– спросил Ла Скумун.
Высокий брюнет, подавший голос в начале встречи, осушил свой бокал, поставил его и ответил:
– Я.
В углу Мигли едва заметно шевельнулся.
– Уже не ты, – отрезал Ла Скумун.
– Да? – удивился тот.
Ближайшие соседи инстинктивно отшатнулись, и он остался в одиночестве.
– Ее парень – Ксавье Аде, – объявил Ла Скумун. – Он был с ней до того, как его замели.
– Я с ней был еще раньше.
– Тогда почему молчал, когда Ксавье жил с ней?
– Всему свое время.
Ла Скумун позвонил, и вошла Мод.
– Приведи Марселин, – приказал он.
Сегодня вечером Марселин не работала, а ждала.
Она вошла в комнату, но, заметив своего покровителя, заколебалась. Брюнет стоял между ней и Ла Скумуном, чья поддержка казалась иллюзорной.
– Можешь остаться там, – разрешил Ла Скумун и обратился к своим слушателям. – С данного момента эта женщина не будет под крышей ни одного из вас. Если кто-нибудь не согласен, решим вопрос немедленно.
Его пиджак был расстегнут, он слегка отодвинулся от стены.
– Еще увидимся, – заявил высокий.
– Когда захочешь. А к освобождению Ксавье можешь заказать себе кольчугу.
Кто-то засмеялся. Прозвучал голос:
– Не надо нервничать. Всегда можно договориться.
По знаку Ла Скумуна Марселин вышла.
– Ну, будем жить, как договорились, – закончил он. – И дело пойдет на лад.
Они вышли один за другим, размышляя о поспешном отъезде Шнурка с женой и исчезновении Виллановы, которого никто не видел уже несколько дней.
Высокий, прежде чем выйти, счел нужным заявить:
– Я бываю за Биржей.
Ла Скумун молча кивнул. Мигли встал. Скоро они остались в комнате вдвоем.
– Тебя не слишком любят, – заметил Мигли.
Ла Скумун поднял бокал шампанского.
– Черт возьми! Если б увидеть хоть намек на след! Два-три имени из этой банды сволочей, которые засунули труп в тачку Ксавье. Но этого…
Он выпил и устало уронил руку. Ла Скумун приехал в город исключительно ради того, чтобы вытащить из тюрьмы Ксавье, но все его попытки оказывались безрезультатными.
Шарло Щеголь не доставлял ему беспокойства. Шнурок не рыпался. Что касается вышедших из комнаты людей, он их подавлял.
Но высокий бросил ему вызов, а остальные станут внимательно наблюдать за этим делом. В намерения Ла Скумуна не входила борьба с бывшим сутенером Марселин за звание каида, но на кону стояла судьба Ксавье…
– Если дать ему окопаться в квартале Биржи, насядут все остальные. Они решат, что я сдрейфил. Всякий раз одно и то же, – сказал Ла Скумун.
Он знал, что, если живешь, держа в страхе других, нельзя допускать ни малейшей слабости.
– Можно сходить посмотреть, – предложил Мигли. Они отправились туда, прекратив дискуссию, и все решилось мгновенно. Мозги раскалились до предела.
На рассвете полицейские обнаружили труп высокого брюнета, лежавший ничком на пустыре за Биржей. Обе его руки сжимали рукоятку кинжала с длинным лезвием. Очевидно, удар был нанесен в сердце, и он упал, навалившись на кинжал всем своим телом, под тяжестью которого лезвие вошло в грудь по самую рукоятку.
Единственным человеком, способным узнать кинжал, была Мод. Фотография орудия преступления была помешена на первой странице, рядом со снимком жертвы.
– Выпендрежники всегда так кончают, – заметил Ла Скумун.
– Такое случается каждый день! – произнесла Мод, откладывая газету.
Приближался полдень. Ла Скумун думал только о Женевьев. Он принял душ, оделся и тоном, не допускающим возражений, объявил, что пообедает в городе.
Увидев его, Женевьев как всегда обрадовалась. И встревожилась, когда заметила выражение его лица.
– Что-то не так? – спросила она.
– Закрывайте вашу лавочку, пообедаем вместе, – ответил Ла Скумун.
Она хотела как-то приободрить его, но передумала. Он терпеть не мог сантиментов, хотя бывали дни, когда глаза опровергали его слова.
Он говорил о Ксавье, расспрашивал ее о посещениях тюрьмы, по десять раз повторял одно и то же, и она поняла, что его мысли заняты совсем другим.
Ла Скумун вышел первым и подождал ее за рулем своей машины. Она села рядом. Пришла мода на короткие юбки, однако он смотрел куда-то вдаль через лобовое стекло.
Машина тронулась с места, они выехали из города в направлении Обань.
– Что он говорит? – спросил Ла Скумун.
– Я видела его вчера. Говорит, что это грязный город, что вам лучше его бросить и уехать, что…
– В общем, хандрит! – перебил Ла Скумун.
– Вы ведь его знаете, правда? И уж, конечно, лучше, чем я.
Он не хотел причинять ей боль, но и врать не мог.
– Передайте ему, что я останусь здесь до начала суда.
– Вы что-нибудь нашли? – спросила Женевьев.
Он сначала отрицательно покачал головой, потом сказал:
– У меня ничего не вышло.
За городом все было в зимних тонах, черном и желтом: голая земля и деревья без листьев. Ла Скумун намеревался Доехать до ресторанчика, расположенного километрах в двадцати дальше, но внезапно на него нахлынуло невероятно сильное желание повидать Мигли, и он развернулся на перекрестке.
– Возвращаемся? – спросила Женевьев.
– Нет, едем в другое место.
Она никогда еще не видела его в таком состоянии.
– Что изменилось?
Он ехал быстро. В Кастеллане свернул на Прадо, и скоро они катили вдоль берега моря, на который накатывались небольшие зеленоватые волны.
– Куда мы едем?
– К Мигли. Расскажете об этом Ксавье, он его знает.
Он еще ни разу не думал свозить ее туда, но решил, что приближается момент, когда им всем надо познакомиться. Это облегчит дело. Они не могли бросить Ксавье.
– Привет, Миг! – сказал он, входя.
Женевьев округлила глаза.
– Это сестра Ксавье, – представил ее Ла Скумун.
Мигли поклонился.
– Она очаровательна.
Ла Скумун посмотрел на приятеля; недавние события никак не отразились на нем. Миг даже не знал, что такое тревога. Возможно, если бы ему растолковали смысл всех незнакомых слов, получился бы другой Мигли.
Они сели за маленький столик в углу, тот самый, за которым он сидел с Мод. Но сегодня, лицом к лицу с Женевьев, ему казалось, что он знал ее всю свою жизнь.
– Что с вами? – тихо спросила Женевьев.
– Ничего… Все нормально, – уверил Ла Скумун.
Он теперь старался смотреть в другую сторону.
– Его будут судить, – сказал он через некоторое время, – а там посмотрим.
– Мэтр Рош мне сказал, что Ксавье может выкрутиться. Кажется, суды стали более снисходительными, – заметила Женевьев.
Их колени соприкасались под узким столом, но Ла Скумун не хотел, чтобы она подумала, будто он пользуется ситуацией, и сел боком.
– Вряд ли что-либо изменилось. Одна контора, – возразил Ла Скумун.
После обеда он показал Женевьев святилище Мигли. Шарманка стояла на месте. Он подошел к музыкальному ящику, взялся за ручку и стал задумчиво ее вращать.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Женевьев. – Можно, я попробую?
Миг объяснил ей, что к чему.
Ла Скумун стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на Женевьев и шарманку. Земля огромна, но то, чем он дорожит, занимает на ней очень мало места. Совсем крошечный клочок суши, а на нем умещается все, что он любит. Он вдруг почувствовал себя слабым и беспомощным.
– А если я захочу сменить мелодию? – спросила Женевьев.
– Надо сделать вот так… – объяснил Мигли и нажал на какой-то рычажок.
У Ла Скумуна возникло ощущение, что он никогда прежде не слышал зазвучавшей мелодии. Он закрыл глаза. Ему показалось, что играет совсем другая шарманка.
* * *
В день начала процесса Марселин и Мод хотели тоже пойти в суд, но Ла Скумун запретил. Ксавье нуждался в спокойствии, а успокоить его могло лишь присутствие друга и сестры.
Он играл партию, имея на руках плохие карты. Так что не время нервничать.
Ла Скумун оставил пистолет дома. Во Дворец Правосудия можно входить и выходить либо свободно, либо в окружении двух жандармов, в зависимости от того, что у тебя в карманах.
Спектакль устроили в Экс-ан-Провансе – туристском городе со стильными домами, фонтанами, теннистыми аллеями и залом суда.
Зал был полон. Это было очевидно, когда имеешь дело с таким подсудимым как Ксавье и с таким достопочтенным покойником.
Люди теряли терпение. Женевьев и Ла Скумун не нашли сидячих мест и стояли напротив скамьи для подсудимых. От нее их отделял широкий зал. В данный момент скамья пустовала.
В первом ряду зрителей сидели две женщины в глубоком трауре и мужчины в черном: эти места заранее отвели Для семьи убитого.
Для родственников предполагаемого убийцы оставили лишь стоячие места.
Каждый занял свое место.
Когда в бокс через маленькую дверь вошел окруженный конвоирами Ксавье, публика заволновалась. Все головы повернулись к нему.
Сердце Ла Скумуна екнуло, а у Женевьев подкосились ноги. Ла Скумуну пришлось взять девушку под руку, чтобы она не упала.
Ксавье Аде оглядывал зал. Ла Скумун согнул правую руку в локте и слегка пошевелил пальцами и кистью. Ксавье увидел подаваемый ему знак.
Аде был блондином выше среднего роста, с глубоко посаженными зелеными глазами, какие бывают у людей, привыкших к жизни на свежем воздухе и вынужденных смотреть вдаль, несмотря на ветер, дождь и солнце.
Конвоиры сняли с него наручники. Ксавье размял затекшие плечи и, прежде чем сесть, выпрямил спину. Его резкий худощавый профиль за месяцы предварительного заключения стал еще резче.
Публика не была разочарована; у Ксавье была внешность, соответствовавшая его роли.
«Встать, суд идет!» – объявил судебный исполнитель, и вошли члены суда с суровыми лицами.
Секретарь зачитал обвинительное заключение, и голос в зале выкрикнул:
– Правосудия!
Ксавье встал, но конвоиры заставили его снова сесть. Мэтр Рош положил руку на барьер и наклонился, чтобы сказать своему клиенту несколько слов.
– Он выглядит возбужденным, – прошептала Женевьев.
Ла Скумун не отпускал ее руку. Ксавье избегал смотреть на сестру и друга, чтобы не привлекать к ним внимания.
Когда председательствующий начал допрос подсудимого, зал оживился. Присутствующим дали возможность узнать всю биографию Аде с самого его детства, излагая ее так, что Ксавье не узнавал себя. Он слушал и отвечал стоя, и сразу же стало ясно, что его поведение во время допроса повлечет за собой самые негативные последствия.
– Мы получили длинное письмо от одной близкой подруги вашей матери, которое мне кажется весьма поучительным. Она вас хорошо знает. Некая мадам Вильпуэн. Вы ее помните?
Он не поверил своим ушам, но никак не отреагировал. Председатель зачитал несколько фраз. Старуха потрудилась на славу.
– Разве вы не видите, что она совершенно чокнутая! – закричал Ксавье.
– Прошу вас вести себя пристойно, – отрезал председатель.
– С какой это стати? Ради вас я вести себя иначе не стану! – завелся Ксавье.
Вмешался мэтр Рош. В зале поднялся ропот. Задребезжал колокольчик, и председатель впервые пригрозил очистить зал.
– Она сумасшедшая, – объяснил Ксавье более спокойным голосом. – Всегда разгуливала с целой корзиной живых черепах.
– Не вижу связи.
Связь была, но у Ксавье опустились руки. Ему надо было столько высказать, а он не знал, с какого конца начать. Это была соседка, вечно торчавшая у них. Приходя, она выпускала своих черепах на балкон. Ксавье шутки ради прятал их в квартире. Она поила черепах микстурой, потому что, как утверждала, они кашляли. Однажды он налил в микстуру слабительного, а мамаша Вильпуэн узнала.
Она всегда узнавала все, касающееся ее черепах, но в своем письме вспоминала не об этом. Она не без красноречия старалась показать, что Ксавье одержим дьяволом.
Ксавье молча смотрел на судей.
– Гордиться тут нечем, – упрекнул председатель.
Ксавье уже не понимал, о чем идет речь. Ему казалось, что он сидит в этой клетке бесконечно долго, а люди в черных и красных мантиях болтают ни о чем.
– В моей машине нашли труп, но я его не убивал! Слышите? Это не я!
Послышались восклицания. Стоявшие мужчины кричали:
– Подонок!
– Смерть ему!
Добрые друзья убитого.
Ксавье посмотрел на Ла Скумуна, и тот подумал, что его друг впервые в жизни слушает оскорбления и угрозы, не имея возможности на них ответить.
Председатель восстановил порядок и снова пригрозил очистить зал. Но публика уже не обращала внимания на эти его угрозы, и при первой же возможности крики возобновились.
Наступила очередь прокурора. Он задавал, казалось, безобидные, но тщательно продуманные и скользкие, как банановая кожура, вопросы…
Речь шла о тысяче деталей, не имеющих никакой связи с делом, так что возникало сомнение, а заговорит ли он вообще об убийстве.
Перед речью прокурора и гражданского истца Женевьев дала показания в пользу брата. Если можно так сказать. Она настояла на этом, желая тем самым дать себя увидеть.
– Вы родственница подсудимого, поэтому вы не приносите присягу, – заявил председатель. – Суд вас слушает.
Она приготовилась заранее, но сейчас чувствовала устремленные ей в спину взгляды.
– Он этого не делал, – прошептала она.
Послышались смешки. Она покраснела.
– Говорите громче. Что вы сказали? – переспросил председатель.
Ей захотелось исчезнуть, увидеть, как у нее под ногами разверзается земля.
– Уходи, сестренка! – завопил Ксавье. – Уходи, разве ты не видишь, что они из себя представляют?
Он вцепился в барьер, и конвоиры еле удерживали его. Внезапно он развернулся и с силой выбросил вперед правую руку.
Послышался хлюпающий звук и хруст костей. Один конвоир, обмякнув, рухнул. Женевьев вскрикнула. Ла Скумун инстинктивно хотел броситься на помощь другу, сломленному численным превосходством врагов. Но он ничем не мог ему помочь. Ксавье уволокли.
Гул стал оглушительным. В конце концов с помощью колокольчика удалось добиться тишины. Судьи встали. Зал опустел.
Ла Скумун подошел к Женевьев. Она вцепилась в его руку. Они больше часа простояли в стороне от толпы, ожидая возобновления заседания.
Ксавье в наручниках слушал речи обвинителя и защитника, сжав зубы. Процесс закончился самым что ни на есть обыденным образом. Совесть судей была спокойна.
Все свидетельствовало против подсудимого, который продолжал отпираться, что, впрочем, было естественно, учитывая его богатый опыт.
– Вы упрекаете этого человека в принадлежности к преступному миру, – сказал в своей речи мэтр Рош, – в том, что он живет за гранью закона, со всеми уловками дичи, на которую часто велась охота. И в то же время вас не удивляет, что труп найден в его собственной машине, а орудие преступление – под сиденьем, что, возвращаясь домой, он выбирает центральные улицы, где рискует попасть в мелкую аварию или быть остановленным постовым полицейским. Господа присяжные заседатели, это предположение могло быть истиной, будь обвиняемый сумасшедшим или, по крайней мере, слабоумным, либо невменяемым. Но признано, что он – человек из преступного мира, осторожный, опытный, хитрый. Это подтверждают полицейские рапорты. В них описывается Ксавье Аде, живущий грабежами, что, впрочем, мой клиент охотно признал…
Аргументация казалась Ла Скумуну довольно ловкой. Тем более, что защите было не за что зацепиться.
– Он прав, – прошептала Женевьев.
Но так думали далеко не все. Нокаут конвоиру произвел неблагоприятное впечатление. Взгляд Ксавье казался потерянным, даже когда он останавливался на сестре или друге. Им казалось, что он их не видит.
Потом наступил момент вынесения вердикта. Бокс опустел; подсудимый ждал в соседней комнате. Часть публики покинула зал. Мэтр Рош подошел к Женевьев и Ла Скумуну.
– Ходят слухи о давлении на суд в пользу обвиняемого, – признался он вполголоса.
Женевьев подняла на мужчин свои огромные глаза, в которых загорелась искорка надежды.
– Знаете, дела обстоят очень плохо, но такая помощь может несколько улучшить положение.
– А-а! – произнесла она.
– А кто пытается ему помочь? – спросил Ла Скумун.
– Мэр. Он прислал письмо. Думаю, хочет, чтобы за Аде были признаны смягчающие обстоятельства.
– Передайте Ксавье, чтобы он не беспокоился. В любом случае я здесь.
Мэтр Рош посмотрел на него. Он знал механизм процесса. За Ла Рокой никто не стоял, так что он мог обещать другу лишь моральную поддержку.
– Передам, – пообещал он.
Зрители группами возвращались в зал. Женевьев и Ла Рока последовали за ними. Женевьев была взволнована и вся разбита ожиданием.
Судьи заняли свои места. Люди затаили дыхания, слышались тихие покашливания, как перед третьим звонком в театре.
Женевьев и Ла Скумун стояли возле скамьи подсудимых. Когда Ксавье занял свое место, его отделяло от них каких-то два метра. Председатель строгим голосом огласил вердикт: единогласно признан виновным, но со смягчающими обстоятельствами.
Убийство со смягчающими обстоятельствами. Смешно! Двадцать лет строгого режима. Хорошо еще, что отменили высылку в Гвиану.
– Не может быть! – простонала Женевьев, и по ее щекам покатились слезы.
Люди смотрели на осужденного, не испытывая больше к нему зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Высокий брюнет, подавший голос в начале встречи, осушил свой бокал, поставил его и ответил:
– Я.
В углу Мигли едва заметно шевельнулся.
– Уже не ты, – отрезал Ла Скумун.
– Да? – удивился тот.
Ближайшие соседи инстинктивно отшатнулись, и он остался в одиночестве.
– Ее парень – Ксавье Аде, – объявил Ла Скумун. – Он был с ней до того, как его замели.
– Я с ней был еще раньше.
– Тогда почему молчал, когда Ксавье жил с ней?
– Всему свое время.
Ла Скумун позвонил, и вошла Мод.
– Приведи Марселин, – приказал он.
Сегодня вечером Марселин не работала, а ждала.
Она вошла в комнату, но, заметив своего покровителя, заколебалась. Брюнет стоял между ней и Ла Скумуном, чья поддержка казалась иллюзорной.
– Можешь остаться там, – разрешил Ла Скумун и обратился к своим слушателям. – С данного момента эта женщина не будет под крышей ни одного из вас. Если кто-нибудь не согласен, решим вопрос немедленно.
Его пиджак был расстегнут, он слегка отодвинулся от стены.
– Еще увидимся, – заявил высокий.
– Когда захочешь. А к освобождению Ксавье можешь заказать себе кольчугу.
Кто-то засмеялся. Прозвучал голос:
– Не надо нервничать. Всегда можно договориться.
По знаку Ла Скумуна Марселин вышла.
– Ну, будем жить, как договорились, – закончил он. – И дело пойдет на лад.
Они вышли один за другим, размышляя о поспешном отъезде Шнурка с женой и исчезновении Виллановы, которого никто не видел уже несколько дней.
Высокий, прежде чем выйти, счел нужным заявить:
– Я бываю за Биржей.
Ла Скумун молча кивнул. Мигли встал. Скоро они остались в комнате вдвоем.
– Тебя не слишком любят, – заметил Мигли.
Ла Скумун поднял бокал шампанского.
– Черт возьми! Если б увидеть хоть намек на след! Два-три имени из этой банды сволочей, которые засунули труп в тачку Ксавье. Но этого…
Он выпил и устало уронил руку. Ла Скумун приехал в город исключительно ради того, чтобы вытащить из тюрьмы Ксавье, но все его попытки оказывались безрезультатными.
Шарло Щеголь не доставлял ему беспокойства. Шнурок не рыпался. Что касается вышедших из комнаты людей, он их подавлял.
Но высокий бросил ему вызов, а остальные станут внимательно наблюдать за этим делом. В намерения Ла Скумуна не входила борьба с бывшим сутенером Марселин за звание каида, но на кону стояла судьба Ксавье…
– Если дать ему окопаться в квартале Биржи, насядут все остальные. Они решат, что я сдрейфил. Всякий раз одно и то же, – сказал Ла Скумун.
Он знал, что, если живешь, держа в страхе других, нельзя допускать ни малейшей слабости.
– Можно сходить посмотреть, – предложил Мигли. Они отправились туда, прекратив дискуссию, и все решилось мгновенно. Мозги раскалились до предела.
На рассвете полицейские обнаружили труп высокого брюнета, лежавший ничком на пустыре за Биржей. Обе его руки сжимали рукоятку кинжала с длинным лезвием. Очевидно, удар был нанесен в сердце, и он упал, навалившись на кинжал всем своим телом, под тяжестью которого лезвие вошло в грудь по самую рукоятку.
Единственным человеком, способным узнать кинжал, была Мод. Фотография орудия преступления была помешена на первой странице, рядом со снимком жертвы.
– Выпендрежники всегда так кончают, – заметил Ла Скумун.
– Такое случается каждый день! – произнесла Мод, откладывая газету.
Приближался полдень. Ла Скумун думал только о Женевьев. Он принял душ, оделся и тоном, не допускающим возражений, объявил, что пообедает в городе.
Увидев его, Женевьев как всегда обрадовалась. И встревожилась, когда заметила выражение его лица.
– Что-то не так? – спросила она.
– Закрывайте вашу лавочку, пообедаем вместе, – ответил Ла Скумун.
Она хотела как-то приободрить его, но передумала. Он терпеть не мог сантиментов, хотя бывали дни, когда глаза опровергали его слова.
Он говорил о Ксавье, расспрашивал ее о посещениях тюрьмы, по десять раз повторял одно и то же, и она поняла, что его мысли заняты совсем другим.
Ла Скумун вышел первым и подождал ее за рулем своей машины. Она села рядом. Пришла мода на короткие юбки, однако он смотрел куда-то вдаль через лобовое стекло.
Машина тронулась с места, они выехали из города в направлении Обань.
– Что он говорит? – спросил Ла Скумун.
– Я видела его вчера. Говорит, что это грязный город, что вам лучше его бросить и уехать, что…
– В общем, хандрит! – перебил Ла Скумун.
– Вы ведь его знаете, правда? И уж, конечно, лучше, чем я.
Он не хотел причинять ей боль, но и врать не мог.
– Передайте ему, что я останусь здесь до начала суда.
– Вы что-нибудь нашли? – спросила Женевьев.
Он сначала отрицательно покачал головой, потом сказал:
– У меня ничего не вышло.
За городом все было в зимних тонах, черном и желтом: голая земля и деревья без листьев. Ла Скумун намеревался Доехать до ресторанчика, расположенного километрах в двадцати дальше, но внезапно на него нахлынуло невероятно сильное желание повидать Мигли, и он развернулся на перекрестке.
– Возвращаемся? – спросила Женевьев.
– Нет, едем в другое место.
Она никогда еще не видела его в таком состоянии.
– Что изменилось?
Он ехал быстро. В Кастеллане свернул на Прадо, и скоро они катили вдоль берега моря, на который накатывались небольшие зеленоватые волны.
– Куда мы едем?
– К Мигли. Расскажете об этом Ксавье, он его знает.
Он еще ни разу не думал свозить ее туда, но решил, что приближается момент, когда им всем надо познакомиться. Это облегчит дело. Они не могли бросить Ксавье.
– Привет, Миг! – сказал он, входя.
Женевьев округлила глаза.
– Это сестра Ксавье, – представил ее Ла Скумун.
Мигли поклонился.
– Она очаровательна.
Ла Скумун посмотрел на приятеля; недавние события никак не отразились на нем. Миг даже не знал, что такое тревога. Возможно, если бы ему растолковали смысл всех незнакомых слов, получился бы другой Мигли.
Они сели за маленький столик в углу, тот самый, за которым он сидел с Мод. Но сегодня, лицом к лицу с Женевьев, ему казалось, что он знал ее всю свою жизнь.
– Что с вами? – тихо спросила Женевьев.
– Ничего… Все нормально, – уверил Ла Скумун.
Он теперь старался смотреть в другую сторону.
– Его будут судить, – сказал он через некоторое время, – а там посмотрим.
– Мэтр Рош мне сказал, что Ксавье может выкрутиться. Кажется, суды стали более снисходительными, – заметила Женевьев.
Их колени соприкасались под узким столом, но Ла Скумун не хотел, чтобы она подумала, будто он пользуется ситуацией, и сел боком.
– Вряд ли что-либо изменилось. Одна контора, – возразил Ла Скумун.
После обеда он показал Женевьев святилище Мигли. Шарманка стояла на месте. Он подошел к музыкальному ящику, взялся за ручку и стал задумчиво ее вращать.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Женевьев. – Можно, я попробую?
Миг объяснил ей, что к чему.
Ла Скумун стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на Женевьев и шарманку. Земля огромна, но то, чем он дорожит, занимает на ней очень мало места. Совсем крошечный клочок суши, а на нем умещается все, что он любит. Он вдруг почувствовал себя слабым и беспомощным.
– А если я захочу сменить мелодию? – спросила Женевьев.
– Надо сделать вот так… – объяснил Мигли и нажал на какой-то рычажок.
У Ла Скумуна возникло ощущение, что он никогда прежде не слышал зазвучавшей мелодии. Он закрыл глаза. Ему показалось, что играет совсем другая шарманка.
* * *
В день начала процесса Марселин и Мод хотели тоже пойти в суд, но Ла Скумун запретил. Ксавье нуждался в спокойствии, а успокоить его могло лишь присутствие друга и сестры.
Он играл партию, имея на руках плохие карты. Так что не время нервничать.
Ла Скумун оставил пистолет дома. Во Дворец Правосудия можно входить и выходить либо свободно, либо в окружении двух жандармов, в зависимости от того, что у тебя в карманах.
Спектакль устроили в Экс-ан-Провансе – туристском городе со стильными домами, фонтанами, теннистыми аллеями и залом суда.
Зал был полон. Это было очевидно, когда имеешь дело с таким подсудимым как Ксавье и с таким достопочтенным покойником.
Люди теряли терпение. Женевьев и Ла Скумун не нашли сидячих мест и стояли напротив скамьи для подсудимых. От нее их отделял широкий зал. В данный момент скамья пустовала.
В первом ряду зрителей сидели две женщины в глубоком трауре и мужчины в черном: эти места заранее отвели Для семьи убитого.
Для родственников предполагаемого убийцы оставили лишь стоячие места.
Каждый занял свое место.
Когда в бокс через маленькую дверь вошел окруженный конвоирами Ксавье, публика заволновалась. Все головы повернулись к нему.
Сердце Ла Скумуна екнуло, а у Женевьев подкосились ноги. Ла Скумуну пришлось взять девушку под руку, чтобы она не упала.
Ксавье Аде оглядывал зал. Ла Скумун согнул правую руку в локте и слегка пошевелил пальцами и кистью. Ксавье увидел подаваемый ему знак.
Аде был блондином выше среднего роста, с глубоко посаженными зелеными глазами, какие бывают у людей, привыкших к жизни на свежем воздухе и вынужденных смотреть вдаль, несмотря на ветер, дождь и солнце.
Конвоиры сняли с него наручники. Ксавье размял затекшие плечи и, прежде чем сесть, выпрямил спину. Его резкий худощавый профиль за месяцы предварительного заключения стал еще резче.
Публика не была разочарована; у Ксавье была внешность, соответствовавшая его роли.
«Встать, суд идет!» – объявил судебный исполнитель, и вошли члены суда с суровыми лицами.
Секретарь зачитал обвинительное заключение, и голос в зале выкрикнул:
– Правосудия!
Ксавье встал, но конвоиры заставили его снова сесть. Мэтр Рош положил руку на барьер и наклонился, чтобы сказать своему клиенту несколько слов.
– Он выглядит возбужденным, – прошептала Женевьев.
Ла Скумун не отпускал ее руку. Ксавье избегал смотреть на сестру и друга, чтобы не привлекать к ним внимания.
Когда председательствующий начал допрос подсудимого, зал оживился. Присутствующим дали возможность узнать всю биографию Аде с самого его детства, излагая ее так, что Ксавье не узнавал себя. Он слушал и отвечал стоя, и сразу же стало ясно, что его поведение во время допроса повлечет за собой самые негативные последствия.
– Мы получили длинное письмо от одной близкой подруги вашей матери, которое мне кажется весьма поучительным. Она вас хорошо знает. Некая мадам Вильпуэн. Вы ее помните?
Он не поверил своим ушам, но никак не отреагировал. Председатель зачитал несколько фраз. Старуха потрудилась на славу.
– Разве вы не видите, что она совершенно чокнутая! – закричал Ксавье.
– Прошу вас вести себя пристойно, – отрезал председатель.
– С какой это стати? Ради вас я вести себя иначе не стану! – завелся Ксавье.
Вмешался мэтр Рош. В зале поднялся ропот. Задребезжал колокольчик, и председатель впервые пригрозил очистить зал.
– Она сумасшедшая, – объяснил Ксавье более спокойным голосом. – Всегда разгуливала с целой корзиной живых черепах.
– Не вижу связи.
Связь была, но у Ксавье опустились руки. Ему надо было столько высказать, а он не знал, с какого конца начать. Это была соседка, вечно торчавшая у них. Приходя, она выпускала своих черепах на балкон. Ксавье шутки ради прятал их в квартире. Она поила черепах микстурой, потому что, как утверждала, они кашляли. Однажды он налил в микстуру слабительного, а мамаша Вильпуэн узнала.
Она всегда узнавала все, касающееся ее черепах, но в своем письме вспоминала не об этом. Она не без красноречия старалась показать, что Ксавье одержим дьяволом.
Ксавье молча смотрел на судей.
– Гордиться тут нечем, – упрекнул председатель.
Ксавье уже не понимал, о чем идет речь. Ему казалось, что он сидит в этой клетке бесконечно долго, а люди в черных и красных мантиях болтают ни о чем.
– В моей машине нашли труп, но я его не убивал! Слышите? Это не я!
Послышались восклицания. Стоявшие мужчины кричали:
– Подонок!
– Смерть ему!
Добрые друзья убитого.
Ксавье посмотрел на Ла Скумуна, и тот подумал, что его друг впервые в жизни слушает оскорбления и угрозы, не имея возможности на них ответить.
Председатель восстановил порядок и снова пригрозил очистить зал. Но публика уже не обращала внимания на эти его угрозы, и при первой же возможности крики возобновились.
Наступила очередь прокурора. Он задавал, казалось, безобидные, но тщательно продуманные и скользкие, как банановая кожура, вопросы…
Речь шла о тысяче деталей, не имеющих никакой связи с делом, так что возникало сомнение, а заговорит ли он вообще об убийстве.
Перед речью прокурора и гражданского истца Женевьев дала показания в пользу брата. Если можно так сказать. Она настояла на этом, желая тем самым дать себя увидеть.
– Вы родственница подсудимого, поэтому вы не приносите присягу, – заявил председатель. – Суд вас слушает.
Она приготовилась заранее, но сейчас чувствовала устремленные ей в спину взгляды.
– Он этого не делал, – прошептала она.
Послышались смешки. Она покраснела.
– Говорите громче. Что вы сказали? – переспросил председатель.
Ей захотелось исчезнуть, увидеть, как у нее под ногами разверзается земля.
– Уходи, сестренка! – завопил Ксавье. – Уходи, разве ты не видишь, что они из себя представляют?
Он вцепился в барьер, и конвоиры еле удерживали его. Внезапно он развернулся и с силой выбросил вперед правую руку.
Послышался хлюпающий звук и хруст костей. Один конвоир, обмякнув, рухнул. Женевьев вскрикнула. Ла Скумун инстинктивно хотел броситься на помощь другу, сломленному численным превосходством врагов. Но он ничем не мог ему помочь. Ксавье уволокли.
Гул стал оглушительным. В конце концов с помощью колокольчика удалось добиться тишины. Судьи встали. Зал опустел.
Ла Скумун подошел к Женевьев. Она вцепилась в его руку. Они больше часа простояли в стороне от толпы, ожидая возобновления заседания.
Ксавье в наручниках слушал речи обвинителя и защитника, сжав зубы. Процесс закончился самым что ни на есть обыденным образом. Совесть судей была спокойна.
Все свидетельствовало против подсудимого, который продолжал отпираться, что, впрочем, было естественно, учитывая его богатый опыт.
– Вы упрекаете этого человека в принадлежности к преступному миру, – сказал в своей речи мэтр Рош, – в том, что он живет за гранью закона, со всеми уловками дичи, на которую часто велась охота. И в то же время вас не удивляет, что труп найден в его собственной машине, а орудие преступление – под сиденьем, что, возвращаясь домой, он выбирает центральные улицы, где рискует попасть в мелкую аварию или быть остановленным постовым полицейским. Господа присяжные заседатели, это предположение могло быть истиной, будь обвиняемый сумасшедшим или, по крайней мере, слабоумным, либо невменяемым. Но признано, что он – человек из преступного мира, осторожный, опытный, хитрый. Это подтверждают полицейские рапорты. В них описывается Ксавье Аде, живущий грабежами, что, впрочем, мой клиент охотно признал…
Аргументация казалась Ла Скумуну довольно ловкой. Тем более, что защите было не за что зацепиться.
– Он прав, – прошептала Женевьев.
Но так думали далеко не все. Нокаут конвоиру произвел неблагоприятное впечатление. Взгляд Ксавье казался потерянным, даже когда он останавливался на сестре или друге. Им казалось, что он их не видит.
Потом наступил момент вынесения вердикта. Бокс опустел; подсудимый ждал в соседней комнате. Часть публики покинула зал. Мэтр Рош подошел к Женевьев и Ла Скумуну.
– Ходят слухи о давлении на суд в пользу обвиняемого, – признался он вполголоса.
Женевьев подняла на мужчин свои огромные глаза, в которых загорелась искорка надежды.
– Знаете, дела обстоят очень плохо, но такая помощь может несколько улучшить положение.
– А-а! – произнесла она.
– А кто пытается ему помочь? – спросил Ла Скумун.
– Мэр. Он прислал письмо. Думаю, хочет, чтобы за Аде были признаны смягчающие обстоятельства.
– Передайте Ксавье, чтобы он не беспокоился. В любом случае я здесь.
Мэтр Рош посмотрел на него. Он знал механизм процесса. За Ла Рокой никто не стоял, так что он мог обещать другу лишь моральную поддержку.
– Передам, – пообещал он.
Зрители группами возвращались в зал. Женевьев и Ла Рока последовали за ними. Женевьев была взволнована и вся разбита ожиданием.
Судьи заняли свои места. Люди затаили дыхания, слышались тихие покашливания, как перед третьим звонком в театре.
Женевьев и Ла Скумун стояли возле скамьи подсудимых. Когда Ксавье занял свое место, его отделяло от них каких-то два метра. Председатель строгим голосом огласил вердикт: единогласно признан виновным, но со смягчающими обстоятельствами.
Убийство со смягчающими обстоятельствами. Смешно! Двадцать лет строгого режима. Хорошо еще, что отменили высылку в Гвиану.
– Не может быть! – простонала Женевьев, и по ее щекам покатились слезы.
Люди смотрели на осужденного, не испытывая больше к нему зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15