После длинной изнурительной дороги может случиться всякое.
Так и не придя к разумному объяснению необычайного происшествия, Пейтон направилась в клуб «Тонг-Тонг», свободный для посещения гостями отеля, в котором остановилась. Клуб размещался на большом океанском лайнере, поставленном на прикол, на вид постройки времен «Титаника». Однако было трудно определить, выглядел ли этот корабль так изначально или ему придали специально восточно-колониальный стиль с характерными атрибутами: канапе из лакированного красного дерева с бархатными сидениями, широкими лестницами с осыпающейся с перил позолотой, помутневшими зеркалами и гравюрами, изображающими степенных китайцев, – то ли императоров, то ли национальных героев.
Пейтон поднялась в бар. За стойкой стоял бармен в цветистой феске, задумчиво протиравший салфеткой тонкий стакан. За одним из столиков сидели трое официантов, все в парадной матросской форме: фланелевой рубахе с широким воротом. Посетителей в баре не было. Пейтон почувствовала себя неуютно. Немного поколебавшись, она села за столик и заказала коктейль.
Коктейль принесли в бокале, из которого торчал зонтик в виде миниатюрной китайской пагоды. На дне бокала виднелось несколько блестящих ягодок; Пейтон потыкала их заостренным кончиком зонтика, и они дрогнули, как желе.
В бар вошли двое мужчин, по говору англичане. Один из них, по виду священник, был невысоким упитанным человеком с пухлыми щечками, носом пуговкой, невыразительным ртом и блекло-голубыми глазами. Его спутник внешне являлся ему полной противоположностью. Он был высок, а его необыкновенную худобу подчеркивала длинная шея, на которой, как на шесте, сидела круглая голова с глубоко посаженными черными глазками.
Мужчины сели за столик, заказали джин с тоником и дружно заговорили, перебивая друг друга. О чем шла речь, Пейтон не поняла, да и понять было сложно. Казалось, что рты собеседников забиты стучащими друг о друга мелкими камешками, и говорившие напрягали все силы, чтобы их случайно не выплюнуть.
В бар в сопровождении двух мужчин, по виду преуспевающих бизнесменов, вошла китаянка в шикарном платье, стоившем не менее двух тысяч долларов. Пейтон вздохнула. Хорошо жить в семье, обеспеченной на тысячу лет вперед.
В бар вошло еще несколько человек; помещение заполнялось. Была пятница, и желающих пропустить по стаканчику оказалось немало.
Но вот Пейтон вздрогнула: в бар в сопровождении японского бизнесмена вошел таинственный незнакомец – то ли гангстер, то ли грабитель, то ли оговоренный ею в душе обыкновенный добропорядочный горожанин. Пожалуй, он был последним из тех, с кем она хотела бы встретиться… Нет, он был единственным человеком, с кем она хотела бы познакомиться. Если бы она повстречала его на улице, то, не стесняясь, кивнула бы, а то бы и поздоровалась.
Размышления Пейтон прервал подошедший официант.
– Господа с того столика, – вкрадчиво сказал он, сопровождая речь жестом, – хотят заказать вам выпивку.
Не встретив возражений, официант направился к стойке и вскоре вернулся с бокалом вина. Пейтон взяла бокал в руку и, сделав приветственное движение, одарила улыбкой внимательных кавалеров.
– Один из этих господ просит вас пересесть за их столик, – добавил официант.
– Японец? – спросила Пейтон, поставив бокал на стол.
– Нет, другой, его друг.
– А кто он?
– Мистер Сянь Жун Чен. Он часто бывает у нас. Его имя хорошо известно в Гонконге.
Пейтон встала и едва не взяла бокал, но вовремя спохватилась – она вспомнила, что по заведенному этикету перенести бокал на другой столик должен официант. С этикетом Пейтон была не в ладах. Мудреные правила быстро вылетали из головы. Да и к чему помнить, что, к примеру, салфетку, усевшись в ресторане за столик, следует положить себе на колени, а если отправишься в туалет, оставить ее на стуле, и, наконец, аккуратно сложив, положить на стол перед тем как уйти?
Сянь Жун не замедлил перейти на дружеский тон. Он поднялся из-за стола и обратился к Пейтон как к старой знакомой.
– Как поживаете? Увидев меня, вы даже не улыбнулись. Вот уж не ожидал.
– Сянь Жун! Вот так встреча! – подыграв ему, ответила Пейтон. – Я, право, вас не заметила. Сидела, как в забытьи. Всему виной длительный перелет, смена часовых поясов. Не обижайтесь на меня, бэби.
Сянь Жун улыбнулся и произнес:
– Позвольте представить вам моего хорошего друга, мистера Хироси Ямамото.
Японец встал, поклонился, достал из бумажника визитную карточку и, сложив руки ковшиком, протянул ее Пейтон. Взяв карточку, Пейтон открыла сумку и протянула японцу свою визитку, сообразив, что ее имя не знают. Японец поклонился опять.
– Вы живете в Гонконге или приехали по делам? – спросил Сянь Жун.
– Приехала на несколько дней.
– Впервые в этих краях?
– К сожалению.
– И как вы нашли Гонконг?
– Я только что прилетела, успела только заметить, что город огромен.
Пейтон чувствовала, что говорит слишком раскованно, с американским апломбом. К тому же за два с лишним десятка лет она так и не сумела отделаться от бостонского говора. В обществе церемонного обходительного японца лучше было бы говорить холодно-слащавым голосом чопорных англичанок, распивающих чай из фарфоровых чашечек с серебряным чайником на столе и непременными щипчиками для сахара.
– К великому сожалению, должен покинуть вас, – вздохнув, произнес японец. – Дела. Миссис Эмберг, был чрезвычайно рад познакомиться с вами. Желаю приятно провести время. – Он встал, поклонился и направился к выходу.
– Все американки такие, как вы? – спросил Сянь Жун, проводив взглядом японца.
– Что вы имеете в виду?
– Способность быстро сориентироваться и… – он на секунду задумался и продолжил: – Скажем так: непосредственность. Вы назвали меня «бэби».
– Бэби? Что-то не помню. Наверное, просто вырвалось. Надеюсь, я не шокировала вашего друга. Я – американка, вы правы, но не все американки одного склада. Возможно, я и впрямь излишне непринужденна.
– Вам что-нибудь заказать?
– Я еще и с этим не справилась, а уже захмелела, – ответила Пейтон, поднимая бокал.
Она была счастлива. Наконец она встретила необычного человека с экзотической внешностью, да еще полного сил и скрытого обаяния.
– Может, нам продолжить знакомство где-нибудь в другом месте? – спросила Пейтон.
– Не возражаю. А где?
– В моей гостинице тоже бар, – сказала она и внутренне содрогнулась, ощутив эротическое влечение.
Дыхание ее сбилось, во рту пересохло, кровь отхлынула от лица.
Когда она поднялась, то почувствовала, что ее трусики увлажнились. Пейтон смутилась. Неужто одно присутствие этого человека довело ее до экстаза? Да, так и есть. Теперь Сянь Жун казался Пейтон настоящим красавцем. Даже исходящий от него запах – то ли корицы, то ли женьшеня, а, может быть, и фиалки – волновал, кружил голову, возбуждал, как наркотик.
На улице возбуждение не прошло. У нее подгибались ноги, хотя она и опиралась на руку кавалера. Скорее поймать такси, а то на нее обратят внимание. Должно быть, она в таком состоянии, в котором случается бывать и мужчинам, когда они, будучи на людях, стараются скрыть под одеждой следы внезапного похотливого возбуждения.
Бар в отеле был забит до отказа. От табачного дыма, казалось, нечем дышать.
– Пойдем ко мне в номер, – Пейтон перешла на доверительный тон.
Сянь Жун промычал нечто невразумительное. Она потянула его за руку.
Лифт сверкал сталью и алюминием и походил, казалось, на бункер, в котором мог укрыться и президент во время войны.
Пейтон изнемогала.
– У тебя есть презерватив? – спросила она, едва войдя в номер.
– Я совершенно здоров, – сказал Сянь Жун. – А разве ты не пользуешься противозачаточными таблетками?
– С резиной спокойнее, – нетерпеливо сказала она и принялась расстегивать ему пуговицы.
Сянь Жун отстранился.
– Ты слишком торопишься, – сказал он.
– Тороплюсь? – Пейтон опешила.
– Мы мало знакомы, – пояснил Сянь Жун. – Давай подождем… хотя бы до завтра. Узнаем друг друга получше, и тогда вполне вероятно…
Пейтон была уверена, что больше не увидит его. Секс для нее был только физическим удовольствием. Однако находились такие – и даже среди мужчин – кто искренне полагал, что секс не только плотское наслаждение, но и духовная близость между партнерами.
– Ну и ну! – в сердцах воскликнула Пейтон, оставшись одна. – Я же хотела только перепихнуться.
Глава четвертая
Выйдя замуж, Пейтон сочла, что ей сказочно повезло. Женившись на ней, Барри купил квартиру в Верхнем Уэст-сайде, престижном респектабельном районе Нью-Йорка. К тому же Барри имел доходную уважаемую специальность – он был дантистом, совмещающим лечение с протезированием зубов. Выйдя за него замуж, Пейтон смогла оставить докучливую работу, не приносившую достойного заработка.
До замужества она жила в жалкой лачуге в пригороде Бостона, ютясь в одной комнате с матерью, после того как Донни, ее непутевый брат, возвратился домой, отсидев за жульничество в тюрьме. В семье, и так еле сводившей концы с концами, появился нахлебник, лишний и весьма прожорливый рот. Донни бездельничал, хотя и уверял, что ищет работу. На самом деле он целыми днями пялился в телевизор и смолил сигареты.
В конце концов Нелл, у которой ее единственный сын вечно ходил в любимчиках, устроила Донни в кулинарную школу, потратив на это почти все свои сбережения. Нелл рассчитывала, что Донни, если даже не сможет устроиться на работу, по крайней мере, сумеет после окончания школы заменить ее у плиты и накормить уставших за день на службе мать и сестру.
Но только Нелл просчиталась. Окончив школу, Донни поступать на работу не собирался, а его стряпня доводила до тошноты. Правда, Нелл руки не опустила, начав штудировать объявления. Повара требовались повсюду, но Донни упорствовал, говоря, что не пойдет работать в грязную забегаловку, а в ресторан не возьмут на работу бывшего заключенного, так что туда нечего и соваться.
Старшие сестры Пейтон, Кэти и Бренда, давно сбежали из дому, заявив, что им надоело занудство матери, которая каждый вечер вздыхает о мебели, проданной за гроши, а на поверку оказавшейся немыслимо дорогой. Истинную стоимость мебели вся семья узнала из передачи по телевизору, которая велась с аукционных торгов. Увидев на экране свое былое имущество, Нелл пришла в тупое недоумение, а когда до нее дошло, что мебель продали за четыреста тысяч долларов, ее чуть не хватил удар. Эта мебель – рухлядь, по мнению всей семьи, – досталась Нелл по наследству, но эта рухлядь действовала на нее угнетающе, тяготила, давила, а дети сначала просто опасались ее. Да и какие другие чувства мог испытать ребенок, глядя на темный комод на ножках, мрачные тяжелые стулья и огромный письменный стол, который Нелл, вероятно, из суеверного уважения называла лишь по-французски: secretaire l'abbatoir.
По словам Нелл – которая страдала психическими расстройствами, не раз приводившими ее на больничную койку и в конце концов доконавшими, – их далекие предки прибыли в Америку из Европы вместе с первыми колонистами на вошедшем в историю паруснике «Мэйфлауэр». Узнав об этом, Пейтон долго находилась в недоумении: с какой стати ее предков понесло на борт корабля, отправлявшегося в неведомое, когда они могли и дальше сидеть у растопленного камина в благополучной цивилизованной Англии? Возможно, они были еретиками и отправились на край света в поисках религиозной свободы, а может, были просто душевнобольными, чьи гены через несколько поколений передались ее матери.
На вопрос – любит ли она Барри, своего жениха – Пейтон вряд ли могла внятно ответить. Она не изводила себя любовным томлением, не сидела у телефона, ожидая звонка любимого, и не рыдала, если он не звонил в назначенный час или был невнимательным.
Впрочем, Барри не давал для этого повода. Он был заботливым, обязательным, заслуживавшим доверия – словом, Барри ей нравился, а любовь, о которой она прежде мечтала, теперь казалась необязательной – что с нее толку: она все равно пройдет, любовью сыта не будешь.
Кроме того, у Пейтон не было выбора: круг ее знакомых был ограничен – она проводила целый день на работе, уткнувшись в компьютер. Но она была привлекательна, пожалуй, даже красива, и не заметить ее было нельзя. «Вы не актриса?» – такой вопрос ей задавали не раз, но Пейтон, в отличие от немалого числа сверстниц, не тянуло на сцену; к тому же она понимала, что стать «звездой» нереально, а быть посредственностью не хотела.
Знакомству с Барри предшествовало немаловажное обстоятельство: Пейтон, устав от домашних дрязг, переселилась в городскую квартиру, которую снимала вместе с несколькими девицами того же достатка, что и она.
Одна из этих девиц, разбитная, с немыслимыми кудряшками, почти каждый вечер приводила с собой парня, всякий раз нового, и, никого не стесняясь, укладывалась с этим парнем в постель, чтобы предаться страстной любви с неизменными стонами. Другая – кожа да кости – беззастенчиво опустошала чужие кастрюли, видно, для того, чтобы не упасть на работе.
Да и сама квартира оказалась неважной: летом в ней было жарко, а зимой холодно. Раздражала Пейтон и квартирная плата; ей приходилось выкладывать те же деньги, что и соседкам, хотя ее кровать стояла в гостиной, проходной комнате. Ко всему прочему и дорога до работы стала занимать больше времени.
В конце концов Пейтон стада подумывать о возвращении к матери, надеясь, что, избавившись от платы за угол, она сумеет накопить деньги хотя бы на подержанную машину. На новом месте ее ничто не держало, а разговоры соседок, неизменно крутившиеся вокруг новых знакомств, начинали надоедать.
Парня не было лишь у Пейтон, и по вечерам она сидела обычно дома и лишь иногда – чтобы развеяться – встречалась со своей подругой Викторией, служившей няней в больнице. В свободную минуту Виктория бегала в бар напротив, и найти ее не составляло труда.
И вот однажды, уже после того как Пейтон вернулась к матери, она решила скоротать время с подругой. Она отправилась в бар, хотя в то время рано темнело, а на улице было холодно. Бар был полон народу, но Пейтон быстро нашла подругу.
Виктория была высокой девицей с бледно-розовой кожей и вялыми, хотя и тщательно причесанными длинными белокурыми волосами. Лучшим в ее внешности были глаза: большие и жизнерадостные, наглядно передававшие характер своей хозяйки. Жизнерадостность привлекает, и Виктория никогда не страдала от одиночества.
– Ты не представляешь, что сегодня случилось, – затараторила она, едва увидев подругу. – Жуть! Меня подозвал больной, наркоман паршивый. Он что-то пробормотал, да я не расслышала, ну и склонилась над ним. Так вот, представь: он схватил меня за руку и потянул ее к пенису, прямо под одеяло – для чего, объяснять не надо, ты понимаешь. Я, естественно, отдернула руку и неожиданно наткнулась на шприц, который этот паршивец прятал под одеялом. Я вскрикнула, а увидев на руке кровь, в сердцах схватила его за пенис, оказавшийся с гулькин нос, и дернула так, что этот дурень заорал во весь голос. Хорошо, что поблизости не оказалось старшей сестры – ну, грымзы, я тебе рассказывала о ней – а то бы мне точно не поздоровилось.
– Ты пьешь дорогой коктейль, – заметила Пейтон.
– Не на свои шиши. Покрути головой: большинство мужиков – приезжие. Дантисты. Приехали со всей страны на симпозиум. Видать, не жмоты. Всех девиц угощают.
Барри Эмберс произвел на Пейтон приятное впечатление, хотя он и не был похож на того красавца, о котором она когда-то мечтала. У него была заурядная внешность – с таким человеком поговоришь, а назавтра, встретив, не узнаешь в толпе. Но он был предупредителен, добр и производил впечатление человека, которому вполне можно довериться – не обидит. А вот на дантиста с суровым взглядом и безжалостными руками он не был похож ни капельки. Скорее он походил на трудолюбивого и аккуратного фермера, снимавшего сапоги, прежде чем войти в дом.
– А на дантиста вы совсем не похожи, – улыбнувшись, сказала Пейтон.
– А на кого же я похож? – спросил Барри.
– Скорее на фермера.
Барри беззаботно запел:
А мы, евреи, работаем в поле,
И каждый в кибуце судьбою доволен.
То бессовестно лгут,
То напрасно орут:
«Не для хитрых евреев фермерский труд».
Пейтон расхрабрилась и рассказала Барри о кошмарной истории, случившейся с ней, когда ей было четырнадцать. Тогда ее старший брат Донни взял ее с собой на каток, залитый на пустыре. Она каталась на коньках, а Донни, мечтавший стать хоккеистом, самозабвенно гонял шайбу. Дело кончилось тем, что он попал ей шайбой в лицо и выбил два зуба, и не каких-нибудь, а передних, после чего пришлось вставлять зубы.
– Разрешите, я посмотрю, – сказал Барри.
Он запрокинул ей голову и заглянул в рот. Его большие руки были мягки, как вымя коровы, решила Пейтон, все еще представлявшая Барри не дантистом, а фермером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Так и не придя к разумному объяснению необычайного происшествия, Пейтон направилась в клуб «Тонг-Тонг», свободный для посещения гостями отеля, в котором остановилась. Клуб размещался на большом океанском лайнере, поставленном на прикол, на вид постройки времен «Титаника». Однако было трудно определить, выглядел ли этот корабль так изначально или ему придали специально восточно-колониальный стиль с характерными атрибутами: канапе из лакированного красного дерева с бархатными сидениями, широкими лестницами с осыпающейся с перил позолотой, помутневшими зеркалами и гравюрами, изображающими степенных китайцев, – то ли императоров, то ли национальных героев.
Пейтон поднялась в бар. За стойкой стоял бармен в цветистой феске, задумчиво протиравший салфеткой тонкий стакан. За одним из столиков сидели трое официантов, все в парадной матросской форме: фланелевой рубахе с широким воротом. Посетителей в баре не было. Пейтон почувствовала себя неуютно. Немного поколебавшись, она села за столик и заказала коктейль.
Коктейль принесли в бокале, из которого торчал зонтик в виде миниатюрной китайской пагоды. На дне бокала виднелось несколько блестящих ягодок; Пейтон потыкала их заостренным кончиком зонтика, и они дрогнули, как желе.
В бар вошли двое мужчин, по говору англичане. Один из них, по виду священник, был невысоким упитанным человеком с пухлыми щечками, носом пуговкой, невыразительным ртом и блекло-голубыми глазами. Его спутник внешне являлся ему полной противоположностью. Он был высок, а его необыкновенную худобу подчеркивала длинная шея, на которой, как на шесте, сидела круглая голова с глубоко посаженными черными глазками.
Мужчины сели за столик, заказали джин с тоником и дружно заговорили, перебивая друг друга. О чем шла речь, Пейтон не поняла, да и понять было сложно. Казалось, что рты собеседников забиты стучащими друг о друга мелкими камешками, и говорившие напрягали все силы, чтобы их случайно не выплюнуть.
В бар в сопровождении двух мужчин, по виду преуспевающих бизнесменов, вошла китаянка в шикарном платье, стоившем не менее двух тысяч долларов. Пейтон вздохнула. Хорошо жить в семье, обеспеченной на тысячу лет вперед.
В бар вошло еще несколько человек; помещение заполнялось. Была пятница, и желающих пропустить по стаканчику оказалось немало.
Но вот Пейтон вздрогнула: в бар в сопровождении японского бизнесмена вошел таинственный незнакомец – то ли гангстер, то ли грабитель, то ли оговоренный ею в душе обыкновенный добропорядочный горожанин. Пожалуй, он был последним из тех, с кем она хотела бы встретиться… Нет, он был единственным человеком, с кем она хотела бы познакомиться. Если бы она повстречала его на улице, то, не стесняясь, кивнула бы, а то бы и поздоровалась.
Размышления Пейтон прервал подошедший официант.
– Господа с того столика, – вкрадчиво сказал он, сопровождая речь жестом, – хотят заказать вам выпивку.
Не встретив возражений, официант направился к стойке и вскоре вернулся с бокалом вина. Пейтон взяла бокал в руку и, сделав приветственное движение, одарила улыбкой внимательных кавалеров.
– Один из этих господ просит вас пересесть за их столик, – добавил официант.
– Японец? – спросила Пейтон, поставив бокал на стол.
– Нет, другой, его друг.
– А кто он?
– Мистер Сянь Жун Чен. Он часто бывает у нас. Его имя хорошо известно в Гонконге.
Пейтон встала и едва не взяла бокал, но вовремя спохватилась – она вспомнила, что по заведенному этикету перенести бокал на другой столик должен официант. С этикетом Пейтон была не в ладах. Мудреные правила быстро вылетали из головы. Да и к чему помнить, что, к примеру, салфетку, усевшись в ресторане за столик, следует положить себе на колени, а если отправишься в туалет, оставить ее на стуле, и, наконец, аккуратно сложив, положить на стол перед тем как уйти?
Сянь Жун не замедлил перейти на дружеский тон. Он поднялся из-за стола и обратился к Пейтон как к старой знакомой.
– Как поживаете? Увидев меня, вы даже не улыбнулись. Вот уж не ожидал.
– Сянь Жун! Вот так встреча! – подыграв ему, ответила Пейтон. – Я, право, вас не заметила. Сидела, как в забытьи. Всему виной длительный перелет, смена часовых поясов. Не обижайтесь на меня, бэби.
Сянь Жун улыбнулся и произнес:
– Позвольте представить вам моего хорошего друга, мистера Хироси Ямамото.
Японец встал, поклонился, достал из бумажника визитную карточку и, сложив руки ковшиком, протянул ее Пейтон. Взяв карточку, Пейтон открыла сумку и протянула японцу свою визитку, сообразив, что ее имя не знают. Японец поклонился опять.
– Вы живете в Гонконге или приехали по делам? – спросил Сянь Жун.
– Приехала на несколько дней.
– Впервые в этих краях?
– К сожалению.
– И как вы нашли Гонконг?
– Я только что прилетела, успела только заметить, что город огромен.
Пейтон чувствовала, что говорит слишком раскованно, с американским апломбом. К тому же за два с лишним десятка лет она так и не сумела отделаться от бостонского говора. В обществе церемонного обходительного японца лучше было бы говорить холодно-слащавым голосом чопорных англичанок, распивающих чай из фарфоровых чашечек с серебряным чайником на столе и непременными щипчиками для сахара.
– К великому сожалению, должен покинуть вас, – вздохнув, произнес японец. – Дела. Миссис Эмберг, был чрезвычайно рад познакомиться с вами. Желаю приятно провести время. – Он встал, поклонился и направился к выходу.
– Все американки такие, как вы? – спросил Сянь Жун, проводив взглядом японца.
– Что вы имеете в виду?
– Способность быстро сориентироваться и… – он на секунду задумался и продолжил: – Скажем так: непосредственность. Вы назвали меня «бэби».
– Бэби? Что-то не помню. Наверное, просто вырвалось. Надеюсь, я не шокировала вашего друга. Я – американка, вы правы, но не все американки одного склада. Возможно, я и впрямь излишне непринужденна.
– Вам что-нибудь заказать?
– Я еще и с этим не справилась, а уже захмелела, – ответила Пейтон, поднимая бокал.
Она была счастлива. Наконец она встретила необычного человека с экзотической внешностью, да еще полного сил и скрытого обаяния.
– Может, нам продолжить знакомство где-нибудь в другом месте? – спросила Пейтон.
– Не возражаю. А где?
– В моей гостинице тоже бар, – сказала она и внутренне содрогнулась, ощутив эротическое влечение.
Дыхание ее сбилось, во рту пересохло, кровь отхлынула от лица.
Когда она поднялась, то почувствовала, что ее трусики увлажнились. Пейтон смутилась. Неужто одно присутствие этого человека довело ее до экстаза? Да, так и есть. Теперь Сянь Жун казался Пейтон настоящим красавцем. Даже исходящий от него запах – то ли корицы, то ли женьшеня, а, может быть, и фиалки – волновал, кружил голову, возбуждал, как наркотик.
На улице возбуждение не прошло. У нее подгибались ноги, хотя она и опиралась на руку кавалера. Скорее поймать такси, а то на нее обратят внимание. Должно быть, она в таком состоянии, в котором случается бывать и мужчинам, когда они, будучи на людях, стараются скрыть под одеждой следы внезапного похотливого возбуждения.
Бар в отеле был забит до отказа. От табачного дыма, казалось, нечем дышать.
– Пойдем ко мне в номер, – Пейтон перешла на доверительный тон.
Сянь Жун промычал нечто невразумительное. Она потянула его за руку.
Лифт сверкал сталью и алюминием и походил, казалось, на бункер, в котором мог укрыться и президент во время войны.
Пейтон изнемогала.
– У тебя есть презерватив? – спросила она, едва войдя в номер.
– Я совершенно здоров, – сказал Сянь Жун. – А разве ты не пользуешься противозачаточными таблетками?
– С резиной спокойнее, – нетерпеливо сказала она и принялась расстегивать ему пуговицы.
Сянь Жун отстранился.
– Ты слишком торопишься, – сказал он.
– Тороплюсь? – Пейтон опешила.
– Мы мало знакомы, – пояснил Сянь Жун. – Давай подождем… хотя бы до завтра. Узнаем друг друга получше, и тогда вполне вероятно…
Пейтон была уверена, что больше не увидит его. Секс для нее был только физическим удовольствием. Однако находились такие – и даже среди мужчин – кто искренне полагал, что секс не только плотское наслаждение, но и духовная близость между партнерами.
– Ну и ну! – в сердцах воскликнула Пейтон, оставшись одна. – Я же хотела только перепихнуться.
Глава четвертая
Выйдя замуж, Пейтон сочла, что ей сказочно повезло. Женившись на ней, Барри купил квартиру в Верхнем Уэст-сайде, престижном респектабельном районе Нью-Йорка. К тому же Барри имел доходную уважаемую специальность – он был дантистом, совмещающим лечение с протезированием зубов. Выйдя за него замуж, Пейтон смогла оставить докучливую работу, не приносившую достойного заработка.
До замужества она жила в жалкой лачуге в пригороде Бостона, ютясь в одной комнате с матерью, после того как Донни, ее непутевый брат, возвратился домой, отсидев за жульничество в тюрьме. В семье, и так еле сводившей концы с концами, появился нахлебник, лишний и весьма прожорливый рот. Донни бездельничал, хотя и уверял, что ищет работу. На самом деле он целыми днями пялился в телевизор и смолил сигареты.
В конце концов Нелл, у которой ее единственный сын вечно ходил в любимчиках, устроила Донни в кулинарную школу, потратив на это почти все свои сбережения. Нелл рассчитывала, что Донни, если даже не сможет устроиться на работу, по крайней мере, сумеет после окончания школы заменить ее у плиты и накормить уставших за день на службе мать и сестру.
Но только Нелл просчиталась. Окончив школу, Донни поступать на работу не собирался, а его стряпня доводила до тошноты. Правда, Нелл руки не опустила, начав штудировать объявления. Повара требовались повсюду, но Донни упорствовал, говоря, что не пойдет работать в грязную забегаловку, а в ресторан не возьмут на работу бывшего заключенного, так что туда нечего и соваться.
Старшие сестры Пейтон, Кэти и Бренда, давно сбежали из дому, заявив, что им надоело занудство матери, которая каждый вечер вздыхает о мебели, проданной за гроши, а на поверку оказавшейся немыслимо дорогой. Истинную стоимость мебели вся семья узнала из передачи по телевизору, которая велась с аукционных торгов. Увидев на экране свое былое имущество, Нелл пришла в тупое недоумение, а когда до нее дошло, что мебель продали за четыреста тысяч долларов, ее чуть не хватил удар. Эта мебель – рухлядь, по мнению всей семьи, – досталась Нелл по наследству, но эта рухлядь действовала на нее угнетающе, тяготила, давила, а дети сначала просто опасались ее. Да и какие другие чувства мог испытать ребенок, глядя на темный комод на ножках, мрачные тяжелые стулья и огромный письменный стол, который Нелл, вероятно, из суеверного уважения называла лишь по-французски: secretaire l'abbatoir.
По словам Нелл – которая страдала психическими расстройствами, не раз приводившими ее на больничную койку и в конце концов доконавшими, – их далекие предки прибыли в Америку из Европы вместе с первыми колонистами на вошедшем в историю паруснике «Мэйфлауэр». Узнав об этом, Пейтон долго находилась в недоумении: с какой стати ее предков понесло на борт корабля, отправлявшегося в неведомое, когда они могли и дальше сидеть у растопленного камина в благополучной цивилизованной Англии? Возможно, они были еретиками и отправились на край света в поисках религиозной свободы, а может, были просто душевнобольными, чьи гены через несколько поколений передались ее матери.
На вопрос – любит ли она Барри, своего жениха – Пейтон вряд ли могла внятно ответить. Она не изводила себя любовным томлением, не сидела у телефона, ожидая звонка любимого, и не рыдала, если он не звонил в назначенный час или был невнимательным.
Впрочем, Барри не давал для этого повода. Он был заботливым, обязательным, заслуживавшим доверия – словом, Барри ей нравился, а любовь, о которой она прежде мечтала, теперь казалась необязательной – что с нее толку: она все равно пройдет, любовью сыта не будешь.
Кроме того, у Пейтон не было выбора: круг ее знакомых был ограничен – она проводила целый день на работе, уткнувшись в компьютер. Но она была привлекательна, пожалуй, даже красива, и не заметить ее было нельзя. «Вы не актриса?» – такой вопрос ей задавали не раз, но Пейтон, в отличие от немалого числа сверстниц, не тянуло на сцену; к тому же она понимала, что стать «звездой» нереально, а быть посредственностью не хотела.
Знакомству с Барри предшествовало немаловажное обстоятельство: Пейтон, устав от домашних дрязг, переселилась в городскую квартиру, которую снимала вместе с несколькими девицами того же достатка, что и она.
Одна из этих девиц, разбитная, с немыслимыми кудряшками, почти каждый вечер приводила с собой парня, всякий раз нового, и, никого не стесняясь, укладывалась с этим парнем в постель, чтобы предаться страстной любви с неизменными стонами. Другая – кожа да кости – беззастенчиво опустошала чужие кастрюли, видно, для того, чтобы не упасть на работе.
Да и сама квартира оказалась неважной: летом в ней было жарко, а зимой холодно. Раздражала Пейтон и квартирная плата; ей приходилось выкладывать те же деньги, что и соседкам, хотя ее кровать стояла в гостиной, проходной комнате. Ко всему прочему и дорога до работы стала занимать больше времени.
В конце концов Пейтон стада подумывать о возвращении к матери, надеясь, что, избавившись от платы за угол, она сумеет накопить деньги хотя бы на подержанную машину. На новом месте ее ничто не держало, а разговоры соседок, неизменно крутившиеся вокруг новых знакомств, начинали надоедать.
Парня не было лишь у Пейтон, и по вечерам она сидела обычно дома и лишь иногда – чтобы развеяться – встречалась со своей подругой Викторией, служившей няней в больнице. В свободную минуту Виктория бегала в бар напротив, и найти ее не составляло труда.
И вот однажды, уже после того как Пейтон вернулась к матери, она решила скоротать время с подругой. Она отправилась в бар, хотя в то время рано темнело, а на улице было холодно. Бар был полон народу, но Пейтон быстро нашла подругу.
Виктория была высокой девицей с бледно-розовой кожей и вялыми, хотя и тщательно причесанными длинными белокурыми волосами. Лучшим в ее внешности были глаза: большие и жизнерадостные, наглядно передававшие характер своей хозяйки. Жизнерадостность привлекает, и Виктория никогда не страдала от одиночества.
– Ты не представляешь, что сегодня случилось, – затараторила она, едва увидев подругу. – Жуть! Меня подозвал больной, наркоман паршивый. Он что-то пробормотал, да я не расслышала, ну и склонилась над ним. Так вот, представь: он схватил меня за руку и потянул ее к пенису, прямо под одеяло – для чего, объяснять не надо, ты понимаешь. Я, естественно, отдернула руку и неожиданно наткнулась на шприц, который этот паршивец прятал под одеялом. Я вскрикнула, а увидев на руке кровь, в сердцах схватила его за пенис, оказавшийся с гулькин нос, и дернула так, что этот дурень заорал во весь голос. Хорошо, что поблизости не оказалось старшей сестры – ну, грымзы, я тебе рассказывала о ней – а то бы мне точно не поздоровилось.
– Ты пьешь дорогой коктейль, – заметила Пейтон.
– Не на свои шиши. Покрути головой: большинство мужиков – приезжие. Дантисты. Приехали со всей страны на симпозиум. Видать, не жмоты. Всех девиц угощают.
Барри Эмберс произвел на Пейтон приятное впечатление, хотя он и не был похож на того красавца, о котором она когда-то мечтала. У него была заурядная внешность – с таким человеком поговоришь, а назавтра, встретив, не узнаешь в толпе. Но он был предупредителен, добр и производил впечатление человека, которому вполне можно довериться – не обидит. А вот на дантиста с суровым взглядом и безжалостными руками он не был похож ни капельки. Скорее он походил на трудолюбивого и аккуратного фермера, снимавшего сапоги, прежде чем войти в дом.
– А на дантиста вы совсем не похожи, – улыбнувшись, сказала Пейтон.
– А на кого же я похож? – спросил Барри.
– Скорее на фермера.
Барри беззаботно запел:
А мы, евреи, работаем в поле,
И каждый в кибуце судьбою доволен.
То бессовестно лгут,
То напрасно орут:
«Не для хитрых евреев фермерский труд».
Пейтон расхрабрилась и рассказала Барри о кошмарной истории, случившейся с ней, когда ей было четырнадцать. Тогда ее старший брат Донни взял ее с собой на каток, залитый на пустыре. Она каталась на коньках, а Донни, мечтавший стать хоккеистом, самозабвенно гонял шайбу. Дело кончилось тем, что он попал ей шайбой в лицо и выбил два зуба, и не каких-нибудь, а передних, после чего пришлось вставлять зубы.
– Разрешите, я посмотрю, – сказал Барри.
Он запрокинул ей голову и заглянул в рот. Его большие руки были мягки, как вымя коровы, решила Пейтон, все еще представлявшая Барри не дантистом, а фермером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33