Этого она и добивалась. Так она доказывала свою правоту. Что я как ребенок. В тот раз я был холоден. И спросил: «Ты все еще любишь меня?» Она ничего не сказала. Я настаивал: «Ты можешь ответить? Ты все еще любишь меня?»
– И что она?
– Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи.
– Так значит, все-таки ты ее бросил.
– Только формально.
– Почему ты не сказал, что любишь ее?
– Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену?
– Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел.
– Зачем?
– Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены.
– А я хотел, чтобы она это сказала. Тогда бы я сказал…
– Что бы ты сказал?
– Не знаю.
– Все равно, думаю, теперь уже поздно.
– Я тоже так думаю.
Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает.
– Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис?
Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор.
– Здесь ты, возможно, прав.
– Получается, что ты ее бросил.
– Ну… Знаешь, все гораздо сложнее.
– Разве? Так ты бросил ее или нет?
Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством.
– Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк.
Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден.
– И все же… Ты ее бросил?
– Э-э… Как сказать…
– Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась?
– Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась.
– Тогда ты ее бросил.
– Я ее бросил. Да.
Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности.
Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта.
Когда он снова поднимает глаза, его улыбка полна тепла и грусти.
– А как Поппи? Как у нее дела?
При чем здесь Поппи? Какую роль она играет в этой бесконечной, жестокой войне двух взрослых эгоистов, соревнующихся в удовлетворении собственных комплексов?
Роль вовлеченной в это жертвы, тоже эгоистичной, но невинной. Почва уходит у нее из-под ног, самое основание вселенной рушится, потому что я не могу больше жить с ее матерью, а ее мать не может больше жить со мной. А она зависла в пространстве между нами, получая самый трудный из уроков, – урок, который многие не могут усвоить за всю свою жизнь: Бога нет. Нет Санта-Клауса, нет Зубной Феи.
Поппи, в дело вступают силы, более могущественные, чем мы, и не всегда добрые. Почти всегда недобрые. На нас налетела буря. Мы все умрем. И мы не отправимся на небеса. Мы просто сгнием в могиле. Поэтому мы хотим взять все от короткого пребывания на земле, и ради этого готовы причинять боль другим. Даже своим детям.
Это правда, Поппи, хотя – Господи, помоги мне – в тот день, когда я уходил из дома, где жил с твоей мамой, сердце мое разрывалось на части. Это правда, Поппи, хотя я люблю тебя так, что не могу выразить словами, хотя ты – единственная радость моей жизни. Это правда, хотя развод для меня был – и остается – пыткой, самым болезненным наказанием, придуманным человечеством.
Бога нет, Поппи, и каждый старается спасти себя сам.
– У нее все хорошо. Боже, как я по ней скучаю. Отец должен видеть своего ребенка каждый день. Я же встречаюсь с Поппи два раза в месяц. Иногда мне так плохо, что я подъезжаю к школе, просто чтобы увидеть, как она приходит или уходит. Кажется, что от этого станет легче, а становится еще хуже, но я все равно продолжаю искать возможность увидеть ее. Это болит все время.
– А как она?
– Мне кажется, у детей есть удивительная способность приспосабливаться. Так говорят. Я предпочитаю этому верить. Во всяком случае, дети делают это лучше, чем взрослые. Они сильные, потому что у них нет воспоминаний. Нам хорошо вместе. Иногда я злюсь. Иногда мне кажется, что, если она еще раз заявит «это несправедливо», я…
– А что она сама? Ты все время возвращаешься к себе. Ты чувствуешь свою вину за то, что с ней происходит?
– Думаю, да. Какой прок от чувства вины? В этой ситуации я стараюсь изо всех сил сделать все, что могу. Я никогда ее не брошу.
– Ты это уже сделал.
Я мрачно смотрю на него.
– Да. Уже сделал.
Мартин опять обнимает меня за плечи. Он не боится проявления теплых чувств. Я его и за это люблю.
– Все нормально. Ты хороший парень. Неплохой, во всяком случае. Однажды все это останется в прошлом. Надеюсь, раньше, чем ты ожидаешь. Просто через это надо пройти. Все наладится, если какое-то время переждать.
– Да, наверное.
– Где вы сегодня с Элис встречаетесь?
– Не знаю. В каком-нибудь баре.
Я ищу на его лице признаки подозрительности или озабоченности. И не нахожу.
– Ты нормально к этому относишься, Мартин, да? То есть я хотел спросить…
– Не напрягайся. Хорошо, что вы можете встретиться как друзья.
– Это не свидание, Мартин. Мы просто…
Мартин смеется. Очевидно, что он не допускает мысли о возможном свидании между мной и Элис. Он высокий невозмутимый брюнет, он обаятелен и неотразимо безразличен, а я – доведенный до отчаяния, сорокапятилетний, почти разведенный. Я не представляю для него ни малейшей угрозы. В любом случае он доверяет мне и не любит Элис.
– Вы прекрасно проведете время. Она потрясающая женщина. Передай ей, что я ее… – Мартин рисует пальцами кавычки в воздухе – …»люблю». Он допивает кофе, на прощание похлопывает меня по плечу и направляется к выходу.
– Не терзай себя, Спайк.
– Я постараюсь.
– У тебя получится. Я тебя знаю, Спайк.
Нет, не знаешь, Мартин. Ты меня совсем не знаешь.
7
Я никак не предполагал, не планировал, не мог себе представить, что мы с Элис окажемся в постели. Это было для меня полной неожиданностью.
И Теренс не особенно в это поверил. Но пришел к выводу, что, в конце концов, она женщина, а я мужчина. Мы оба свободны. Так что я не могу утверждать, что мысли о сексе не посещают меня иногда. Я не согласился. Я не собирался спать с бывшей девушкой моего лучшего друга. И, конечно, не собирался проявлять инициативу, если бы представился случай. Да он и не должен был представиться.
В общем, мы пошли в бар, и напились, и оказались в постели. Все было прекрасно, все было очень хорошо, и наутро никто из нас об этом не пожалел. Но я твердо принял два решения. Во-первых: больше такого не произойдет, а если и произойдет, то не по моей инициативе. Во-вторых, мы договорились, что никто не скажет об этом Мартину, а если Мартин и узнает, то не от меня. Зачем сообщать ему? Это был единичный случай на фоне тяжелых обстоятельств: у меня надвигающийся развод, у нее – уход Мартина. (Элис все еще любила Мартина – она дала это понять в самом начале.)
Все это меня не особенно беспокоило. Пока несколько дней спустя я не получил электронное сообщение от Элис, в котором она предлагала еще раз встретиться и сходить в бар. Какое-то время я колебался, но потом плюнул на свои рефлексии и согласился.
С чувством вины мне удалось справиться без труда. Я знал, что с Мартином у них все в прошлом и что у нас с Элис никогда не будет серьезных отношений, так что это скоро закончится, никто не пострадает, а две одинокие души обретут временное утешение.
Только к концу второй ночи мы влюбились друг в друга.
Кто объяснит, как это происходит? Из кромешной тьмы надвигается грузовик с выключенными фарами. Я едва знаком с этой женщиной, бывшей подругой Мартина, очень милой женщиной, о которой я прежде почти не думал. А сейчас не могу выкинуть ее из головы.
Признаюсь, все это казалось подозрительным. Я понимал, что не следует особенно полагаться на чувства находящегося в разводе мужчины и только что пережившей разрыв женщины, но реальность была неумолима. У женщин действительно есть интуитивное знание, в чем прежде я, будучи мужчиной, сомневался. И это интуитивное знание единственно истинное, ибо оно исходит не из холодных, вентилируемых пространств мозга, а из горячих глубин сердца.
Я люблю Элис. А она – я это знаю – любит меня. Мы можем не отрываясь смотреть в глаза друг другу. Насколько я помню, с Бет мы этого не делали в последние пять лет нашего брака. Слишком откровенно. Слишком все становится ясно. Отведенный взгляд многое скроет.
Но в глазах Элис не было страха. Мы говорили друг с другом глазами.
Господи, какое это счастье.
Теперь я смогу наконец применить все, чему научился с Теренсом, что извлек из самоанализа, разгребая пепел своих прежних отношений. А научился я многому, и в этот раз все сделаю правильно. Элис будет первой женщиной, в которой я не разочаруюсь. Элис будет первой женщиной, которая не разочарует меня. Меня защитят Любовные секреты, извлеченные из затвердевших глубин моего прошлого. Я буду следовать им. Я созрел. В этот раз все будет хорошо.
Любовь обладает удивительной силой. Она взяла мое сердце – изношенное, иссушенное, израненное – и за одну ночь наполнила его жизнью, возродила, перекроила, раскрыла его плотно сомкнутые лепестки! Сердце человека может затвердеть. И может возрождаться бессчетное число раз. И оно так щемяще доверчиво.
– Что ты сегодня такой радостный? – спрашивает Бет подозрительно.
Я пришел к ним, чтобы забрать Поппи. Это мои выходные. Поппи не хочет идти, она жмется к матери, чего обычно достаточно, чтобы я почувствовал себя несчастным. Она прячется за своими светлыми волосами, уголки миндалевидных глаз опущены вниз. Она плачет.
Я переношу это спокойно. Пытаюсь отвлечь ее необычным для меня беззаботным и беспечным тоном. Судя по взгляду Бет, мое поведение кажется ей подозрительным.
– Пойдем, Поппи. Будет весело.
– Я ненавижу веселиться.
– А ты попробуй. Знаешь что, давай сходим на «Большое приключение»?
– Мне все равно.
– Пошли, малыш.
– Так что же ты сегодня такой радостный?
– А почему мне не радоваться? Пойдем, Поппи. Смотри, я принес тебе леденец.
– Я же говорила тебе, что у нее от этого зубы портятся. Купи ей яблоко.
– Не хочу яблоко! Яблоки плохие. – С этими словами Поппи бросается всем тельцем ко мне и хватает леденец.
Добрая старая взятка. Ее ничем не перешибешь.
– Сильно не задерживайтесь.
– Конечно, дорогая.
– Что?
От смущения я начинаю щуриться. Иногда я забываю, что ненавижу Бет. Мы стоим на пороге дома, в котором провели так много лет вместе с нашей дочерью. Внутри та же мебель, те же обои и занавески (мы откладывали раздел вещей, но посредники вынудили нас назначить это мероприятие на четверг). Иногда кажется, что все по-прежнему, ничего не произошло.
– Извини. Я не хотел…
По лицу Бет невозможно ничего понять. Затем она изображает улыбку.
– Все нормально, «дорогой». Желаю вам хорошо повеселиться.
– Мы постараемся.
Она целует Поппи, занятую своим леденцом, закрывает дверь.
Я рад, что по-прежнему являюсь для нее таким богатым источником переживаний. Поппи садится на переднее сиденье моего разваливающегося «ниссана», который я купил за пять тысяч фунтов. Машина проржавела, и в салоне плохо пахнет, но ничего лучше я не могу себе позволить. Надеюсь, что эти выходные она еще продержится. Я завожу мотор, и мы едем к Вестерн-авеню, где в бывших складских помещениях раскинулись аттракционы «Большого приключения». Поппи смотрит в окно, посасывая леденец.
– Пап, а почему у тебя в машине так пахнет?
– Потому что другая машина мне не по карману, малыш.
– У мамы в машине плохо не пахнет.
Я подавляю соблазн ответить: «Конечно, ведь папа отдал маме машину, которой всего год и у которой кожаные сиденья, так с чего бы в ней плохо пахло? В моей же, прошедшей долгий, тяжелый путь, пропитавшейся сигаретным дымом и едой, воняет ужасно – этакая смесь запахов трехдневной помойки дешевой забегаловки и содержимого аэропортовской урны. Я провел все утро, пытаясь вытравить эту вонь дезодорантами, чистящими средствами и шампунями, поскольку собирался ехать за Поппи.
– Почему бы тебе не заработать побольше денег?
– Я стараюсь, малыш, но…
– Что?
– Ничего.
– Пап…
– Да, милая.
– Меня тошнит.
– Это пройдет, милая, как только мы… О БОЖЕ!
Густой разноцветный водопад рвоты приземляется на коврике. Меня поражает ее количество и отвратительный запах. Нам кажется, что наши дети всегда останутся младенцами, у которых даже их какашки не пахнут противно, но они взрослеют. Они становятся людьми.
– Извини, пап. Не сердись.
– Почему ты мне раньше не сказала, что тебя тошнит?
– Прости, пап.
Поппи начинает плакать, на коврике куча блевотины, мотор «ниссана» издает странные звуки, и внезапно моя безмятежность улетучивается.
На уборку уходит не меньше пятнадцати минут, но теперь в машине пахнет не только куриными крылышками и окурками, а еще и рвотой. Зато Поппи полностью оправилась, она вновь увлечена леденцом. На улице дождь. Мы въезжаем на парковку. Какофония звуков «Большого приключения» оглушает меня. Ливень собрал внутри бывших складских помещений все семейства, живущие в радиусе десяти миль. Сесть негде, на полу обертки от еды и конфет, а аттракционы так забиты, что, кажется, вот-вот развалятся. Но Поппи хочется туда пойти, хотя, глядя на накатывающие массы визжащей толпы, она начинает чуточку нервничать. Что естественно. Тут даже морской пехотинец спасовал бы.
И все-таки она снимает туфли и носки, я плачу за аттракцион, и она устремляется к разветвленной конструкции из труб с мягкими шариками, сетками, воротами, веревками, бесконечными перекрестками; все это в моем воображении ассоциируется с трехмерным макетом детского мозга, выполненным из яркого пластика.
Поппи смело – она всегда была активным, энергичным ребенком – углубляется в трубу, уже заполненную клубком детских тел. Если бы Бет была здесь, она бы следила за Поппи, кудахтала, суетилась, но я считаю, что детей надо предоставлять самим себе.
Ищу, где бы присесть, и не нахожу. Люди вокруг будят во мне сноба: неопрятные женщины, неотесанные мужчины. Почти все мальчики в футболках и коротко острижены, у девочек бледная нездоровая кожа – их растят на чипсах и бургерах. Дождь смыл классовые барьеры между родителями-одиночками. В квартире есть только телевизор, видеомагнитофон да куча книжек, которые я купил, питая иллюзию, что Поппи предпочтет их красивым героям и сюжетам «Дигимона». Но она скучает с книжками. Ей скучно в театре. И овощи навевают на нее скуку. И уроки скрипки. Ей скучен весь набор, изобретенный для среднего класса. Ей нравится смотреть телевизор и есть всякое дерьмо. Так что сегодня я поведу ее в «Макдоналдс» – туда она хочет, а здесь пусть растрясет жирок, приобретенный благодаря шоколадкам, рыбным палочкам и чипсам, которые она потребляет, когда проводит время со мной. Мне трудно отказывать ей, потому что она может закапризничать и не захотеть уезжать от Бет, и тогда я вообще ее потеряю.
Я совершил роковую ошибку, не взяв с собой что-нибудь почитать. Стою, опираясь о стену, и стараюсь не обращать внимания на крики. Я в тоске. Точнее, как в аду. Пытаюсь разглядеть Поппи в хитросплетении яркого аттракциона, но не вижу ее среди этих дьявольских каркасов. Иероним Босх швырнул бы свою кисть и сбежал бы. Отвратительная поп-музыка с жутким грохотом вырывается из плохих динамиков. Дородный, бритый наголо, молодой джентльмен сидит за соседним столиком и ведет искрометную воскресную беседу со своей стыдливой избранницей.
– Не хрена было начинать.
– Отвали, толстый ублюдок.
– Не смей мне указывать.
– Ой, как я испугалась.
– Поговори у меня.
– Я, блин, просто вся дрожу.
– А ты, мать твою, и должна дрожать.
И так далее. Я оглядываюсь, пытаясь отвлечься от этого диалога с сократовской логикой. В корзине для мусора оставленные газеты и журналы. Похоже, «Экономист» и «Нью-Йоркер» здесь не в ходу, а вот «Санди спорт», почти все ведущие бульварные издания, вариации на тему «Хелло!», «OK!» и «Чат» находят своих восторженных поклонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– И что она?
– Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи.
– Так значит, все-таки ты ее бросил.
– Только формально.
– Почему ты не сказал, что любишь ее?
– Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену?
– Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел.
– Зачем?
– Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены.
– А я хотел, чтобы она это сказала. Тогда бы я сказал…
– Что бы ты сказал?
– Не знаю.
– Все равно, думаю, теперь уже поздно.
– Я тоже так думаю.
Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает.
– Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис?
Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор.
– Здесь ты, возможно, прав.
– Получается, что ты ее бросил.
– Ну… Знаешь, все гораздо сложнее.
– Разве? Так ты бросил ее или нет?
Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством.
– Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк.
Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден.
– И все же… Ты ее бросил?
– Э-э… Как сказать…
– Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась?
– Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась.
– Тогда ты ее бросил.
– Я ее бросил. Да.
Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности.
Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта.
Когда он снова поднимает глаза, его улыбка полна тепла и грусти.
– А как Поппи? Как у нее дела?
При чем здесь Поппи? Какую роль она играет в этой бесконечной, жестокой войне двух взрослых эгоистов, соревнующихся в удовлетворении собственных комплексов?
Роль вовлеченной в это жертвы, тоже эгоистичной, но невинной. Почва уходит у нее из-под ног, самое основание вселенной рушится, потому что я не могу больше жить с ее матерью, а ее мать не может больше жить со мной. А она зависла в пространстве между нами, получая самый трудный из уроков, – урок, который многие не могут усвоить за всю свою жизнь: Бога нет. Нет Санта-Клауса, нет Зубной Феи.
Поппи, в дело вступают силы, более могущественные, чем мы, и не всегда добрые. Почти всегда недобрые. На нас налетела буря. Мы все умрем. И мы не отправимся на небеса. Мы просто сгнием в могиле. Поэтому мы хотим взять все от короткого пребывания на земле, и ради этого готовы причинять боль другим. Даже своим детям.
Это правда, Поппи, хотя – Господи, помоги мне – в тот день, когда я уходил из дома, где жил с твоей мамой, сердце мое разрывалось на части. Это правда, Поппи, хотя я люблю тебя так, что не могу выразить словами, хотя ты – единственная радость моей жизни. Это правда, хотя развод для меня был – и остается – пыткой, самым болезненным наказанием, придуманным человечеством.
Бога нет, Поппи, и каждый старается спасти себя сам.
– У нее все хорошо. Боже, как я по ней скучаю. Отец должен видеть своего ребенка каждый день. Я же встречаюсь с Поппи два раза в месяц. Иногда мне так плохо, что я подъезжаю к школе, просто чтобы увидеть, как она приходит или уходит. Кажется, что от этого станет легче, а становится еще хуже, но я все равно продолжаю искать возможность увидеть ее. Это болит все время.
– А как она?
– Мне кажется, у детей есть удивительная способность приспосабливаться. Так говорят. Я предпочитаю этому верить. Во всяком случае, дети делают это лучше, чем взрослые. Они сильные, потому что у них нет воспоминаний. Нам хорошо вместе. Иногда я злюсь. Иногда мне кажется, что, если она еще раз заявит «это несправедливо», я…
– А что она сама? Ты все время возвращаешься к себе. Ты чувствуешь свою вину за то, что с ней происходит?
– Думаю, да. Какой прок от чувства вины? В этой ситуации я стараюсь изо всех сил сделать все, что могу. Я никогда ее не брошу.
– Ты это уже сделал.
Я мрачно смотрю на него.
– Да. Уже сделал.
Мартин опять обнимает меня за плечи. Он не боится проявления теплых чувств. Я его и за это люблю.
– Все нормально. Ты хороший парень. Неплохой, во всяком случае. Однажды все это останется в прошлом. Надеюсь, раньше, чем ты ожидаешь. Просто через это надо пройти. Все наладится, если какое-то время переждать.
– Да, наверное.
– Где вы сегодня с Элис встречаетесь?
– Не знаю. В каком-нибудь баре.
Я ищу на его лице признаки подозрительности или озабоченности. И не нахожу.
– Ты нормально к этому относишься, Мартин, да? То есть я хотел спросить…
– Не напрягайся. Хорошо, что вы можете встретиться как друзья.
– Это не свидание, Мартин. Мы просто…
Мартин смеется. Очевидно, что он не допускает мысли о возможном свидании между мной и Элис. Он высокий невозмутимый брюнет, он обаятелен и неотразимо безразличен, а я – доведенный до отчаяния, сорокапятилетний, почти разведенный. Я не представляю для него ни малейшей угрозы. В любом случае он доверяет мне и не любит Элис.
– Вы прекрасно проведете время. Она потрясающая женщина. Передай ей, что я ее… – Мартин рисует пальцами кавычки в воздухе – …»люблю». Он допивает кофе, на прощание похлопывает меня по плечу и направляется к выходу.
– Не терзай себя, Спайк.
– Я постараюсь.
– У тебя получится. Я тебя знаю, Спайк.
Нет, не знаешь, Мартин. Ты меня совсем не знаешь.
7
Я никак не предполагал, не планировал, не мог себе представить, что мы с Элис окажемся в постели. Это было для меня полной неожиданностью.
И Теренс не особенно в это поверил. Но пришел к выводу, что, в конце концов, она женщина, а я мужчина. Мы оба свободны. Так что я не могу утверждать, что мысли о сексе не посещают меня иногда. Я не согласился. Я не собирался спать с бывшей девушкой моего лучшего друга. И, конечно, не собирался проявлять инициативу, если бы представился случай. Да он и не должен был представиться.
В общем, мы пошли в бар, и напились, и оказались в постели. Все было прекрасно, все было очень хорошо, и наутро никто из нас об этом не пожалел. Но я твердо принял два решения. Во-первых: больше такого не произойдет, а если и произойдет, то не по моей инициативе. Во-вторых, мы договорились, что никто не скажет об этом Мартину, а если Мартин и узнает, то не от меня. Зачем сообщать ему? Это был единичный случай на фоне тяжелых обстоятельств: у меня надвигающийся развод, у нее – уход Мартина. (Элис все еще любила Мартина – она дала это понять в самом начале.)
Все это меня не особенно беспокоило. Пока несколько дней спустя я не получил электронное сообщение от Элис, в котором она предлагала еще раз встретиться и сходить в бар. Какое-то время я колебался, но потом плюнул на свои рефлексии и согласился.
С чувством вины мне удалось справиться без труда. Я знал, что с Мартином у них все в прошлом и что у нас с Элис никогда не будет серьезных отношений, так что это скоро закончится, никто не пострадает, а две одинокие души обретут временное утешение.
Только к концу второй ночи мы влюбились друг в друга.
Кто объяснит, как это происходит? Из кромешной тьмы надвигается грузовик с выключенными фарами. Я едва знаком с этой женщиной, бывшей подругой Мартина, очень милой женщиной, о которой я прежде почти не думал. А сейчас не могу выкинуть ее из головы.
Признаюсь, все это казалось подозрительным. Я понимал, что не следует особенно полагаться на чувства находящегося в разводе мужчины и только что пережившей разрыв женщины, но реальность была неумолима. У женщин действительно есть интуитивное знание, в чем прежде я, будучи мужчиной, сомневался. И это интуитивное знание единственно истинное, ибо оно исходит не из холодных, вентилируемых пространств мозга, а из горячих глубин сердца.
Я люблю Элис. А она – я это знаю – любит меня. Мы можем не отрываясь смотреть в глаза друг другу. Насколько я помню, с Бет мы этого не делали в последние пять лет нашего брака. Слишком откровенно. Слишком все становится ясно. Отведенный взгляд многое скроет.
Но в глазах Элис не было страха. Мы говорили друг с другом глазами.
Господи, какое это счастье.
Теперь я смогу наконец применить все, чему научился с Теренсом, что извлек из самоанализа, разгребая пепел своих прежних отношений. А научился я многому, и в этот раз все сделаю правильно. Элис будет первой женщиной, в которой я не разочаруюсь. Элис будет первой женщиной, которая не разочарует меня. Меня защитят Любовные секреты, извлеченные из затвердевших глубин моего прошлого. Я буду следовать им. Я созрел. В этот раз все будет хорошо.
Любовь обладает удивительной силой. Она взяла мое сердце – изношенное, иссушенное, израненное – и за одну ночь наполнила его жизнью, возродила, перекроила, раскрыла его плотно сомкнутые лепестки! Сердце человека может затвердеть. И может возрождаться бессчетное число раз. И оно так щемяще доверчиво.
– Что ты сегодня такой радостный? – спрашивает Бет подозрительно.
Я пришел к ним, чтобы забрать Поппи. Это мои выходные. Поппи не хочет идти, она жмется к матери, чего обычно достаточно, чтобы я почувствовал себя несчастным. Она прячется за своими светлыми волосами, уголки миндалевидных глаз опущены вниз. Она плачет.
Я переношу это спокойно. Пытаюсь отвлечь ее необычным для меня беззаботным и беспечным тоном. Судя по взгляду Бет, мое поведение кажется ей подозрительным.
– Пойдем, Поппи. Будет весело.
– Я ненавижу веселиться.
– А ты попробуй. Знаешь что, давай сходим на «Большое приключение»?
– Мне все равно.
– Пошли, малыш.
– Так что же ты сегодня такой радостный?
– А почему мне не радоваться? Пойдем, Поппи. Смотри, я принес тебе леденец.
– Я же говорила тебе, что у нее от этого зубы портятся. Купи ей яблоко.
– Не хочу яблоко! Яблоки плохие. – С этими словами Поппи бросается всем тельцем ко мне и хватает леденец.
Добрая старая взятка. Ее ничем не перешибешь.
– Сильно не задерживайтесь.
– Конечно, дорогая.
– Что?
От смущения я начинаю щуриться. Иногда я забываю, что ненавижу Бет. Мы стоим на пороге дома, в котором провели так много лет вместе с нашей дочерью. Внутри та же мебель, те же обои и занавески (мы откладывали раздел вещей, но посредники вынудили нас назначить это мероприятие на четверг). Иногда кажется, что все по-прежнему, ничего не произошло.
– Извини. Я не хотел…
По лицу Бет невозможно ничего понять. Затем она изображает улыбку.
– Все нормально, «дорогой». Желаю вам хорошо повеселиться.
– Мы постараемся.
Она целует Поппи, занятую своим леденцом, закрывает дверь.
Я рад, что по-прежнему являюсь для нее таким богатым источником переживаний. Поппи садится на переднее сиденье моего разваливающегося «ниссана», который я купил за пять тысяч фунтов. Машина проржавела, и в салоне плохо пахнет, но ничего лучше я не могу себе позволить. Надеюсь, что эти выходные она еще продержится. Я завожу мотор, и мы едем к Вестерн-авеню, где в бывших складских помещениях раскинулись аттракционы «Большого приключения». Поппи смотрит в окно, посасывая леденец.
– Пап, а почему у тебя в машине так пахнет?
– Потому что другая машина мне не по карману, малыш.
– У мамы в машине плохо не пахнет.
Я подавляю соблазн ответить: «Конечно, ведь папа отдал маме машину, которой всего год и у которой кожаные сиденья, так с чего бы в ней плохо пахло? В моей же, прошедшей долгий, тяжелый путь, пропитавшейся сигаретным дымом и едой, воняет ужасно – этакая смесь запахов трехдневной помойки дешевой забегаловки и содержимого аэропортовской урны. Я провел все утро, пытаясь вытравить эту вонь дезодорантами, чистящими средствами и шампунями, поскольку собирался ехать за Поппи.
– Почему бы тебе не заработать побольше денег?
– Я стараюсь, малыш, но…
– Что?
– Ничего.
– Пап…
– Да, милая.
– Меня тошнит.
– Это пройдет, милая, как только мы… О БОЖЕ!
Густой разноцветный водопад рвоты приземляется на коврике. Меня поражает ее количество и отвратительный запах. Нам кажется, что наши дети всегда останутся младенцами, у которых даже их какашки не пахнут противно, но они взрослеют. Они становятся людьми.
– Извини, пап. Не сердись.
– Почему ты мне раньше не сказала, что тебя тошнит?
– Прости, пап.
Поппи начинает плакать, на коврике куча блевотины, мотор «ниссана» издает странные звуки, и внезапно моя безмятежность улетучивается.
На уборку уходит не меньше пятнадцати минут, но теперь в машине пахнет не только куриными крылышками и окурками, а еще и рвотой. Зато Поппи полностью оправилась, она вновь увлечена леденцом. На улице дождь. Мы въезжаем на парковку. Какофония звуков «Большого приключения» оглушает меня. Ливень собрал внутри бывших складских помещений все семейства, живущие в радиусе десяти миль. Сесть негде, на полу обертки от еды и конфет, а аттракционы так забиты, что, кажется, вот-вот развалятся. Но Поппи хочется туда пойти, хотя, глядя на накатывающие массы визжащей толпы, она начинает чуточку нервничать. Что естественно. Тут даже морской пехотинец спасовал бы.
И все-таки она снимает туфли и носки, я плачу за аттракцион, и она устремляется к разветвленной конструкции из труб с мягкими шариками, сетками, воротами, веревками, бесконечными перекрестками; все это в моем воображении ассоциируется с трехмерным макетом детского мозга, выполненным из яркого пластика.
Поппи смело – она всегда была активным, энергичным ребенком – углубляется в трубу, уже заполненную клубком детских тел. Если бы Бет была здесь, она бы следила за Поппи, кудахтала, суетилась, но я считаю, что детей надо предоставлять самим себе.
Ищу, где бы присесть, и не нахожу. Люди вокруг будят во мне сноба: неопрятные женщины, неотесанные мужчины. Почти все мальчики в футболках и коротко острижены, у девочек бледная нездоровая кожа – их растят на чипсах и бургерах. Дождь смыл классовые барьеры между родителями-одиночками. В квартире есть только телевизор, видеомагнитофон да куча книжек, которые я купил, питая иллюзию, что Поппи предпочтет их красивым героям и сюжетам «Дигимона». Но она скучает с книжками. Ей скучно в театре. И овощи навевают на нее скуку. И уроки скрипки. Ей скучен весь набор, изобретенный для среднего класса. Ей нравится смотреть телевизор и есть всякое дерьмо. Так что сегодня я поведу ее в «Макдоналдс» – туда она хочет, а здесь пусть растрясет жирок, приобретенный благодаря шоколадкам, рыбным палочкам и чипсам, которые она потребляет, когда проводит время со мной. Мне трудно отказывать ей, потому что она может закапризничать и не захотеть уезжать от Бет, и тогда я вообще ее потеряю.
Я совершил роковую ошибку, не взяв с собой что-нибудь почитать. Стою, опираясь о стену, и стараюсь не обращать внимания на крики. Я в тоске. Точнее, как в аду. Пытаюсь разглядеть Поппи в хитросплетении яркого аттракциона, но не вижу ее среди этих дьявольских каркасов. Иероним Босх швырнул бы свою кисть и сбежал бы. Отвратительная поп-музыка с жутким грохотом вырывается из плохих динамиков. Дородный, бритый наголо, молодой джентльмен сидит за соседним столиком и ведет искрометную воскресную беседу со своей стыдливой избранницей.
– Не хрена было начинать.
– Отвали, толстый ублюдок.
– Не смей мне указывать.
– Ой, как я испугалась.
– Поговори у меня.
– Я, блин, просто вся дрожу.
– А ты, мать твою, и должна дрожать.
И так далее. Я оглядываюсь, пытаясь отвлечься от этого диалога с сократовской логикой. В корзине для мусора оставленные газеты и журналы. Похоже, «Экономист» и «Нью-Йоркер» здесь не в ходу, а вот «Санди спорт», почти все ведущие бульварные издания, вариации на тему «Хелло!», «OK!» и «Чат» находят своих восторженных поклонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27