«А, хорошо», добавляется чувство вины. Чтобы понять, откуда оно взялось, надо слышать ее тон и видеть мимику. Это «А» – не просто «А», а «А». Пауза между «А» и «хорошо» была на полсекунды длиннее, чем следовало. И все вместе это означало нечто отличное от «А, хорошо». Означало: «А ты не хочешь, чтобы я пошла?»
Не знаю, в течение какого времени одно ощущение порождает другое, хотя, нет… знаю. Это мгновение между словами Хелен «А, хорошо» и моим вопросом «Ты не против?» В данном случае родилась ярость: из-за того, что мной манипулировали, и из-за того, что у Хелен такой жалкий вид, а я беззащитен перед чувством вины. Я был молод, незрел. Это срабатывало. Я действительно чувствовал себя виноватым.
– Конечно, ты можешь пойти со мной.
– Да нет. Зачем?
Пауза.
– Ну правда. Я уверен, что Мартин будет рад тебе.
– Думаю, не стоит.
– Ну, пойдем. Пожалуйста.
– Ты ведь не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
– Хочу.
– Если только ты действительно не против…
Конечно, я против. Просто больно видеть, что ты маешься, не зная, как распорядиться сегодняшним вечером, просто я слишком сердоболен, чтобы заставлять тебя быть самостоятельной. Слабый мучает слабого: такая же реалия жизни, как сильный, мучающий слабого и слабый, мучающий сильного. Паритет, означающий стабильность.
И она пошла со мной. И весь вечер я наказывал ее за то, что не нашел в себе мужества сказать: «Хелен, я не хочу, чтобы ты шла со мной». Я почти не разговаривал с ней. Был язвителен, сдержан, холоден. Она все больше сжималась в своем углу, а мы с Мартином орали и хохотали, пили, рассказывали анекдоты, болтали о футболе. И чем меньше она становилась, тем больше я ее ненавидел, тем сильнее ненавидел себя.
Потом мы прощались с Мартином и оставались наедине, и она начинала плакать. И я уже не злился, а чувствовал себя полным дерьмом из-за того, что обидел ее. Я просил прощения, она обнимала меня, и я тоже не мог сдержать слез, потому что так ужасно себя вел, а потом…
Потом я опять начинал злиться на этот нелепый фарс, который мы только что разыграли, из-за которого я продолжал врать и терял уважение и к себе, и к ней. И она была в этом виновата.
На самом деле – не она. Ведь я так и не дал ей понять, что у нее должна быть своя жизнь. Я не был достаточно жесток. В этом все дело…
Еще одна заметка на полях «Любовных секретов Дон Жуана».
Чтобы построить успешные отношения, надо быть беспощадным.
В противном случае ты становишься трусом. Почувствовав, что любовь уходит, мы с Хелен повели себя как трусы перед лицом беды. Мы делали вид, что ничего не происходит. Да, именно так, хотя наши отношения были под угрозой, хотя я понимал, что прежняя безоблачность моей первой любви улетучилась безвозвратно, хотя меньше всего я хотел жить с Хелен Палмер под одной крышей. Но я старался быть хорошим. И я боялся. Два этих вектора всегда управляли моими отношениями с женщинами. И всегда в конце концов разрушали их.
Хелен выставили из квартиры, которую она снимала с двумя бывшими однокурсницами. Ей негде было жить. Она могла переехать ко мне, или… Не знаю, вернуться к родителям, сделать что-то еще. Это всего на пару месяцев, сказала она.
Я ей поверил. Наверное, она и сама верила, хотя я знаю, что у женщин есть эта Кошмарная Черта: от страха, слабости или отчаяния они могут стать невероятно расчетливыми. Более расчетливыми, чем мужчина способен вообразить в самом страшном сне. Женщины бывают коварны, доверять им опасно. Это один из важных Уроков Любви.
Возможно, она не строила никаких коварных планов. Я не знаю наверняка. Но беспомощный человек – а если женщины и не были таковыми в 70-е, то многие из них себя таковыми считали, – пойдет на все, чтобы защитить себя, чтобы выжить.
6
Мартин Джилфезер был единственным человеком, полагавшим, что я поступил глупо, разрешив Хелен переехать ко мне. По крайней мере, он единственный, кто решился мне это высказать. Кэрол Мун, конечно, думала так же, но была слишком хорошо воспитана, или слишком благоразумна, или слишком дружна с Хелен, чтобы поделиться своим мнением со мной. А Мартин, который уже в те времена совершал непринужденные перемещения от одной женщины к другой, прямо говорил, что я дал слабину, что мною манипулировали. Внешне он производил впечатление нерешительного, слабого человека, но на самом деле в нем всегда была внутренняя твердость. Призывы к совести на него не действовали. Мартин никогда не сомневался, что все делает правильно – просто потому, что он это делает. Его не мучили противоречия между моралью и выгодой. И несмотря на это, по непонятной мне причине, он неизменно пользовался успехом, его обожали, в отличие от меня, – а я вечно волновался и дергался, «так ли» поступаю. Мартин всегда в ладу с самим собой, его естественное обаяние и терпимость при любых обстоятельствах, даже самых тяжелых и гнетущих, с лихвой компенсируют пренебрежение моральными установками. Людям хорошо с ним, потому что ему хорошо с самим собой. Он никогда не осуждает себя и – как следствие – не судит других. Он рассказал мне о «происках» Хелен без злобы, с добродушной улыбкой.
Я познакомился с Мартином во время летней практики. Мы работали в магазине «Сделай сам» в небольшом провинциальном торговом центре. Мартин учился в каком-то педагогическом колледже – теперь преподает английский в школе на юге Лондона. Выглядел он тогда примерно так же, как сейчас: веселый, бодрый, простодушный. Мы сразу подружились, и я подпал под его чары, подобно почти всем, кто его встречал.
Говорят, что в браке один любит, а другой позволяет себя любить. Возможно, это распространяется и на дружбу. Я всегда нуждался в Мартине больше, чем он во мне. Его безразличие привлекало меня так же, как женщин.
Я пытался чему-нибудь научиться, наблюдая, как Мартин ведет себя с женщинами, но, думаю, он и сам не понимает, в чем секрет. Потому это и оказывает такое воздействие – все происходит естественно и непринужденно. Он встречает женщину, она ему нравится, он назначает свидание – откажется она или согласится, по сути, не имеет для него особого значения. Его не задевает отказ, хотя обычно ему не отказывают. Он не принимает любовь близко к сердцу – и делает это виртуозно.
Я сказал «любовь», но не уверен, что Мартин способен любить в том смысле, в каком я это понимаю. Его всегда устраивает женщина, которой он позволяет приблизиться к себе, а если нет, что ж, тогда – с грустью, однако без сожаления – он отпускает ее, и она плывет дальше по течению и находит себе кого-то еще. Женщины редко бросают его, прежде всего потому, что заполучить Мартина им так и не удается – они ищут его сердце, но не могут найти и оказываются на крючке. И дело не в том, что у него нет сердца, просто устроено оно не так, как у большинства людей. Мартин добрый и отзывчивый человек, всегда жертвует на благотворительность, даст алкашу на улице десятку, да еще и поболтает с ним… а вот по-настоящему полюбить женщину… Я не могу представить себе Мартина, жертвующего собой ради другого, – именно это я называю любовью. Женщины занимают слишком низкую ступень в его иерархии ценностей. Ему и так хорошо, он самодостаточен, он способен даже обходиться без секса.
Мне нужно стать таким, как Мартин, если я хочу пользоваться успехом у женщин, – но это невозможно. Мне не удастся сымитировать то, что Мартин делает столь естественно.
Взять хотя бы его последнюю подружку Элис (в данном случае Мартин, как ни странно, даже сформулировал некую сентенцию, не без моей помощи): все, что он делает, обречено быть правильным, в долгосрочной перспективе, конечно. Очевидно, сам Мартин верит в этот банальный софизм, – во всяком случае, в ответ на настойчивые намеки Элис он предпринял определенные действия: дал ей понять, при помощи кивков, рывков, жестов и прочих невербальных сигналов, что он не готов к «следующему шагу». На том они и расстались.
Мартин, как водится, отнесся к разрыву с Элис с обычной своей невозмутимостью. Где-то через месяц после этих событий он вскользь упомянул о них в разговоре со мной. Сейчас он, как ни в чем не бывало, встречается с какой-то двадцатиоднолетней исполнительницей самбы из Бразилии. Два года отношений с женщиной – это серьезно, можно было бы позволить себе скупую слезу или хотя бы сдержанный вздох, но Мартин, он как кошка: при падении, которое убило бы любого другого, он приземляется на четыре лапы, отряхивается и идет дальше.
Элис… честно говоря, мне трудно сейчас думать об Элис. Да и о чем бы то ни было другом тоже. Потому что сегодня у меня переговоры с посредниками по поводу развода. Я нутром это чувствую, не надо даже сверяться с календарем. В полдень. В добавление ко всему, вечером у меня свидание.
Накручивая себя в ожидании переговоров, я мучительно размышляю: зачем это свидание? Почему я не оставляю своих попыток? Из многочисленных статей о грядущей Эре Одиночек я давно понял, что будущее за людьми независимыми, сильными, самодостаточными, способными менять партнеров с легкостью, как износившиеся свечи зажигания в автомобиле.
А значит, надо смириться с одиночеством, сдаться. К тому все идет. Но слишком грустной кажется мне перспектива такого выбора.
Почти тридцать лет я безуспешно искал любовь и верю в нее по сей день. Я – Робин Уильяме, вечно надеющийся придурок. Я все еще верю.
Может, сегодня и состоится то самое свидание. Ведь звонок был не просто от незнакомки. Я ее знаю. Хотя это не настоящее свидание. Честно говоря, ничего у меня с ней не может быть. Почему?
Потому что она встречалась с моим лучшим другом. Потому что это – Элис.
Я попробовал разобраться в ситуации с этической точки зрения. Вот мои доводы.
1. Это он ее бросил. Так все закончилось, во всяком случае. Несмотря на два года с Элис, он уже встречается с другой женщиной. Он не любит Элис, или не знает, любит ли, что, по сути, одно и то же.
2. Не я назначал ей свидание (то есть не свидание, конечно), а она меня пригласила. Значит ли это, что я ухаживаю за девушкой моего лучшего друга? Нет. В крайнем случае, она ухаживает за мной. Это нормально, ведь…
3. Я не влюблен в нее.
4. Она мне даже не нравится. Не могу сказать, что она мне несимпатична, просто я толком с ней не знаком.
5. Поэтому не буду пытаться переспать с ней.
Так или иначе, сегодня у нас встреча, встреча полудрузей. (Я никогда не общался с Элис без Мартина.) Она будет проезжать мимо сегодня вечером, вот и предложила: может, нам зайти куда-нибудь выпить? Не вижу никаких препятствий. Я сказал об этом Мартину, он даже ухом не повел. Все равно ничего не выйдет.
Так кому от этого будет плохо?
Конечно, я рассуждаю наивно. Но ведь я мужчина. А мужчинам это свойственно. Мы созданы для управления материальным миром и принятия рисков. Мы, как правило, мыслим прямолинейно. В этом наша сила. В этом самая большая наша слабость.
Я сижу в приемной посредников по разводу. Бет должна вот-вот появиться. Интересно, успеет ли меня вырвать до ее прихода. Лучше сделать это сейчас. Иначе я буду выглядеть уязвимым, чего не могу себе позволить. Я на войне.
Посредничество казалось отличной идеей. Условно говоря, посредники – это отряд травоядных семейства юридических. Задача посредников состоит не в сохранении имеющейся массы тела, а в том, чтобы разумно, по-взрослому, мирно осуществить отделение от этого тела. В ходе периодических встреч вы согласовываете все разногласия по части денег и опеки над детьми. Потом вы поручаете формальную часть плотоядным юристам, знающим вкус крови, и они уже вполне не травоядно воплощают то, что вы согласовали.
Идея хорошая. Правда, порочная и бесполезная. Разрыв требует, чтобы воюющие стороны столкнулись лоб в лоб, предъявив друг другу свои непримиримые противоречия, а потом уж привлекали незаинтересованную сторону, которая отвечает за соблюдение норм закона. Чего разрыв не требует и чего следует избегать любой ценой – это иллюзорного благоразумия сторон.
Ведь согласия на войне не бывает. Потому она и называется войной. А развод, когда у вас дети, и есть настоящая война.
С рвотой придется подождать. Бет только что вошла.
– Привет.
– Привет.
Бет не сводит с меня глаз, но я не готов встретиться с ней взглядами. Я смотрю на нее, когда она отворачивается к окну. Она выглядит уставшей: возможно, блистательный образ, представленный мне накануне, действительно был частью изощренного лицедейства, как я и предполагал. Она довольно коротко постригла свои светлые волосы – ей идет. На ней новый темно-серый льняной костюм. Может это предложение нейтралитета. А может, она просто любит лен. Я сойду с ума от самоанализа. Мне кажется, все вокруг имеет какое-то значение.
Она, как и я, напряжена и раздражена, – обычное наше состояние на переговорах. Ее крупный рот с тонкими губами плотно сжат, сведенные челюсти сделали овал лица жестче.
Есть нечто абсурдное, сюрреалистическое в этом занятии, в формальном переборе всего того, что когда-то дышало жизнью, непосредственностью, надеждой, любовью. Церемония членовредительства. Так странно видеть свою жену в отчужденном нейтралитете, а некогда близкие отношения – видоизменившимися до неузнаваемости после восемнадцати месяцев раздельного существования.
Долгие годы, когда я с утра просыпался, нравилось мне или нет, она была рядом. Это самые близкие отношения из тех, что подарила мне судьба; с ней я был обнаженным, в прямом и переносном смысле. Она была матерью моего ребенка – нашего ребенка, этой неразрывной связи длиною в жизнь между нами. Я присутствовал при родах – никогда не испытывал более сильного потрясения. Каждое утро я просыпался рядом с этой женщиной, любил ее и боролся с ней, я ел на завтрак яйца, она – мюсли, она пила чай, я – кофе, и такой была моя жизнь в течение долгих… десяти лет.
Сейчас мы сидим друг напротив друга – чужие люди, нет, хуже, – враги, в пустой комнате, где на светлых крашеных стенах развешаны акварели с лошадьми, бредущими по пахоте. Я чувствую, как тяжел плуг, вижу напряжение на их мордах. Интересно, посредники умышленно подобрали эту метафору? С тех пор, как я начал консультироваться у Теренса, мне повсюду мерещатся психологические шаблоны; подозреваю, что в некоторых случаях я вижу их не потому, что они там есть, а потому, что хочу видеть. Благодаря чему оказываюсь в центре вселенной, получаю иллюзию контроля. По этой же причине женщины читают гороскопы, верят в ангелов и нетрадиционную медицину. Указующие нам путь шаблоны.
– Как дела?
– Отлично.
Враги, которых по-прежнему объединяют дочь и любовь, – не так-то просто все разрушить. Можно ли не любить мать собственной дочери? Не знаю.
Переговоры с посредниками подходят к концу. В прошлый раз я согласился отказаться от дома в пользу Бет, а по сути – в пользу Поппи. Главным опекуном, конечно, назначена Бет. Почему? Потому что она с этим лучше справится? Потому что у нее крепче связь с Поппи? Нет. Потому что она женщина.
Вы можете подкопить денег, чтобы что-то осталось после развода, но прав на свидание с ребенком будете иметь не больше, чем случайный попутчик, сидящий рядом с вами в автобусе. Почему? Потому что вы мужчина. Ваша жена может быть законченной шлюхой, а вы – воплощенной добродетелью, но, в соответствии с извращенной логикой, дети достанутся ей, у вас их отберут. Так происходит всегда.
Губы Бет плотно сжаты. Эти губы, которые я когда-то целовал, мягкие и нежные, заставлявшие мое сердце биться чаще, сейчас сомкнуты и готовы к войне. Мы близки к окончанию битвы. Если повезет, сегодня мы подпишем договор о финансовом согласовании и опекунстве. Чего бы мне это ни стоило, я подпишу его с радостью: нет ничего хуже для душевного равновесия, чем подвешенная ситуация, к тому же с самого начала этих переговоров я решил, что готов отказаться от всего ради сохранения нормальных отношений с Бет после развода.
И я отдал ей дом и машину. Я согласился выплачивать пятнадцать процентов моих доходов Поппи, пока ей не исполнится восемнадцать, а также тридцать процентов от того, что останется, – Бет в течение трех последующих лет. Удалось сохранить за собой только квартирку, которую я раньше использовал под офис. И хотя я давно за нее расплатился и купил до того, как познакомился с Бет, она тоже подпадает под раздел. Бет согласилась не трогать ее, если ей достанется дом. Нормально. Брак – это умение делиться. Деньги – не главное, и все такое прочее.
Сейчас она живет в доме с Поппи, а когда Поппи вырастет и переедет, дом останется Бет: я по-прежнему не буду иметь на него никаких прав. Мне же кинули кость в виде квартирки с раскладушкой для Поппи, которая не любит здесь ночевать.
И я не знаю, смогу ли накопить на что-то более приличное, если львиная часть моих доходов будет уплывать к Бет и Поппи, особенно при условии, что мне с трудом удается добывать заказы.
Господи, сколько же можно скулить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Не знаю, в течение какого времени одно ощущение порождает другое, хотя, нет… знаю. Это мгновение между словами Хелен «А, хорошо» и моим вопросом «Ты не против?» В данном случае родилась ярость: из-за того, что мной манипулировали, и из-за того, что у Хелен такой жалкий вид, а я беззащитен перед чувством вины. Я был молод, незрел. Это срабатывало. Я действительно чувствовал себя виноватым.
– Конечно, ты можешь пойти со мной.
– Да нет. Зачем?
Пауза.
– Ну правда. Я уверен, что Мартин будет рад тебе.
– Думаю, не стоит.
– Ну, пойдем. Пожалуйста.
– Ты ведь не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
– Хочу.
– Если только ты действительно не против…
Конечно, я против. Просто больно видеть, что ты маешься, не зная, как распорядиться сегодняшним вечером, просто я слишком сердоболен, чтобы заставлять тебя быть самостоятельной. Слабый мучает слабого: такая же реалия жизни, как сильный, мучающий слабого и слабый, мучающий сильного. Паритет, означающий стабильность.
И она пошла со мной. И весь вечер я наказывал ее за то, что не нашел в себе мужества сказать: «Хелен, я не хочу, чтобы ты шла со мной». Я почти не разговаривал с ней. Был язвителен, сдержан, холоден. Она все больше сжималась в своем углу, а мы с Мартином орали и хохотали, пили, рассказывали анекдоты, болтали о футболе. И чем меньше она становилась, тем больше я ее ненавидел, тем сильнее ненавидел себя.
Потом мы прощались с Мартином и оставались наедине, и она начинала плакать. И я уже не злился, а чувствовал себя полным дерьмом из-за того, что обидел ее. Я просил прощения, она обнимала меня, и я тоже не мог сдержать слез, потому что так ужасно себя вел, а потом…
Потом я опять начинал злиться на этот нелепый фарс, который мы только что разыграли, из-за которого я продолжал врать и терял уважение и к себе, и к ней. И она была в этом виновата.
На самом деле – не она. Ведь я так и не дал ей понять, что у нее должна быть своя жизнь. Я не был достаточно жесток. В этом все дело…
Еще одна заметка на полях «Любовных секретов Дон Жуана».
Чтобы построить успешные отношения, надо быть беспощадным.
В противном случае ты становишься трусом. Почувствовав, что любовь уходит, мы с Хелен повели себя как трусы перед лицом беды. Мы делали вид, что ничего не происходит. Да, именно так, хотя наши отношения были под угрозой, хотя я понимал, что прежняя безоблачность моей первой любви улетучилась безвозвратно, хотя меньше всего я хотел жить с Хелен Палмер под одной крышей. Но я старался быть хорошим. И я боялся. Два этих вектора всегда управляли моими отношениями с женщинами. И всегда в конце концов разрушали их.
Хелен выставили из квартиры, которую она снимала с двумя бывшими однокурсницами. Ей негде было жить. Она могла переехать ко мне, или… Не знаю, вернуться к родителям, сделать что-то еще. Это всего на пару месяцев, сказала она.
Я ей поверил. Наверное, она и сама верила, хотя я знаю, что у женщин есть эта Кошмарная Черта: от страха, слабости или отчаяния они могут стать невероятно расчетливыми. Более расчетливыми, чем мужчина способен вообразить в самом страшном сне. Женщины бывают коварны, доверять им опасно. Это один из важных Уроков Любви.
Возможно, она не строила никаких коварных планов. Я не знаю наверняка. Но беспомощный человек – а если женщины и не были таковыми в 70-е, то многие из них себя таковыми считали, – пойдет на все, чтобы защитить себя, чтобы выжить.
6
Мартин Джилфезер был единственным человеком, полагавшим, что я поступил глупо, разрешив Хелен переехать ко мне. По крайней мере, он единственный, кто решился мне это высказать. Кэрол Мун, конечно, думала так же, но была слишком хорошо воспитана, или слишком благоразумна, или слишком дружна с Хелен, чтобы поделиться своим мнением со мной. А Мартин, который уже в те времена совершал непринужденные перемещения от одной женщины к другой, прямо говорил, что я дал слабину, что мною манипулировали. Внешне он производил впечатление нерешительного, слабого человека, но на самом деле в нем всегда была внутренняя твердость. Призывы к совести на него не действовали. Мартин никогда не сомневался, что все делает правильно – просто потому, что он это делает. Его не мучили противоречия между моралью и выгодой. И несмотря на это, по непонятной мне причине, он неизменно пользовался успехом, его обожали, в отличие от меня, – а я вечно волновался и дергался, «так ли» поступаю. Мартин всегда в ладу с самим собой, его естественное обаяние и терпимость при любых обстоятельствах, даже самых тяжелых и гнетущих, с лихвой компенсируют пренебрежение моральными установками. Людям хорошо с ним, потому что ему хорошо с самим собой. Он никогда не осуждает себя и – как следствие – не судит других. Он рассказал мне о «происках» Хелен без злобы, с добродушной улыбкой.
Я познакомился с Мартином во время летней практики. Мы работали в магазине «Сделай сам» в небольшом провинциальном торговом центре. Мартин учился в каком-то педагогическом колледже – теперь преподает английский в школе на юге Лондона. Выглядел он тогда примерно так же, как сейчас: веселый, бодрый, простодушный. Мы сразу подружились, и я подпал под его чары, подобно почти всем, кто его встречал.
Говорят, что в браке один любит, а другой позволяет себя любить. Возможно, это распространяется и на дружбу. Я всегда нуждался в Мартине больше, чем он во мне. Его безразличие привлекало меня так же, как женщин.
Я пытался чему-нибудь научиться, наблюдая, как Мартин ведет себя с женщинами, но, думаю, он и сам не понимает, в чем секрет. Потому это и оказывает такое воздействие – все происходит естественно и непринужденно. Он встречает женщину, она ему нравится, он назначает свидание – откажется она или согласится, по сути, не имеет для него особого значения. Его не задевает отказ, хотя обычно ему не отказывают. Он не принимает любовь близко к сердцу – и делает это виртуозно.
Я сказал «любовь», но не уверен, что Мартин способен любить в том смысле, в каком я это понимаю. Его всегда устраивает женщина, которой он позволяет приблизиться к себе, а если нет, что ж, тогда – с грустью, однако без сожаления – он отпускает ее, и она плывет дальше по течению и находит себе кого-то еще. Женщины редко бросают его, прежде всего потому, что заполучить Мартина им так и не удается – они ищут его сердце, но не могут найти и оказываются на крючке. И дело не в том, что у него нет сердца, просто устроено оно не так, как у большинства людей. Мартин добрый и отзывчивый человек, всегда жертвует на благотворительность, даст алкашу на улице десятку, да еще и поболтает с ним… а вот по-настоящему полюбить женщину… Я не могу представить себе Мартина, жертвующего собой ради другого, – именно это я называю любовью. Женщины занимают слишком низкую ступень в его иерархии ценностей. Ему и так хорошо, он самодостаточен, он способен даже обходиться без секса.
Мне нужно стать таким, как Мартин, если я хочу пользоваться успехом у женщин, – но это невозможно. Мне не удастся сымитировать то, что Мартин делает столь естественно.
Взять хотя бы его последнюю подружку Элис (в данном случае Мартин, как ни странно, даже сформулировал некую сентенцию, не без моей помощи): все, что он делает, обречено быть правильным, в долгосрочной перспективе, конечно. Очевидно, сам Мартин верит в этот банальный софизм, – во всяком случае, в ответ на настойчивые намеки Элис он предпринял определенные действия: дал ей понять, при помощи кивков, рывков, жестов и прочих невербальных сигналов, что он не готов к «следующему шагу». На том они и расстались.
Мартин, как водится, отнесся к разрыву с Элис с обычной своей невозмутимостью. Где-то через месяц после этих событий он вскользь упомянул о них в разговоре со мной. Сейчас он, как ни в чем не бывало, встречается с какой-то двадцатиоднолетней исполнительницей самбы из Бразилии. Два года отношений с женщиной – это серьезно, можно было бы позволить себе скупую слезу или хотя бы сдержанный вздох, но Мартин, он как кошка: при падении, которое убило бы любого другого, он приземляется на четыре лапы, отряхивается и идет дальше.
Элис… честно говоря, мне трудно сейчас думать об Элис. Да и о чем бы то ни было другом тоже. Потому что сегодня у меня переговоры с посредниками по поводу развода. Я нутром это чувствую, не надо даже сверяться с календарем. В полдень. В добавление ко всему, вечером у меня свидание.
Накручивая себя в ожидании переговоров, я мучительно размышляю: зачем это свидание? Почему я не оставляю своих попыток? Из многочисленных статей о грядущей Эре Одиночек я давно понял, что будущее за людьми независимыми, сильными, самодостаточными, способными менять партнеров с легкостью, как износившиеся свечи зажигания в автомобиле.
А значит, надо смириться с одиночеством, сдаться. К тому все идет. Но слишком грустной кажется мне перспектива такого выбора.
Почти тридцать лет я безуспешно искал любовь и верю в нее по сей день. Я – Робин Уильяме, вечно надеющийся придурок. Я все еще верю.
Может, сегодня и состоится то самое свидание. Ведь звонок был не просто от незнакомки. Я ее знаю. Хотя это не настоящее свидание. Честно говоря, ничего у меня с ней не может быть. Почему?
Потому что она встречалась с моим лучшим другом. Потому что это – Элис.
Я попробовал разобраться в ситуации с этической точки зрения. Вот мои доводы.
1. Это он ее бросил. Так все закончилось, во всяком случае. Несмотря на два года с Элис, он уже встречается с другой женщиной. Он не любит Элис, или не знает, любит ли, что, по сути, одно и то же.
2. Не я назначал ей свидание (то есть не свидание, конечно), а она меня пригласила. Значит ли это, что я ухаживаю за девушкой моего лучшего друга? Нет. В крайнем случае, она ухаживает за мной. Это нормально, ведь…
3. Я не влюблен в нее.
4. Она мне даже не нравится. Не могу сказать, что она мне несимпатична, просто я толком с ней не знаком.
5. Поэтому не буду пытаться переспать с ней.
Так или иначе, сегодня у нас встреча, встреча полудрузей. (Я никогда не общался с Элис без Мартина.) Она будет проезжать мимо сегодня вечером, вот и предложила: может, нам зайти куда-нибудь выпить? Не вижу никаких препятствий. Я сказал об этом Мартину, он даже ухом не повел. Все равно ничего не выйдет.
Так кому от этого будет плохо?
Конечно, я рассуждаю наивно. Но ведь я мужчина. А мужчинам это свойственно. Мы созданы для управления материальным миром и принятия рисков. Мы, как правило, мыслим прямолинейно. В этом наша сила. В этом самая большая наша слабость.
Я сижу в приемной посредников по разводу. Бет должна вот-вот появиться. Интересно, успеет ли меня вырвать до ее прихода. Лучше сделать это сейчас. Иначе я буду выглядеть уязвимым, чего не могу себе позволить. Я на войне.
Посредничество казалось отличной идеей. Условно говоря, посредники – это отряд травоядных семейства юридических. Задача посредников состоит не в сохранении имеющейся массы тела, а в том, чтобы разумно, по-взрослому, мирно осуществить отделение от этого тела. В ходе периодических встреч вы согласовываете все разногласия по части денег и опеки над детьми. Потом вы поручаете формальную часть плотоядным юристам, знающим вкус крови, и они уже вполне не травоядно воплощают то, что вы согласовали.
Идея хорошая. Правда, порочная и бесполезная. Разрыв требует, чтобы воюющие стороны столкнулись лоб в лоб, предъявив друг другу свои непримиримые противоречия, а потом уж привлекали незаинтересованную сторону, которая отвечает за соблюдение норм закона. Чего разрыв не требует и чего следует избегать любой ценой – это иллюзорного благоразумия сторон.
Ведь согласия на войне не бывает. Потому она и называется войной. А развод, когда у вас дети, и есть настоящая война.
С рвотой придется подождать. Бет только что вошла.
– Привет.
– Привет.
Бет не сводит с меня глаз, но я не готов встретиться с ней взглядами. Я смотрю на нее, когда она отворачивается к окну. Она выглядит уставшей: возможно, блистательный образ, представленный мне накануне, действительно был частью изощренного лицедейства, как я и предполагал. Она довольно коротко постригла свои светлые волосы – ей идет. На ней новый темно-серый льняной костюм. Может это предложение нейтралитета. А может, она просто любит лен. Я сойду с ума от самоанализа. Мне кажется, все вокруг имеет какое-то значение.
Она, как и я, напряжена и раздражена, – обычное наше состояние на переговорах. Ее крупный рот с тонкими губами плотно сжат, сведенные челюсти сделали овал лица жестче.
Есть нечто абсурдное, сюрреалистическое в этом занятии, в формальном переборе всего того, что когда-то дышало жизнью, непосредственностью, надеждой, любовью. Церемония членовредительства. Так странно видеть свою жену в отчужденном нейтралитете, а некогда близкие отношения – видоизменившимися до неузнаваемости после восемнадцати месяцев раздельного существования.
Долгие годы, когда я с утра просыпался, нравилось мне или нет, она была рядом. Это самые близкие отношения из тех, что подарила мне судьба; с ней я был обнаженным, в прямом и переносном смысле. Она была матерью моего ребенка – нашего ребенка, этой неразрывной связи длиною в жизнь между нами. Я присутствовал при родах – никогда не испытывал более сильного потрясения. Каждое утро я просыпался рядом с этой женщиной, любил ее и боролся с ней, я ел на завтрак яйца, она – мюсли, она пила чай, я – кофе, и такой была моя жизнь в течение долгих… десяти лет.
Сейчас мы сидим друг напротив друга – чужие люди, нет, хуже, – враги, в пустой комнате, где на светлых крашеных стенах развешаны акварели с лошадьми, бредущими по пахоте. Я чувствую, как тяжел плуг, вижу напряжение на их мордах. Интересно, посредники умышленно подобрали эту метафору? С тех пор, как я начал консультироваться у Теренса, мне повсюду мерещатся психологические шаблоны; подозреваю, что в некоторых случаях я вижу их не потому, что они там есть, а потому, что хочу видеть. Благодаря чему оказываюсь в центре вселенной, получаю иллюзию контроля. По этой же причине женщины читают гороскопы, верят в ангелов и нетрадиционную медицину. Указующие нам путь шаблоны.
– Как дела?
– Отлично.
Враги, которых по-прежнему объединяют дочь и любовь, – не так-то просто все разрушить. Можно ли не любить мать собственной дочери? Не знаю.
Переговоры с посредниками подходят к концу. В прошлый раз я согласился отказаться от дома в пользу Бет, а по сути – в пользу Поппи. Главным опекуном, конечно, назначена Бет. Почему? Потому что она с этим лучше справится? Потому что у нее крепче связь с Поппи? Нет. Потому что она женщина.
Вы можете подкопить денег, чтобы что-то осталось после развода, но прав на свидание с ребенком будете иметь не больше, чем случайный попутчик, сидящий рядом с вами в автобусе. Почему? Потому что вы мужчина. Ваша жена может быть законченной шлюхой, а вы – воплощенной добродетелью, но, в соответствии с извращенной логикой, дети достанутся ей, у вас их отберут. Так происходит всегда.
Губы Бет плотно сжаты. Эти губы, которые я когда-то целовал, мягкие и нежные, заставлявшие мое сердце биться чаще, сейчас сомкнуты и готовы к войне. Мы близки к окончанию битвы. Если повезет, сегодня мы подпишем договор о финансовом согласовании и опекунстве. Чего бы мне это ни стоило, я подпишу его с радостью: нет ничего хуже для душевного равновесия, чем подвешенная ситуация, к тому же с самого начала этих переговоров я решил, что готов отказаться от всего ради сохранения нормальных отношений с Бет после развода.
И я отдал ей дом и машину. Я согласился выплачивать пятнадцать процентов моих доходов Поппи, пока ей не исполнится восемнадцать, а также тридцать процентов от того, что останется, – Бет в течение трех последующих лет. Удалось сохранить за собой только квартирку, которую я раньше использовал под офис. И хотя я давно за нее расплатился и купил до того, как познакомился с Бет, она тоже подпадает под раздел. Бет согласилась не трогать ее, если ей достанется дом. Нормально. Брак – это умение делиться. Деньги – не главное, и все такое прочее.
Сейчас она живет в доме с Поппи, а когда Поппи вырастет и переедет, дом останется Бет: я по-прежнему не буду иметь на него никаких прав. Мне же кинули кость в виде квартирки с раскладушкой для Поппи, которая не любит здесь ночевать.
И я не знаю, смогу ли накопить на что-то более приличное, если львиная часть моих доходов будет уплывать к Бет и Поппи, особенно при условии, что мне с трудом удается добывать заказы.
Господи, сколько же можно скулить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27