте.
И вдруг все стало иначе. Было ощущение, что тот вечер темнее, чем все остальные. Он был населен видениями. Словно я зашел на любительский порносайт. Мне виделось, как мать хрипло дышит на ковре, а Венсан ритмично двигается у нее за спиной. Только пот со лба вытирал я. Ночь была жаркая, безвоздушная. Мать заперлась от меня на все засовы, и мне надо было собраться с силами, что бы это выдержать.
В течение трех недель я молча за ней наблюдал. Венсана я за это время не видел ни разу.
Мать будто надела маску. Замыкаться в себе она умела. Она была наделена природным, глубинным упрямством. Ни разу в жизни не пошла на поводу у событий. Моему отцу она сопротивлялась стоически. Даже когда готова была разрыдаться, рухнуть на кровать от отчаяния и бессилия – все равно ни пяди ему не уступала и не давала слабины до тех пор, пока отец не поворачивался и не уходил. Тогда уже все было иначе. Тогда уже мне, а не отцу, приходилось ее утешать, о мою рубашку она вытирала слезы и сопли. Но при нем всегда держалась железно.
Сейчас она держалась железно со мной. Она была непрошибаема.
Что там происходило на самом деле, я не знал.
Лили уехала отдыхать на озеро, в гости к одной женщине, которая немножко меня доставала, но была столь любезна, что увозила Лили вместе со своими двумя сыновьями, когда на меня обрушивались каникулы. Я ведь был отцом-одиночкой и пытался сам растить восьмилетнюю дочь – со всеми заморочками, какие к этому прилагаются.
Когда наступало лето, я начинал рвать на себе волосы. Что придумать на эти два месяца? Окажусь ли я на высоте, смогу ли соответствовать ожиданиям Лили – ведь кто знает, что там у нее в голове?
По выходным я ездил ее навещать. Я оставался сидеть с детьми и отпускал Кароль с мужем – его звали Ришар – сплавать на лодке поудить рыбу.
– Да нет же, Лили нисколько нам не в тягость, – уверяла Кароль. – Совсем наоборот, мальчики ужасно рады, что она с нами.
По вечерам, пока Ришар совершал моцион, мы с Кароль наблюдали, как дети играют на берегу, и я, по правде сказать, немного успокаивался. А то меня все мучило чувство вины.
Как-то утром, видя, что я сижу на террасе в задумчивости, Кароль спросила, чем я расстроен.
– Он даже не докрасил кухню, – ответил я. – И не брился несколько дней.
Я рассказал ей, как накануне вечером заглянул к матери и что там нашел. Атмосфера в квартире была тягостная. Точно там разрослись невидимые джунгли. Мать ходила с каменным лицом. Чтобы заполнить томительные паузы, мы распили на троих полбутылки белого мартини.
– Знаешь, приезжай сюда на несколько дней, – предложила Кароль. – Расслабишься немного. Они там без тебя сами разберутся.
Ришар регулярно ездил в город и обратно, а я никак не мог решиться. Не хотелось усложнять – и без того все было сложно. И потом, меня целиком поглощали приключения матери.
– Мои родители ведь развелись, – продолжала Кароль. – Я тебе не говорила? Слава богу, я не стала влезать в их дела. И твои сами разберутся.
Она предложила пойти искупаться, но я сел в машину и вернулся в город.
Вся эта история действовала мне на нервы. До такой степени, что однажды ночью случилось то, чего не случалось никогда прежде: включилась сигнализация.
Потом я долго лежал на кровати, сердце все еще бешено колотилось. Ободранные веревкой руки горели. Я снова и снова вспоминал, как из машин выскакивали полицейские, а я бежал от них, таща в каждой руке по сумке, затем перемахнул через забор – и чудом сумел скрыться.
Я ходил взад-вперед по комнате и бил кулаком по ладони.
Как я мог позволить себе отвлечься хоть на миг? Как мог расслабиться в тот момент, когда все современные технологии работали против меня? Я что, сбрендил? Или сам себе враг? Или обманываю себя?
На следующий день я наблюдал, как Лили качается на качелях, сделанных из шины, и думал о том, что жизнь – это такой большой спрут.
Однажды мать опоздала в магазин.
Когда она вошла, я поднял голову, и мне вдруг показалось, что передо мной старуха. Это длилось секунду, но я наконец все понял и решил снова с ней поговорить, когда мы ели салат на террасе кафе.
Начал я с того, что взял ее за руку. Потом я эту руку поцеловал. Потом стал умолять не молчать, не держать меня на расстоянии, не относиться ко мне как к врагу, потому что я не могу этого вынести.
– Я же вижу, что у тебя не все ладно. Я хочу помочь тебе, дорогая моя. Чем же еще я, по-твоему, занимаюсь все эти годы?
– Ты меня попрекаешь?
– Да нет же! Просто ты моя мать, и у тебя проблемы. Если хочешь, решим их вместе. Ведь именно для этого я и существую. Жалко, что ты не поняла этого до сих пор, вот и все.
К трем часам дня мы заказали по пятьдесят шестой чашке кофе. Мать долго не сдавалась. Пришлось воскресить в памяти множество событий нашей давней совместной жизни, напомнить про места, где мы жили, про все хорошее, что с нами случалось. Мы начали вспоминать, смеялись, пересказывали друг другу подробности, кто как их запомнил, и без конца пересаживались за столом вслед за тенью от зонтика.
В последний раз я видел отца в одиннадцать лет. Всю последующую жизнь я провел рядом с матерью. Я напомнил ей, что она никогда не умела долго что-нибудь от меня скрывать.
– Ты в этом как будто не уверен, – ответила она.
– Конечно не уверен. У каждого свои слабости.
Она смотрела на меня, покачивая головой. Как будто изучала каждую черточку моего лица.
– И все же я делала то, что считала лучшим – для тебя и для себя, – произнесла она наконец.
– Да, только сделать ничего невозможно. Мы об этом, кажется, достаточно говорили. Я живу так, как мне хочется. Перестань думать, что ты в этом виновата. Прошу тебя.
– Но вот только в любви ты не понимаешь ничего. Ты не знаешь, что это такое.
– Кто же тут виноват? Никто. И от меня это тоже не зависит. Что я, по-твоему, должен делать? Объявление повесить? Что ж, я готов. Действительно готов.
Она снова долго меня разглядывала, потом решилась наконец признаться: Венсан пьет не просыхая.
– Ну, значит, ты меня понимаешь, – ответил я. – Ведь нет никакой гарантии, что попадется хороший человек. Вероятность крайне невелика.
Однажды утром я зашел к матери и застал Венсана перед телевизором. Рядом стояла початая бутылка. Он смотрел религиозную передачу.
Я схватил его и поволок в ванную. Он не особо и упирался. Я стащил с него одежду, намылил жидким мылом с тонизирующим эффектом и стал поливать из душа. Потом побрил и одел. Он нес какую-то невнятицу, но я не обращал внимания.
– Его песенка спета, – заключил Борис после беглого осмотра.
Пока Венсан одевался в соседней комнате, Борис объяснил мне, что печень у него практически разложилась, причем началось это не вчера.
– А ты не хочешь поучаствовать в покупке «Турбо Скайлейн»? – предложил он, когда Венсан вышел к нам, с грехом пополам застегивая рубашку. – Я беру на себя парашюты.
– Не знаю. Подумаю, – отвечал я.
– Тебе разве не хочется стать легким как воздух? Испытать ощущение невесомости? Сбросить с себя тяжесть этой хреновой жизни? Чего тут думать!
На обратном пути я остановился на заправке и подвел Венсана к кофейному автомату.
– Плевать я хотел на то, что он там плетет. Хрень какая-то, – бормотал он.
Я молча кивнул. В тот момент я бы дорого дал, чтобы оказаться в маленьком самолетике – хотя лучше бы это был планер – на высоте двадцати тысяч футов над землей. Пусть даже с таким пилотом-любителем, как Борис.
Едва войдя в квартиру, Венсан снова плюхнулся в кресло перед телевизором и включил тот же канал. На сей раз за круглым столом обсуждалась проблема безбрачия священников.
– Интересно? – спросил я.
– Расслабляет, – буркнул он. – Не могу смотреть ничего другого. Тут хоть думать не надо.
– А о ней ты думаешь?
– Только о ней и думаю. Вообще-то говоря, это мало что меняет.
Я стоял напротив и изучал его. Надо было немедленно принимать какое-то решение. И я принял.
Два дня спустя – мне понадобился целый день, чтобы раздобыть пушку, и еще один, чтобы по телефону утрясти все детали с девицей из агентства, которая, как улитка в траве, запуталась в картотеке, – мы с Венсаном приехали вдвоем в уютный домик на берегу озера. Все было готово к заключительному раунду.
Озеро подступало вплотную к нашей веранде, а ближайшее жилье пряталось далеко за деревьями, в чаще леса.
Выгрузив чемоданы и рыболовные снасти, мы проветрили дом и отправились в ближайший супермаркет за провиантом.
Было одиннадцать утра, но Венсан уже принялся стонать. Он был не в состоянии ответить ничего вразумительного, когда я предлагал выбрать консервы и замороженную еду для микроволновки. Он сложился вдвое и почти лег в тележку.
В отделе спиртного он распрямился и взгляд его просветлел. Я взял несколько ящиков пива. Он тем временем рассматривал бутылки с виски, взвешивал их в руке. Потом вопросительно взглянул на меня. Я сказал, чтобы он не стеснялся и брал сколько хочет, плачу я. Я даже почувствовал себя примерным сыном. Стояло жаркое утро, немного пахло тиной и сильно – хвоей. Я дал ему возможность спокойно выпить, а сам стал укладывать продукты на заднее сиденье, раскаленное от солнца. Именно это я называл «быть примерным сыном».
Отказавшись проглотить хоть что-нибудь из еды, он завалился спать до вечера.
Часок я почитал: рукопись одной дамы, которую Коринна и Сандра непременно хотели издать. В принципе, я тоже был не против, хотя не видел особого смысла в том, чтобы из романа делать головоломку, но Коринна и Сандра лучше меня разбирались в литературе. Потом я пошел купаться.
Венсан все спал, и я поехал на другой берег озера навестить Кароль и Ришара. До них было километра три по сельской дороге, которая вилась между высоченными соснами в косых лучах солнца, клубящихся легкой пылью.
– А я как раз поселился на той стороне, – показал я, подняв Лили на плечи. – Вон там, точнехонько напротив. И если мы вооружимся биноклями, то сможем помахать друг другу рукой.
Я с грехом пополам объяснил, что я там делаю. Сказал, что Венсану нужно оклематься. Что нам с ним надо поговорить.
– А надолго вы? – спросила Кароль.
– Понятия не имею. Он не в лучшей форме, это все, что я могу тебе сказать.
– Ну ладно, – заметил Ришар. – Где нас найти, ты знаешь. Надумаешь развеяться – заезжай.
Прежде чем уехать, я покатал Лили на лодке. Я хорошо помнил, как трудно было разговаривать нам с отцом, каких неимоверных усилий это стоило, и постарался объяснить Лили ситуацию, чтобы она не думала, будто я ее бросил. Я говорил, что она классно выглядит, что она ужасно хорошенькая, хоть и строит мне рожицы, хоть ей и скучно слушать отца, несущего какие-то сентиментальные глупости.
Она попросила у меня денег на диски и видеоигры. В обмен на несколько банкнот я получил то, что мне причиталось, то есть бурное выражение любви: она бросилась мне на шею со словами «дорогой папочка», рискуя перевернуть лодку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13