– закричал я в ответ, следуя мужской традиции, и направился прямо к кассе, за которой он стоял.
– Старый толстый неудачник, – сказал он, выходя из-за прилавка, чтобы поприветствовать меня.
Мы с энтузиазмом пожали друг другу руки.
– А ты… – Я осмотрел Пита сверху донизу в поисках подходящего оскорбления, но не смог ничего найти. Залысины у него были уже побольше, чем у Гершвина, но это не казалось мне хорошей шуткой. В остальном он выглядел хорошо. Мне пришлось сказать: – А ты – отброс шестидесятых.
В пятнадцать лет Пит решил стать модом, и сейчас, спустя пятнадцать лет, он все еще одевался в таком же стиле: джинсовая куртка «Ливайс», черная водолазка, бежевые джинсы «Ливайс» и, конечно, его любимые «ботинки для пустыни».
– Это, должно быть, уже твоя сотая пара, – кивнул я на ботинки.
– Сносил уже больше двухсот пар. – Он широко улыбнулся. – Доехал нормально? – спросил он, возвращаясь к прилавку, чтобы обслужить клиента.
– Обыкновенно. Но это неважно. А ты как?
– В порядке. Могло быть и похуже. Смотри, какой у меня магазин классный.
Я в первый раз огляделся по сторонам. Вокруг меня на бесчисленных полках стояли журналы по фантастике и фэнтэзи, комиксы, книги, постеры, видеокассеты и фигурки героев фильмов.
– Это все твое?
Он оживленно кивнул.
– Я покажу тебе новые штуки по «Звездным войнам». Я чуть не плакал, когда их получил на прошлой неделе. Он заметил, что возле прилавка толкаются еще несколько покупателей.
– Подожди минутку.
Пит обвел взглядом один из стеллажей с комиксами, и оттуда вдруг вынырнул парень с бородкой и в бейсбольной кепке.
– Билли, – сказал Пит. – Это мой друг Мэтт Бэкфорд. Мы с ним знаем друг друга уже… – он провел в уме вычисления, – семнадцать лет. Ровно столько лет, сколько тебе. Мы поднимемся в квартиру выпить кофе и выкурить по сигарете, а ты следи за магазином и не груби покупателям.
Билли встал за прилавок. Я вслед за Питом прошел в дверь, на которой висел лист бумаги формата А4 с надписью фломастером «Не входить – это касается тебя!», а потом по лестнице мы поднялись на второй этаж.
– Добро пожаловать в мое жилище, – сказал Пит.
Когда он сказал мне, что развелся и живет в квартире над своим магазином, я представил себе самое худшее, но то, что я увидел, было холостяцким раем. Хоть в квартире и не было повсюду черной кожи и хрома, как я себе это представлял в идеальном жилище холостяка, зато присутствовала кое-какая коллекционная мебель шестидесятых, последней модели телевизор с огромным экраном и стереосистема с колонками размером с хороший сейф. Кроме этого, в квартире было много всего из магазина – постеры фильмов и комиксов, куча фигурок, все – от «Звездных войн» до Джеймса Бонда, – коллекция пластинок, компакт-дисков и видео, которая занимала две стены комнаты, делая ее похожей на библиотеку.
– Ого, – произнес я, когда Пит принес кофе. – У тебя столько видеокассет.
– Хорошо иметь их все под рукой. – Пит с довольным видом оглядел свою коллекцию. – Все они пылились на чердаке, когда мы жили с Эми.
Он показал рукой на огромный дивана возле окна.
– Садись, дружище.
– Сейчас, секунду. Хочу только посмотреть твои кассеты. Я, пожалуй, половины из них вообще ни у кого не видел.
Это был величайший комплимент, который мог сделать ему я или любой другой из его друзей-мужчин: иногда признание друзьями наших достижений в чем-либо, не имеющем особого смысла, и есть то, ради чего мы живем. Я читал названия, и это походило на алфавитный каталог фантастических фильмов, показанных по телевизору в последние пятьдесят лет. У него были все серии «Узника», «Звездного путешествия», «Вавилона-5», «Звездного путешествия – следующее поколение» и «Семерки Блэйка», но больше всего у него было серий «Доктора Ху».
– У меня есть все серии, когда-либо снятые, – сказал Пит, когда я рассматривал коробку с надписью «Доктор Ху и Киберлюди». – На это ушло много времени, но оно того стоило.
– Вообще все серии?
– Ну… почти. Нету двух, что ли, – БиБиСи поступило мудро, уничтожив оригиналы. А я не хотел, чтобы были промежутки, и все равно сделал для них коробки.
– Ты сделал коробки для серий, которых не существует в природе?
Он робко посмотрел на меня:
– Не спрашивай, зачем я это сделал. Я так лучше себя чувствую.
Когда после нескольких часов у него в квартире и нескольких бутылок будвайзера я ушел, жизнь казалась мне намного приятнее, и грядущее тридцатилетие тоже больше меня не пугало.
У Катрины, Бев и Пита были свои успехи и неудачи, но они были, в общем, в порядке. Да, Питу пришлось трудновато – развод и все такое – но сейчас, пожалуй, он был вполне счастлив. Добавив сюда Джинни и Гершвина, получалось, что все мы были в норме. Не знаю зачем, но я убедил себя, что если мои друзья, которым уже исполнилось по тридцать, были в порядке, то и я смогу справиться с тем, что мне готовит судьба. По крайней мере так я тогда думал. Но, возвращаясь на поезде из Манчестера в Бирмингем, я еще не знал, что мой друг Эллиот погиб.
41
To: crazedelaine@hotpr.com
From: mattb@c-tec.national.com
Subject: ?
Элен!
Сейчас в Бирмингеме два часа ночи, и я не могу уснуть. У меня только что были самые странные два часа в жизни. В последние дни я занимался тем, что разыскивал своих старых друзей, о которых я тебе писал. Я поговорил по телефону с Катриной и Бев, а сегодня (вернее, уже вчера) ездил в Манчестер повидаться с Питом. Я вернулся домой с мыслью, что все в порядке, что у меня в жизни все ясно.
Ну и вот я сижу, слегка выпивший, довольно веселый, как входит мама и говорит, что у нее для меня плохая новость. Я не помню точно ее слов, но смысл такой – мой друг Эллиот погиб, точнее погиб уже два года назад. Я позвонил его родителям вчера утром и оставил сообщение на автоответчике – объяснил, кто я такой, и попросил позвонить мне и дать номер Эллиота. Пока я был в Манчестере, мать Эллиота позвонила моей и сказала ей, что Эллиот погиб.
Он ехал из Лидса в Ливерпуль – это было в декабре два года назад – и машина, в которой он был со своей девушкой, столкнулась в лоб с грузовиком. Девушка Эллиота умерла сразу, а он через неделю в больнице. Им было по двадцать семь. На похоронах присутствовали только близкие друзья семьи, а так как все мы уже долго не общались с Эллиотом, то никого из нас не пригласили. У меня очень странное ощущение. Я не знаю, какие точно чувства у меня должны быть, но у меня их нет.
Мэтт ххх
42
Отправив сообщение Элен, я попытался уснуть, но мне никак не удавалось. Вместо этого я лежал на кровати и, глядя в потолок, пытался понять, в какой момент мы все перестали быть друзьями, и не мог, потому что такого конкретного момента не было. Потом я попытался вспомнить, когда мы перестали проявлять какое-то усердие для поддержания отношений, и это оказалось намного легче. Это произошло, когда мы разъехались. География стала настоящим испытанием для нашей дружбы. И из-за этого мне стало грустно, и я почувствовал себя виноватым. Время, которое мы провели вместе, было едва ли не лучшим временем в моей жизни, и это было как-то глупо, что мы отказались от самых лучших друзей, которые у нас когда-либо были и будут, только из-за того, что мы больше не жили в одном городе. Может быть, я был не прав. Может быть, мы просто переросли друг друга. Это была моя последняя мысль той ночи, которую я смог вспомнить, кроме, конечно, многих часов размышлений о своей собственной смертности. Мои мысли были сосредоточены на трех главных вопросах жизни: «Куда я двигаюсь?», «Что я делаю?» и «Зачем все это нужно». Эти вопросы были, мягко говоря, далеко не оригинальны, и поэтому пусть они останутся у меня в голове.
Все же мне удалось немного поспать, но около половины седьмого меня разбудил телефон. Я вскочил с кровати, спустился вниз и поднял трубку.
– Алло?
– Мэтт, это я. Это была Элен.
– Кто это? – прошептала мама, стоя на верхней ступеньке лестницы. Она была в халате и в бигудях.
– Все в порядке, – ответил я. – Это меня. – Я не хотел говорить ей, что это Элен, чтобы не давать никаких ложных надежд. – Я постараюсь негромко, хорошо?
Мама ушла, оставив меня одного.
– Привет! – негромко сказал я в трубку. – Как ты? У вас уже – сколько это? – полвторого ночи. Чем ты занимаешься?
– Я задержалась в офисе и получила от тебя сообщение про твоего друга Эллиота. Я хотела тебе сразу позвонить, но подумала, что твои будут уже спать, и не хотела их будить. Я заметила, что они рано ложатся, когда они к нам приезжали. Поэтому я пришла домой и ждала, пока можно будет тебе звонить. Ну как ты? Как ты с этим справляешься?
– Я в норме, – ответил я. – Странно, но я в норме.
– Не похоже, что ты в норме, Мэтт.
– Спасибо.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты хорошо спал?
– Нет, плохо. – Я задумался на мгновение. – Я сейчас тебе что-то скажу, но я скажу это тебе только потому, что знаю: ты меня поймешь. Больше всего меня шокирует во всем этом, что меня эта новость не так уж и потрясла. Эллиот был хорошим другом. Да, я давно не видел его, но я наверняка должен был почувствовать… что-то еще.
– Не обязательно, – сказала Элен. – Для того чтобы почувствовать утрату, нужно, чтобы в твоей жизни образовалась дыра. Большая такая: что бы ты туда ни бросил, как бы ни пытался заполнить ее чем-то другим, она все равно оставалась бы дырой. Когда вы были друзьями и постоянно общались и виделись каждый день – вот тогда эта самая дыра могла бы образоваться, и ты почувствовал бы утрату. Но на самом деле у вас уже давно не было такой дружбы. И в этом нет ничего страшного, такое бывает часто. Что плохо в такой ситуации, так это то, что ты не чувствуешь потери, потому что на самом деле давно уже и так потерял этого человека. И тебе не хватает этой дыры, которая должна была бы образоваться.
С одной стороны, мне хотелось заорать «идиотский бред» и «ерунда», но в то же время я признавал, что Элен права. Я не чувствовал, что потерял друга, потому что на самом деле давно его потерял и даже этого не заметил.
Мы проговорили с Элен почти час. Я не хотел больше говорить про Эллиота, и она это понимала, поэтому мы говорили обо всем остальном, что было у нас в жизни: квартира Элен и дом моих родителей, телевидение в Америке и телевидение в Англии, комнатные растения Элен и садоводство моих родителей, ее счета по карте «Виза» и мои счета в банке, жизнь с Сарой и жизнь с моими родителями, жизнь с работой и жизнь без работы, и, наконец, как она по мне скучала и как я скучал по ней.
43
– И это все? – спросил Гершвин.
– Пожалуй, что да, – ответила Джинни.
– Хорошо, – сказал я. – Чем займемся теперь?
Было воскресенье, сразу после полудня, и мы втроем стояли посередине кладбища Лодж Хилл на другом конце города. Я позвонил Гершвину и Джинни как только смог – в случае Гершвина это было сразу же после моего разговора с Элен. Хотя он и был поначалу шокирован, но встретил известие стоически. Гершвин расспрашивал меня о подробностях и мало что говорил сам. Зная его слишком хорошо, я понимал, что ему вовсе не безразлично. Просто он не знал, что сказать, и, вместо того чтобы сказать что-нибудь глупое или банальное, предпочел молчать. Я не хотел звонить Джинни на работу и поэтому позвонил ей вечером домой. Ее реакция была почти такой же, как и реакция Гершвина: без слез и практически без слов. Я также позвонил Бев, Кристине и Питу, и они тоже были шокированы, и в разговорах было много неловких пауз.
Мои собственные чувства менялись каждую минуту, но я был теперь уверен, что своей теорией «дыры» Элен попала в точку. Чтобы как-то компенсировать свою нечувствительность, я долго вспоминал Эллиота, каким он был в школе, потому что таким я его лучше всего знал, и такого Эллиота мне не хватало. В нем всегда была какая-то предприимчивость, даже в детстве. Он, например, однажды попросил отца купить ему кучу наклеек к фильму «Возвращение Джедая» по дисконтной карте и потом принес их в школу и продал с наваром. А как-то раз он уговорил своего старшего брата купить ему несколько номеров эротических журналов «Только для мужчин», «Кутеж» и «Эскорт», разорвал их по страницам и продал ученикам младших классов, заработав намного больше, чем заплатил. А еще после своего двенадцатого дня рождения Эллиот принес в школу самый любимый подарок – ручную версию игрального автомата «Защитник» – и сдавал ее в аренду по десять пенсов за игру. Такой он был, Эллиот.
Я согласился встретиться с Джинни и Гершвином вечером в баре «Кингс Армс», и мы долго говорили о том, что должны что-то сделать для Эллиота. В конце концов мы решили отдать ему последний долг на кладбище, хоть и с опозданием. Мы подумали, что это, наверное, вызвало бы у него улыбку – трое школьных друзей, опоздавших на похороны на три года.
На следующий день мы встретились и купили цветы – прийти без ничего было бы как-то некрасиво – все равно что навестить человека в больнице и не принести ему сока или винограда, – и в цветочном магазине мы поругались из-за того, что никак не могли решить, какие цветы понравились бы Эллиоту. Я почему-то хотел купить цветы на длинных стеблях, фиолетовые и бархатистые, Гершвин предлагал купить розы, а Джинни – букет желтых и белых цветов со смешным названием. В конце концов Джинни сказала, что ей все равно, что мы купим, потому что глупо спорить из-за цветов, но Гершвин возразил, что мы спорим не из-за цветов, а просто нам хочется почувствовать себя дерьмово. Наконец каждый купил те цветы, которые хотел, и мы соединили их в один букет. Потом Джинни отвезла нас на кладбище в своем старом «фиате» цвета морской волны.
Никто не ответил мне, когда я спросил:
– Чем займемся теперь? – Мы стояли у серой могильной плиты и глазели на нее. – Все очень, очень странно, – снова нарушил я молчание.
– Знаю, – ответила Джинни.
– Трудно поверить в то, что случилось, – сказал Гершвин.
– Почему? – спросила Джинни. Мы оба посмотрели на нее. – То есть такое происходит все время, каждый день, – продолжала она. – Что заставляет нас думать, что мы такие особенные и нас это никогда не коснется?
– По-моему, Гершвин не хотел сказать, что мы особые, – произнес я. – Думаю, он хотел сказать, что мы всегда думаем, что ничего не изменится, все будет как раньше, хоть и знаем, что это не так. Такова, наверное, человеческая природа. – Я начал терять уверенность в своем красноречии. – Согласен со мной, Гершвин?
Он лишь пожал плечами и сказал:
– Поехали в бар.
Мы так и сделали. Оставили цветы на могиле, вернулись к машине и поехали в «Кингс Армс», где устроили импровизированные поминки.
44
– Моя любимая история про Эллиота? – повторил Гершвин вопрос Джинни. – Дай мне несколько секунд, и я скажу тебе.
Мы сидели в баре «Кингс Армс» за тем же столиком, что и на дне рождения Гершвина, возможно, даже на тех же самых местах, и пару часов просто выпивали и болтали ни о чем, пока Джинни не предложила поговорить о чем-то более существенном.
– Вспомнил, – произнес Гершвин. – Однажды мы с ним шли по Кингс-Хит-стрит, и здоровый парень из другой школы специально налетел на него. Эллиот на него даже не посмотрел. Тогда этот парень догнал его, толкнул и сказал что-то вроде «Хочешь подраться?», а Эллиот просто посмотрел на него и спросил «Зачем?», как будто на самом деле хотел получить ответ. Это было великолепно. Тот парень просто в осадок выпал. Он-то хотел повыделываться перед своими дружками, показать им, какой он крутой, а Эллиот предложил ему дискуссию о мотивации для драки. Ему, правда, досталось по челюсти, но когда тот парень просто обалдел из-за того, что Эллиот среагировал не так, как он ожидал, – это было классно.
– Хорошо, – сказала Джинни. – Моя очередь. Это не история, это мой любимый образ Эллиота. Помните темный костюм в тонкую полоску, который он купил в секонд-хенде, и пришел в нем ко мне на восемнадцатилетие, хоть его и отговаривали?
– Точно, – сказал Гершвин. – Он носил его под кроссовки. Ему казалось, что он классно выглядит, а мы все думали, что он сошел с ума.
Теперь была моя очередь.
– Помню, это было на химии, нам было лет по тринадцать или четырнадцать, и Филип Джонс был, как всегда, хорошим мальчиком: ходил по классу, подфутболивая сумки, и в том числе подфутболил сумку Эллиота.
– Помню, – сказал Гершвин.
– И тогда Эллиот сказал: «Ладно, с меня хватит», достал монету в пятьдесят пенсов, взял ее щипцами и нагрел на спиртовке, пока она не раскалилась, и бросил на пол рядом со скамейкой Филипа Джонса, как будто потерял ее. Джонс – потому что был кретином – заорал: «Теперь она моя», оттолкнул Эллиота и схватил монету. После этого в классе несколько дней воняло его горелой кожей, а сам он потом неделю не ходил в школу. Ну и, конечно, когда вернулся, то всыпал Эллиоту по первое число.
– Однажды мы с Эллиотом взяли на прокат фильм «Гремлины-2», – сказал Гершвин. – Мы оба думали, что круче него ничего быть не может. Мы потом много дней на уроках вспоминали приколы из него и подыхали от смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Старый толстый неудачник, – сказал он, выходя из-за прилавка, чтобы поприветствовать меня.
Мы с энтузиазмом пожали друг другу руки.
– А ты… – Я осмотрел Пита сверху донизу в поисках подходящего оскорбления, но не смог ничего найти. Залысины у него были уже побольше, чем у Гершвина, но это не казалось мне хорошей шуткой. В остальном он выглядел хорошо. Мне пришлось сказать: – А ты – отброс шестидесятых.
В пятнадцать лет Пит решил стать модом, и сейчас, спустя пятнадцать лет, он все еще одевался в таком же стиле: джинсовая куртка «Ливайс», черная водолазка, бежевые джинсы «Ливайс» и, конечно, его любимые «ботинки для пустыни».
– Это, должно быть, уже твоя сотая пара, – кивнул я на ботинки.
– Сносил уже больше двухсот пар. – Он широко улыбнулся. – Доехал нормально? – спросил он, возвращаясь к прилавку, чтобы обслужить клиента.
– Обыкновенно. Но это неважно. А ты как?
– В порядке. Могло быть и похуже. Смотри, какой у меня магазин классный.
Я в первый раз огляделся по сторонам. Вокруг меня на бесчисленных полках стояли журналы по фантастике и фэнтэзи, комиксы, книги, постеры, видеокассеты и фигурки героев фильмов.
– Это все твое?
Он оживленно кивнул.
– Я покажу тебе новые штуки по «Звездным войнам». Я чуть не плакал, когда их получил на прошлой неделе. Он заметил, что возле прилавка толкаются еще несколько покупателей.
– Подожди минутку.
Пит обвел взглядом один из стеллажей с комиксами, и оттуда вдруг вынырнул парень с бородкой и в бейсбольной кепке.
– Билли, – сказал Пит. – Это мой друг Мэтт Бэкфорд. Мы с ним знаем друг друга уже… – он провел в уме вычисления, – семнадцать лет. Ровно столько лет, сколько тебе. Мы поднимемся в квартиру выпить кофе и выкурить по сигарете, а ты следи за магазином и не груби покупателям.
Билли встал за прилавок. Я вслед за Питом прошел в дверь, на которой висел лист бумаги формата А4 с надписью фломастером «Не входить – это касается тебя!», а потом по лестнице мы поднялись на второй этаж.
– Добро пожаловать в мое жилище, – сказал Пит.
Когда он сказал мне, что развелся и живет в квартире над своим магазином, я представил себе самое худшее, но то, что я увидел, было холостяцким раем. Хоть в квартире и не было повсюду черной кожи и хрома, как я себе это представлял в идеальном жилище холостяка, зато присутствовала кое-какая коллекционная мебель шестидесятых, последней модели телевизор с огромным экраном и стереосистема с колонками размером с хороший сейф. Кроме этого, в квартире было много всего из магазина – постеры фильмов и комиксов, куча фигурок, все – от «Звездных войн» до Джеймса Бонда, – коллекция пластинок, компакт-дисков и видео, которая занимала две стены комнаты, делая ее похожей на библиотеку.
– Ого, – произнес я, когда Пит принес кофе. – У тебя столько видеокассет.
– Хорошо иметь их все под рукой. – Пит с довольным видом оглядел свою коллекцию. – Все они пылились на чердаке, когда мы жили с Эми.
Он показал рукой на огромный дивана возле окна.
– Садись, дружище.
– Сейчас, секунду. Хочу только посмотреть твои кассеты. Я, пожалуй, половины из них вообще ни у кого не видел.
Это был величайший комплимент, который мог сделать ему я или любой другой из его друзей-мужчин: иногда признание друзьями наших достижений в чем-либо, не имеющем особого смысла, и есть то, ради чего мы живем. Я читал названия, и это походило на алфавитный каталог фантастических фильмов, показанных по телевизору в последние пятьдесят лет. У него были все серии «Узника», «Звездного путешествия», «Вавилона-5», «Звездного путешествия – следующее поколение» и «Семерки Блэйка», но больше всего у него было серий «Доктора Ху».
– У меня есть все серии, когда-либо снятые, – сказал Пит, когда я рассматривал коробку с надписью «Доктор Ху и Киберлюди». – На это ушло много времени, но оно того стоило.
– Вообще все серии?
– Ну… почти. Нету двух, что ли, – БиБиСи поступило мудро, уничтожив оригиналы. А я не хотел, чтобы были промежутки, и все равно сделал для них коробки.
– Ты сделал коробки для серий, которых не существует в природе?
Он робко посмотрел на меня:
– Не спрашивай, зачем я это сделал. Я так лучше себя чувствую.
Когда после нескольких часов у него в квартире и нескольких бутылок будвайзера я ушел, жизнь казалась мне намного приятнее, и грядущее тридцатилетие тоже больше меня не пугало.
У Катрины, Бев и Пита были свои успехи и неудачи, но они были, в общем, в порядке. Да, Питу пришлось трудновато – развод и все такое – но сейчас, пожалуй, он был вполне счастлив. Добавив сюда Джинни и Гершвина, получалось, что все мы были в норме. Не знаю зачем, но я убедил себя, что если мои друзья, которым уже исполнилось по тридцать, были в порядке, то и я смогу справиться с тем, что мне готовит судьба. По крайней мере так я тогда думал. Но, возвращаясь на поезде из Манчестера в Бирмингем, я еще не знал, что мой друг Эллиот погиб.
41
To: crazedelaine@hotpr.com
From: mattb@c-tec.national.com
Subject: ?
Элен!
Сейчас в Бирмингеме два часа ночи, и я не могу уснуть. У меня только что были самые странные два часа в жизни. В последние дни я занимался тем, что разыскивал своих старых друзей, о которых я тебе писал. Я поговорил по телефону с Катриной и Бев, а сегодня (вернее, уже вчера) ездил в Манчестер повидаться с Питом. Я вернулся домой с мыслью, что все в порядке, что у меня в жизни все ясно.
Ну и вот я сижу, слегка выпивший, довольно веселый, как входит мама и говорит, что у нее для меня плохая новость. Я не помню точно ее слов, но смысл такой – мой друг Эллиот погиб, точнее погиб уже два года назад. Я позвонил его родителям вчера утром и оставил сообщение на автоответчике – объяснил, кто я такой, и попросил позвонить мне и дать номер Эллиота. Пока я был в Манчестере, мать Эллиота позвонила моей и сказала ей, что Эллиот погиб.
Он ехал из Лидса в Ливерпуль – это было в декабре два года назад – и машина, в которой он был со своей девушкой, столкнулась в лоб с грузовиком. Девушка Эллиота умерла сразу, а он через неделю в больнице. Им было по двадцать семь. На похоронах присутствовали только близкие друзья семьи, а так как все мы уже долго не общались с Эллиотом, то никого из нас не пригласили. У меня очень странное ощущение. Я не знаю, какие точно чувства у меня должны быть, но у меня их нет.
Мэтт ххх
42
Отправив сообщение Элен, я попытался уснуть, но мне никак не удавалось. Вместо этого я лежал на кровати и, глядя в потолок, пытался понять, в какой момент мы все перестали быть друзьями, и не мог, потому что такого конкретного момента не было. Потом я попытался вспомнить, когда мы перестали проявлять какое-то усердие для поддержания отношений, и это оказалось намного легче. Это произошло, когда мы разъехались. География стала настоящим испытанием для нашей дружбы. И из-за этого мне стало грустно, и я почувствовал себя виноватым. Время, которое мы провели вместе, было едва ли не лучшим временем в моей жизни, и это было как-то глупо, что мы отказались от самых лучших друзей, которые у нас когда-либо были и будут, только из-за того, что мы больше не жили в одном городе. Может быть, я был не прав. Может быть, мы просто переросли друг друга. Это была моя последняя мысль той ночи, которую я смог вспомнить, кроме, конечно, многих часов размышлений о своей собственной смертности. Мои мысли были сосредоточены на трех главных вопросах жизни: «Куда я двигаюсь?», «Что я делаю?» и «Зачем все это нужно». Эти вопросы были, мягко говоря, далеко не оригинальны, и поэтому пусть они останутся у меня в голове.
Все же мне удалось немного поспать, но около половины седьмого меня разбудил телефон. Я вскочил с кровати, спустился вниз и поднял трубку.
– Алло?
– Мэтт, это я. Это была Элен.
– Кто это? – прошептала мама, стоя на верхней ступеньке лестницы. Она была в халате и в бигудях.
– Все в порядке, – ответил я. – Это меня. – Я не хотел говорить ей, что это Элен, чтобы не давать никаких ложных надежд. – Я постараюсь негромко, хорошо?
Мама ушла, оставив меня одного.
– Привет! – негромко сказал я в трубку. – Как ты? У вас уже – сколько это? – полвторого ночи. Чем ты занимаешься?
– Я задержалась в офисе и получила от тебя сообщение про твоего друга Эллиота. Я хотела тебе сразу позвонить, но подумала, что твои будут уже спать, и не хотела их будить. Я заметила, что они рано ложатся, когда они к нам приезжали. Поэтому я пришла домой и ждала, пока можно будет тебе звонить. Ну как ты? Как ты с этим справляешься?
– Я в норме, – ответил я. – Странно, но я в норме.
– Не похоже, что ты в норме, Мэтт.
– Спасибо.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты хорошо спал?
– Нет, плохо. – Я задумался на мгновение. – Я сейчас тебе что-то скажу, но я скажу это тебе только потому, что знаю: ты меня поймешь. Больше всего меня шокирует во всем этом, что меня эта новость не так уж и потрясла. Эллиот был хорошим другом. Да, я давно не видел его, но я наверняка должен был почувствовать… что-то еще.
– Не обязательно, – сказала Элен. – Для того чтобы почувствовать утрату, нужно, чтобы в твоей жизни образовалась дыра. Большая такая: что бы ты туда ни бросил, как бы ни пытался заполнить ее чем-то другим, она все равно оставалась бы дырой. Когда вы были друзьями и постоянно общались и виделись каждый день – вот тогда эта самая дыра могла бы образоваться, и ты почувствовал бы утрату. Но на самом деле у вас уже давно не было такой дружбы. И в этом нет ничего страшного, такое бывает часто. Что плохо в такой ситуации, так это то, что ты не чувствуешь потери, потому что на самом деле давно уже и так потерял этого человека. И тебе не хватает этой дыры, которая должна была бы образоваться.
С одной стороны, мне хотелось заорать «идиотский бред» и «ерунда», но в то же время я признавал, что Элен права. Я не чувствовал, что потерял друга, потому что на самом деле давно его потерял и даже этого не заметил.
Мы проговорили с Элен почти час. Я не хотел больше говорить про Эллиота, и она это понимала, поэтому мы говорили обо всем остальном, что было у нас в жизни: квартира Элен и дом моих родителей, телевидение в Америке и телевидение в Англии, комнатные растения Элен и садоводство моих родителей, ее счета по карте «Виза» и мои счета в банке, жизнь с Сарой и жизнь с моими родителями, жизнь с работой и жизнь без работы, и, наконец, как она по мне скучала и как я скучал по ней.
43
– И это все? – спросил Гершвин.
– Пожалуй, что да, – ответила Джинни.
– Хорошо, – сказал я. – Чем займемся теперь?
Было воскресенье, сразу после полудня, и мы втроем стояли посередине кладбища Лодж Хилл на другом конце города. Я позвонил Гершвину и Джинни как только смог – в случае Гершвина это было сразу же после моего разговора с Элен. Хотя он и был поначалу шокирован, но встретил известие стоически. Гершвин расспрашивал меня о подробностях и мало что говорил сам. Зная его слишком хорошо, я понимал, что ему вовсе не безразлично. Просто он не знал, что сказать, и, вместо того чтобы сказать что-нибудь глупое или банальное, предпочел молчать. Я не хотел звонить Джинни на работу и поэтому позвонил ей вечером домой. Ее реакция была почти такой же, как и реакция Гершвина: без слез и практически без слов. Я также позвонил Бев, Кристине и Питу, и они тоже были шокированы, и в разговорах было много неловких пауз.
Мои собственные чувства менялись каждую минуту, но я был теперь уверен, что своей теорией «дыры» Элен попала в точку. Чтобы как-то компенсировать свою нечувствительность, я долго вспоминал Эллиота, каким он был в школе, потому что таким я его лучше всего знал, и такого Эллиота мне не хватало. В нем всегда была какая-то предприимчивость, даже в детстве. Он, например, однажды попросил отца купить ему кучу наклеек к фильму «Возвращение Джедая» по дисконтной карте и потом принес их в школу и продал с наваром. А как-то раз он уговорил своего старшего брата купить ему несколько номеров эротических журналов «Только для мужчин», «Кутеж» и «Эскорт», разорвал их по страницам и продал ученикам младших классов, заработав намного больше, чем заплатил. А еще после своего двенадцатого дня рождения Эллиот принес в школу самый любимый подарок – ручную версию игрального автомата «Защитник» – и сдавал ее в аренду по десять пенсов за игру. Такой он был, Эллиот.
Я согласился встретиться с Джинни и Гершвином вечером в баре «Кингс Армс», и мы долго говорили о том, что должны что-то сделать для Эллиота. В конце концов мы решили отдать ему последний долг на кладбище, хоть и с опозданием. Мы подумали, что это, наверное, вызвало бы у него улыбку – трое школьных друзей, опоздавших на похороны на три года.
На следующий день мы встретились и купили цветы – прийти без ничего было бы как-то некрасиво – все равно что навестить человека в больнице и не принести ему сока или винограда, – и в цветочном магазине мы поругались из-за того, что никак не могли решить, какие цветы понравились бы Эллиоту. Я почему-то хотел купить цветы на длинных стеблях, фиолетовые и бархатистые, Гершвин предлагал купить розы, а Джинни – букет желтых и белых цветов со смешным названием. В конце концов Джинни сказала, что ей все равно, что мы купим, потому что глупо спорить из-за цветов, но Гершвин возразил, что мы спорим не из-за цветов, а просто нам хочется почувствовать себя дерьмово. Наконец каждый купил те цветы, которые хотел, и мы соединили их в один букет. Потом Джинни отвезла нас на кладбище в своем старом «фиате» цвета морской волны.
Никто не ответил мне, когда я спросил:
– Чем займемся теперь? – Мы стояли у серой могильной плиты и глазели на нее. – Все очень, очень странно, – снова нарушил я молчание.
– Знаю, – ответила Джинни.
– Трудно поверить в то, что случилось, – сказал Гершвин.
– Почему? – спросила Джинни. Мы оба посмотрели на нее. – То есть такое происходит все время, каждый день, – продолжала она. – Что заставляет нас думать, что мы такие особенные и нас это никогда не коснется?
– По-моему, Гершвин не хотел сказать, что мы особые, – произнес я. – Думаю, он хотел сказать, что мы всегда думаем, что ничего не изменится, все будет как раньше, хоть и знаем, что это не так. Такова, наверное, человеческая природа. – Я начал терять уверенность в своем красноречии. – Согласен со мной, Гершвин?
Он лишь пожал плечами и сказал:
– Поехали в бар.
Мы так и сделали. Оставили цветы на могиле, вернулись к машине и поехали в «Кингс Армс», где устроили импровизированные поминки.
44
– Моя любимая история про Эллиота? – повторил Гершвин вопрос Джинни. – Дай мне несколько секунд, и я скажу тебе.
Мы сидели в баре «Кингс Армс» за тем же столиком, что и на дне рождения Гершвина, возможно, даже на тех же самых местах, и пару часов просто выпивали и болтали ни о чем, пока Джинни не предложила поговорить о чем-то более существенном.
– Вспомнил, – произнес Гершвин. – Однажды мы с ним шли по Кингс-Хит-стрит, и здоровый парень из другой школы специально налетел на него. Эллиот на него даже не посмотрел. Тогда этот парень догнал его, толкнул и сказал что-то вроде «Хочешь подраться?», а Эллиот просто посмотрел на него и спросил «Зачем?», как будто на самом деле хотел получить ответ. Это было великолепно. Тот парень просто в осадок выпал. Он-то хотел повыделываться перед своими дружками, показать им, какой он крутой, а Эллиот предложил ему дискуссию о мотивации для драки. Ему, правда, досталось по челюсти, но когда тот парень просто обалдел из-за того, что Эллиот среагировал не так, как он ожидал, – это было классно.
– Хорошо, – сказала Джинни. – Моя очередь. Это не история, это мой любимый образ Эллиота. Помните темный костюм в тонкую полоску, который он купил в секонд-хенде, и пришел в нем ко мне на восемнадцатилетие, хоть его и отговаривали?
– Точно, – сказал Гершвин. – Он носил его под кроссовки. Ему казалось, что он классно выглядит, а мы все думали, что он сошел с ума.
Теперь была моя очередь.
– Помню, это было на химии, нам было лет по тринадцать или четырнадцать, и Филип Джонс был, как всегда, хорошим мальчиком: ходил по классу, подфутболивая сумки, и в том числе подфутболил сумку Эллиота.
– Помню, – сказал Гершвин.
– И тогда Эллиот сказал: «Ладно, с меня хватит», достал монету в пятьдесят пенсов, взял ее щипцами и нагрел на спиртовке, пока она не раскалилась, и бросил на пол рядом со скамейкой Филипа Джонса, как будто потерял ее. Джонс – потому что был кретином – заорал: «Теперь она моя», оттолкнул Эллиота и схватил монету. После этого в классе несколько дней воняло его горелой кожей, а сам он потом неделю не ходил в школу. Ну и, конечно, когда вернулся, то всыпал Эллиоту по первое число.
– Однажды мы с Эллиотом взяли на прокат фильм «Гремлины-2», – сказал Гершвин. – Мы оба думали, что круче него ничего быть не может. Мы потом много дней на уроках вспоминали приколы из него и подыхали от смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27