— Как подумаю, что домой к нам явятся, под стражу его заберут, ковры эти самые выносить станут.
— Когда следствие заканчивается?
— Не знаю, вот-вот, кажись... А что? — спросил Иван с далекой, замерцавшей надеждой. Нягол ее уловил.
— Мне надо с Динё поговорить, приведи его к нам.
Через несколько дней Иван и Динё позвонили у Ня-головой двери. Открыла им Элица, и оба сильно смутились.
— Входите, дядя сейчас будет! — приветливо пригласила их Элица.
Она их потащила наверх, где уже приготовила чашки для чая, печенье и варенье домашнего производства. Они уселись молча, поджимая ноги — так обруганные животные поджимают свои хвосты. Переглядывались, стараясь понять, знает ли Элица, зачем они пришли, Элица же в свою очередь пыталась объяснить себе явное замешательство, обозначившееся на их лицах.
— Дядя Иван, это ведь Динё, да? — невинно поинтересовалась она, только чтоб поддержать разговор, чем смутила их окончательно: знает — значит, Нягол проговорился...
— Ага,— сипло ответил Иван,— братцем двоюродным вам приходится... Знакомьтесь.
Динё приподнялся и подхватил Элицыну руку. Она ему показалась слишком нежной и мягкой — он еще не трогал такой.
— Очень приятно,— сказала Элица, глядя на Динё ясными птичьими глазами.— Мы, наверное, у дедушки виделись, когда были маленькими, но я, извините, вас не помню.
Динё кивнул, словно виноватый в том, что его не запомнили.
— Чем же вас угощать? Я тут чай приготовила, но лучше я водочки принесу!
И она исчезла за дверью. Вошел Нягол, раскрасневшийся после душа, взъерошенный, облаченный в профессорский халат.
— Ну, добро пожаловать! — он протянул руку.— А я вот душ принял... Что там Элица, чай нам готовит?
— Исправляюсь, дядя! — Элица влетела с подносом.— Несу вам живой воды.
Нягол подхватил водку:
— Лизнет ее, как котенок мармелад, а знает, как
величали водку две тысячи лет назад.
Отпили по глотку, Элица удалилась, Иван залпом опорожнил рюмку.
— Теперь,— начал Нягол, поглядывая на Динё,— давайте говорить по-мужски. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
— Образование?
— Механический техникум.
— В армии где служил?
— В автомобильной роте.
— И до сих пор с начальством никаких трений?
— Случалось иногда...
— Да говори уж правду, что хвалили тебя,— прервал его отец.— Отличник, экскурсия в Одессу, чего скрываешь...
— Ничего я не скрываю! — вспылил Динё.— Чего мне теперь скрывать!
— Ты на отца не кричи! — обрезал его Нягол.
— Я не кричу, а отвечаю.
— Ты и на суде так же отвечай, ужо посмотришь! — подлил масла в огонь Иван.
Динё вскочил:
— Батя, хватит! — Лицо его стало белым как мел.— Чего вы ко мне прицепились... Расхлебаюсь сам, милости мне не надо!
Оттолкнув стул, он уже собрался уйти, но Нягол его придержал за руку, и Динё почувствовал силу этого человека.
— Сядь,— приказал Нягол, и Иван в свою очередь удивился властному тону брата.— Не спрашиваю тебя, почему ты так поступил, я даже склонен поверить, что ты собирался наверстать недостачу.
Нягол искоса глянул на него, и Динё вздрогнул. Значит, не собирался, решил Нягол, продолжая:
— Не спрашиваю также, подумал ли ты вот о них,— он указал на брата.— Я тебя вот о чем спрашиваю: на что ты рассчитывал — что не поймают тебя или на что другое?
— Ни на что я не рассчитывал,— пробурчал Динё.
— И на то, что не поймают?
— На это рассчитывал.
— Неужто такая пропащая у вас база, что не могут за руку вас схватить, когда вы передергиваете? — небрежно осведомился Нягол.
Как ни был угнетен Динё, в этом «передергиваете», почуял он что-то свойское, подход к житейским делам, присущий людям вроде него — шоферам и монтерам, экскаваторщикам и бетонщикам, всякому рабочему люду, знающему что почем. Ишь ты, дядюшка, с ноткой почтения подумал он, перед тем как ответить:
— Дядя, я не в оправдание говорю, но порядка у нас нет, настоящая яма.
— Ишь какой речистый! — косился на него приободрившийся Иван.
- Яма, говоришь? — произнес Нягол.— А как насчет контроля, государственный глаз есть над этой ямой?
— Нет, дядя. Меня прихватили случайно.
— Ревизия-то случайно, что ли, была, обалдуй? — взорвался Иван.
— Все мы там обалдуи,— неожиданно резюмировал Динё.
Нягол ухватился за эту мысль.
— Что ты этим хотел сказать?
— То, что сказал...
— Нет, ты что-то важное хотел сказать, но увернулся,— не выпускал его Нягол.
Сечет меня, подумал Динё и ответил:
— Дядя, я тебя уважаю, потому скажу: государство хочет от нас, чтоб мы ему родными детьми были, а...
— Ну, опять двадцать пять! — прервал сына Иван.
— Давай! — подхлестнул его Нягол.— Правду.
— Правду? — Динё поджал губы.— Вот я, к примеру. Вкалываю за сто шестьдесят. Да тридцать-сорок левов премии, и все. Хоть ты разопнись, хоть убейся на этой работе — все, потолок. Вот люди и крадут.
— Потому как несознательные, кабы сознательные были...— скорее с собой, чем с сыном ратоборствовал клюющий носом Иван.
— Сознание, батя, оно от жизни идет, так ведь нас учат? Почему же эта самая жизнь хорошего сознания нам не дает, а подсовывает какое похуже?
Нягол закурил сигарету.
— Динё, слушай меня внимательно: Болгария имеет чистого годового дохода несколько миллиардов. Четверть отними на новые стройки, отдели на больницы, школы, пенсии, театры и кино. На оборону и резервы. Если остальное ты поделишь на миллионы вроде нас с тобой, да еще на двенадцать месяцев, вот и получится приблизительно твоя зарплата. Откуда же взять больше?
— Давай, братка, лей, наполняй пустую башку... И в мою заодно доливай! — Иван раскачивался, смеша обоих.
— Дядя,— Динё погасил усмешку,— ты еловек
ученый, с Болгарией, может, оно и так, а вот у нас по-другому. Я, к примеру, «ифу» вожу, немецкую машину,— водил то есть... На эту «ифу» мне спущен план: столько-то тонн, курсов и так далее, это не интересно. Зато интересно, что когда я его, план этот, выполняю, а это зависит не только от меня, то получаю лев-другой премиальных да копейки за сэкономленное горючее. И это — все!
— Хорошо, а как по-другому, сам бы ты чего сделать мог?
— Чего сделать? — Динё слегка поднапыжился.— А вот чего. Сейчас «ифа» эта за мной числится в основном для автоинспекции — чтобы я не побил ее, не поцарапал, косметика, понимаешь? А если по-серьезному-то, она за мной и не числится — никто с меня отчета не спрашивает, как я ее вожу да как торможу, что я на поворотах делаю и какую выбираю дорогу,— с меня требуется план и экономия горючего, за что я получаю стотинки. А как все это делается, за счет машины или за счет предприятия,— это никого не касается. Что ломается, что из строя выходит...
— Потому как по ухабам гоняете,— отозвался Иван.
— ...предприятие заменяет, не спрашивая с меня отчета: сломалось, сносилось — ладно.— Динё потянулся за брынзой, подцепил кусочек, но тут же его оставил и выпил так.— А вот кабы эта машина за мной числилась, только по-настоящему: вот тебе деньги на горючее, вот на масло — по нормам, столько-то километров — и деньги на текущий, столько-то — на основной ремонт, ты отвечаешь. Лишний раз ремонтируешься, плати из своего кармана. Хорошо за машиной смотришь, бери себе, что останется. Да ведь я же тогда бог, дядя! Отвечаю, плачу, но и зарабатываю. Какой же нормальный человек станет у самого себя красть?
— Ничего я не понял из твоей болтовни! — отрезал Иван.
— Батя, ты бы копался там в своем дереве!
— Наворошил Динё делов,— причитал Иван.— Вниз покатишься, дорожек мно-о-ого...
Нягол не обращал на него внимания. Давно уже не встречал он столь ясной и наглядной программы хозяйственного порядка, такой раскладки без школьных иллюзий и пагубного романтизма. Этот ушлый разбойник цены не знает тому, что говорит.
— Резонно ты все это изложил. Иван, это и к тебе относится! — Иван смешно вытянул шею.— А теперь ты мне вот что скажи: почему же нельзя устроить так, как ты говоришь?
Динё поглядел на него слегка изумленно и даже с долей легкого превосходства.
— Дядя, ты меня за дурака считаешь... Будто сам не знаешь, что болгарин завидует и брату и свату, а заодно и всем остальным. Кто это мне отдаст машину, чтобы я устраивал честные гонки с самим собой?
Надо сделать что-нибудь для мальчишки, подумал Нягол. В душе он еще не испорченный, и умишко острый как бритва.
— Честные гонки, говоришь?
Иван в это время соскользнул с локтя и стукнулся лбом о стол. Подняли его, Нягол записал имя следователя и проводил их до калитки, раздумывая над Динёвыми словами: «Ты, дядя, об меня не марайся, я так решил — сяду, отработаю срок, а там видно будет». Притворяется парень или нет?
Часам к десяти утра у дома остановилась черная «волга». Из нее вытянула ногу молодая, хорошо одетая женщина, спросила товарища Няголова. Элица, вышедшая ее встретить, пояснила, что товарищ Няголов работает, но если спешно... Оказалось, что не кто иной, как сам товарищ Трифонов, приглашает товарища Няголова к себе по очень важному делу.
Пока Нягол одевался, прикидывая, с чего бы вдруг такое пожарное внимание, Элица предложила гостье чай или кофе, та вежливо отказалась, зато разговорилась охотно. По ее словам, насчет товарища Няголова звонили из центра, и товарищ Трифонов был весьма изумлен, что товарищ Няголов здесь, ну что ж, творцы — люди особенные, в самом положительном смысле, конечно.
— Вы ведь ему дочкой приходитесь? — Она еще раз
оглядела Элицу.— Большое сходство.
Когда это она успела сходство открыть, разозлилась Элица, но ответила учтиво:
— Я племянница.
— Ах, так... Помогаете ему творить, вероятно?
— Вот именно, обеды ему варю,— отомстила Элица.
— Вы слишком скромничаете... Но зачем же так, вы же можете питаться у нас, я проинформирую товарища Трифонова.
— Я думаю, дядя не согласится.
— Почему? — искренне изумилась женщина.
— Он обожает домашнюю кухню.
— Такой гурман?
— Заклятый.
— Все писатели гурманы, я это заметила. Ну что ж, естественно.
— Интересное наблюдение.
— Правда? — надувалась дама.— Писатели познают жизнь, а для этого нужно здоровье. Я прочла все книги товарища Няголова,— не без гордости объявила она.
— Этого советую ему не говорить,— продолжала забавляться Элица.
— Почему? — еще более изумилась гостья.
— Начнет допрашивать, что вы поняли, а что нет. Он страшно любит допросы.
— Я готова! — Дама выпятила бюст.— Я всех его героев помню. А вы?
— Я его не читаю,— хладнокровно солгала Элица.— У нас эстетические расхождения.
— И он терпит?
— А что ему остается — я очень вкусно готовлю.
Элица изучала ее бюст.
— Странно,— понизила голос гостья.— Ваш дядя
большой писатель, вся страна читает его...
Вошел Нягол в спортивном летнем пиджаке и пестрой рубашке.
— Я готов,— густо зазвучал его бас, словно в комнату залетел огромный жук.
Элица проводила их до машины.
Переваливший за пятьдесят, высокий, с сединой возле ушей и в бывшем чубе, Трифонов встретил Нягола у дверей своего кабинета.
— Здравствуйте, здравствуйте! — он протянул для
приветствия обе руки одновременно, сердечно и вместе
с тем внушительно, по-хозяйски.— Мы, кажется, с вами
виделись на торжествах?
Нягол знал его — местный деятель, без ложного самомнения. В обстановке кабинета заметна была тяга к чистоте и порядку, об этом же заботился он и в своем округе.
Они опустились в кожаные кресла, Нягол притянул к себе огромную пепельницу с изображением исторических баталий, Трифонов, который прикуривал, поднес ему блестящую пачку импортных сигарет. Нягол похвалил вид хозяина, небось охотник? Да, охотник и немного садовник, любит природу, избегает мяса, а в последнее время и хлеба — появился жирок на талии, а это для здоровья нехорошо, и женам не нравится... собственным, разумеется.
— А вы тут что, на многоженство перешли? — подкольнул его Нягол.
Трифонов рассмеялся громко, человек он, видимо, был не скрытный, ответил, что с точки зрения заседаний и собраний — да. На нынешнем этапе приходится повышать роль женщины. Он явно старался держать полусерьезный, полушутливый тон с знаменитостью, каковой являлся его земляк.
Вошла пожилая женщина с пучком на голове и в белом ученическом воротничке, осведомилась с приветливой улыбкой, что принести: чай, кофе, соки?
— Может, по рюмке виски, товарищ Няголов, а? — предложил Трифонов в нарушение внутреннего устава.
Нягол ответил согласием.
— По рюмке виски, Стефанка, кофе и соки,— распорядился Трифонов, и женщина удалилась с тем же достоинством, с каким вступила.— Ну и с каких же пор вы у нас, надолго? А я, признаться, даже не знал...— Он глянул на свои электронные часы.
Нягол не стал говорить про смерть отца, чтобы не отвлекаться и не ставить хозяина в неловкое положение. К тому же это поглядывание на часы было не случайным.
— Надолго, лето тут хочу провести, а может, и всю осень, смотря по тому, как пойдет работа,— ответил он.
— Что-нибудь новенькое? — откликнулся Трифонов.— Почитаем, почитаем!
— Для чтения еще рановато, сперва написать надо.
— Э! — Хозяин расширил руки.— Вы у нас на мировом уровне! Мы гордимся...
— Не надо, Трифонов, а то я вознесусь,— прервал его Нягол.
— Ну тогда ни пуха ни пера, нам же остается только ждать,— моментально перестроился хозяин.
Ждите, если вам больше делать нечего, с досадой подумал Нягол.
— Я так понял, что вы обосновались в отчем доме,— снова заговорил Трифонов,— для вдохновения недурно, но как с удобствами? У нас тут есть апартамент для таких случаев, да и резиденция пока свободна — так что милости просим, будете дорогим гостем.
Нягол категорически отказался. В доме есть все необходимое, к тому же с ним племянница, они живут дружно и вместе готовят — никаких нехваток не ощущают. Трифонов понимающе кивнул, однако добавил, что со снабжением иногда возникают трудности, так что не мешало бы им продукты заказывать через их столовую — это не проблема. Нягол отказался еще раз — все в порядке, и ничего не нужно.
Принесли виски, соки и кофе, звякнули хрустальные рюмки, и Трифонов снова взглянул на часы.
— Товарищ Няголов,— сказал он, сообразив, что Нягол за ним наблюдает,— через две минуты София будет на проводе, с вами хочет говорить...— он тихонько назвал имя.— Искал вас в столице, оттуда позвонил сюда, и, поскольку телефона у вас нет...
Нягол нахмурил брови: вызов этот был неспроста, да еще такой спешный. Трифонов пошел к аппаратам и набрал прямой номер. Через считанные секунды Нягол держал в руках трубку. Приветствую тебя, писатель! — поздоровались с той стороны.— Занят ознакомлением с жизнью родного края? — Что-то в этом роде,— ответил Нягол. Очень хорошо, новый роман? — Он самый, с божьей помощью...— Богами теперь стали мы, смертные, Нягол,— раздался смех,— ты, во всяком случае, вот-вот это докажешь! — Богам себя не надо доказывать, они такими рождаются,— в тон ему возразил Нягол. Ну, ну, скромность красит человека, но только до времени... Слушай, у меня к тебе большая просьба. Знаю, что отрываю тебя от рукописи и пресекаю вдохновение, такая уж мне выпала неблагодарная роль, так вот, стисни зубы, садись завтра на самолет и прилетай. Сам понимаешь, так надо.— Нягол молчал.— Алло, ты куда пропал? — Сперва подсекаешь под корень, а потом интересуешься, куда пропал, подумал Нягол и спросил: — А есть ли смысл? — Смысл? Если нет смысла, зачем нам это жабоглотание? — отшучивался голос, но Нягол чувствовал напряженность, властность даже в его тоне.— Вот я про то и говорю, к чему нам это глотание? — На сей раз голос помолчал, потом промолвил: — Слушай, мы ведь с тобой не аисты, правда? — Уверен, что нет,— уточнил Нягол.— Вот так. Мы с тобой боевые товарищи, а посему завтра жду тебя до обеда, на аэродром за тобой приедет машина. Счастливого полета!... Дай-ка мне Трифонова.
Пока они разговаривали, Нягол стоял у окошка, бессмысленно вглядываясь в бульвар. Эти люди не отступились, через Весо не получилось, так теперь действуют в упор. Ну и история...
Трифонов его проводил до лестницы. Поняв, что настроение у Нягола упало, он терялся в догадках, долго тряс его руку на прощанье. Значит, завтра в восемь машина будет ждать перед домом. По возвращении пусть позвонит, его встретят. И будем надеяться на более частые встречи в родных местах... Спасибо, Трифонов,— рассеянно ответил Нягол.
На улице он отказался от машины и двинул домой пешком. Город все разрастался к подножию плато, сметая вековые виноградники. Детишками они играли в этих райских уголках — крутые, расположенные террасами земли, по горизонтали опоясанные проезжими дорогами, а по крутизне — заросшими тропками. С каждого виноградника город просматривался как на ладони — разбухающий по краям, все шире разливающийся по дельте каменный поток, вытекающий из горловины поросшего вековым лесом плато. Теперь он принялся заползать кверху хаотической смесью черепичных кровель и плоских современных крыш, раскосмаченных бесчисленными антеннами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Когда следствие заканчивается?
— Не знаю, вот-вот, кажись... А что? — спросил Иван с далекой, замерцавшей надеждой. Нягол ее уловил.
— Мне надо с Динё поговорить, приведи его к нам.
Через несколько дней Иван и Динё позвонили у Ня-головой двери. Открыла им Элица, и оба сильно смутились.
— Входите, дядя сейчас будет! — приветливо пригласила их Элица.
Она их потащила наверх, где уже приготовила чашки для чая, печенье и варенье домашнего производства. Они уселись молча, поджимая ноги — так обруганные животные поджимают свои хвосты. Переглядывались, стараясь понять, знает ли Элица, зачем они пришли, Элица же в свою очередь пыталась объяснить себе явное замешательство, обозначившееся на их лицах.
— Дядя Иван, это ведь Динё, да? — невинно поинтересовалась она, только чтоб поддержать разговор, чем смутила их окончательно: знает — значит, Нягол проговорился...
— Ага,— сипло ответил Иван,— братцем двоюродным вам приходится... Знакомьтесь.
Динё приподнялся и подхватил Элицыну руку. Она ему показалась слишком нежной и мягкой — он еще не трогал такой.
— Очень приятно,— сказала Элица, глядя на Динё ясными птичьими глазами.— Мы, наверное, у дедушки виделись, когда были маленькими, но я, извините, вас не помню.
Динё кивнул, словно виноватый в том, что его не запомнили.
— Чем же вас угощать? Я тут чай приготовила, но лучше я водочки принесу!
И она исчезла за дверью. Вошел Нягол, раскрасневшийся после душа, взъерошенный, облаченный в профессорский халат.
— Ну, добро пожаловать! — он протянул руку.— А я вот душ принял... Что там Элица, чай нам готовит?
— Исправляюсь, дядя! — Элица влетела с подносом.— Несу вам живой воды.
Нягол подхватил водку:
— Лизнет ее, как котенок мармелад, а знает, как
величали водку две тысячи лет назад.
Отпили по глотку, Элица удалилась, Иван залпом опорожнил рюмку.
— Теперь,— начал Нягол, поглядывая на Динё,— давайте говорить по-мужски. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
— Образование?
— Механический техникум.
— В армии где служил?
— В автомобильной роте.
— И до сих пор с начальством никаких трений?
— Случалось иногда...
— Да говори уж правду, что хвалили тебя,— прервал его отец.— Отличник, экскурсия в Одессу, чего скрываешь...
— Ничего я не скрываю! — вспылил Динё.— Чего мне теперь скрывать!
— Ты на отца не кричи! — обрезал его Нягол.
— Я не кричу, а отвечаю.
— Ты и на суде так же отвечай, ужо посмотришь! — подлил масла в огонь Иван.
Динё вскочил:
— Батя, хватит! — Лицо его стало белым как мел.— Чего вы ко мне прицепились... Расхлебаюсь сам, милости мне не надо!
Оттолкнув стул, он уже собрался уйти, но Нягол его придержал за руку, и Динё почувствовал силу этого человека.
— Сядь,— приказал Нягол, и Иван в свою очередь удивился властному тону брата.— Не спрашиваю тебя, почему ты так поступил, я даже склонен поверить, что ты собирался наверстать недостачу.
Нягол искоса глянул на него, и Динё вздрогнул. Значит, не собирался, решил Нягол, продолжая:
— Не спрашиваю также, подумал ли ты вот о них,— он указал на брата.— Я тебя вот о чем спрашиваю: на что ты рассчитывал — что не поймают тебя или на что другое?
— Ни на что я не рассчитывал,— пробурчал Динё.
— И на то, что не поймают?
— На это рассчитывал.
— Неужто такая пропащая у вас база, что не могут за руку вас схватить, когда вы передергиваете? — небрежно осведомился Нягол.
Как ни был угнетен Динё, в этом «передергиваете», почуял он что-то свойское, подход к житейским делам, присущий людям вроде него — шоферам и монтерам, экскаваторщикам и бетонщикам, всякому рабочему люду, знающему что почем. Ишь ты, дядюшка, с ноткой почтения подумал он, перед тем как ответить:
— Дядя, я не в оправдание говорю, но порядка у нас нет, настоящая яма.
— Ишь какой речистый! — косился на него приободрившийся Иван.
- Яма, говоришь? — произнес Нягол.— А как насчет контроля, государственный глаз есть над этой ямой?
— Нет, дядя. Меня прихватили случайно.
— Ревизия-то случайно, что ли, была, обалдуй? — взорвался Иван.
— Все мы там обалдуи,— неожиданно резюмировал Динё.
Нягол ухватился за эту мысль.
— Что ты этим хотел сказать?
— То, что сказал...
— Нет, ты что-то важное хотел сказать, но увернулся,— не выпускал его Нягол.
Сечет меня, подумал Динё и ответил:
— Дядя, я тебя уважаю, потому скажу: государство хочет от нас, чтоб мы ему родными детьми были, а...
— Ну, опять двадцать пять! — прервал сына Иван.
— Давай! — подхлестнул его Нягол.— Правду.
— Правду? — Динё поджал губы.— Вот я, к примеру. Вкалываю за сто шестьдесят. Да тридцать-сорок левов премии, и все. Хоть ты разопнись, хоть убейся на этой работе — все, потолок. Вот люди и крадут.
— Потому как несознательные, кабы сознательные были...— скорее с собой, чем с сыном ратоборствовал клюющий носом Иван.
— Сознание, батя, оно от жизни идет, так ведь нас учат? Почему же эта самая жизнь хорошего сознания нам не дает, а подсовывает какое похуже?
Нягол закурил сигарету.
— Динё, слушай меня внимательно: Болгария имеет чистого годового дохода несколько миллиардов. Четверть отними на новые стройки, отдели на больницы, школы, пенсии, театры и кино. На оборону и резервы. Если остальное ты поделишь на миллионы вроде нас с тобой, да еще на двенадцать месяцев, вот и получится приблизительно твоя зарплата. Откуда же взять больше?
— Давай, братка, лей, наполняй пустую башку... И в мою заодно доливай! — Иван раскачивался, смеша обоих.
— Дядя,— Динё погасил усмешку,— ты еловек
ученый, с Болгарией, может, оно и так, а вот у нас по-другому. Я, к примеру, «ифу» вожу, немецкую машину,— водил то есть... На эту «ифу» мне спущен план: столько-то тонн, курсов и так далее, это не интересно. Зато интересно, что когда я его, план этот, выполняю, а это зависит не только от меня, то получаю лев-другой премиальных да копейки за сэкономленное горючее. И это — все!
— Хорошо, а как по-другому, сам бы ты чего сделать мог?
— Чего сделать? — Динё слегка поднапыжился.— А вот чего. Сейчас «ифа» эта за мной числится в основном для автоинспекции — чтобы я не побил ее, не поцарапал, косметика, понимаешь? А если по-серьезному-то, она за мной и не числится — никто с меня отчета не спрашивает, как я ее вожу да как торможу, что я на поворотах делаю и какую выбираю дорогу,— с меня требуется план и экономия горючего, за что я получаю стотинки. А как все это делается, за счет машины или за счет предприятия,— это никого не касается. Что ломается, что из строя выходит...
— Потому как по ухабам гоняете,— отозвался Иван.
— ...предприятие заменяет, не спрашивая с меня отчета: сломалось, сносилось — ладно.— Динё потянулся за брынзой, подцепил кусочек, но тут же его оставил и выпил так.— А вот кабы эта машина за мной числилась, только по-настоящему: вот тебе деньги на горючее, вот на масло — по нормам, столько-то километров — и деньги на текущий, столько-то — на основной ремонт, ты отвечаешь. Лишний раз ремонтируешься, плати из своего кармана. Хорошо за машиной смотришь, бери себе, что останется. Да ведь я же тогда бог, дядя! Отвечаю, плачу, но и зарабатываю. Какой же нормальный человек станет у самого себя красть?
— Ничего я не понял из твоей болтовни! — отрезал Иван.
— Батя, ты бы копался там в своем дереве!
— Наворошил Динё делов,— причитал Иван.— Вниз покатишься, дорожек мно-о-ого...
Нягол не обращал на него внимания. Давно уже не встречал он столь ясной и наглядной программы хозяйственного порядка, такой раскладки без школьных иллюзий и пагубного романтизма. Этот ушлый разбойник цены не знает тому, что говорит.
— Резонно ты все это изложил. Иван, это и к тебе относится! — Иван смешно вытянул шею.— А теперь ты мне вот что скажи: почему же нельзя устроить так, как ты говоришь?
Динё поглядел на него слегка изумленно и даже с долей легкого превосходства.
— Дядя, ты меня за дурака считаешь... Будто сам не знаешь, что болгарин завидует и брату и свату, а заодно и всем остальным. Кто это мне отдаст машину, чтобы я устраивал честные гонки с самим собой?
Надо сделать что-нибудь для мальчишки, подумал Нягол. В душе он еще не испорченный, и умишко острый как бритва.
— Честные гонки, говоришь?
Иван в это время соскользнул с локтя и стукнулся лбом о стол. Подняли его, Нягол записал имя следователя и проводил их до калитки, раздумывая над Динёвыми словами: «Ты, дядя, об меня не марайся, я так решил — сяду, отработаю срок, а там видно будет». Притворяется парень или нет?
Часам к десяти утра у дома остановилась черная «волга». Из нее вытянула ногу молодая, хорошо одетая женщина, спросила товарища Няголова. Элица, вышедшая ее встретить, пояснила, что товарищ Няголов работает, но если спешно... Оказалось, что не кто иной, как сам товарищ Трифонов, приглашает товарища Няголова к себе по очень важному делу.
Пока Нягол одевался, прикидывая, с чего бы вдруг такое пожарное внимание, Элица предложила гостье чай или кофе, та вежливо отказалась, зато разговорилась охотно. По ее словам, насчет товарища Няголова звонили из центра, и товарищ Трифонов был весьма изумлен, что товарищ Няголов здесь, ну что ж, творцы — люди особенные, в самом положительном смысле, конечно.
— Вы ведь ему дочкой приходитесь? — Она еще раз
оглядела Элицу.— Большое сходство.
Когда это она успела сходство открыть, разозлилась Элица, но ответила учтиво:
— Я племянница.
— Ах, так... Помогаете ему творить, вероятно?
— Вот именно, обеды ему варю,— отомстила Элица.
— Вы слишком скромничаете... Но зачем же так, вы же можете питаться у нас, я проинформирую товарища Трифонова.
— Я думаю, дядя не согласится.
— Почему? — искренне изумилась женщина.
— Он обожает домашнюю кухню.
— Такой гурман?
— Заклятый.
— Все писатели гурманы, я это заметила. Ну что ж, естественно.
— Интересное наблюдение.
— Правда? — надувалась дама.— Писатели познают жизнь, а для этого нужно здоровье. Я прочла все книги товарища Няголова,— не без гордости объявила она.
— Этого советую ему не говорить,— продолжала забавляться Элица.
— Почему? — еще более изумилась гостья.
— Начнет допрашивать, что вы поняли, а что нет. Он страшно любит допросы.
— Я готова! — Дама выпятила бюст.— Я всех его героев помню. А вы?
— Я его не читаю,— хладнокровно солгала Элица.— У нас эстетические расхождения.
— И он терпит?
— А что ему остается — я очень вкусно готовлю.
Элица изучала ее бюст.
— Странно,— понизила голос гостья.— Ваш дядя
большой писатель, вся страна читает его...
Вошел Нягол в спортивном летнем пиджаке и пестрой рубашке.
— Я готов,— густо зазвучал его бас, словно в комнату залетел огромный жук.
Элица проводила их до машины.
Переваливший за пятьдесят, высокий, с сединой возле ушей и в бывшем чубе, Трифонов встретил Нягола у дверей своего кабинета.
— Здравствуйте, здравствуйте! — он протянул для
приветствия обе руки одновременно, сердечно и вместе
с тем внушительно, по-хозяйски.— Мы, кажется, с вами
виделись на торжествах?
Нягол знал его — местный деятель, без ложного самомнения. В обстановке кабинета заметна была тяга к чистоте и порядку, об этом же заботился он и в своем округе.
Они опустились в кожаные кресла, Нягол притянул к себе огромную пепельницу с изображением исторических баталий, Трифонов, который прикуривал, поднес ему блестящую пачку импортных сигарет. Нягол похвалил вид хозяина, небось охотник? Да, охотник и немного садовник, любит природу, избегает мяса, а в последнее время и хлеба — появился жирок на талии, а это для здоровья нехорошо, и женам не нравится... собственным, разумеется.
— А вы тут что, на многоженство перешли? — подкольнул его Нягол.
Трифонов рассмеялся громко, человек он, видимо, был не скрытный, ответил, что с точки зрения заседаний и собраний — да. На нынешнем этапе приходится повышать роль женщины. Он явно старался держать полусерьезный, полушутливый тон с знаменитостью, каковой являлся его земляк.
Вошла пожилая женщина с пучком на голове и в белом ученическом воротничке, осведомилась с приветливой улыбкой, что принести: чай, кофе, соки?
— Может, по рюмке виски, товарищ Няголов, а? — предложил Трифонов в нарушение внутреннего устава.
Нягол ответил согласием.
— По рюмке виски, Стефанка, кофе и соки,— распорядился Трифонов, и женщина удалилась с тем же достоинством, с каким вступила.— Ну и с каких же пор вы у нас, надолго? А я, признаться, даже не знал...— Он глянул на свои электронные часы.
Нягол не стал говорить про смерть отца, чтобы не отвлекаться и не ставить хозяина в неловкое положение. К тому же это поглядывание на часы было не случайным.
— Надолго, лето тут хочу провести, а может, и всю осень, смотря по тому, как пойдет работа,— ответил он.
— Что-нибудь новенькое? — откликнулся Трифонов.— Почитаем, почитаем!
— Для чтения еще рановато, сперва написать надо.
— Э! — Хозяин расширил руки.— Вы у нас на мировом уровне! Мы гордимся...
— Не надо, Трифонов, а то я вознесусь,— прервал его Нягол.
— Ну тогда ни пуха ни пера, нам же остается только ждать,— моментально перестроился хозяин.
Ждите, если вам больше делать нечего, с досадой подумал Нягол.
— Я так понял, что вы обосновались в отчем доме,— снова заговорил Трифонов,— для вдохновения недурно, но как с удобствами? У нас тут есть апартамент для таких случаев, да и резиденция пока свободна — так что милости просим, будете дорогим гостем.
Нягол категорически отказался. В доме есть все необходимое, к тому же с ним племянница, они живут дружно и вместе готовят — никаких нехваток не ощущают. Трифонов понимающе кивнул, однако добавил, что со снабжением иногда возникают трудности, так что не мешало бы им продукты заказывать через их столовую — это не проблема. Нягол отказался еще раз — все в порядке, и ничего не нужно.
Принесли виски, соки и кофе, звякнули хрустальные рюмки, и Трифонов снова взглянул на часы.
— Товарищ Няголов,— сказал он, сообразив, что Нягол за ним наблюдает,— через две минуты София будет на проводе, с вами хочет говорить...— он тихонько назвал имя.— Искал вас в столице, оттуда позвонил сюда, и, поскольку телефона у вас нет...
Нягол нахмурил брови: вызов этот был неспроста, да еще такой спешный. Трифонов пошел к аппаратам и набрал прямой номер. Через считанные секунды Нягол держал в руках трубку. Приветствую тебя, писатель! — поздоровались с той стороны.— Занят ознакомлением с жизнью родного края? — Что-то в этом роде,— ответил Нягол. Очень хорошо, новый роман? — Он самый, с божьей помощью...— Богами теперь стали мы, смертные, Нягол,— раздался смех,— ты, во всяком случае, вот-вот это докажешь! — Богам себя не надо доказывать, они такими рождаются,— в тон ему возразил Нягол. Ну, ну, скромность красит человека, но только до времени... Слушай, у меня к тебе большая просьба. Знаю, что отрываю тебя от рукописи и пресекаю вдохновение, такая уж мне выпала неблагодарная роль, так вот, стисни зубы, садись завтра на самолет и прилетай. Сам понимаешь, так надо.— Нягол молчал.— Алло, ты куда пропал? — Сперва подсекаешь под корень, а потом интересуешься, куда пропал, подумал Нягол и спросил: — А есть ли смысл? — Смысл? Если нет смысла, зачем нам это жабоглотание? — отшучивался голос, но Нягол чувствовал напряженность, властность даже в его тоне.— Вот я про то и говорю, к чему нам это глотание? — На сей раз голос помолчал, потом промолвил: — Слушай, мы ведь с тобой не аисты, правда? — Уверен, что нет,— уточнил Нягол.— Вот так. Мы с тобой боевые товарищи, а посему завтра жду тебя до обеда, на аэродром за тобой приедет машина. Счастливого полета!... Дай-ка мне Трифонова.
Пока они разговаривали, Нягол стоял у окошка, бессмысленно вглядываясь в бульвар. Эти люди не отступились, через Весо не получилось, так теперь действуют в упор. Ну и история...
Трифонов его проводил до лестницы. Поняв, что настроение у Нягола упало, он терялся в догадках, долго тряс его руку на прощанье. Значит, завтра в восемь машина будет ждать перед домом. По возвращении пусть позвонит, его встретят. И будем надеяться на более частые встречи в родных местах... Спасибо, Трифонов,— рассеянно ответил Нягол.
На улице он отказался от машины и двинул домой пешком. Город все разрастался к подножию плато, сметая вековые виноградники. Детишками они играли в этих райских уголках — крутые, расположенные террасами земли, по горизонтали опоясанные проезжими дорогами, а по крутизне — заросшими тропками. С каждого виноградника город просматривался как на ладони — разбухающий по краям, все шире разливающийся по дельте каменный поток, вытекающий из горловины поросшего вековым лесом плато. Теперь он принялся заползать кверху хаотической смесью черепичных кровель и плоских современных крыш, раскосмаченных бесчисленными антеннами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44