Вода сомкнулась за моей лодкой, пока я говорил с матерью. Я рад был переброситься с ней парой слов, почувствовать, что она недалеко.
– Может, однажды я напишу книгу о твоих приключениях, – пошутил я.
Сияла луна, небо было чистое. Я попрощался с матерью, надеясь, что эта история, как бы она ни закончилась, все же не сильно ее потрясет.
Некоторое время я лежал на дне лодки и смотрел в небо. И думал, что может заставить человека пустить себе пулю в лоб. Разбить чужие жизни – достаточная это причина или нет?
Я снова сел и поплыл в сторону дома Кароль.
– Ты очень кстати, – встретила она меня. – У нас тут крыса. За холодильником.
Собственно говоря, мне не очень-то хотелось ловить крыс среди ночи, но она решительно протянула мне лопату.
– За холодильником, говоришь?
Она кивнула. Она была в пижаме. Мы пошли в кухню.
– Ладно. Ты двигай холодильник, а я ее стукну. Договорились?
Потом мы пошли хоронить крысу в сад. Кароль не хотела крысы в своей помойке. В дробилку она тоже не дала мне ее бросить. Я держал тварь за хвост, а Кароль решала, где лучше всего ее зарыть. Вдруг крыса ожила и зловеще пискнула. Я чуть коньки не отбросил. И разжал пальцы. Крыса юркнула в заросли. А мне пришлось прислониться к дереву.
Кароль спросила, что со мной, уж не увидел ли я привидение.
– Упустил! Что ж ты? Нельзя было ее выпускать, – ругала она меня, пока мы шли к дому. – Теперь придется начинать все сначала.
* * *
Она требовала, чтобы я перестал называть ее Лили, потому что это смешно. Называть ее следовало Лилиан. И вообще я должен был оставить ее в покое.
Нельзя было заходить к ней в комнату без стука, лезть в ее дела и вечно ее доставать.
– Прости, конечно, но Лилиан – это была идея твоей матери, а не моя. С какой стати я вдруг стану звать тебя Лилиан?
Еще мне было велено перестать за ней шпионить.
– Просто не верю своим ушам, – сказал я.
Не совать свой нос в то, что меня не касается. Не спрашивать, принимает ли она противозачаточные таблетки и не пристает ли к ней кто-нибудь. Ни под каким видом не предлагать отвезти ее в университет.
– Вообще-то мне просто по дороге. Впрочем, как хочешь.
Я не должен был указывать ей, как одеваться и с кем общаться.
Я вообще ничего не должен был ей говорить.
– Хорошо. Но называть тебя Лилиан я все равно не буду.
Зима наступила внезапно, в декабре выпал снег. Я не мог с точностью определить, когда именно изменились мои отношения с дочерью, но факт оставался фактом.
Я был к этому готов. Я знал, что с отцом рано или поздно начинаются конфликты. Так что я ждал. Все эти запутанные семейные истории – мне ли их не знать? Я давно чуял, к чему дело идет.
Я готовился к этому во время долгих прогулок или сидя один в пустой квартире, когда Лили начала поздно возвращаться. Или когда она отшивала меня пожатием плеч.
Я ждал, что рано или поздно между нами встанет призрак ее матери.
Она была беременна Лили, когда случилась утечка газа и произошел взрыв. Соня погибла. Мы не очень-то с ней ладили.
Она была манекенщицей. Мы вместе курили травку и ходили на вечеринки, где пары распадались как нечего делать. Однажды Лили обнаружила кипу старых журналов, и я показал ей ее мать. Она пришла в восторг.
Может быть, все произошло именно в тот момент. А может, в какой-нибудь другой.
Так или иначе, Лили заявила, что я ее достал, и с размаху захлопнула дверь своей комнаты.
Не важно, из-за чего произошла стычка. Было ясно, что малейшая искра может теперь разгореться в гигантский пожар, и хоть я был к нему готов, мне от этого было не легче.
Я налил себе выпить. Выждал несколько минут. Потом пошел к ней.
– Послушай, – сказал я. – Я долгое время думал, что ты будешь единственной женщиной в мире, с которой у меня все будет в порядке. Теперь я так не думаю. Я понял, что ошибался. Ты можешь смотреть на меня, когда я с тобой разговариваю?
Она крутанулась в своем кресле на колесиках, так, точно в нем был мотор.
– Мне восемнадцать. Я совершеннолетняя.
Мать ее тоже была упряма донельзя. Она скорее дала бы утопить себя в бассейне, чем пошла бы на компромисс.
– Я тебе уже объяснял, что дело не в этом. Совершеннолетняя ты или нет, это к делу не относится. Дело в том, что ему шестьдесят. Ты меня слышишь?
– Нуда, ему шестьдесят. Ну и что? Это тебя не касается.
– Прости меня, Лили, но есть же какие-то пределы.
– Я хочу, чтобы ты называл меня Лилиан. Ты что, глухой?
– Хочешь знать, что я об этом думаю? Таких, как он, надо за решеткой держать. Заметь, я смотрю на вещи широко – и все же. К тому же этот тип женат. Да его пристрелить мало!
– Уйди из моей комнаты.
– Мне придется разыскать его и поговорить с ним по-мужски.
– Если ты это сделаешь, я уйду из дома.
– Не вынуждай меня на крайние меры – это все, что я хотел тебе сказать.
Я вернулся в гостиную и стал смотреть на падающий снег. Совсем маленькие снежинки, прямо пудра. Потом пошел и поставил в печку замороженную запеканку.
Ели мы молча.
Потом я снова сказал:
– Я думал, ты будешь единственной женщиной в мире, с которой у меня все будет хорошо. Видишь, как можно ошибаться.
По счастливой случайности я стал главным акционером маленького издательства, которое числилось основным источником моих доходов. В каталоге у нас значилось около двенадцати авторов, и в их числе – Шарлотта Блонски, которая обычно требовала от меня гонораров, никак не соответствовавших продажам. В сущности, все авторы в душе – акулы. Так вот, в честь этой Шарлотты Блонски несколько месяцев назад мы устроили в издательстве маленький коктейльчик – из чистой любезности, чтобы отметить выход ее нового романа «Задушенный любовник». От романа мои соакционерки, Коринна и Сандра, были в полном восторге и даже вывесили в издательстве портрет Шарлотты.
Шарлотта пришла с супругом, мужиком лет шестидесяти. На нем был темно-синий блейзер – оказывается, такие еще носят? – с золотыми пуговицами, а под рубашкой – шейный платок. Даже представить себе нельзя, что этакие экземпляры могут гулять на свободе. Тем не менее вокруг него крутились женщины. Жорж Блонски. Существо с другой планеты.
– Ты что, шутишь? – спросил я Лили, когда мы ехали с коктейля домой. – Ты всерьез находишь его обаятельным? Жорж Блонски! Обаятельный! Может, тебе его рэперский прикид понравился?
Я смотрел на нее и улыбался, потому что уже привык, что она все говорит и делает мне наперекор.
– Нет, ты серьезно? – продолжал я. – Ты, наверно, смеешься надо мной?
Теперь выяснилось, что она не шутила. Оказалось, Жорж Блонски соблазнил мою дочь.
Он не был ее первым любовником – вопрос не в этом. Лили принимала все что нужно и жила как хотела вот уже два года, как и большинство ее подружек. Так или иначе, я не был единственным отцом, который, стиснув зубы, принял этот удар, хотя каждый втайне надеялся, что его сия участь минует. Теперь Лили была осведомлена в вопросах секса не хуже меня. Но дело не в этом.
А в том, что, даже рассуждая здраво, я не понимал, что с ней происходит. Иногда мне удавалось посмотреть на вещи со стороны, и тогда я говорил себе, что все не так уж плохо. Но что-то не сходилось.
Однажды я пошел на вечеринку, которую давала Шарлотта Блонски. Как правило, я избегал подобных сборищ, держался от них за километр, потому что там вечно толкутся всякие писатели, а я не горел желанием с ними общаться. Они быстро мне надоедали. Обычно я тихо сидел в углу и никого не трогал, но ко мне обязательно подваливал кто-нибудь из них и начинал заумные разговоры – то излагал проект книги, которую он вынашивает, то пересказывал какую-нибудь лекцию, которую прочел в Вермонте или Сиднее, собрав полный зал.
Но на этой вечеринке я хотел присутствовать непременно.
Там собралась тьма народу. Бродя из комнаты в комнату и ожидая случая поговорить с Жоржем Блонски, я заметил на стенах несколько дорогих картин. О чем говорить с этим типом, я понятия не имел, я даже не знал, буду ли говорить вообще. Пока что я просто ходил за ним по пятам и брал с подносов то бутерброд, то бокал шампанского – их разносили очаровательные субретки в суперкоротких черных юбочках.
Я пожимал кому-то руки, но слышал только общий гул голосов, не в силах отвести взгляд от спины человека в блейзере, который трахал мою дочь. Иногда я оказывался так близко, что видел поры его кожи, чувствовал запах его одеколона, мог коснуться его синего блейзера.
В конце концов я представился:
– Рад познакомиться. Я отец Лили.
Я протянул ему руку. Он, не дрогнув, пожал ее:
– Знаю. Мы знакомы.
– Не так чтобы очень, – ответил я, внутренне морщась от прикосновения к его руке. – Не так чтобы очень, дорогой друг.
Я был не в состоянии продолжать, и он ушел. Я высунулся в открытое окно и набрал полную горсть снега – там лежал валик толщиной в несколько сантиметров. Снег у меня в кулаке мгновенно стал горячим. Да как этот гад посмел? Откуда у него эта уверенность, что он вообще на что-то имеет право? На юную плоть, например? На плоть от плоти моей} Нет, этого нельзя было так оставить. Я увидел вблизи то, что хотел увидеть, я прикоснулся к его омерзительной руке.
Позже, напившись, я зажал Шарлотту между дверей.
– Я хочу поговорить с тобой о твоем муже, – сказал я.
– Дорогой мой, тема давно исчерпана.
С минуту я стоял и смотрел на субреток, которые, как воробушки, перепархивали от группы к группе. Достаточно протянуть руку – и вот она твоя. Только дело было не в этом. Как узнать, что происходит у них в голове? Как Лили могла положить глаз на этого Блонски?
Я отправился его искать.
Нашел я его в коридоре.
– Что-то мне нехорошо, – сказал он.
– Зато теперь мы наедине. Очень этому рад.
Он держался за грудь и вращал глазами. Но вокруг меня тоже все плыло. Я прислонился плечом к стене.
– А теперь слушайте меня внимательно, – начал я.
Он пошатнулся, мне пришлось его подхватить.
– Откройте уши и слушайте внимательно…
Он умер у меня па руках от сердечного приступа. Испустил последний вздох, можно сказать, в моих объятиях. Но продолжал цепляться за меня. Я разжал руки. Он упал. Старое сердце не выдержало.
Прежде всего, я убедился в одной очень важной вещи: Лили не зацикливалась на стариках. После праздников я вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что она встречается с парнем, у которого полон рот собственных зубов и одежда как у всех.
Впрочем, радовался я недолго.
Смерть Жоржа Блонски Лили пережила гораздо тяжелее, чем я ожидал. Она отказывалась обсуждать со мной что-либо и вообще, про мере возможности, избегала со мной разговаривать. По вечерам, если она не сидела запершись в своей комнате под предлогом, что не хочет есть, я из кожи вон лез, чтобы установить с ней хоть какой-то контакт – напрасно. Она ходила бледная, с отсутствующим видом, и растрепанные волосы свисали ей на лицо. Когда мы смотрели по телевизору новости, что бы я ни говорил по поводу царящего вокруг хаоса, она оставалась безучастной. По ночам болтала по телефону, а средь бела дня могла вдруг лечь и заснуть. Я старался исполнять ее требования и не делал ей замечаний. Один из нас должен был сохранять спокойствие.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы выяснить, кто ее новый приятель, – захотелось узнать о нем побольше. Мы с Лили провели ужасный, на мой взгляд, январь: нас завалило снегом, который в ту зиму шел не переставая, и мы были друг другу более чужими, чем незнакомые люди разных вероисповеданий. Ящики своего стола она запирала на ключ. Старалась не встречаться со мной взглядом. Она врала мне. Пройти вместе со мной по улице, казалось, было выше ее сил.
– А что этот Дмитрий? – спросил я как-то вечером, сводив ее в ресторан и получив в награду право пополнить ее кредитную карточку. – Кто он такой? Ты не хочешь мне о нем рассказать?
Я схватил ее за руку, чтобы не дать ей убежать. Потому что мы еще только приступили к закуске, и я выбрал отличное вино – в надежде, что она хоть немного оживится. Мне удалось уговорить ее остаться, я обещал переменить тему и даже сдержал обещание, хотя мне пришлось для этого несколько раз буквально прикусывать себе язык.
На обратном пути я попробовал бросить в нее снежок, но попал ей прямо в лицо. Так что ситуация не улучшилась.
Пришлось мне собирать информацию об этом Дмитрии самому. Я стал его выслеживать. Несколько дней кряду торчал перед факультетом на ледяном ветру, натянув вязаную шапку на уши, прижимаясь к углу дома и дыша на пальцы, которые вконец онемели. Пар валил у меня изо всех дыр, как из паровоза. Из глаз текли слезы, ноги сводило. И все ради того, чтобы обнаружить – губы у меня к этому времени уже покрылись заскорузлой коркой, – что пресловутый Дмитрий в университете не учится. Начало обнадеживало. В книжный магазин я прилетел, продрогший до костей, и мать спросила, почему я принимаю так близко к сердцу эту историю. Некоторое время мы грелись около батареи, потом я вернулся на наблюдательный пост. Я разглядывал сверстниц моей дочери и понимал, что ответы на свои вопросы найду еще не скоро.
Однажды утром, едва не окочурившись от холода, я понял, что мне надоело, что некоторые вещи не в моей власти. Тогда я вскрыл отмычкой один из ящиков письменного стола Лили – собственно, я мог сделать это в любой момент – и нашел его адрес. Мне даже стало казаться, что я обязан был это сделать.
Дмитрий жил с родителями, пел в какой-то группе.
Однажды, когда Лили сидела вечером дома, я встал около полуночи и отправился его послушать. Он выступал в небольшом подвальчике. Я пил теплое пиво и рассматривал местных зомби. Сюда захаживали и писатели, они поднимались на сцену – и тогда начинался сеанс чтения вслух: хоть святых выноси.
Нельзя сказать, чтобы он мне очень понравился. Ему было далеко до Майи Раткье с ее вокальными экспериментами – в то время я был ее горячим поклонником. Дмитрий просто терзал мои уши песенками собственного сочинения. По-моему, ничего особенного. Тем не менее, прихватив в баре два аспирина, я для очистки совести остался ждать окончания концерта. Никогда не знаешь наперед, может, какой-нибудь авангард начнет петь ему дифирамбы и завтрашняя пресса сделает из него звезду. Так что я остался сидеть до конца, пытаясь сохранять широту взглядов и мучаясь вопросом, будет ли антракт. Если ко мне обращались, я делал знак, что ничего не слышу, и обменивался взглядами с девицей, которой в отцы годился, – но ее это, казалось, нисколько не смущало, а даже, наоборот, возбуждало. Хорошенькая, кстати, была девица.
После концерта девица бросилась на шею Дмитрию, уселась к нему на колени и, извиваясь как угорь, стала пить вино. Я видел, какой это производит на него эффект. Не то чтобы я пожалел о Жорже Блонски – вовсе нет, – но я понял, куда нас занесло, и не сказать чтобы очень обрадовался. Я бы предпочел, чтобы моя дочь попала в более здоровую среду. Творческая братия – я имел с ними дело каждый день, временами водил их в ресторан и там встречал новых. Я видел, как они живут, какие у них несуразные повадки и вольные нравы. Особенно у молодых, пока они еще не начали подписывать чеки.
Теперь мне стало ясно, почему Лили ничего не ела и была бледна.
В три часа утра, стоя на диком холоде, я задумчиво наблюдал за тем, как Дмитрий входит в дом на окраине города.
Я продолжал расследование и вскоре узнал, что отец Дмитрия работал страховым агентом, а в молодости пел в группе «Диаблос», – по этой группе я сходил с ума, когда мне было шестнадцать.
Моя мать прекрасно их помнила. Впрочем, мне не очень хотелось воскрешать в памяти те годы, потому что мы с матерью страшно переживали тогда по поводу одной истории, которая даже теперь, по прошествии тридцати лет, никак не хотела уходить в прошлое. Но ведь не каждый день сталкиваешься с кумиром собственной юности, да еще таким, который в разгар одного из концертов спустил на сцене штаны.
Несколько лет назад моя мать какое-то время жила с одним субъектом – с тех пор все мои старые вещи томились в подвале. Я с волнением обнаружил среди них свои пластинки. Там было пять дисков «Диаблос» на 33 оборота, почти все новехонькие.
Мы решили их послушать. Тут как раз приехала Ольга, старинная материна подруга, с лицом, еще опухшим после второй подтяжки.
– Ах, боже мой, «Диаблос»! – воскликнула она. – Вот поистине терапия молодостью.
Соня, мать Лили и моя покойная супруга, была особой специфической.
– Не то чтобы меня это смущало, – сказал я дочери, когда за окном бесновался ветер, – но, по-моему, это не в твоем стиле. Вот, собственно, и все.
Стоял февраль, вечер был на редкость сырой и темный. Лили рылась в старых чемоданах – я сам был в этом виноват – и примеряла туалеты своей матери. Не знаю, что вдруг на нее нашло, – я побоялся спрашивать. Она сновала между своей комнатой и гостиной, где я сидел в кресле и безуспешно пытался читать газету, и то и дело спрашивала, нравится ли мне ее новый наряд.
– Скажи, тебе это неприятно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Может, однажды я напишу книгу о твоих приключениях, – пошутил я.
Сияла луна, небо было чистое. Я попрощался с матерью, надеясь, что эта история, как бы она ни закончилась, все же не сильно ее потрясет.
Некоторое время я лежал на дне лодки и смотрел в небо. И думал, что может заставить человека пустить себе пулю в лоб. Разбить чужие жизни – достаточная это причина или нет?
Я снова сел и поплыл в сторону дома Кароль.
– Ты очень кстати, – встретила она меня. – У нас тут крыса. За холодильником.
Собственно говоря, мне не очень-то хотелось ловить крыс среди ночи, но она решительно протянула мне лопату.
– За холодильником, говоришь?
Она кивнула. Она была в пижаме. Мы пошли в кухню.
– Ладно. Ты двигай холодильник, а я ее стукну. Договорились?
Потом мы пошли хоронить крысу в сад. Кароль не хотела крысы в своей помойке. В дробилку она тоже не дала мне ее бросить. Я держал тварь за хвост, а Кароль решала, где лучше всего ее зарыть. Вдруг крыса ожила и зловеще пискнула. Я чуть коньки не отбросил. И разжал пальцы. Крыса юркнула в заросли. А мне пришлось прислониться к дереву.
Кароль спросила, что со мной, уж не увидел ли я привидение.
– Упустил! Что ж ты? Нельзя было ее выпускать, – ругала она меня, пока мы шли к дому. – Теперь придется начинать все сначала.
* * *
Она требовала, чтобы я перестал называть ее Лили, потому что это смешно. Называть ее следовало Лилиан. И вообще я должен был оставить ее в покое.
Нельзя было заходить к ней в комнату без стука, лезть в ее дела и вечно ее доставать.
– Прости, конечно, но Лилиан – это была идея твоей матери, а не моя. С какой стати я вдруг стану звать тебя Лилиан?
Еще мне было велено перестать за ней шпионить.
– Просто не верю своим ушам, – сказал я.
Не совать свой нос в то, что меня не касается. Не спрашивать, принимает ли она противозачаточные таблетки и не пристает ли к ней кто-нибудь. Ни под каким видом не предлагать отвезти ее в университет.
– Вообще-то мне просто по дороге. Впрочем, как хочешь.
Я не должен был указывать ей, как одеваться и с кем общаться.
Я вообще ничего не должен был ей говорить.
– Хорошо. Но называть тебя Лилиан я все равно не буду.
Зима наступила внезапно, в декабре выпал снег. Я не мог с точностью определить, когда именно изменились мои отношения с дочерью, но факт оставался фактом.
Я был к этому готов. Я знал, что с отцом рано или поздно начинаются конфликты. Так что я ждал. Все эти запутанные семейные истории – мне ли их не знать? Я давно чуял, к чему дело идет.
Я готовился к этому во время долгих прогулок или сидя один в пустой квартире, когда Лили начала поздно возвращаться. Или когда она отшивала меня пожатием плеч.
Я ждал, что рано или поздно между нами встанет призрак ее матери.
Она была беременна Лили, когда случилась утечка газа и произошел взрыв. Соня погибла. Мы не очень-то с ней ладили.
Она была манекенщицей. Мы вместе курили травку и ходили на вечеринки, где пары распадались как нечего делать. Однажды Лили обнаружила кипу старых журналов, и я показал ей ее мать. Она пришла в восторг.
Может быть, все произошло именно в тот момент. А может, в какой-нибудь другой.
Так или иначе, Лили заявила, что я ее достал, и с размаху захлопнула дверь своей комнаты.
Не важно, из-за чего произошла стычка. Было ясно, что малейшая искра может теперь разгореться в гигантский пожар, и хоть я был к нему готов, мне от этого было не легче.
Я налил себе выпить. Выждал несколько минут. Потом пошел к ней.
– Послушай, – сказал я. – Я долгое время думал, что ты будешь единственной женщиной в мире, с которой у меня все будет в порядке. Теперь я так не думаю. Я понял, что ошибался. Ты можешь смотреть на меня, когда я с тобой разговариваю?
Она крутанулась в своем кресле на колесиках, так, точно в нем был мотор.
– Мне восемнадцать. Я совершеннолетняя.
Мать ее тоже была упряма донельзя. Она скорее дала бы утопить себя в бассейне, чем пошла бы на компромисс.
– Я тебе уже объяснял, что дело не в этом. Совершеннолетняя ты или нет, это к делу не относится. Дело в том, что ему шестьдесят. Ты меня слышишь?
– Нуда, ему шестьдесят. Ну и что? Это тебя не касается.
– Прости меня, Лили, но есть же какие-то пределы.
– Я хочу, чтобы ты называл меня Лилиан. Ты что, глухой?
– Хочешь знать, что я об этом думаю? Таких, как он, надо за решеткой держать. Заметь, я смотрю на вещи широко – и все же. К тому же этот тип женат. Да его пристрелить мало!
– Уйди из моей комнаты.
– Мне придется разыскать его и поговорить с ним по-мужски.
– Если ты это сделаешь, я уйду из дома.
– Не вынуждай меня на крайние меры – это все, что я хотел тебе сказать.
Я вернулся в гостиную и стал смотреть на падающий снег. Совсем маленькие снежинки, прямо пудра. Потом пошел и поставил в печку замороженную запеканку.
Ели мы молча.
Потом я снова сказал:
– Я думал, ты будешь единственной женщиной в мире, с которой у меня все будет хорошо. Видишь, как можно ошибаться.
По счастливой случайности я стал главным акционером маленького издательства, которое числилось основным источником моих доходов. В каталоге у нас значилось около двенадцати авторов, и в их числе – Шарлотта Блонски, которая обычно требовала от меня гонораров, никак не соответствовавших продажам. В сущности, все авторы в душе – акулы. Так вот, в честь этой Шарлотты Блонски несколько месяцев назад мы устроили в издательстве маленький коктейльчик – из чистой любезности, чтобы отметить выход ее нового романа «Задушенный любовник». От романа мои соакционерки, Коринна и Сандра, были в полном восторге и даже вывесили в издательстве портрет Шарлотты.
Шарлотта пришла с супругом, мужиком лет шестидесяти. На нем был темно-синий блейзер – оказывается, такие еще носят? – с золотыми пуговицами, а под рубашкой – шейный платок. Даже представить себе нельзя, что этакие экземпляры могут гулять на свободе. Тем не менее вокруг него крутились женщины. Жорж Блонски. Существо с другой планеты.
– Ты что, шутишь? – спросил я Лили, когда мы ехали с коктейля домой. – Ты всерьез находишь его обаятельным? Жорж Блонски! Обаятельный! Может, тебе его рэперский прикид понравился?
Я смотрел на нее и улыбался, потому что уже привык, что она все говорит и делает мне наперекор.
– Нет, ты серьезно? – продолжал я. – Ты, наверно, смеешься надо мной?
Теперь выяснилось, что она не шутила. Оказалось, Жорж Блонски соблазнил мою дочь.
Он не был ее первым любовником – вопрос не в этом. Лили принимала все что нужно и жила как хотела вот уже два года, как и большинство ее подружек. Так или иначе, я не был единственным отцом, который, стиснув зубы, принял этот удар, хотя каждый втайне надеялся, что его сия участь минует. Теперь Лили была осведомлена в вопросах секса не хуже меня. Но дело не в этом.
А в том, что, даже рассуждая здраво, я не понимал, что с ней происходит. Иногда мне удавалось посмотреть на вещи со стороны, и тогда я говорил себе, что все не так уж плохо. Но что-то не сходилось.
Однажды я пошел на вечеринку, которую давала Шарлотта Блонски. Как правило, я избегал подобных сборищ, держался от них за километр, потому что там вечно толкутся всякие писатели, а я не горел желанием с ними общаться. Они быстро мне надоедали. Обычно я тихо сидел в углу и никого не трогал, но ко мне обязательно подваливал кто-нибудь из них и начинал заумные разговоры – то излагал проект книги, которую он вынашивает, то пересказывал какую-нибудь лекцию, которую прочел в Вермонте или Сиднее, собрав полный зал.
Но на этой вечеринке я хотел присутствовать непременно.
Там собралась тьма народу. Бродя из комнаты в комнату и ожидая случая поговорить с Жоржем Блонски, я заметил на стенах несколько дорогих картин. О чем говорить с этим типом, я понятия не имел, я даже не знал, буду ли говорить вообще. Пока что я просто ходил за ним по пятам и брал с подносов то бутерброд, то бокал шампанского – их разносили очаровательные субретки в суперкоротких черных юбочках.
Я пожимал кому-то руки, но слышал только общий гул голосов, не в силах отвести взгляд от спины человека в блейзере, который трахал мою дочь. Иногда я оказывался так близко, что видел поры его кожи, чувствовал запах его одеколона, мог коснуться его синего блейзера.
В конце концов я представился:
– Рад познакомиться. Я отец Лили.
Я протянул ему руку. Он, не дрогнув, пожал ее:
– Знаю. Мы знакомы.
– Не так чтобы очень, – ответил я, внутренне морщась от прикосновения к его руке. – Не так чтобы очень, дорогой друг.
Я был не в состоянии продолжать, и он ушел. Я высунулся в открытое окно и набрал полную горсть снега – там лежал валик толщиной в несколько сантиметров. Снег у меня в кулаке мгновенно стал горячим. Да как этот гад посмел? Откуда у него эта уверенность, что он вообще на что-то имеет право? На юную плоть, например? На плоть от плоти моей} Нет, этого нельзя было так оставить. Я увидел вблизи то, что хотел увидеть, я прикоснулся к его омерзительной руке.
Позже, напившись, я зажал Шарлотту между дверей.
– Я хочу поговорить с тобой о твоем муже, – сказал я.
– Дорогой мой, тема давно исчерпана.
С минуту я стоял и смотрел на субреток, которые, как воробушки, перепархивали от группы к группе. Достаточно протянуть руку – и вот она твоя. Только дело было не в этом. Как узнать, что происходит у них в голове? Как Лили могла положить глаз на этого Блонски?
Я отправился его искать.
Нашел я его в коридоре.
– Что-то мне нехорошо, – сказал он.
– Зато теперь мы наедине. Очень этому рад.
Он держался за грудь и вращал глазами. Но вокруг меня тоже все плыло. Я прислонился плечом к стене.
– А теперь слушайте меня внимательно, – начал я.
Он пошатнулся, мне пришлось его подхватить.
– Откройте уши и слушайте внимательно…
Он умер у меня па руках от сердечного приступа. Испустил последний вздох, можно сказать, в моих объятиях. Но продолжал цепляться за меня. Я разжал руки. Он упал. Старое сердце не выдержало.
Прежде всего, я убедился в одной очень важной вещи: Лили не зацикливалась на стариках. После праздников я вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что она встречается с парнем, у которого полон рот собственных зубов и одежда как у всех.
Впрочем, радовался я недолго.
Смерть Жоржа Блонски Лили пережила гораздо тяжелее, чем я ожидал. Она отказывалась обсуждать со мной что-либо и вообще, про мере возможности, избегала со мной разговаривать. По вечерам, если она не сидела запершись в своей комнате под предлогом, что не хочет есть, я из кожи вон лез, чтобы установить с ней хоть какой-то контакт – напрасно. Она ходила бледная, с отсутствующим видом, и растрепанные волосы свисали ей на лицо. Когда мы смотрели по телевизору новости, что бы я ни говорил по поводу царящего вокруг хаоса, она оставалась безучастной. По ночам болтала по телефону, а средь бела дня могла вдруг лечь и заснуть. Я старался исполнять ее требования и не делал ей замечаний. Один из нас должен был сохранять спокойствие.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы выяснить, кто ее новый приятель, – захотелось узнать о нем побольше. Мы с Лили провели ужасный, на мой взгляд, январь: нас завалило снегом, который в ту зиму шел не переставая, и мы были друг другу более чужими, чем незнакомые люди разных вероисповеданий. Ящики своего стола она запирала на ключ. Старалась не встречаться со мной взглядом. Она врала мне. Пройти вместе со мной по улице, казалось, было выше ее сил.
– А что этот Дмитрий? – спросил я как-то вечером, сводив ее в ресторан и получив в награду право пополнить ее кредитную карточку. – Кто он такой? Ты не хочешь мне о нем рассказать?
Я схватил ее за руку, чтобы не дать ей убежать. Потому что мы еще только приступили к закуске, и я выбрал отличное вино – в надежде, что она хоть немного оживится. Мне удалось уговорить ее остаться, я обещал переменить тему и даже сдержал обещание, хотя мне пришлось для этого несколько раз буквально прикусывать себе язык.
На обратном пути я попробовал бросить в нее снежок, но попал ей прямо в лицо. Так что ситуация не улучшилась.
Пришлось мне собирать информацию об этом Дмитрии самому. Я стал его выслеживать. Несколько дней кряду торчал перед факультетом на ледяном ветру, натянув вязаную шапку на уши, прижимаясь к углу дома и дыша на пальцы, которые вконец онемели. Пар валил у меня изо всех дыр, как из паровоза. Из глаз текли слезы, ноги сводило. И все ради того, чтобы обнаружить – губы у меня к этому времени уже покрылись заскорузлой коркой, – что пресловутый Дмитрий в университете не учится. Начало обнадеживало. В книжный магазин я прилетел, продрогший до костей, и мать спросила, почему я принимаю так близко к сердцу эту историю. Некоторое время мы грелись около батареи, потом я вернулся на наблюдательный пост. Я разглядывал сверстниц моей дочери и понимал, что ответы на свои вопросы найду еще не скоро.
Однажды утром, едва не окочурившись от холода, я понял, что мне надоело, что некоторые вещи не в моей власти. Тогда я вскрыл отмычкой один из ящиков письменного стола Лили – собственно, я мог сделать это в любой момент – и нашел его адрес. Мне даже стало казаться, что я обязан был это сделать.
Дмитрий жил с родителями, пел в какой-то группе.
Однажды, когда Лили сидела вечером дома, я встал около полуночи и отправился его послушать. Он выступал в небольшом подвальчике. Я пил теплое пиво и рассматривал местных зомби. Сюда захаживали и писатели, они поднимались на сцену – и тогда начинался сеанс чтения вслух: хоть святых выноси.
Нельзя сказать, чтобы он мне очень понравился. Ему было далеко до Майи Раткье с ее вокальными экспериментами – в то время я был ее горячим поклонником. Дмитрий просто терзал мои уши песенками собственного сочинения. По-моему, ничего особенного. Тем не менее, прихватив в баре два аспирина, я для очистки совести остался ждать окончания концерта. Никогда не знаешь наперед, может, какой-нибудь авангард начнет петь ему дифирамбы и завтрашняя пресса сделает из него звезду. Так что я остался сидеть до конца, пытаясь сохранять широту взглядов и мучаясь вопросом, будет ли антракт. Если ко мне обращались, я делал знак, что ничего не слышу, и обменивался взглядами с девицей, которой в отцы годился, – но ее это, казалось, нисколько не смущало, а даже, наоборот, возбуждало. Хорошенькая, кстати, была девица.
После концерта девица бросилась на шею Дмитрию, уселась к нему на колени и, извиваясь как угорь, стала пить вино. Я видел, какой это производит на него эффект. Не то чтобы я пожалел о Жорже Блонски – вовсе нет, – но я понял, куда нас занесло, и не сказать чтобы очень обрадовался. Я бы предпочел, чтобы моя дочь попала в более здоровую среду. Творческая братия – я имел с ними дело каждый день, временами водил их в ресторан и там встречал новых. Я видел, как они живут, какие у них несуразные повадки и вольные нравы. Особенно у молодых, пока они еще не начали подписывать чеки.
Теперь мне стало ясно, почему Лили ничего не ела и была бледна.
В три часа утра, стоя на диком холоде, я задумчиво наблюдал за тем, как Дмитрий входит в дом на окраине города.
Я продолжал расследование и вскоре узнал, что отец Дмитрия работал страховым агентом, а в молодости пел в группе «Диаблос», – по этой группе я сходил с ума, когда мне было шестнадцать.
Моя мать прекрасно их помнила. Впрочем, мне не очень хотелось воскрешать в памяти те годы, потому что мы с матерью страшно переживали тогда по поводу одной истории, которая даже теперь, по прошествии тридцати лет, никак не хотела уходить в прошлое. Но ведь не каждый день сталкиваешься с кумиром собственной юности, да еще таким, который в разгар одного из концертов спустил на сцене штаны.
Несколько лет назад моя мать какое-то время жила с одним субъектом – с тех пор все мои старые вещи томились в подвале. Я с волнением обнаружил среди них свои пластинки. Там было пять дисков «Диаблос» на 33 оборота, почти все новехонькие.
Мы решили их послушать. Тут как раз приехала Ольга, старинная материна подруга, с лицом, еще опухшим после второй подтяжки.
– Ах, боже мой, «Диаблос»! – воскликнула она. – Вот поистине терапия молодостью.
Соня, мать Лили и моя покойная супруга, была особой специфической.
– Не то чтобы меня это смущало, – сказал я дочери, когда за окном бесновался ветер, – но, по-моему, это не в твоем стиле. Вот, собственно, и все.
Стоял февраль, вечер был на редкость сырой и темный. Лили рылась в старых чемоданах – я сам был в этом виноват – и примеряла туалеты своей матери. Не знаю, что вдруг на нее нашло, – я побоялся спрашивать. Она сновала между своей комнатой и гостиной, где я сидел в кресле и безуспешно пытался читать газету, и то и дело спрашивала, нравится ли мне ее новый наряд.
– Скажи, тебе это неприятно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13