Даже не знаю.
Сначала я просто сидел в машине и ждал. Потом вышел и позвонил в дверь. Мне открыл мужчина в трусах. Он произнес:
– Твоей матери надо было чего-нибудь выпить.
– А не рановато? – спросил я.
Он пожал плечами. На вид ему было лет шестьдесят.
Мать сидела в полутьме, на диване, поджав ноги. Мужик в трусах сел рядом, и они уставились на меня.
Это могло продолжаться долго.
– Ну и что дальше? – спросил я, не вынимая рук из карманов.
Хозяин улыбнулся и предложил мне выпить.
Я не стал терять времени и отправился на поиски пальто. Сказать мне им явно нечего. Пусть себе сидят на диване.
Повсюду грязные стаканы, пустые бутылки, пепельницы с окурками, на низком столике – остатки закусок. Дневной свет напрасно силится проникнуть в комнату через узкие щели между шторами. Их, оказывается, тут целая компания – собираются, чтобы потусоваться, как говорит Ольга, или, как говорят другие, «расстрелять последние патроны». Я видел кое-кого из них, они пытались вести со мной интеллектуальные беседы и вполне здраво рассуждали о близости своего последнего часа. Если так пойдет, скоро они будут встречаться в Обществе анонимных алкоголиков или в психушке, – на здоровье. Жаль только, что мать с ними. Не прощу Ольге, что познакомила ее со своими дружками.
– Что ты вбил себе в голову? – ощетинилась тогда Ольга. – Ты что думаешь, мы мужей хотим подцепить? Мужиков ищем, чтобы в дом к себе затащить? Да тебе лечиться надо. Впрочем, все равно не поймешь. Так что не лезь не в свое дело.
– Да-да, оставь нас в покое, – поддержала мать.
Пальто я обнаружил в пустой комнате, на кресле. Одеяло на кровати было откинуто, подушки смяты.
– Нашел, что искал? – спросил тип в трусах, натягивая штаны. Он смотрел на меня с симпатией. Я собрался было уходить, но он взял меня за локоть.
– Будь с ней помягче, – попросил он.
Я резко вырвал руку.
Он поплелся за нами к машине. Мать опустила стекло, и он склонился к окну. Они обменялись несколькими словами, которых я не расслышал. Потом он поцеловал ее в губы.
– Какая разница? – изрекла моя мать, пока мы мчались в город так, точно позади полыхало пламя.
Когда мы вошли в ее квартиру, зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Позови мать, – сказал голос того мужика.
Она взяла аппарат и ушла в спальню.
Было уже почти двенадцать. Я позвонил Ютте узнать, как дела, но она сухо спросила, что опять происходит. Мои истории с матерью отравляют нам жизнь. У нас с Юттой уже совсем не так, как было вначале. Она сказала в трубку, что если я немедленно не вернусь, она уйдет и ждать меня не будет. Да, когда мы только начали жить вместе, все было совсем иначе. Это было весной. Но сейчас кажется, будто давно. Я стал смотреть на улицу, и она показалась мне такой же чужой, незнакомой, как я сам, когда, бывает, думаю о некоторых вещах. Случаются иногда такие моменты, когда не узнаешь ничего. Даже самого себя.
Я обернулся. Мать протянула мне трубку:
– Он хочет с тобой поговорить.
Я заглянул домой. Ютту застал уже на пороге.
Она сказала, что я пожалею, если буду продолжать в том же духе. Я хотел было обнять ее за талию, но она увернулась. Я сел, попросил ее сесть рядом и успокоиться. Она выскочила из квартиры, хлопнув дверью.
Я снова уселся в машину и опять покатил за город. Кругом все было белесым. Какого черта я не веселюсь со всеми вместе? Какого черта я не плюнул на все и не выскочил вслед за Юттой? Что я получу в результате? Да одни неприятности, как ни поверни. Неприятности, это точно. А как их избежать? Как можно действовать в собственных интересах, если сам не знаешь, чего хочешь, если горизонт туманен и так далек? Хотел бы я знать.
На этот раз материн дружок был прилично одет, а большая комната прибрана. Занавески раздвинуты.
– Мы с твоей матерью не совсем чужие, – начал он. – Должно быть, ты это заметил. Вот об этом я и хочу поговорить. Я попросил тебя приехать, потому что это сугубо мужской разговор. Потому что между мной и твоей матерью кое-что происходит. Ты понимаешь, о чем я?
– Я не в курсе. Мать ничего мне не говорила.
– Ну так что ж, значит, я скажу. Садись, чего стоишь?
– Лучше постою. У меня времени мало.
Он стал уговаривать меня чувствовать себя как дома, присесть, не судить предвзято о том, что он имеет мне сообщить, и даже говорить ему «ты» и называть по имени, Роже. Я отказался, но он все же налил мне выпить.
– Ты будто с луны свалился, – продолжал он. – Может, правда, ты это нарочно… С виду ты умный парень.
Он внимательно следил за моей реакцией, но я молчал, точно воды в рот набрал, и не двигался. На меня даже девушки иногда за это обижаются.
– Слушай, мы с твоей матерью хотели бы почаще видеться. Понимаешь, уехать как-нибудь на уик-энд, сходить в ресторан, провести вечерок вместе. Ну и все такое, что я буду тебе рассказывать?… Как ты на этот счет? Не против?
– А разве я могу этому помешать?
Он на минуту смутился. Я начинал действовать этому кретину на нервы. Но я как-никак сын женщины, которая ему нравится, так что ничего, проглотит. Он вздохнул:
– Мне почему-то кажется, что нужно твое согласие. Странно, правда? Как будто мне от тебя разрешение требуется. Я прав?
По-моему, это бред, но что я ему, нянька? Пусть себе помучится. Интересно, и чего мать в нем нашла? Если, конечно, действительно нашла и этот Роже не выдает желаемое за действительное. Нет, моя мать, конечно, живет полной жизнью, как почти все вдовы ее возраста, но дальше секса обычно не заходит. Одно дело перепихнуться с кем-нибудь, другое – провести ночь в объятиях мужчины. Я уж не говорю, поехать вместе на уик-энд.
– Ты меня слушаешь? Мне кажется, ей важно твое мнение. Она боится, что тебе это не понравится. Что ты воспримешь в штыки. Но я не понимаю, почему тебе это может не понравиться. Мы ведь ничего плохого не делаем.
Я чуть было не выплеснул ему в физиономию содержимое моего стакана. Тут вдруг вошла девушка. И земля покачнулась у меня под ногами.
В следующую субботу мать расфуфырилась: черное платье в облипочку, ожерелье из искусственного жемчуга, а бюстгальтер так и распирает. Я ничего не мог понять.
Там, где она работает, есть две женщины ее возраста, которые только и ждут, чтобы позвать ее в гости. Я-то думаю, это пошло бы ей на пользу, в их среде хоть не такие извращенцы. Но мать заявила:
– Терпеть не могу таких.
– Каких таких? О чем ты?
– Сам прекрасно знаешь. У них там семеро по лавкам, мебель делают сами, вечно строят планы на будущее и одеваются в дешевых магазинах. Кошмар!
На том разговор и кончился. Но однажды мать вернулась вместе с Ольгой, обе были нагружены свертками и пакетами и хохотали как помешанные. Тут я все понял. Понял, с кем они общаются. Достаточно было посмотреть, как мать начала одеваться и держать себя.
Я спросил, что означают их высоченные шпильки, ажурные чулки и браслеты и на кой черт они связались с этими шестидесятилетними развалинами, которые тоннами жрут виагру, запивая ее мартини с джином, сверкают зубными имплантами, носят трусы от Кельвина Кляйна, а отдыхать ездят на острова.
– В четырехзвездочные отели, заметь, – парировала Ольга, глядя на меня с вызовом. – Четырехзвездочные, мой мальчик!
Уже стемнело. Мать воткнула последнюю шпильку в свой пучок и спросила, красиво ли так, хорошо ли она смотрится. Она немного нервничала, боялась, как бы я не испортил ей вечер. Я сидел на пуфе, опустив голову. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она была недовольна.
– Я хочу ему позвонить, – проговорила она. – Все-таки нужна определенность.
Я вскочил и, ни слова не говоря, пошел смотреть в окно. Я стараюсь изо всех сил наладить отношения с Юттой, делаю все, что только можно, – ничего не получается. Не далее как сегодня, например, она замахнулась на меня сковородкой. Пришлось отнять. Мать и Ютта друг друга ненавидят. Сначала они просто не понравились друг другу, теперь ненавидят. Я прижался лбом к холодному стеклу.
– Похоже, дело не во мне, – продолжала мать, растушевывая румяна. – А ты, случайно, не используешь меня как отмазку? Ты слышишь, что я тебе говорю?
Я пошел в мою бывшую комнату и прилег на диван в ожидании, пока мать наведет красоту. Стал рассматривать трещинки на потолке и даже немного успокоился, точно увидел что-то знакомое, родное. Ни одной ночи я не провел вне этой комнаты за предыдущие пять лет. Тогда мать возвращалась каждый вечер. Я скрестил руки под головой и стал смотреть на свою фотографию. Я там раскинулся на подушках, босой, голый до пояса, в полурасстегнутых штанах. Реклама духов. Я смотрю в объектив с недовольным видом. Эта фотография – квартплата за три месяца. Наверно, поэтому мать ее не выбрасывает.
Мать наконец готова. Я молча окинул ее взглядом.
В машине она предупредила:
– Только не доставай меня сегодня.
Мы остановились на светофоре. Пешеходы бежали через улицу, ссутулившись, опустив головы, и ветер трепал их шарфы. Над аптекой электронное табло показывало – 2°, потом сегодняшнее число, потом время. Я ответил ей, что не буду, если она намерена хорошо себя вести, и стал разглядывать верхушки деревьев, почти растворившиеся в темноте.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Что ты имеешь в виду? Это что еще такое?
Я резко тронулся с места. По сути, у нас сегодня премьера. У меня свои друзья, у нее – свои. Мы впервые вместе выехали в свет: можно сказать, мамаша с сыночком под вечер отправились поразвлечься к общим знакомым. И тут вдруг точно на минное поле попали: мать начала припоминать все свои обиды. Впрочем, я готов был заплатить и эту цену: из-за той девчонки я всю неделю прожил как на раскаленных углях.
Она не шла у меня из головы. Ютта, естественно, помрачнела, чернее тучи стала, наверно, у меня совсем был отрешенный вид. Она все выспрашивала, что да как, и про нее, и про меня, а я совершенно не привык к такого рода допросам.
– Да что с тобой? Что происходит? – допытывалась Ютта, носясь по нашей тесной комнатенке.
Я знал, что достаточно притянуть ее к себе, заняться с ней любовью – и она от меня отвяжется: это было бы доказательством, что она все придумала. Я мог обвести ее вокруг пальца, как слепую, но ничего этого не сделал. Я просто испек ей блины.
Что, собственно, не дало положительных результатов. У нас и так-то отношения не очень. Возможно, я сам виноват. А может, не созрел еще для таких экспериментов. А может, просто глупость сделал. Так или иначе, блинов моих она есть не стала. А вместо этого вцепилась мне в волосы и принялась трясти изо всех сил. Но что я мог ей сказать? Я и сам толком не знал, что со мной. До меня у нее был какой-то актер, но с ним хоть – так она говорила – было ясно, что карьера для него важней всего, а со мной поди разбери, чего мне надо! Она пыталась озвучить мое молчание, придумывала мне потаенные мысли, которых у меня отродясь не бывало, и, если я не проявлял должного нетерпения или у меня недостаточно быстро вставал, отпускала замечания по поводу моей работы: мол, на самом деле я западаю на всех этих мужиков, которые вокруг меня трутся.
Мы выбрались за черту города. Мать предложила ехать вдоль берега. Навстречу шел сплошной поток машин, набитых людьми. Целые стада, не страшась темноты и неровных обочин, тянулись в сторону центра, привлекаемые яркими огнями, исполненные твердой решимости оттянуться по полной программе, пока небо не рухнет им на голову. По одну сторону темнел океан, по другую на целый километр – сплошь рестораны, магазины, заправки, сверкающие витрины. Матери понадобились сигареты. Я встал на парковку, она ушла и вернулась, прижимая к груди бутылки.
– Я пива купила, – сказала она.
Когда я снова увидел ту девчонку, то сначала был сильно разочарован. Ничего особенного. Я даже подумал: может, это ее сестра-близнец, ее бледная копия? Или у меня галлюцинация случилась в тот момент, когда я собирался выплеснуть в лицо Роже мой стакан. Может, меня ослепила молния?
Я пожал ей руку. Она опустила глаза. Роже обнимал нас обоих за плечи и улыбался от уха до уха. В вороте его расстегнутой рубашки красовался шейный платок, вроде как шелковый. Роже был свежевыбрит, надушен и радовался за нас, уверенный, что мы с его дочкой крепко подружимся и нам не будет скучно. «У молодежи свои разговоры», – сказал он. Он не стал добавлять: «Хоть под ногами путаться перестанете», – но это было написано на его физиономии. Мне вдруг стало гадко и ужасно захотелось испортить им вечеринку.
Девицу звали Цецилия. Это тоже не фунт изюму, такое имечко носить, – тут особое мужество иметь надо. Она всего-то прошла со мной до комнаты, где были выставлены закуски, а я уже перестал ее выносить. Дом тем временем наполнялся гостями, на тротуаре парковались машины, хлопали дверцы, в прихожей целовались, вешали пальто, а она все смотрела на меня. Это было совершенно невыносимо, и я спросил, не она ли делала все эти бутерброды – просто я собирался съесть что-нибудь. И потом, надо же было с ней хоть о чем-нибудь поговорить.
Я узнавал кое-кого из пришедших. Мне случалось заезжать за матерью к некоторым из них, и я отметил, что вид у них сейчас намного свежей, чем по утрам, и одежда отглажена, и причесаны они, и даже стоят на своих двоих. Их было человек двадцать, они столпились посреди комнаты и говорили все разом – что случилось за неделю, как проходит лечение и что нового в мире, кажется, опять настала пора религиозных войн и мы снова переживаем кризис двадцать девятого года. Какая-то пара принесла шоколадные конфеты и две бутылки вина, они торчали у мужчины из карманов пальто. Другая пара принесла рисовые блинчики с креветками и овощами, а еще кто-то – сборник хитов Дина Мартина, который Ольга с безумным видом прижала к сердцу и бросилась ставить на плеер. Сколько я ее знал, она всегда твердила одно и то же: «У него такой чувственный голос! Нет, ты и твои сверстники не в состоянии оценить прекрасное. Мне иногда кажется, что нас разделяет пропасть!»
Теперь они ели, пили, ходили взад-вперед, присаживались куда-нибудь, а я гадал, чем все это кончится. Впрочем, нет, я знал, чем кончится, но не хотел верить. Что-то во мне отказывалось признать, что все это уже было десятки и сотни раз, что я уже ловил далекое эхо этих концовок, когда на следующий день мать падала мне на руки, а я снисходительно советовал ей выпить аспирину.
Цецилия потянула меня за рукав:
– Хочешь взглянуть на мою комнату?
– Ну да, конечно, – сказал я. – Прихватим пиво?
Дин Мартин затянул «That's Amore», а Ольга, держа в кулаке невидимый микрофон, стала ему подпевать, вихляя бедрами, и все громко ее подбадривали. Мы с Цецилией поднялись на второй этаж.
Я надеялся, что в комнате окажется что-нибудь любопытное, но увидел только голые стены и матрац на полу.
– А где твои вещи? – спросил я.
– Какие вещи?
Я посмотрел на нее и решил, что пора сматываться. Но прошел час, а я все еще, непонятно почему, сидел у нее в комнате.
Она предложила пойти пройтись. Я сказал, что всецело к ее услугам. И надел ботинки.
Внизу будто отопление включили. Все позабыли свои заботы и раскраснелись. Впрочем, они еще держались, хотя женщины уже не торопились одергивать юбки, а мужчины были заняты тем, что старательно обхаживали своих соседок. Моя мать вела себя как остальные. Никому не пожелаю.
– Не знаю, в чем тут дело, – признался я Цецилии, поднимая воротник, – но временами мне это очень мешает жить.
Мы отправились бродить по пустынным улицам, вдоль особняков со светящимися окнами и проводов, танцующих между столбами. Небо было глубокого черного цвета и в звездах, и мы с удовольствием шагали по мостовой. Разговор теперь шел веселей. Цецилия казалась мне возбужденной, но после того, что она рассказала о своей жизни – тут и видавшие виды впали бы в депрессию, – я был рад, что она еще улыбается. Я на ее месте не упускал бы такой шанс.
Потом мы вышли к океану. Не было видно ни зги. Ни горизонта не было, ни границы между океаном и тьмой. Дул ветер, но не такой уж холодный. Мы сели на песок, подтянув колени к подбородку. Я смотрел на нее и дивился.
Спустя какое-то время мы встали и пошли к воде. Пляжи тут раскинулись на целые километры.
Она подвернула штаны, сняла кроссовки и вошла в воду.
– Как водичка? – спросил я.
Я никогда еще не встречал девчонки, которая потеряла бы родителей и которую бы воспитывал отчим. Не знаю, что на меня по приезде нашло, почему обаяние, которому я поддался при первой встрече, не подействовало на меня сразу.
Если кто любит девчонок немного замкнутых и грустных, она – то, что надо. Если вам не нравятся загорелые куклы, улыбающиеся с утра до вечера, если вам не нужно снимать клип с попками в стрингах, если вам по вкусу что-нибудь оригинальное, странное, будоражащее и необычное – не проходите мимо.
Ютта – та совсем не будоражит. Сначала мне казалось, что будоражит, но потом я понял, что нет. Совсем наоборот. С. Юттой даже двенадцатилетний ребенок мог бы угадать все ее хитрости, предсказать каждый шаг и перемену настроения – вплоть до желания чихнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Сначала я просто сидел в машине и ждал. Потом вышел и позвонил в дверь. Мне открыл мужчина в трусах. Он произнес:
– Твоей матери надо было чего-нибудь выпить.
– А не рановато? – спросил я.
Он пожал плечами. На вид ему было лет шестьдесят.
Мать сидела в полутьме, на диване, поджав ноги. Мужик в трусах сел рядом, и они уставились на меня.
Это могло продолжаться долго.
– Ну и что дальше? – спросил я, не вынимая рук из карманов.
Хозяин улыбнулся и предложил мне выпить.
Я не стал терять времени и отправился на поиски пальто. Сказать мне им явно нечего. Пусть себе сидят на диване.
Повсюду грязные стаканы, пустые бутылки, пепельницы с окурками, на низком столике – остатки закусок. Дневной свет напрасно силится проникнуть в комнату через узкие щели между шторами. Их, оказывается, тут целая компания – собираются, чтобы потусоваться, как говорит Ольга, или, как говорят другие, «расстрелять последние патроны». Я видел кое-кого из них, они пытались вести со мной интеллектуальные беседы и вполне здраво рассуждали о близости своего последнего часа. Если так пойдет, скоро они будут встречаться в Обществе анонимных алкоголиков или в психушке, – на здоровье. Жаль только, что мать с ними. Не прощу Ольге, что познакомила ее со своими дружками.
– Что ты вбил себе в голову? – ощетинилась тогда Ольга. – Ты что думаешь, мы мужей хотим подцепить? Мужиков ищем, чтобы в дом к себе затащить? Да тебе лечиться надо. Впрочем, все равно не поймешь. Так что не лезь не в свое дело.
– Да-да, оставь нас в покое, – поддержала мать.
Пальто я обнаружил в пустой комнате, на кресле. Одеяло на кровати было откинуто, подушки смяты.
– Нашел, что искал? – спросил тип в трусах, натягивая штаны. Он смотрел на меня с симпатией. Я собрался было уходить, но он взял меня за локоть.
– Будь с ней помягче, – попросил он.
Я резко вырвал руку.
Он поплелся за нами к машине. Мать опустила стекло, и он склонился к окну. Они обменялись несколькими словами, которых я не расслышал. Потом он поцеловал ее в губы.
– Какая разница? – изрекла моя мать, пока мы мчались в город так, точно позади полыхало пламя.
Когда мы вошли в ее квартиру, зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Позови мать, – сказал голос того мужика.
Она взяла аппарат и ушла в спальню.
Было уже почти двенадцать. Я позвонил Ютте узнать, как дела, но она сухо спросила, что опять происходит. Мои истории с матерью отравляют нам жизнь. У нас с Юттой уже совсем не так, как было вначале. Она сказала в трубку, что если я немедленно не вернусь, она уйдет и ждать меня не будет. Да, когда мы только начали жить вместе, все было совсем иначе. Это было весной. Но сейчас кажется, будто давно. Я стал смотреть на улицу, и она показалась мне такой же чужой, незнакомой, как я сам, когда, бывает, думаю о некоторых вещах. Случаются иногда такие моменты, когда не узнаешь ничего. Даже самого себя.
Я обернулся. Мать протянула мне трубку:
– Он хочет с тобой поговорить.
Я заглянул домой. Ютту застал уже на пороге.
Она сказала, что я пожалею, если буду продолжать в том же духе. Я хотел было обнять ее за талию, но она увернулась. Я сел, попросил ее сесть рядом и успокоиться. Она выскочила из квартиры, хлопнув дверью.
Я снова уселся в машину и опять покатил за город. Кругом все было белесым. Какого черта я не веселюсь со всеми вместе? Какого черта я не плюнул на все и не выскочил вслед за Юттой? Что я получу в результате? Да одни неприятности, как ни поверни. Неприятности, это точно. А как их избежать? Как можно действовать в собственных интересах, если сам не знаешь, чего хочешь, если горизонт туманен и так далек? Хотел бы я знать.
На этот раз материн дружок был прилично одет, а большая комната прибрана. Занавески раздвинуты.
– Мы с твоей матерью не совсем чужие, – начал он. – Должно быть, ты это заметил. Вот об этом я и хочу поговорить. Я попросил тебя приехать, потому что это сугубо мужской разговор. Потому что между мной и твоей матерью кое-что происходит. Ты понимаешь, о чем я?
– Я не в курсе. Мать ничего мне не говорила.
– Ну так что ж, значит, я скажу. Садись, чего стоишь?
– Лучше постою. У меня времени мало.
Он стал уговаривать меня чувствовать себя как дома, присесть, не судить предвзято о том, что он имеет мне сообщить, и даже говорить ему «ты» и называть по имени, Роже. Я отказался, но он все же налил мне выпить.
– Ты будто с луны свалился, – продолжал он. – Может, правда, ты это нарочно… С виду ты умный парень.
Он внимательно следил за моей реакцией, но я молчал, точно воды в рот набрал, и не двигался. На меня даже девушки иногда за это обижаются.
– Слушай, мы с твоей матерью хотели бы почаще видеться. Понимаешь, уехать как-нибудь на уик-энд, сходить в ресторан, провести вечерок вместе. Ну и все такое, что я буду тебе рассказывать?… Как ты на этот счет? Не против?
– А разве я могу этому помешать?
Он на минуту смутился. Я начинал действовать этому кретину на нервы. Но я как-никак сын женщины, которая ему нравится, так что ничего, проглотит. Он вздохнул:
– Мне почему-то кажется, что нужно твое согласие. Странно, правда? Как будто мне от тебя разрешение требуется. Я прав?
По-моему, это бред, но что я ему, нянька? Пусть себе помучится. Интересно, и чего мать в нем нашла? Если, конечно, действительно нашла и этот Роже не выдает желаемое за действительное. Нет, моя мать, конечно, живет полной жизнью, как почти все вдовы ее возраста, но дальше секса обычно не заходит. Одно дело перепихнуться с кем-нибудь, другое – провести ночь в объятиях мужчины. Я уж не говорю, поехать вместе на уик-энд.
– Ты меня слушаешь? Мне кажется, ей важно твое мнение. Она боится, что тебе это не понравится. Что ты воспримешь в штыки. Но я не понимаю, почему тебе это может не понравиться. Мы ведь ничего плохого не делаем.
Я чуть было не выплеснул ему в физиономию содержимое моего стакана. Тут вдруг вошла девушка. И земля покачнулась у меня под ногами.
В следующую субботу мать расфуфырилась: черное платье в облипочку, ожерелье из искусственного жемчуга, а бюстгальтер так и распирает. Я ничего не мог понять.
Там, где она работает, есть две женщины ее возраста, которые только и ждут, чтобы позвать ее в гости. Я-то думаю, это пошло бы ей на пользу, в их среде хоть не такие извращенцы. Но мать заявила:
– Терпеть не могу таких.
– Каких таких? О чем ты?
– Сам прекрасно знаешь. У них там семеро по лавкам, мебель делают сами, вечно строят планы на будущее и одеваются в дешевых магазинах. Кошмар!
На том разговор и кончился. Но однажды мать вернулась вместе с Ольгой, обе были нагружены свертками и пакетами и хохотали как помешанные. Тут я все понял. Понял, с кем они общаются. Достаточно было посмотреть, как мать начала одеваться и держать себя.
Я спросил, что означают их высоченные шпильки, ажурные чулки и браслеты и на кой черт они связались с этими шестидесятилетними развалинами, которые тоннами жрут виагру, запивая ее мартини с джином, сверкают зубными имплантами, носят трусы от Кельвина Кляйна, а отдыхать ездят на острова.
– В четырехзвездочные отели, заметь, – парировала Ольга, глядя на меня с вызовом. – Четырехзвездочные, мой мальчик!
Уже стемнело. Мать воткнула последнюю шпильку в свой пучок и спросила, красиво ли так, хорошо ли она смотрится. Она немного нервничала, боялась, как бы я не испортил ей вечер. Я сидел на пуфе, опустив голову. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она была недовольна.
– Я хочу ему позвонить, – проговорила она. – Все-таки нужна определенность.
Я вскочил и, ни слова не говоря, пошел смотреть в окно. Я стараюсь изо всех сил наладить отношения с Юттой, делаю все, что только можно, – ничего не получается. Не далее как сегодня, например, она замахнулась на меня сковородкой. Пришлось отнять. Мать и Ютта друг друга ненавидят. Сначала они просто не понравились друг другу, теперь ненавидят. Я прижался лбом к холодному стеклу.
– Похоже, дело не во мне, – продолжала мать, растушевывая румяна. – А ты, случайно, не используешь меня как отмазку? Ты слышишь, что я тебе говорю?
Я пошел в мою бывшую комнату и прилег на диван в ожидании, пока мать наведет красоту. Стал рассматривать трещинки на потолке и даже немного успокоился, точно увидел что-то знакомое, родное. Ни одной ночи я не провел вне этой комнаты за предыдущие пять лет. Тогда мать возвращалась каждый вечер. Я скрестил руки под головой и стал смотреть на свою фотографию. Я там раскинулся на подушках, босой, голый до пояса, в полурасстегнутых штанах. Реклама духов. Я смотрю в объектив с недовольным видом. Эта фотография – квартплата за три месяца. Наверно, поэтому мать ее не выбрасывает.
Мать наконец готова. Я молча окинул ее взглядом.
В машине она предупредила:
– Только не доставай меня сегодня.
Мы остановились на светофоре. Пешеходы бежали через улицу, ссутулившись, опустив головы, и ветер трепал их шарфы. Над аптекой электронное табло показывало – 2°, потом сегодняшнее число, потом время. Я ответил ей, что не буду, если она намерена хорошо себя вести, и стал разглядывать верхушки деревьев, почти растворившиеся в темноте.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Что ты имеешь в виду? Это что еще такое?
Я резко тронулся с места. По сути, у нас сегодня премьера. У меня свои друзья, у нее – свои. Мы впервые вместе выехали в свет: можно сказать, мамаша с сыночком под вечер отправились поразвлечься к общим знакомым. И тут вдруг точно на минное поле попали: мать начала припоминать все свои обиды. Впрочем, я готов был заплатить и эту цену: из-за той девчонки я всю неделю прожил как на раскаленных углях.
Она не шла у меня из головы. Ютта, естественно, помрачнела, чернее тучи стала, наверно, у меня совсем был отрешенный вид. Она все выспрашивала, что да как, и про нее, и про меня, а я совершенно не привык к такого рода допросам.
– Да что с тобой? Что происходит? – допытывалась Ютта, носясь по нашей тесной комнатенке.
Я знал, что достаточно притянуть ее к себе, заняться с ней любовью – и она от меня отвяжется: это было бы доказательством, что она все придумала. Я мог обвести ее вокруг пальца, как слепую, но ничего этого не сделал. Я просто испек ей блины.
Что, собственно, не дало положительных результатов. У нас и так-то отношения не очень. Возможно, я сам виноват. А может, не созрел еще для таких экспериментов. А может, просто глупость сделал. Так или иначе, блинов моих она есть не стала. А вместо этого вцепилась мне в волосы и принялась трясти изо всех сил. Но что я мог ей сказать? Я и сам толком не знал, что со мной. До меня у нее был какой-то актер, но с ним хоть – так она говорила – было ясно, что карьера для него важней всего, а со мной поди разбери, чего мне надо! Она пыталась озвучить мое молчание, придумывала мне потаенные мысли, которых у меня отродясь не бывало, и, если я не проявлял должного нетерпения или у меня недостаточно быстро вставал, отпускала замечания по поводу моей работы: мол, на самом деле я западаю на всех этих мужиков, которые вокруг меня трутся.
Мы выбрались за черту города. Мать предложила ехать вдоль берега. Навстречу шел сплошной поток машин, набитых людьми. Целые стада, не страшась темноты и неровных обочин, тянулись в сторону центра, привлекаемые яркими огнями, исполненные твердой решимости оттянуться по полной программе, пока небо не рухнет им на голову. По одну сторону темнел океан, по другую на целый километр – сплошь рестораны, магазины, заправки, сверкающие витрины. Матери понадобились сигареты. Я встал на парковку, она ушла и вернулась, прижимая к груди бутылки.
– Я пива купила, – сказала она.
Когда я снова увидел ту девчонку, то сначала был сильно разочарован. Ничего особенного. Я даже подумал: может, это ее сестра-близнец, ее бледная копия? Или у меня галлюцинация случилась в тот момент, когда я собирался выплеснуть в лицо Роже мой стакан. Может, меня ослепила молния?
Я пожал ей руку. Она опустила глаза. Роже обнимал нас обоих за плечи и улыбался от уха до уха. В вороте его расстегнутой рубашки красовался шейный платок, вроде как шелковый. Роже был свежевыбрит, надушен и радовался за нас, уверенный, что мы с его дочкой крепко подружимся и нам не будет скучно. «У молодежи свои разговоры», – сказал он. Он не стал добавлять: «Хоть под ногами путаться перестанете», – но это было написано на его физиономии. Мне вдруг стало гадко и ужасно захотелось испортить им вечеринку.
Девицу звали Цецилия. Это тоже не фунт изюму, такое имечко носить, – тут особое мужество иметь надо. Она всего-то прошла со мной до комнаты, где были выставлены закуски, а я уже перестал ее выносить. Дом тем временем наполнялся гостями, на тротуаре парковались машины, хлопали дверцы, в прихожей целовались, вешали пальто, а она все смотрела на меня. Это было совершенно невыносимо, и я спросил, не она ли делала все эти бутерброды – просто я собирался съесть что-нибудь. И потом, надо же было с ней хоть о чем-нибудь поговорить.
Я узнавал кое-кого из пришедших. Мне случалось заезжать за матерью к некоторым из них, и я отметил, что вид у них сейчас намного свежей, чем по утрам, и одежда отглажена, и причесаны они, и даже стоят на своих двоих. Их было человек двадцать, они столпились посреди комнаты и говорили все разом – что случилось за неделю, как проходит лечение и что нового в мире, кажется, опять настала пора религиозных войн и мы снова переживаем кризис двадцать девятого года. Какая-то пара принесла шоколадные конфеты и две бутылки вина, они торчали у мужчины из карманов пальто. Другая пара принесла рисовые блинчики с креветками и овощами, а еще кто-то – сборник хитов Дина Мартина, который Ольга с безумным видом прижала к сердцу и бросилась ставить на плеер. Сколько я ее знал, она всегда твердила одно и то же: «У него такой чувственный голос! Нет, ты и твои сверстники не в состоянии оценить прекрасное. Мне иногда кажется, что нас разделяет пропасть!»
Теперь они ели, пили, ходили взад-вперед, присаживались куда-нибудь, а я гадал, чем все это кончится. Впрочем, нет, я знал, чем кончится, но не хотел верить. Что-то во мне отказывалось признать, что все это уже было десятки и сотни раз, что я уже ловил далекое эхо этих концовок, когда на следующий день мать падала мне на руки, а я снисходительно советовал ей выпить аспирину.
Цецилия потянула меня за рукав:
– Хочешь взглянуть на мою комнату?
– Ну да, конечно, – сказал я. – Прихватим пиво?
Дин Мартин затянул «That's Amore», а Ольга, держа в кулаке невидимый микрофон, стала ему подпевать, вихляя бедрами, и все громко ее подбадривали. Мы с Цецилией поднялись на второй этаж.
Я надеялся, что в комнате окажется что-нибудь любопытное, но увидел только голые стены и матрац на полу.
– А где твои вещи? – спросил я.
– Какие вещи?
Я посмотрел на нее и решил, что пора сматываться. Но прошел час, а я все еще, непонятно почему, сидел у нее в комнате.
Она предложила пойти пройтись. Я сказал, что всецело к ее услугам. И надел ботинки.
Внизу будто отопление включили. Все позабыли свои заботы и раскраснелись. Впрочем, они еще держались, хотя женщины уже не торопились одергивать юбки, а мужчины были заняты тем, что старательно обхаживали своих соседок. Моя мать вела себя как остальные. Никому не пожелаю.
– Не знаю, в чем тут дело, – признался я Цецилии, поднимая воротник, – но временами мне это очень мешает жить.
Мы отправились бродить по пустынным улицам, вдоль особняков со светящимися окнами и проводов, танцующих между столбами. Небо было глубокого черного цвета и в звездах, и мы с удовольствием шагали по мостовой. Разговор теперь шел веселей. Цецилия казалась мне возбужденной, но после того, что она рассказала о своей жизни – тут и видавшие виды впали бы в депрессию, – я был рад, что она еще улыбается. Я на ее месте не упускал бы такой шанс.
Потом мы вышли к океану. Не было видно ни зги. Ни горизонта не было, ни границы между океаном и тьмой. Дул ветер, но не такой уж холодный. Мы сели на песок, подтянув колени к подбородку. Я смотрел на нее и дивился.
Спустя какое-то время мы встали и пошли к воде. Пляжи тут раскинулись на целые километры.
Она подвернула штаны, сняла кроссовки и вошла в воду.
– Как водичка? – спросил я.
Я никогда еще не встречал девчонки, которая потеряла бы родителей и которую бы воспитывал отчим. Не знаю, что на меня по приезде нашло, почему обаяние, которому я поддался при первой встрече, не подействовало на меня сразу.
Если кто любит девчонок немного замкнутых и грустных, она – то, что надо. Если вам не нравятся загорелые куклы, улыбающиеся с утра до вечера, если вам не нужно снимать клип с попками в стрингах, если вам по вкусу что-нибудь оригинальное, странное, будоражащее и необычное – не проходите мимо.
Ютта – та совсем не будоражит. Сначала мне казалось, что будоражит, но потом я понял, что нет. Совсем наоборот. С. Юттой даже двенадцатилетний ребенок мог бы угадать все ее хитрости, предсказать каждый шаг и перемену настроения – вплоть до желания чихнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13