– О да. Высшее сочетание искусства и услужения, которое только можно себе представить. Я стал мастером неброского музыкального парфюма, который обладал ненавязчивым, но вместе с тем неотразимым букетом. Я усвоил многое: нежно искрящиеся каскады звуков, бесконечные ряды гирлянд, под которыми почти полностью растворяется музыкальная фактура исполняемого произведения. Каждый пианист, играющий в баре, обладает сугубо индивидуальным звучанием, вследствие чего все исполняемое им звучит одинаково, – и это комплимент. О таких музыкантах говорят, что у них есть чувство стиля. Мне доводилось встречать знатоков своего дела, которые разъяснили мне все это, примерному ученику, выросшему на произведениях Баха и доведенному до состояния метронома, идеально точного, но бездушного. Сейчас-то мне известно, что слух посетителей баров ласкает лишь дюжина неустаревающих шлягеров и народных песен.
– Я не ослышалась, вы сказали «народных песен»?
– Как-то я познакомился со стариком венгром в шелковой рубахе и кашемировой вязаной кофте. Он долго пробыл на Лазурном берегу, сопровождал Дина Мартина. Мальчик, говорил он, обращаясь ко мне, в течение двух месяцев Дин, появляясь в бассейне, каждый раз надевал разные плавки. Он был настоящий сноб. Так вот, он посоветовал мне выучить по пять народных песен каждой страны на планете, чтобы исполнять их с неповторимым звуком и стать таким образом «звездой ночи». Я сделал все точно так, как он посоветовал. Разучил финские, южнокорейские и всякие самые разные песни и, когда в баре появлялись иностранные туристы, пробовал что-то там наигрывать. Тогда итальянцы, гренландцы, сербы, хорваты нередко со слезами на глазах, выйдя к роялю, начинали мне подпевать, а я тем временем вносил исправления в клавир, понижая третий и седьмой тон мажорной гаммы в блюзе.
– Неужели никто не критиковал ваш образ жизни? Что по этому поводу думали ваши родители?
– Мама умерла. А отец был очень болен и, знаете ли, вообще не выходил из дома. Я как-то позвонил ему по телефону и сообщил, что с блеском сдал экзамен и теперь уверенно выступаю на известных концертных площадках мира. Значит, чувствуешь себя уверенно, как дома, проговорил он. Я попросил Хризантему присылать мне из дальних стран почтовые открытки с марками. Отсылал их своему отцу с наилучшими пожеланиями. Все прошло с огромным успехом.
– А в вашей прежней жизни – неужели не было никаких друзей?
– Нет. Я не умею водить дружбу. С тех времен осталась только Каролина. Подруга из класса профессора Хёхштадта. Иногда мы перезваниваемся. У нее, как и у меня, никого нет. Она была очень талантлива, но совершенно равнодушна к сексу. Свой экзамен она сдала блестяще. Позже она мне призналась, что у нее была интимная связь с профессором. В итоге он взял ее в жены. Но до карьеры дело так и не дошло.
– Что она думает о вашей новой жизни?
– Считает, это все же лучше, чем то, что произошло с нею самой.
– Давайте вернемся в тот день, когда вы снова встретились с Хризантемой.
– Как вам будет угодно.
– Так что с нею приключилось?
– По сути, ничего чрезвычайного. Все тривиально. Но для меня это была катастрофа. Ведь пять лет – срок значительный. Она вышла замуж, родила двоих детей. У некоторых женщин все это происходит быстро. Я познакомился с нею в расцвете ее красоты. Уже вскоре после этого она превратилась с вульгарную опустившуюся матрону с отвисшей губой. Такого рода женщины обязательно подкладывают себе под жакет широкие плечики, а сверху набрасывают кошмарный, с пестрым узором шелковый платок. Именно такие женщины ходят в туфлях на невысоких каблуках, они скрепляют фиксатором свою прическу. Хризантемы, моей Хризантемы, в дыхание которой я вслушивался ночью, больше не было.
– Но вы же переспали. И в вашем изложении это было воплощение ночи любви.
– Которая основывалась на заблуждении.
– Вы в этом разбираетесь.
– В том-то и дело.
– Но влюбились-то вы в женщину. В реальную женщину, с которой обменивались интимными письмами. В женщину, которую вы обожали.
– Фрау Майнц, я меньше всего склонен вас обидеть. Но скажите, вы когда-нибудь спали с одним мужчиной, думая при этом о другом? Предположим, каком-нибудь артисте или официанте, который накануне вечером обслужил вас чуточку грубовато. Или просто о каком-нибудь безымянном безликом парне, который безо всякого объяснения укладывает вас… на стол?
– На подобные вопросы я не отвечаю.
– Видите ли, это уже факт. Подобно тому, как при мысли о своей первой даме я думал о горничной, в ту единственную несравненную ночь любви я желал только Хризантему, думал о том, как с ней познакомился, как происходило эмоциональное сближение, какая у нее шелковая кожа. Она была рядом, но лишь в моей голове. Если бы я включил свет, увидел бы эту смешную пародию на мою Хризантему в гостиничном номере, то покинул бы ее, не колеблясь ни минуты.
– Что было дальше?
– Прошло время.
– Все еще не кончилось.
– Я знаю.
– Стало быть?
– Она совершенно тронулась. Стала преследовать меня. В тот день я сбежал из гостиницы. Куда-нибудь, главное – прочь оттуда. Багаж мне выслали. Я взял такси и поехал на вокзал. Я даже не задумывался, куда направляюсь. Она попыталась меня разыскать. Ее агенту иногда удавалось разузнать, где я нахожусь. От одного вида ее почтовой бумаги у меня становилось гадко на душе. Все рухнуло. Прошло несколько месяцев, прежде чем она наконец-то наткнулась на меня в одной маленькой гостинице на юге Германии. Она затаилась в гостиничном баре в ожидании моего выступления. Она все еще представляла собой явление, привлекала внимание. У меня не было сил нажать хотя бы на одну клавишу. Уходи отсюда, тихо проговорил я. У нее был влюбленный взгляд покорной женщины, который я страшно ненавидел. Почему же? – спросила она. Почему, да почему. Все прошло, ничего не осталось, ответил я. И вдруг ощутил какую-то неловкость оттого, что мы обращаемся друг к другу на ты. Я вытащу тебя отсюда, проговорила она. Пойдем, Бога ради. Ступай прочь, ответил я. Помнишь, что ты мне сказал, в то самое первое утро, вымолвила она, и ее голос зазвучал невыносимо сладко, как тогда. Ты сказал, я никогда не смогу тебя забыть, потому что буду одержима болезненной страстью к тебе, буду тосковать по твоему присутствию. Вот видишь, проговорила она, именно это и произошло.
– Ну, дальше…
– Уже поздно.
– Хорошо, продолжим завтра. Вам надо немного поспать. Попробуйте расслабиться.
– Это тоже некий обман. Насчет расслабления. Всем всегда кажется, что без расслабления не обойтись. Но это и есть величайший самообман.
– Ладно, поступайте как знаете.
– В конце концов я получу свой джин с тоником?
– Однако вы упорно стараетесь продемонстрировать свое упрямство.
– Вы о чем?
– Брюки. Не шуршащие чулки. И никакой губной помады. Ни семги, ни крови.
– Не нравятся мне ваши игры.
– Но из-за того, что вам это не нравится, вы весьма удачно подыгрываете.
– Это ваш стиль? Откровенная провокация, если не получается с шармом?
– Нет у меня никакого стиля. Мой секрет заключается в безусловной индивидуальности поведения. Я способен избаловать любую женщину до состояния безволия только тем, что дарю ей свое внимание.
– Внимание?
– Да, внимание. Признавая ее своеобразие. Единственное и неповторимое.
– Почему вы презираете женщин?
– Я их не презираю. Просто я их слишком хорошо знаю. Понимаете, женщины, они всегда стремятся к близости. До тошноты. Везде разбрасывают свои безделушки, всякие там тюбики с красками, нижнее белье и щетки для волос. Накладывают макияж на лицо. Самое отвратительное – видеть, как они красятся и водят щеткой по голове. Все это они норовят тебе наглядно продемонстрировать, причем с наибольшим удовольствием показывают еще ящик для обуви и чулан, где хранятся веники и метлы. При этом каждая порывается рассказать о том, что тетя Марта всегда пекла такие дивные пироги с крыжовником и что девочкой она постоянно разбивала себе до крови коленки и приносила из школы хорошие отметки. Кроме того, не испытывая ни малейшего смущения, они рассказывали о встречавшихся в их жизни мужчинах.
– Вам действительно приходилось нелегко.
– Ах, немного иронии для разнообразия. Это вам совсем не повредит.
– При чем это?
– Ответ найдете сами.
– Что означает для вас самоуважение?
– Понятия не имею.
– Что произошло у вас с Хризантемой после того разговора в баре гостиницы?
– Вам этого не понять.
– Ну расскажите…
– Она не ушла. Наоборот. Сыграй что-нибудь, попросила она, сыграй для меня. Я не понимал, собиралась ли она восхищаться мною или же хотела меня унизить. Почему, спросил я, почему ты не желаешь меня оставить в покое? Сыграй Шумана, тихо произнесла она. В последний раз прошу. Я обвел ее взглядом. Увидел ее однажды засветившиеся глаза, потом губы, утонувшие среди пухлых щек. Хорошо, проговорил я. Но за это ты мне заплатишь.
– Как это понимать?
– Буквально. Заплатишь деньги. Разве не понятно? Самые обыкновенные деньги.
– Боже праведный.
– Хризантема только бросила на меня взгляд. Она не рассмеялась, но и не заплакала. Посмотрела на меня. Потом раскрыла свою сумку. Это была на удивление объемистая кожаная сумка, сплошь усыпанная инициалами модного дизайнера. Она потянула золотую молнию, достала кошелек. Пятьсот, проговорила она и глазом не моргнув. Этого хватит? Хватит, ответил я, засовывая деньги в карман брюк. После этого направился к роялю. Усаживаясь за инструмент, я ощутил хруст банкнот. «Aveu» подумалось мне. «Aveu» будет самое подходящее.
– Что значит «aveu»?
– Признание. Вам не помешало бы запомнить, при вашей профессии.
– Хорошо.
– Ничего хорошего. Я начал играть. «Aveu» – это из «Карнавала» Шумана. Произведение не очень сложное. В техническом отношении детская пьеса. Фа-минор. Незатейливая размеренная мелодия, но когда накатываются октавы, эти глухо шуршащие октавы, тогда ритмическая картина резко меняется, неотвратимо устремляясь вниз до полного затухания вздохов и стонов в долине слез маленькой мелодии, выплескивающей нечто вроде сбалансированного утешения, замешанного на щемящей грусти, из-за чего…
– Ну и?…
– Пардон.
– Послушайте, нам не мешало бы кое-что выяснить: я не против, если в ваших глазах заблестят слезы. На моей памяти такое случалось нередко.
– Правда? Мне так мало об этом известно.
– Старайтесь меньше печалиться.
– Ваша профессия приносит вам радость?
– Вот возьмите носовой платок. Значит, мы остановились на «Aveu».
– Ах, надушенный матерчатый носовой платок. Стало быть, я играл «Aveu», что по звучанию напоминает «adieu», но ничегошеньки не уловил. Я увидел слезы на ее щеках, но это не были слезы печали… скорее всего это были слезы умиления. Продолжить игру я не смог. Встал из-за рояля и пошел к ее столику. Между тем появились посетители. На душе было гадко. Уходи, сказал я, пожалуйста. Можно, я снова приду? – спросила она. Нет, ответил я. Мне показалось, что она не поверила. Что ж, выгоняй меня, проговорила она, чтобы я тосковала по тебе. Выгоняй, чтобы я могла к тебе вернуться. Выгоняй, чтобы никогда полностью не исполнилось то, о чем мы мечтаем.
– Великолепно.
– Вот только эти слова принадлежали уже совсем другой женщине. Я вернулся к роялю. «К Элизе», подумалось мне. Она это поймет по-своему. Шоколадный соус с сахарной глазурью. Уже после первых звуков, прежде чем левая рука начинает выдавать свои глупые и пустые интервалы, она вскочила с места. Я краем глаза следил за тем, как она уходила. Это было ужасно.
– И вам не было ее жаль?
– Жаль? Вы, наверное, во всех этих вещах разбираетесь лучше меня, но я не уверен, что жалость может быть основой счастливых отношений.
– Выразимся по-другому – понимание?
– Как легко слетает с ваших уст это слово. Понимание. Для вас это скорее всего какое-то профессиональное искажение? Вам ведь все вроде бы понятно, да? Выходит, что нет. Не считаете, что пора выпить джин-тоник?
– Не рано ли?
– Этот напиток снимает напряжение. Вы ведь этого хотите. Или нет?
– Ну ладно. Скажите, потом вы опять виделись с Хризантемой?
– Угадайте.
– Думаю, что да.
– Разумеется. Такая женщина просто так сама не уходит.
– А вы уже кого-нибудь бросали?
– Разумеется. Постоянно и регулярно.
– Ах…
– Неужели вы считаете, что я буду добиваться какой-нибудь женщины? Ни за что на свете. Соблазнить женщину – это да. Но добиваться ее расположения – увольте. Это поведение неудачников, я не из их числа. Я тщательно провожу свои эксперименты. К тому же приближаюсь к женщине настолько невозмутимо и спокойно, что она вынуждена брать инициативу в свои руки.
– Обратимся к вопросу о достижении цели. С чего все начинается, где вы находите свои жертвы?
– Жертвы? Но это же смешно. Жертвы для меня те женщины, которые всю жизнь обслуживают тело своего супруга и заискивают перед ним, выпрашивая новое платье. Вот они – жертвы. Дамы, которых я выбираю… я их делаю королевами!
– И как же вы выбираете этих дам?
– Я уже говорил вам, что для меня главное. Обувь и прочие вещи. Я в этом ловлю вдохновение. Облик должен быть естественным. Представлять собой нечто логичное и сбалансированное. И еще разлом между обязательными составляющими единого целого. Это производит порой впечатление какой-то неухоженности. Но такое состояние с трудом поддается описанию. Мне оно хорошо известно. Я могу уловить по запаху, если женщина живет одна. Точнее говоря, одиноко.
– Скажем, вы приезжаете в какой-то город. Останавливаетесь в гостинице. Находите себе какое-то занятие. Что потом? Как все было в этот раз? В самый последний раз?
– Я наблюдал за нею во время концерта. Она сидела в первом ряду. Спину держала прямо. Лицо – сама гордость. И это мне понравилось. Вы ведь знаете, как возбуждает красивая осанка женщины. Все было очень просто. Прямо напротив большой раковины расположенный в саду пивной ресторан. Там она и сидела после концерта, выпрямив спину. Я присел за соседний столик.
– А потом?
– Она заказала бокал вина. Официант посоветовал какую-то дрянь. Я встал из-за столика, раскланялся и сказал: пожалуйста, позвольте мне быть вашим виночерпием. Она сделала вид, будто прежде меня не видела; по-девичьи смущенная, словно забыла, что в течение всего концерта пристально разглядывала меня. Я сказал: доверьтесь мне хотя бы на пять минут, вы заслуживаете того, чтобы выпить по-настоящему качественного вина, ожидавшего вас, и только вас.
– И она клюнула на этот комплимент?
– Вопрос не по делу.
– Что произошло затем?
– Мы знали друг друга целых полминуты, на протяжении пульсового удара, в пределах неуловимого светового пятна, в сверкающем блеске которого я осознал все целиком, а она ощутила лишь смятение, будучи не в состоянии заглянуть в грядущее на миг, чтобы задуматься, какое это будет иметь продолжение и какое завершение. Мы знали друг друга полминуты, и я протянул даме свой бокал, чтобы она попробовала моего вина. Именно в тот момент, когда я ей протянул бокал и она взяла его из моей руки, поискала меня взглядом, а я опустил глаза в непоколебимом смирении, с улыбкой сознавая свою власть, которая заставила бы ее замолчать и сгинуть.
– Вы здорово сгущаете краски.
– Вовсе нет. Может, в вашем мире психологи выражаются по-другому. Но вы забываете, что я связан с искусством. Я не какой-то там платный партнер для танцев в ресторане. К своей профессии я отношусь серьезно. Я бросаю взгляд на женщину. И еще прежде чем произнести одно-единственное слово, она уже знает, чего от меня ожидать. Я скажу ей: иди сюда, и я сделаю тебя хоть на некоторое время счастливой. Ты забудешь, откуда идешь и куда держишь путь. Я буду ласкать твои ноги, независимо от того, какие они на ощупь, буду целовать твою шею независимо от запаха волос. Для тебя я претворю воду в вино. Ты навсегда станешь моей королевой. Я буду славить твою красоту, ты станешь мерилом всего прекрасного на свете хотя бы на некоторое время. Ты будешь трепетать и делать все, что необходимо. Ты ничего не забудешь и не станешь ничего добавлять. И в тот момент, когда я к тебе прикоснусь, ты, наконец-то, наконец-то, возможно, единственный раз в своей жизни, сделаешь правильный шаг.
– Гм.
– Вы слышите меня?
– Да, да.
– Ну и?…
– Все это как-то напрягает.
– По нынешним временам это критерий психологической практики?
– Разумеется, нет.
– Странно.
– Что странного?
– Иногда у меня такое ощущение, что вы вовсе не психолог.
– Это уж слишком!
– Извините, я совсем не хотел вас обидеть. Просто я это представлял себе иначе.
– Как же?
– Трудно сказать, но все-таки иначе.
– Однако продолжим. Итак – вино. Вы заставили ее попробовать, и она в тот же миг влюбилась в вас. Так?
– Именно так. Знаете, странно то, что я, собственно говоря, уже собрался угомониться. Причем впервые.
– Любопытно.
– Я комфортно чувствовал себя в этом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18