Ему мгновенно стало ясно, что я не из местных. Господин, без сомнения, с дороги, он очень устал. Он мог бы выпить в баре бокал шампанского, пока портье уладит все формальности. Вы еще ждете свой багаж?
Буду здесь только завтракать, подумал я, прижимая к себе целлофановый пакет. Мой стыд перемешался вдруг с гордостью и высокомерием. С удовольствием, проговорил я, – прекрасная идея выпить шампанского. Разумеется, за счет отеля, заметил швейцар, вам будет представлен спокойный номер. Было ясно, что он имеет в виду маленький номер; может, ему подготовить ванну? – Да, согласился я, это было бы очень любезно с вашей стороны, я ощупал, сколько у меня денег в кармане брюк; оказалось, единственная гладкая сотенная банкнота; я все знал, даже не глядя, ведь дело было в середине месяца, и это были мои последние деньги. Разъезды на такси, траты на уборщиц и цветы – на все это ушла масса денег. Я сунул ему в руку сотенную банкноту, которая на ощупь была гладкая и голубая, как шелковая рыбка. Не сводя с меня глаз, портье взял купюру и проговорил: очень любезно с вашей стороны, господин, у нас вам будет спокойно. Я ответил, нисколько не сомневаюсь, господин Хаземан (имя было обозначено на золотистом бейджике на отвороте ливреи), я действительно выпью шампанского. В ответ портье улыбнулся как милосердный Господь, а я с целлофановым пакетом в руке крадущейся походкой направился в бар.
Бармен не стал утруждать себя разглядыванием моей потрепанной фигуры. Я залпом опустошил бокал с шампанским и посмотрел на часы. Стрелки показывали четверть десятого. Хаземан передал мне ключ с таким видом, словно распахивал дверь в новую жизнь. В тот момент я еще не сознавал, что он был абсолютно прав. Номер оказался крохотный, но богато меблирован. Дверь в ванную комнату была широко распахнута, из ванны вырывались хлопья пены. Я, едва не зарыдав от охвативших меня чувств, погрузился в потрясающе теплую воду. Закрыл глаза и направил на лицо струи воды. Ощущение было просто неописуемое. И вдруг почувствовал, что, залезая в ванну, забыл раздеться.
– Простите, не поняла.
– Знаю, это похоже на приевшийся комедийный фарс, однако после безумной ночи в концертном зале, после панических поисков, возбуждения, переживаний и беспрерывных криков «браво» я так устал, так измучился, что просто забыл раздеться. Я с удивлением разглядывал собственные штанины, пропитанные мыльной пеной, руки, галстук, вытянувшийся, как при килевой качке. У меня не было сил шевельнуться. И тогда я вдруг выскочил из ванны.
Гостиничный махровый халат был мне очень к лицу. Он был нежного персикового оттенка, и при всем состоянии охватившего меня отчаяния я с улыбкой представил себе, что, наверное, в этот момент на Хризантеме точно такой же купальный халат. Я снял телефонную трубку. Моему другу портье предстояло вывести меня из состояния глубокой депрессии. Я закричал в трубку что было сил, обращаясь к своему другу портье. Но тот уже закончил работу и ушел домой. Расстроенный, я повесил трубку. Невозможно, просто невозможно было встретиться в купальном халате за завтраком с этой совершенно незнакомой женщиной.
Я снова снял телефонную трубку. А ведь она знаменитость, прошептал я. И в любом случае должна оставаться неузнанной. Нет ли у вас маленького отдельного помещения? Разумеется, есть, господин. Когда вам угодно позавтракать? Я взглянул на часы. Без четверти десять. Я мог говорить только шепотом. Вам хватит на все десять минут?
Ее доносившийся по телефону сладкий голос казался чуточку хрипловатым и гортанным. Ну да, Соломон мне о вас сообщил, я все равно как раз собиралась пойти позавтракать, нет проблемы, большое спасибо за цветы. Я распорядился накрыть столик в отдельном помещении, проговорил я и сразу почувствовал хрипотцу в горле. Как мило, заметила она. Она действительно так и выразилась – «мило». Я сейчас спущусь вниз. Выйдя из лифта, я увидел, как все находившиеся в холле гостиницы повернулись в мою сторону. Я бы не сказал, что они рассматривали меня нагло, однако в рамках дозволенного все их внимание было приковано ко мне. Я уверенным шагом направился к портье. Вас интересует, где можно позавтракать? Отдельно ото всех? Пожалуйста, сюда, господин. На ковре оставались следы от моих мокрых тапочек. Хотя из-под халата выглядывали голые икры ног, на мне все же были чистое нижнее белье и глаженая рубашка. Это придавало чувство уверенности.
Когда она меня увидела, на какую-то немыслимую долю секунды ее охватила оторопь. Потом красавица расхохоталась. Стала рассматривать меня с ног до головы. Она запрокинула голову, после чего приняла серьезный вид. А что вы здесь делаете? У меня сейчас важная встреча. Пожалуйста, уходите. Но это я, Розенбауэр, из журнала. Простите мне мой авантюристический облик. Но я потерял чемодан, а костюм отдал в химчистку. Вчера вечером мне облили пиджак ужасным беарнским соусом, а в этой гостинице оказалось невозможно получить костюм из чистки до завтрака. Хризантема снова окинула меня пристальным взглядом. Между прочим, вы не Розенбауэр и не доктор, тихо заметила она, и я понять не могу, как вы здесь оказались. Но сейчас, пожалуйста, идите куда шли. Я постараюсь все это забыть.
Бросив взгляд на стол, я действительно увидел на нем круассаны, точно такие, как я себе их представлял. Они лежали в корзиночке серебряного плетения, стоявшей на накрахмаленной камчатой салфетке. Я даже проверил, чем пахли круассаны. Кроме того, глаз остановился на апельсиновом конфитюре. Я заплатил немалые деньги за этот завтрак, выложив все свои наличные. Я провел целую ночь в концертном зале, завалил ее лилиями. Я резко обошелся с моим профессором по фортепьяно, а ведь в скором времени мне предстоял экзамен. Поэтому у нее просто не было морального права утверждать, что она все забудет.
Вы ничего не забудете, сказал я, будете обо мне помнить еще долго, точнее говоря, всю свою жизнь, однако вовсе не потому, что я вас люблю, а потому, что от общения со мной вы станете одержимы болезненной страстью.
Потом я подсел к ней. Она задумчиво разглядывала меня. Я люблю круассаны, проговорил я. – А из вас неудержимо изливаются любовные признания. С этими словами она взяла круассан и откусила кусочек. Растерявшись, я вдруг подумал, что не знаю, чем ответить. Ведь самое главное я уже сказал вчера вечером. Все прочее показалось мне банальным. Она ела молча, а я не сводил с нее глаз. Она была такой же красивой, как вчера, даже еще чуточку привлекательнее, потому что выглядела уставшей, что ей очень шло. Она одевалась так, как женщины, которые проводят много времени в дороге, – например, легкий костюм из хлопка с фирменной этикеткой и пестрый платок с лошадиными головами. Ее гнев сменился неуверенностью, и когда ее лицо – наконец-то, наконец-то – просветлело, мне подумалось: ну что же, моя взяла. Я облегченно вздохнул, но она, улыбнувшись куда-то в сторону, проговорила: значит, ты здесь, душа моя! Позвольте представить вам моего жениха, воскликнула она; я сейчас вернусь, дорогой, все происходящее здесь – это, видимо, недоразумение. Итак, господин Розенбауэр, не смею вас больше задерживать. Мне кажется, плавательный бассейн на десятом этаже. Желаю удачного дня. Затем она встала с места и, ни разу не обернувшись, удалилась.
После этого я заказал яичницу, свиное сало и еще дважды – коньяк. Вернувшись в свой номер, я, заливаясь слезами, перерыл мини-бар. Вначале еще что-то выбирал. Налил себе джин с тоником. Потом придумал коктейль с горьким лимонным напитком, запил все пивом да еще опорожнил одну за другой все дурацкие маленькие бутылочки. Когда я проснулся, было темно. Я знал, что она ушла. Уехала, я поцеловал подушку. Хризантема, простонал я, моя Хризантема.
Мне подумалось, что не составит труда незаметно покинуть гостиницу. Где-то за чиппендейлской мебелью, шпалерами и люстрами наверняка должен быть такой же неонового цвета лабиринт из коридоров и лестниц, как в театрах и концертных залах. Мой костюм почти высох. Я вышел из номера. Некоторое время прохаживался по коридору взад и вперед, прислушиваясь к шорохам, доносившимся из номеров. Настоящий вестерн. Топот лошадиных копыт, обрывочные команды. Чуть поодаль плакал ребенок. Затем перед дверью взгляд упал на поднос с парой тарелок, на которых валялись остатки недоеденного салата. Когда-нибудь это все ведь уберут. Из-за двери послышалось двухголосное кряхтенье. Почти через полчаса появилась горничная. Классная гостиница, сказал я. Она бросила на меня беглый взгляд, но промолчала. Я ваш новый коллега, проговорил я, хочу вот все посмотреть. Она не поверила ни единому слову, но возражать не пыталась. Я бы охотно ознакомился с внутренним устройством, заметил я. – С внутренним устройством? – Она становилась все более подозрительной. – Ну вот, например, проговорил я, куда вы собираетесь вынести эти объедки? – Разумеется, на кухню. – Она пожала плечами, повернувшись ко мне спиной. Горничная не отличалась привлекательной внешностью, но сзади выглядела очень даже аппетитно. Теперь главное было – не бросать то, что задумано. Пока все идет как надо, проговорил я про себя, а вслух сказал, что господин Хаземан дал свое согласие на то, чтобы здесь кое-что осмотреть. – Господин Хаземан? – Она как-то автоматически встала по стойке «смирно». – Ну хорошо, но только пять минут. В грузовом лифте она избегала моего взгляда. У нее был маленький ключ, с помощью которого она могла останавливать кабину на этажах. Как она мне объяснила, этажи вообще не были обозначены на планке серебряных кнопок. – Вот так, проговорила она. Но только пять минут. Не больше. Я пропустил ее вперед и с облегчением констатировал, что оказался в знакомом мире. Мрачные коридоры, выкрашенные бежевой масляной краской. Блеклые фигуры, тащившие тяжеленные подносы и корзины с бельем. – Благодарю вас, этого достаточно, сказал я. Она стояла передо мной с подносом в руках и блуждающим взглядом. Слегка приподняв белый фартук, я дотронулся до той части тела, которая показалась мне аппетитной.
Прекрати, бросила она. Тогда где? – спросил я.
Она указала взглядом на узкую дверь. Это было наиболее подходящее место около бельевого шкафа и первый самый быстрый половой акт в моей жизни. Я без особого труда отыскал пожарную железную лестницу. Поначалу даже не мог сообразить, что оказался снаружи. Воздух был еще теплый. Слева мне бросился в глаза выезд из гостиничного гаража. А справа, Боже праведный, можно было попасть на улицу. Я ощутил себя на свободе.
– Удивительная история.
– Вы так думаете?
– Да.
– Догадываетесь, в каком я сейчас состоянии?
– В каком же?
– Как Шехерезада, во имя собственного спасения рассказывающая одну сказку за другой.
– Н-да!
– Сказки из «Тысячи и одной ночи».
– Вряд ли это продлится так долго.
– Думаете, нет?
– Вы с ней снова встретились?
– Да.
– Я имею в виду Хризантему.
– И я об этом.
– Почему же так немногословно?
– Скажите, все это действительно необходимо?
– Я должна составить свое мнение. Мне все это надо знать, чтобы написать заключение.
– Может быть, на сегодня хватит?
– Но мы ведь только начали.
– Мне это кажется мучительным.
– Я ведь тоже здесь не удовольствия ради.
– С вашего позволения у меня складывается совсем другое впечатление.
– Послушайте, я понимаю, что болезненно предаваться воспоминаниям, но, пожалуйста, не впутывайте меня в ваши игры.
– Значит, я должен вас оставить в стороне? А как это возможно? Я, правда, могу вас не видеть, потому что мне запрещено оборачиваться. Но я ощущаю ваш парфюм, удивительно приятный запах, он вам очень идет, ярко выраженный нарцисс на фоне ванили и амбры. Кроме того, я слышу, как вы кладете ногу на ногу, потому что вы носите чулки, которые хрустят, хотя нет, они стрекочут, как…
– Оставьте при себе столь утонченные сравнения, эта часть ваших размышлений меня не интересует.
– …стрекочут, как крохотные цикады. Но прежде всего я слышу, как вы дышите. Как же могу вас оставить в стороне? Мне кажется, я мог бы узнать вас по дыханию. Вдыхаете вы совсем легко и бесшумно, но когда вы выдыхаете, это слышно. И хотя по высоте это звучит ниже стона, тем не менее сам выдох носит контролируемый и в то же время естественный характер. Знаете, я не одну ночь прислушивался к этому дыханию. Между прочим, не так просто ночь напролет лежать рядом с человеком, который не вызывает ни малейшей симпатии. Мне не спится в обнимку с чужим телом, которое с каждой секундой становится все более чудовищным, невероятным и навязчивым. Так я часто лежал в темноте с вытянутыми руками, как солдат на узкой койке, чтобы избежать малейшего прикосновения. Я прислушивался к дыханию, анализировал его, стараясь уловить малейшие отклонения. Пытался фиксировать слабо выраженные шумы с посвистываниями, неритмичные вставки, храпение, невольные ахи и охи глубоких сновидений. Фрау доктор Майнц, я доверяю тайну пережитого вам, именно вам, а не диктофону, в который вы то и дело вставляете новые батарейки. Я рассказываю свою историю так, как есть, потому что рассказываю ее вам, а не кому-либо еще.
– Гм.
– Ну и?
– Хотите еще выпить воды?
– Спасибо, очень мило с вашей стороны.
– Можно задать вопрос?
– Смелее! Для этого мы здесь!
– Впрочем, мой вопрос… ну ладно, почему вы не покинули гостиницу просто через главный вход? Вечером, да еще без багажа, никто не обратил бы на вас ни малейшего внимания.
– Это верно. Но все было бы слишком просто.
– Слишком просто?
– Вы меня не понимаете.
– Боюсь, что нет.
– Это проливает не очень яркий свет на ваши способности, фрау доктор Майнц.
– Прошу не говорить со мной таким тоном.
– Извините, госпожа! Я не хотел вас рассердить.
– И прошу не говорить со мной на жаргоне ветреного любовника.
– Простите. Я прошу у вас прощения.
– Хотя это весьма интересно.
– Извините.
– Ладно. Забудем.
– Благодарю. Я могу продолжить свой рассказ?
– Да, пожалуйста.
– На чем мы остановились?
– Вы покинули гостиницу через задний выход.
– Теперь вы правильно выразились, фрау Майнц, – именно через задний выход, а не вход. Именно так. Видите ли, любой другой отправил бы эту историю в архив, чтобы через десяток лет рассказать ее своим внукам. Безумный анекдот, не более. Но я не мог просто так отмахнуться от этого приключения, включив его как памятный орнамент в мою не очень-то яркую жизнь. Я споткнулся и чем больше старался совершать движения в противоположном направлении (чтобы восстановить равновесие), тем стремительнее входил в штопор. К примеру, незакрытый счет. Нонсенс для гостиницы такой категории. Меня же эта история лишила покоя. Так уж я воспитан. Ощущение вины – это моя стихия.
– Да что вы говорите?
– Два дня спустя я позвонил, чтобы выяснить, когда господин Хаземан заступает на дежурство. Он уже ждал моего звонка. Мне очень жаль, проговорил я, постараюсь это уладить, но в данный момент у меня, к сожалению, вообще нет денег. Что вы умеете, молодой человек? – спросил он. Как это изволите понимать? Может, мне устроиться судомойкой? Вы наверняка способны на большее, заметил он. Могу играть на фортепьяно, произнес я, краснея. Потому что мое музыкальное образование и вся моя прежняя жизнь находились в значительном отрыве от этого нынешнего мира. Прекрасно, проговорил он. Тогда стоит поговорить с управляющим. Лучше всего, если вы сможете меня сопровождать.
На следующий день с высоко поднятой головой я появился в гостинице. В абсолютно сухом костюме. Я надел свежую рубашку, а под мышкой тащил целый ворох нот. Держался я прямо. Я повторял про себя пословицу: живи честно – проживешь дольше. Все правильно, я разберусь с этой историей. Чувствовал я себя бодро, на сердце было легко, Хризантеме не пришлось бы краснеть за меня. А собственно, чего вы тут разгуливаете? Управляющий встал передо мной как полицейский. Ведь есть вход для обслуживающего персонала, заметил он. Мне кажется, вы здесь неплохо ориентируетесь. Да, отреагировал я, а теперь дайте мне, пожалуйста, пройти, а то я опоздаю. Это уже ваша проблема, молодой человек. Пожалуйста, когда идете в гостиницу, пользуйтесь входом для обслуживающего персонала.
Я представлял себе, как буду сидеть за роялем – по-королевски, властитель всех имеющихся на нем клавиш, – юный талантливый студент, которому будут благожелательно кивать зрители. От одной этой мысли мою душу переполняла гордость. Но теперь я вдруг стал причастным к обслуживающему персоналу, оказавшись в этой большой гостинице маленьким бесправным рабом в сфере развлечений, униженным животным, настоящим быдлом.
Когда я сел за рояль, в баре было почти пусто. Своего рода послеобеденный штиль. Я начал с пьесы «К Элизе», которую всегда ненавидел из-за ее однозначной доступности и откровенно лицемерной наивности. Лишь переход от ля минора к до мажору, когда уже выстраивается волшебная мелодия, весь музыкальный рисунок еще раз предстает в мажорном тоне, прямо как шоколадный соус с сахарной глазурью… Это непостижимым образом напрашивается само собой, причем подобное эмоциональное воздействие способно сметать все на своем пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Буду здесь только завтракать, подумал я, прижимая к себе целлофановый пакет. Мой стыд перемешался вдруг с гордостью и высокомерием. С удовольствием, проговорил я, – прекрасная идея выпить шампанского. Разумеется, за счет отеля, заметил швейцар, вам будет представлен спокойный номер. Было ясно, что он имеет в виду маленький номер; может, ему подготовить ванну? – Да, согласился я, это было бы очень любезно с вашей стороны, я ощупал, сколько у меня денег в кармане брюк; оказалось, единственная гладкая сотенная банкнота; я все знал, даже не глядя, ведь дело было в середине месяца, и это были мои последние деньги. Разъезды на такси, траты на уборщиц и цветы – на все это ушла масса денег. Я сунул ему в руку сотенную банкноту, которая на ощупь была гладкая и голубая, как шелковая рыбка. Не сводя с меня глаз, портье взял купюру и проговорил: очень любезно с вашей стороны, господин, у нас вам будет спокойно. Я ответил, нисколько не сомневаюсь, господин Хаземан (имя было обозначено на золотистом бейджике на отвороте ливреи), я действительно выпью шампанского. В ответ портье улыбнулся как милосердный Господь, а я с целлофановым пакетом в руке крадущейся походкой направился в бар.
Бармен не стал утруждать себя разглядыванием моей потрепанной фигуры. Я залпом опустошил бокал с шампанским и посмотрел на часы. Стрелки показывали четверть десятого. Хаземан передал мне ключ с таким видом, словно распахивал дверь в новую жизнь. В тот момент я еще не сознавал, что он был абсолютно прав. Номер оказался крохотный, но богато меблирован. Дверь в ванную комнату была широко распахнута, из ванны вырывались хлопья пены. Я, едва не зарыдав от охвативших меня чувств, погрузился в потрясающе теплую воду. Закрыл глаза и направил на лицо струи воды. Ощущение было просто неописуемое. И вдруг почувствовал, что, залезая в ванну, забыл раздеться.
– Простите, не поняла.
– Знаю, это похоже на приевшийся комедийный фарс, однако после безумной ночи в концертном зале, после панических поисков, возбуждения, переживаний и беспрерывных криков «браво» я так устал, так измучился, что просто забыл раздеться. Я с удивлением разглядывал собственные штанины, пропитанные мыльной пеной, руки, галстук, вытянувшийся, как при килевой качке. У меня не было сил шевельнуться. И тогда я вдруг выскочил из ванны.
Гостиничный махровый халат был мне очень к лицу. Он был нежного персикового оттенка, и при всем состоянии охватившего меня отчаяния я с улыбкой представил себе, что, наверное, в этот момент на Хризантеме точно такой же купальный халат. Я снял телефонную трубку. Моему другу портье предстояло вывести меня из состояния глубокой депрессии. Я закричал в трубку что было сил, обращаясь к своему другу портье. Но тот уже закончил работу и ушел домой. Расстроенный, я повесил трубку. Невозможно, просто невозможно было встретиться в купальном халате за завтраком с этой совершенно незнакомой женщиной.
Я снова снял телефонную трубку. А ведь она знаменитость, прошептал я. И в любом случае должна оставаться неузнанной. Нет ли у вас маленького отдельного помещения? Разумеется, есть, господин. Когда вам угодно позавтракать? Я взглянул на часы. Без четверти десять. Я мог говорить только шепотом. Вам хватит на все десять минут?
Ее доносившийся по телефону сладкий голос казался чуточку хрипловатым и гортанным. Ну да, Соломон мне о вас сообщил, я все равно как раз собиралась пойти позавтракать, нет проблемы, большое спасибо за цветы. Я распорядился накрыть столик в отдельном помещении, проговорил я и сразу почувствовал хрипотцу в горле. Как мило, заметила она. Она действительно так и выразилась – «мило». Я сейчас спущусь вниз. Выйдя из лифта, я увидел, как все находившиеся в холле гостиницы повернулись в мою сторону. Я бы не сказал, что они рассматривали меня нагло, однако в рамках дозволенного все их внимание было приковано ко мне. Я уверенным шагом направился к портье. Вас интересует, где можно позавтракать? Отдельно ото всех? Пожалуйста, сюда, господин. На ковре оставались следы от моих мокрых тапочек. Хотя из-под халата выглядывали голые икры ног, на мне все же были чистое нижнее белье и глаженая рубашка. Это придавало чувство уверенности.
Когда она меня увидела, на какую-то немыслимую долю секунды ее охватила оторопь. Потом красавица расхохоталась. Стала рассматривать меня с ног до головы. Она запрокинула голову, после чего приняла серьезный вид. А что вы здесь делаете? У меня сейчас важная встреча. Пожалуйста, уходите. Но это я, Розенбауэр, из журнала. Простите мне мой авантюристический облик. Но я потерял чемодан, а костюм отдал в химчистку. Вчера вечером мне облили пиджак ужасным беарнским соусом, а в этой гостинице оказалось невозможно получить костюм из чистки до завтрака. Хризантема снова окинула меня пристальным взглядом. Между прочим, вы не Розенбауэр и не доктор, тихо заметила она, и я понять не могу, как вы здесь оказались. Но сейчас, пожалуйста, идите куда шли. Я постараюсь все это забыть.
Бросив взгляд на стол, я действительно увидел на нем круассаны, точно такие, как я себе их представлял. Они лежали в корзиночке серебряного плетения, стоявшей на накрахмаленной камчатой салфетке. Я даже проверил, чем пахли круассаны. Кроме того, глаз остановился на апельсиновом конфитюре. Я заплатил немалые деньги за этот завтрак, выложив все свои наличные. Я провел целую ночь в концертном зале, завалил ее лилиями. Я резко обошелся с моим профессором по фортепьяно, а ведь в скором времени мне предстоял экзамен. Поэтому у нее просто не было морального права утверждать, что она все забудет.
Вы ничего не забудете, сказал я, будете обо мне помнить еще долго, точнее говоря, всю свою жизнь, однако вовсе не потому, что я вас люблю, а потому, что от общения со мной вы станете одержимы болезненной страстью.
Потом я подсел к ней. Она задумчиво разглядывала меня. Я люблю круассаны, проговорил я. – А из вас неудержимо изливаются любовные признания. С этими словами она взяла круассан и откусила кусочек. Растерявшись, я вдруг подумал, что не знаю, чем ответить. Ведь самое главное я уже сказал вчера вечером. Все прочее показалось мне банальным. Она ела молча, а я не сводил с нее глаз. Она была такой же красивой, как вчера, даже еще чуточку привлекательнее, потому что выглядела уставшей, что ей очень шло. Она одевалась так, как женщины, которые проводят много времени в дороге, – например, легкий костюм из хлопка с фирменной этикеткой и пестрый платок с лошадиными головами. Ее гнев сменился неуверенностью, и когда ее лицо – наконец-то, наконец-то – просветлело, мне подумалось: ну что же, моя взяла. Я облегченно вздохнул, но она, улыбнувшись куда-то в сторону, проговорила: значит, ты здесь, душа моя! Позвольте представить вам моего жениха, воскликнула она; я сейчас вернусь, дорогой, все происходящее здесь – это, видимо, недоразумение. Итак, господин Розенбауэр, не смею вас больше задерживать. Мне кажется, плавательный бассейн на десятом этаже. Желаю удачного дня. Затем она встала с места и, ни разу не обернувшись, удалилась.
После этого я заказал яичницу, свиное сало и еще дважды – коньяк. Вернувшись в свой номер, я, заливаясь слезами, перерыл мини-бар. Вначале еще что-то выбирал. Налил себе джин с тоником. Потом придумал коктейль с горьким лимонным напитком, запил все пивом да еще опорожнил одну за другой все дурацкие маленькие бутылочки. Когда я проснулся, было темно. Я знал, что она ушла. Уехала, я поцеловал подушку. Хризантема, простонал я, моя Хризантема.
Мне подумалось, что не составит труда незаметно покинуть гостиницу. Где-то за чиппендейлской мебелью, шпалерами и люстрами наверняка должен быть такой же неонового цвета лабиринт из коридоров и лестниц, как в театрах и концертных залах. Мой костюм почти высох. Я вышел из номера. Некоторое время прохаживался по коридору взад и вперед, прислушиваясь к шорохам, доносившимся из номеров. Настоящий вестерн. Топот лошадиных копыт, обрывочные команды. Чуть поодаль плакал ребенок. Затем перед дверью взгляд упал на поднос с парой тарелок, на которых валялись остатки недоеденного салата. Когда-нибудь это все ведь уберут. Из-за двери послышалось двухголосное кряхтенье. Почти через полчаса появилась горничная. Классная гостиница, сказал я. Она бросила на меня беглый взгляд, но промолчала. Я ваш новый коллега, проговорил я, хочу вот все посмотреть. Она не поверила ни единому слову, но возражать не пыталась. Я бы охотно ознакомился с внутренним устройством, заметил я. – С внутренним устройством? – Она становилась все более подозрительной. – Ну вот, например, проговорил я, куда вы собираетесь вынести эти объедки? – Разумеется, на кухню. – Она пожала плечами, повернувшись ко мне спиной. Горничная не отличалась привлекательной внешностью, но сзади выглядела очень даже аппетитно. Теперь главное было – не бросать то, что задумано. Пока все идет как надо, проговорил я про себя, а вслух сказал, что господин Хаземан дал свое согласие на то, чтобы здесь кое-что осмотреть. – Господин Хаземан? – Она как-то автоматически встала по стойке «смирно». – Ну хорошо, но только пять минут. В грузовом лифте она избегала моего взгляда. У нее был маленький ключ, с помощью которого она могла останавливать кабину на этажах. Как она мне объяснила, этажи вообще не были обозначены на планке серебряных кнопок. – Вот так, проговорила она. Но только пять минут. Не больше. Я пропустил ее вперед и с облегчением констатировал, что оказался в знакомом мире. Мрачные коридоры, выкрашенные бежевой масляной краской. Блеклые фигуры, тащившие тяжеленные подносы и корзины с бельем. – Благодарю вас, этого достаточно, сказал я. Она стояла передо мной с подносом в руках и блуждающим взглядом. Слегка приподняв белый фартук, я дотронулся до той части тела, которая показалась мне аппетитной.
Прекрати, бросила она. Тогда где? – спросил я.
Она указала взглядом на узкую дверь. Это было наиболее подходящее место около бельевого шкафа и первый самый быстрый половой акт в моей жизни. Я без особого труда отыскал пожарную железную лестницу. Поначалу даже не мог сообразить, что оказался снаружи. Воздух был еще теплый. Слева мне бросился в глаза выезд из гостиничного гаража. А справа, Боже праведный, можно было попасть на улицу. Я ощутил себя на свободе.
– Удивительная история.
– Вы так думаете?
– Да.
– Догадываетесь, в каком я сейчас состоянии?
– В каком же?
– Как Шехерезада, во имя собственного спасения рассказывающая одну сказку за другой.
– Н-да!
– Сказки из «Тысячи и одной ночи».
– Вряд ли это продлится так долго.
– Думаете, нет?
– Вы с ней снова встретились?
– Да.
– Я имею в виду Хризантему.
– И я об этом.
– Почему же так немногословно?
– Скажите, все это действительно необходимо?
– Я должна составить свое мнение. Мне все это надо знать, чтобы написать заключение.
– Может быть, на сегодня хватит?
– Но мы ведь только начали.
– Мне это кажется мучительным.
– Я ведь тоже здесь не удовольствия ради.
– С вашего позволения у меня складывается совсем другое впечатление.
– Послушайте, я понимаю, что болезненно предаваться воспоминаниям, но, пожалуйста, не впутывайте меня в ваши игры.
– Значит, я должен вас оставить в стороне? А как это возможно? Я, правда, могу вас не видеть, потому что мне запрещено оборачиваться. Но я ощущаю ваш парфюм, удивительно приятный запах, он вам очень идет, ярко выраженный нарцисс на фоне ванили и амбры. Кроме того, я слышу, как вы кладете ногу на ногу, потому что вы носите чулки, которые хрустят, хотя нет, они стрекочут, как…
– Оставьте при себе столь утонченные сравнения, эта часть ваших размышлений меня не интересует.
– …стрекочут, как крохотные цикады. Но прежде всего я слышу, как вы дышите. Как же могу вас оставить в стороне? Мне кажется, я мог бы узнать вас по дыханию. Вдыхаете вы совсем легко и бесшумно, но когда вы выдыхаете, это слышно. И хотя по высоте это звучит ниже стона, тем не менее сам выдох носит контролируемый и в то же время естественный характер. Знаете, я не одну ночь прислушивался к этому дыханию. Между прочим, не так просто ночь напролет лежать рядом с человеком, который не вызывает ни малейшей симпатии. Мне не спится в обнимку с чужим телом, которое с каждой секундой становится все более чудовищным, невероятным и навязчивым. Так я часто лежал в темноте с вытянутыми руками, как солдат на узкой койке, чтобы избежать малейшего прикосновения. Я прислушивался к дыханию, анализировал его, стараясь уловить малейшие отклонения. Пытался фиксировать слабо выраженные шумы с посвистываниями, неритмичные вставки, храпение, невольные ахи и охи глубоких сновидений. Фрау доктор Майнц, я доверяю тайну пережитого вам, именно вам, а не диктофону, в который вы то и дело вставляете новые батарейки. Я рассказываю свою историю так, как есть, потому что рассказываю ее вам, а не кому-либо еще.
– Гм.
– Ну и?
– Хотите еще выпить воды?
– Спасибо, очень мило с вашей стороны.
– Можно задать вопрос?
– Смелее! Для этого мы здесь!
– Впрочем, мой вопрос… ну ладно, почему вы не покинули гостиницу просто через главный вход? Вечером, да еще без багажа, никто не обратил бы на вас ни малейшего внимания.
– Это верно. Но все было бы слишком просто.
– Слишком просто?
– Вы меня не понимаете.
– Боюсь, что нет.
– Это проливает не очень яркий свет на ваши способности, фрау доктор Майнц.
– Прошу не говорить со мной таким тоном.
– Извините, госпожа! Я не хотел вас рассердить.
– И прошу не говорить со мной на жаргоне ветреного любовника.
– Простите. Я прошу у вас прощения.
– Хотя это весьма интересно.
– Извините.
– Ладно. Забудем.
– Благодарю. Я могу продолжить свой рассказ?
– Да, пожалуйста.
– На чем мы остановились?
– Вы покинули гостиницу через задний выход.
– Теперь вы правильно выразились, фрау Майнц, – именно через задний выход, а не вход. Именно так. Видите ли, любой другой отправил бы эту историю в архив, чтобы через десяток лет рассказать ее своим внукам. Безумный анекдот, не более. Но я не мог просто так отмахнуться от этого приключения, включив его как памятный орнамент в мою не очень-то яркую жизнь. Я споткнулся и чем больше старался совершать движения в противоположном направлении (чтобы восстановить равновесие), тем стремительнее входил в штопор. К примеру, незакрытый счет. Нонсенс для гостиницы такой категории. Меня же эта история лишила покоя. Так уж я воспитан. Ощущение вины – это моя стихия.
– Да что вы говорите?
– Два дня спустя я позвонил, чтобы выяснить, когда господин Хаземан заступает на дежурство. Он уже ждал моего звонка. Мне очень жаль, проговорил я, постараюсь это уладить, но в данный момент у меня, к сожалению, вообще нет денег. Что вы умеете, молодой человек? – спросил он. Как это изволите понимать? Может, мне устроиться судомойкой? Вы наверняка способны на большее, заметил он. Могу играть на фортепьяно, произнес я, краснея. Потому что мое музыкальное образование и вся моя прежняя жизнь находились в значительном отрыве от этого нынешнего мира. Прекрасно, проговорил он. Тогда стоит поговорить с управляющим. Лучше всего, если вы сможете меня сопровождать.
На следующий день с высоко поднятой головой я появился в гостинице. В абсолютно сухом костюме. Я надел свежую рубашку, а под мышкой тащил целый ворох нот. Держался я прямо. Я повторял про себя пословицу: живи честно – проживешь дольше. Все правильно, я разберусь с этой историей. Чувствовал я себя бодро, на сердце было легко, Хризантеме не пришлось бы краснеть за меня. А собственно, чего вы тут разгуливаете? Управляющий встал передо мной как полицейский. Ведь есть вход для обслуживающего персонала, заметил он. Мне кажется, вы здесь неплохо ориентируетесь. Да, отреагировал я, а теперь дайте мне, пожалуйста, пройти, а то я опоздаю. Это уже ваша проблема, молодой человек. Пожалуйста, когда идете в гостиницу, пользуйтесь входом для обслуживающего персонала.
Я представлял себе, как буду сидеть за роялем – по-королевски, властитель всех имеющихся на нем клавиш, – юный талантливый студент, которому будут благожелательно кивать зрители. От одной этой мысли мою душу переполняла гордость. Но теперь я вдруг стал причастным к обслуживающему персоналу, оказавшись в этой большой гостинице маленьким бесправным рабом в сфере развлечений, униженным животным, настоящим быдлом.
Когда я сел за рояль, в баре было почти пусто. Своего рода послеобеденный штиль. Я начал с пьесы «К Элизе», которую всегда ненавидел из-за ее однозначной доступности и откровенно лицемерной наивности. Лишь переход от ля минора к до мажору, когда уже выстраивается волшебная мелодия, весь музыкальный рисунок еще раз предстает в мажорном тоне, прямо как шоколадный соус с сахарной глазурью… Это непостижимым образом напрашивается само собой, причем подобное эмоциональное воздействие способно сметать все на своем пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18