Все было так, как он себе представлял: и спина, и поясница, и бедра, ходящие ходуном, и лопатки, и позвоночник, и ребра, и иссиня-черная коса на плече, и вздохи в такт, и – перед самым концом – сбивчивые тихие ругательства.
Прежде чем встать и одеться, Итильдин наклонился к уху Кинтаро и сказал:
– Судьбу нельзя погонять, можно только следовать за ней. Нельзя узнать, что будет завтра, но можно быть готовым к этому. Когда нечего делать – ничего не делай. Когда наступает время действовать – действуй. Затишье долго не продлится, будь уверен.
«В моей жизни веками ничего не происходило, пока не появился ты», – хотелось ему сказать, но вместо этого он только молча прикоснулся губами к плечу Кинтаро и принялся одеваться.
На следующий день вечером Альва с Бахрияром здорово перебрали вина, и случилось то, что давно должно было случиться. Итильдин мог бы удержать Лиэлле, поскольку был совершенно трезв, но не стал и сделал знак Кинтаро не вмешиваться, когда Бахрияр вышел вслед за Альвой во внутренний дворик. Эти двое должны были объясниться.
Однако вначале объяснением и не пахло. Оказавшись наедине у фонтана, в сумерках, наполненных ароматом жасмина, Бахрияр и Альва сами не заметили, как начали целоваться, пьянея от желания все больше и больше. Сами собой подвернулись подушки, разбросанные вокруг фонтана, руки сами собой зашарили по телу…
Итильдин и Кинтаро услышали удивленный вскрик, потом двое у фонтана заспорили, и с каждой минутой все громче. Они переглянулись, хмыкнули и отправились выяснять, в чем дело.
– Доигрался, рыженький? – ласково сказал Кинтаро, окидывая взглядом мизансцену.
Итильдин мельком взглянул на степняка и поразился перемене в нем. К нему снова вернулась вся его самоуверенность, и наглая улыбка снова была при нем, и хищный похотливый огонек в глазах. Вчерашний день казался сном. Полно, было ли это – плечи, лопатки, бедра, покорные тихие вскрики?
– Я не понимаю, – жалобно говорил Бахрияр, держась за голову. Он слегка пошатывался и отпихивал Альву, который пытался его поддержать.
– Я вам потом все объясню, – уговаривал Альва, но Бахрияр его не слушал, повторяя:
– Нет, ну как же это, а? Зачем? Как вы могли? Я же вам доверял… Я же не знал… Вы меня обманули!
– Подумаешь, невидаль, – сказал Кинтаро, подставляя арисланцу плечо, на которое тот немедленно оперся, и повел его, спотыкающегося, в дом. – Пойдем, поговорим, как мужчина с мужчиной.
Альва вдруг сдавленно захихикал, уткнувшись в плечо Итильдина.
– Как мужчина с мужчиной, ой не могу. Знал бы он, что это значит по обычаям Дикой степи! Прости, это нервное… Представляешь, у меня будто туман в голове случился…
– Знаю этот туман, называется «Алазанская долина», красное, – ехидно подсказал Итильдин.
Лиэлле снова зашелся смехом, тщетно пытаясь зажать себе рот.
– Умира-а-ю… хоть ты не дразни. Мне надо куда-нибудь лечь. Черт… смотри, до сих пор стоит, – и он положил руку эльфа на свой твердый член, очень хорошо прощупывающийся под тонким шелком платья. – Ох, кто бы врезал мне по морде… Я же не знал, что он так расстроится…
– Так ты, значит, все-таки дал ему залезть себе под юбку, – усмехнулся Итильдин и поцеловал пахнущий вином и Бахрияром рот Лиэлле. Постанывая, тот повис у него на шее, подставляя губы.
– Динэ… хочу… – шептал он в перерывах между поцелуями. – Трахни меня… до беспамятства… господи, какая же я сука… эльф, мой эльф… любовь моя…
– Здесь или в спальне?
– Здесь… а потом – в спальне…
Итильдин завалил Лиэлле на спину и сделал с ним то, о чем он просил.
За кавалером Ахайре водилась одна особенность, давно замеченная Итильдином, – после секса он стремительно и необратимо трезвел. Когда они влезли в спальню «леди Аланис» через окно, Альва уже твердо держался на ногах, смущенно отводил взгляд и тяжело вздыхал.
Из соседней комнаты доносился неразборчивый диалог – уговаривающий голос Кинтаро и обиженный Бахрияра. Альва прислушивался к ним с видом нашкодившего котенка. Потом голоса затихли… на какое-то время. А потом послышалось такое, что Альва широко раскрыл глаза и растерянно посмотрел на Итильдина.
– Ты слышишь то же, что и я?
– И даже больше, – усмехнулся эльф.
Он различал не только характерные стоны и скрип кровати, но и горячий шепот Бахрияра, и не оставалось сомнений, что арисланец принимает в этом самое деятельное участие. А Кинтаро, как всегда, был на высоте, и наверняка Бахрияр будет утром поглядывать на него так же томно и мечтательно, как смотрели придворные кавалеры и дамы в Трианессе, воины эссанти, мальчишка-марранец и даже временами сам Альва.
– Вот скотина! – выговорил Лиэлле, потрясенный до глубины души. – Это уже слишком! – он снова нервно захихикал, не в силах с собой справиться.
Итильдин поступил с ним просто – заткнул ему рот своим.
О да, ему определенно нравился Арислан.
Глава 6
Громко хлопнула дверь, и Альва вздрогнул, вырванный из мира своих образов. Бумага на столе зашелестела от сквозняка, пронесшегося по дому. Пахло чернилами и теми большими белыми цветами, которые раскрываются в сумерках. Ого, уже вечер! В приступе вдохновения он и не заметил, как прошло время… Да, он как раз возил метелкой по полу, когда на него накатило. Почему-то физическая работа очень способствует возникновению творческих мыслей. Или, может быть, творческие мысли уже возникли в тот момент, когда он опрокинул чертов горшок с цветком. Как бы там ни было, на Альву буквально напал стих. Кинув метелку и отряхнув руки, он принялся рыться повсюду в поисках пера и бумаги. И чуть не опрокинул еще один цветок.
Динэ, услышав чертыхания, вытащил из его рук горшок с пышной азалией, аккуратно вернул на место и вручил поэту любимый блокнот в кожаной обложке.
– Я тебя люблю, – сказал Альва, подкрепив слова поцелуем, между тем как пальцы его сами раскрыли блокнот и достали перо, а взгляд стал рассеянным и отстраненным. В такие минуты у него открывался иммунитет даже к ласкам Кинтаро.
Динэ вернул поцелуй и тактично оставил поэта наедине с его вдохновением.
За время их пребывания в Искендеруне эльф вдруг открыл в себе талант кулинара и с удовольствием пропадал на кухне целыми часами, обложившись сборниками рецептов и склянками специй. Альва был только рад. Во-первых, Итильдин нашел себе занятие по душе, для которого не требовалось выходить из дома, разве что в лавку за редкими корешками и травками; во-вторых, они теперь могли обойтись без услуг кухарки. Чем меньше в доме прислуги, тем больше вероятность, что тайна их останется тайной. Да и готовил эльф с потрясающим искусством. Жаль, что оценить его мог только Альва, потому что Кинтаро за едой больше обращал внимания на то, чье бедро или колено находится в пределах его досягаемости, чем на то, что он ест.
Вряд ли Альва успел подумать обо всем этом, когда хлопнула дверь. Он лишь отметил, что за распахнутым окном сгустились сумерки. В соседней комнате что-то звякнуло – Кинтаро вешал на стену свой меч и кинжал. К оружию эссанти относился с благоговейным трепетом: Альва не удивился бы, увидев, что он целует лезвие меча или что-то в этом роде; но он удивился бы страшно, если бы хоть раз Кинтаро небрежно швырнул меч в угол. Зато во всем остальном степняк аккуратности не проявлял. Вот и сейчас он, похоже, опять скинул пыльную обувь прямо посреди комнаты, а ведь Альва не так давно собственноручно подметал там полы…
«Боже, Ахайре, ты превращаешься в домохозяйку!» – хмыкнул молодой кавалер про себя.
Между тем Кинтаро прошел на кухню, шлепая босыми ногами. Сейчас, как всегда, одной рукой полезет в стряпню Итильдина, второй будет лапать эльфа за все, что подвернется, а тот будет отбиваться от него поварешкой…
С кухни донесся звон разбитой посуды, шум борьбы и вскрик Итильдина. Ну как всегда, только раньше они посуду не били. Эти двое совершенно невыносимы. Каждый раз с упоением разыгрывают изнасилование. Комедианты! Альва попробовал заново сосредоточиться на последней строчке сонета, но долгий, протяжный стон окончательно его отвлек. Молодой кавалер тихо прокрался к дверям кухни и заглянул внутрь.
Будь он и вправду девицей, от этого зрелища у него мгновенно намокли бы трусики. Но девицей он не был, что бы там ни думали соседи, видя его накрашенным и наряженным в женское платье. Поэтому у него просто и банально встало. Было трудно сказать, кто из действующих лиц выглядел более возбуждающе. Тем более что кавалеру Ахайре доводилось бывать на месте каждого из них…
…Яростно двигаются мускулистые ягодицы Кинтаро, напрягаясь с каждым толчком, от которого вздрагивает дубовый кухонный стол; одна нога Итильдина закинута на плечо степняка, вторая обнимает его талию, резко выделяясь белизной на фоне его смуглой спины и черной косы, стекающей до пояса. Они сплелись так тесно, как только возможно в этой позе, они вздыхают и вскрикивают вместе, и Итильдин извивается, вцепляясь в край стола, стремясь прижаться как можно ближе к Кинтаро. Куртка эссанти валяется на полу, а вот штаны он снять не успел – они так и болтаются вокруг его лодыжек. Итильдина этот дикарь даже раздевать не стал, так и завалил на стол прямо в халате, и сейчас белые плечи и бедра эльфа обрамлены волнами блестящего шелка…
Господи всеблагой и всемилостивый, до чего же аппетитно! Словно фигурки из белого сахара и тягучей янтарной карамели. И сам Альва между этими двумя – как жаркое пламя, от которого темнеет сахар… и кондитер для них – сам бог, под чьими небрежно-умелыми руками сплавляются воедино столь несхожие между собой судьбы… Апрель-карамель, чад-рафинад… Рифмы заполнили голову Альвы, как стайки блескучих морских рыбок, и тут же исчезли, вспугнутые прохладными пальцами, расстегнувшими его штаны, и нежным ртом, без промедления взявшимся за дело. Потом были сильные руки, пригибающие Альву к столу, и черная коса, щекочущая спину, и легкий звон в голове после всего, и утка с пахучими арисланскими приправами, и серебряные глаза, смотрящие на него с любовью, и насмешливый рокочущий голос, от которого тепло разливалось по жилам. И он опять не задал Кинтаро тот вопрос, который давно собирался задать.
Впрочем, он сам толком не знал, что следует спросить. «Кто тебе не дает, вождь?» Потому что так оно и выглядело. Возвращаясь домой, Кинтаро словно с цепи срывался. Первым он накидывался на Итильдина, понятно почему – с эльфом можно особо не церемониться. Ни тебе возни со смазкой, ни поцелуев, ни прелюдий. Утолив первоначальное желание, Кинтаро брался за Альву и только после него становился похож на человека, способного разговаривать, а не только с рычанием засаживать известный орган в любую подвернувшуюся дырку, как дикий зверь во время гона.
Все началось, когда они прибыли в Искендерун, столицу Арислана, и сняли красивый просторный дом на улице Зейнаб. Вернее, чуть позже – когда Кинтаро поступил на службу во дворец. Если вспомнить все, что Альва слышал о дворцовых нравах, и учесть горячий степной темперамент… Ничего удивительного, что после дня на службе сперма ударяла эссанти в голову.
Альва никогда не бывал в Арислане, но знал многое из того, о чем не пишут в книгах. Впрочем, некоторые знания он старался не афишировать. Получены они были не совсем… э-э-э… обычным путем.
Мало кому из знакомых Альвы Ахайре приходило в голову задуматься о том, откуда у блестящего и щедрого молодого кавалера бриллианты, дорогие тряпки, породистые лошади, коллекционные произведения искусства, деньги на пирушки и прочие развлечения. Даже если кто-то задумывался, ответ казался очевидным: родовое состояние, умноженное жалованьем лейтенанта королевской гвардии, подарками поклонников и доходами от публикации стихов. Вряд ли каждый из этих источников по отдельности мог обеспечить Альве роскошную жизнь, но все вместе – почему бы и нет. Только самый дотошный сборщик налогов мог бы прийти к выводу, что в некоторые моменты жизни расходы молодого кавалера сильно превышали доходы, особенно сразу после окончания Королевской академии, когда сборники его стихов еще не расходились огромными тиражами по всей Криде. Но если бы этот самый сборщик налогов решил поделиться с кем-нибудь своими подозрениями, ему немедленно бы намекнули, что совать нос в дела кавалера Ахайре не следует. Неучтенные доходы столичного аристократа проходили по ведомству военной разведки.
Альва незамедлительно привлек к себе внимание Тайной службы, когда начал водить дружбу с самыми известными и влиятельными людьми столицы, в том числе иностранцами. Протеже короля и его бывший паж, выпускник Королевской академии, лейтенант в штабе начальника дворцовой охраны, знаменитый поэт, придворный щеголь, красавец, гуляка и покоритель сердец, знаток политической ситуации крупных стран континента, их культуры и литературы, в придачу бегло говорящий на фарис – он был вхож в высшие круги столичной аристократии, и двери любого дома были открыты перед ним. Впрочем, при необходимости он мог войти в дом и не через дверь. Короче говоря, за приличное вознаграждение кавалер Ахайре время от времени выполнял деликатные поручения, требующие смекалки, обаяния и некоторых навыков тайного агента. О, ничего экстраординарного. Подпоить офицера-тарна и послушать его пьяную болтовню, занять арисланского путешественника до условленного часа, порыться в ящиках стола марранского промышленника и так далее. Визит кавалера Ахайре в племя эссанти был одним из таких поручений. Разумеется, от молодого кавалера вовсе не требовали влезать в постель к «объектам»… но любвеобильность и легкомыслие Альвы сильно облегчали выполнение поставленной перед ним задачи.
Большинство тонкостей общественно-политической жизни Арислана были изучены им в рамках работы на Тайную службу – и в постели арисланского посла. Упаси боже, сам посол при этом не присутствовал. Начнем с того, что Альва никогда не питал склонности к южному типу внешности. Пределом его расовой толерантности были обитатели Диких степей. Конечно, посол Фархад Аль-Шири был не лишен определенной привлекательности, но даже самый отчаянный ловелас мужского пола не решился бы совращать столь высокопоставленного арисланца-гомофоба. Это грозило международным скандалом. Зато у господина посла имелись две жены, которых он в угоду криданским обычаям иногда выпускал на балы и приемы. Младшая Альву интересовала мало – красивая игрушка, не более. А вот старшая… Воспоминания о ней до сих пор заставляли Альву мечтательно закатывать глаза. Красивая зрелая женщина, вдвое старше его и во столько же раз опытнее, обладающая острым умом и наблюдательностью, Мадиха рассказала ему столько, что хватило бы на три романа. Разумеется, женщины в Арислане были угнетены в правах и не допускались в мужское сообщество. Но именно потому их не считали опасными и часто обсуждали при них и с ними самые конфиденциальные дела. В самом деле, арисланских женщин даже в суд не вызывали. Иначе Альва и представить себе не мог, сколько бы полетело голов и сколько бы развеялось мифов.
Взять, к примеру, миф о строгой гетеросексуальности арисланского общества. Разумеется, мощный удар по нему был нанесен еще романом «Кефейрут», который ввиду его крайней непристойности тут же запретили в Арислане. Автор, обвиненный в клевете и государственной измене, скрывался где-то на Севере. Сам роман ходил в списках, в корявом подстрочном переводе. Криданские издательства выжидали с официальной публикацией, дабы не осложнять политическую обстановку. В свое время Альва был близок к начальнику департамента иностранных дел, точнее говоря, спал с ним, и без труда раздобыл роман в оригинале.
Название «Кефейрут» можно было бы перевести как «Субординация», «Служебный долг» или «Карма», что на фарис означало примерно одно и то же. Роман повествовал о том, как юноша незаурядных способностей пытается сделать карьеру в Искендеруне, однако для всех его начальников важной оказывается только его приятная наружность. Проще говоря, речь шла о служебных домогательствах, которые, если верить роману, были прямо-таки повседневной практикой арисланского общества, от городской управы до дворца халида. Чиновники блудили со своими секретарями, адвокаты – с подзащитными, аристократы – с телохранителями и мальчишками в подпольных притонах, а сам халид набирал в дворцовую охрану исключительно высоких мускулистых блондинов. Все это было описано откровенно и с юмором. Разумеется, ни один мужчина в Арислане под страхом смертной казни не признался бы, что «омерзительный пасквиль» хоть в чем-то соответствует действительности. Мадиха же, когда Альва упомянул «Кефейрут», плавно повела плечами и сказала своим прелестным грудным голосом, будившим в Альве неистовое желание: «Если бы этот бедный юноша написал о том, что творится на женских половинах, наша страна объявила бы не розыск, а джихад против всех, кто держал его книгу в руках…»
Словом, кавалер Ахайре даже где-то сочувствовал степняку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Прежде чем встать и одеться, Итильдин наклонился к уху Кинтаро и сказал:
– Судьбу нельзя погонять, можно только следовать за ней. Нельзя узнать, что будет завтра, но можно быть готовым к этому. Когда нечего делать – ничего не делай. Когда наступает время действовать – действуй. Затишье долго не продлится, будь уверен.
«В моей жизни веками ничего не происходило, пока не появился ты», – хотелось ему сказать, но вместо этого он только молча прикоснулся губами к плечу Кинтаро и принялся одеваться.
На следующий день вечером Альва с Бахрияром здорово перебрали вина, и случилось то, что давно должно было случиться. Итильдин мог бы удержать Лиэлле, поскольку был совершенно трезв, но не стал и сделал знак Кинтаро не вмешиваться, когда Бахрияр вышел вслед за Альвой во внутренний дворик. Эти двое должны были объясниться.
Однако вначале объяснением и не пахло. Оказавшись наедине у фонтана, в сумерках, наполненных ароматом жасмина, Бахрияр и Альва сами не заметили, как начали целоваться, пьянея от желания все больше и больше. Сами собой подвернулись подушки, разбросанные вокруг фонтана, руки сами собой зашарили по телу…
Итильдин и Кинтаро услышали удивленный вскрик, потом двое у фонтана заспорили, и с каждой минутой все громче. Они переглянулись, хмыкнули и отправились выяснять, в чем дело.
– Доигрался, рыженький? – ласково сказал Кинтаро, окидывая взглядом мизансцену.
Итильдин мельком взглянул на степняка и поразился перемене в нем. К нему снова вернулась вся его самоуверенность, и наглая улыбка снова была при нем, и хищный похотливый огонек в глазах. Вчерашний день казался сном. Полно, было ли это – плечи, лопатки, бедра, покорные тихие вскрики?
– Я не понимаю, – жалобно говорил Бахрияр, держась за голову. Он слегка пошатывался и отпихивал Альву, который пытался его поддержать.
– Я вам потом все объясню, – уговаривал Альва, но Бахрияр его не слушал, повторяя:
– Нет, ну как же это, а? Зачем? Как вы могли? Я же вам доверял… Я же не знал… Вы меня обманули!
– Подумаешь, невидаль, – сказал Кинтаро, подставляя арисланцу плечо, на которое тот немедленно оперся, и повел его, спотыкающегося, в дом. – Пойдем, поговорим, как мужчина с мужчиной.
Альва вдруг сдавленно захихикал, уткнувшись в плечо Итильдина.
– Как мужчина с мужчиной, ой не могу. Знал бы он, что это значит по обычаям Дикой степи! Прости, это нервное… Представляешь, у меня будто туман в голове случился…
– Знаю этот туман, называется «Алазанская долина», красное, – ехидно подсказал Итильдин.
Лиэлле снова зашелся смехом, тщетно пытаясь зажать себе рот.
– Умира-а-ю… хоть ты не дразни. Мне надо куда-нибудь лечь. Черт… смотри, до сих пор стоит, – и он положил руку эльфа на свой твердый член, очень хорошо прощупывающийся под тонким шелком платья. – Ох, кто бы врезал мне по морде… Я же не знал, что он так расстроится…
– Так ты, значит, все-таки дал ему залезть себе под юбку, – усмехнулся Итильдин и поцеловал пахнущий вином и Бахрияром рот Лиэлле. Постанывая, тот повис у него на шее, подставляя губы.
– Динэ… хочу… – шептал он в перерывах между поцелуями. – Трахни меня… до беспамятства… господи, какая же я сука… эльф, мой эльф… любовь моя…
– Здесь или в спальне?
– Здесь… а потом – в спальне…
Итильдин завалил Лиэлле на спину и сделал с ним то, о чем он просил.
За кавалером Ахайре водилась одна особенность, давно замеченная Итильдином, – после секса он стремительно и необратимо трезвел. Когда они влезли в спальню «леди Аланис» через окно, Альва уже твердо держался на ногах, смущенно отводил взгляд и тяжело вздыхал.
Из соседней комнаты доносился неразборчивый диалог – уговаривающий голос Кинтаро и обиженный Бахрияра. Альва прислушивался к ним с видом нашкодившего котенка. Потом голоса затихли… на какое-то время. А потом послышалось такое, что Альва широко раскрыл глаза и растерянно посмотрел на Итильдина.
– Ты слышишь то же, что и я?
– И даже больше, – усмехнулся эльф.
Он различал не только характерные стоны и скрип кровати, но и горячий шепот Бахрияра, и не оставалось сомнений, что арисланец принимает в этом самое деятельное участие. А Кинтаро, как всегда, был на высоте, и наверняка Бахрияр будет утром поглядывать на него так же томно и мечтательно, как смотрели придворные кавалеры и дамы в Трианессе, воины эссанти, мальчишка-марранец и даже временами сам Альва.
– Вот скотина! – выговорил Лиэлле, потрясенный до глубины души. – Это уже слишком! – он снова нервно захихикал, не в силах с собой справиться.
Итильдин поступил с ним просто – заткнул ему рот своим.
О да, ему определенно нравился Арислан.
Глава 6
Громко хлопнула дверь, и Альва вздрогнул, вырванный из мира своих образов. Бумага на столе зашелестела от сквозняка, пронесшегося по дому. Пахло чернилами и теми большими белыми цветами, которые раскрываются в сумерках. Ого, уже вечер! В приступе вдохновения он и не заметил, как прошло время… Да, он как раз возил метелкой по полу, когда на него накатило. Почему-то физическая работа очень способствует возникновению творческих мыслей. Или, может быть, творческие мысли уже возникли в тот момент, когда он опрокинул чертов горшок с цветком. Как бы там ни было, на Альву буквально напал стих. Кинув метелку и отряхнув руки, он принялся рыться повсюду в поисках пера и бумаги. И чуть не опрокинул еще один цветок.
Динэ, услышав чертыхания, вытащил из его рук горшок с пышной азалией, аккуратно вернул на место и вручил поэту любимый блокнот в кожаной обложке.
– Я тебя люблю, – сказал Альва, подкрепив слова поцелуем, между тем как пальцы его сами раскрыли блокнот и достали перо, а взгляд стал рассеянным и отстраненным. В такие минуты у него открывался иммунитет даже к ласкам Кинтаро.
Динэ вернул поцелуй и тактично оставил поэта наедине с его вдохновением.
За время их пребывания в Искендеруне эльф вдруг открыл в себе талант кулинара и с удовольствием пропадал на кухне целыми часами, обложившись сборниками рецептов и склянками специй. Альва был только рад. Во-первых, Итильдин нашел себе занятие по душе, для которого не требовалось выходить из дома, разве что в лавку за редкими корешками и травками; во-вторых, они теперь могли обойтись без услуг кухарки. Чем меньше в доме прислуги, тем больше вероятность, что тайна их останется тайной. Да и готовил эльф с потрясающим искусством. Жаль, что оценить его мог только Альва, потому что Кинтаро за едой больше обращал внимания на то, чье бедро или колено находится в пределах его досягаемости, чем на то, что он ест.
Вряд ли Альва успел подумать обо всем этом, когда хлопнула дверь. Он лишь отметил, что за распахнутым окном сгустились сумерки. В соседней комнате что-то звякнуло – Кинтаро вешал на стену свой меч и кинжал. К оружию эссанти относился с благоговейным трепетом: Альва не удивился бы, увидев, что он целует лезвие меча или что-то в этом роде; но он удивился бы страшно, если бы хоть раз Кинтаро небрежно швырнул меч в угол. Зато во всем остальном степняк аккуратности не проявлял. Вот и сейчас он, похоже, опять скинул пыльную обувь прямо посреди комнаты, а ведь Альва не так давно собственноручно подметал там полы…
«Боже, Ахайре, ты превращаешься в домохозяйку!» – хмыкнул молодой кавалер про себя.
Между тем Кинтаро прошел на кухню, шлепая босыми ногами. Сейчас, как всегда, одной рукой полезет в стряпню Итильдина, второй будет лапать эльфа за все, что подвернется, а тот будет отбиваться от него поварешкой…
С кухни донесся звон разбитой посуды, шум борьбы и вскрик Итильдина. Ну как всегда, только раньше они посуду не били. Эти двое совершенно невыносимы. Каждый раз с упоением разыгрывают изнасилование. Комедианты! Альва попробовал заново сосредоточиться на последней строчке сонета, но долгий, протяжный стон окончательно его отвлек. Молодой кавалер тихо прокрался к дверям кухни и заглянул внутрь.
Будь он и вправду девицей, от этого зрелища у него мгновенно намокли бы трусики. Но девицей он не был, что бы там ни думали соседи, видя его накрашенным и наряженным в женское платье. Поэтому у него просто и банально встало. Было трудно сказать, кто из действующих лиц выглядел более возбуждающе. Тем более что кавалеру Ахайре доводилось бывать на месте каждого из них…
…Яростно двигаются мускулистые ягодицы Кинтаро, напрягаясь с каждым толчком, от которого вздрагивает дубовый кухонный стол; одна нога Итильдина закинута на плечо степняка, вторая обнимает его талию, резко выделяясь белизной на фоне его смуглой спины и черной косы, стекающей до пояса. Они сплелись так тесно, как только возможно в этой позе, они вздыхают и вскрикивают вместе, и Итильдин извивается, вцепляясь в край стола, стремясь прижаться как можно ближе к Кинтаро. Куртка эссанти валяется на полу, а вот штаны он снять не успел – они так и болтаются вокруг его лодыжек. Итильдина этот дикарь даже раздевать не стал, так и завалил на стол прямо в халате, и сейчас белые плечи и бедра эльфа обрамлены волнами блестящего шелка…
Господи всеблагой и всемилостивый, до чего же аппетитно! Словно фигурки из белого сахара и тягучей янтарной карамели. И сам Альва между этими двумя – как жаркое пламя, от которого темнеет сахар… и кондитер для них – сам бог, под чьими небрежно-умелыми руками сплавляются воедино столь несхожие между собой судьбы… Апрель-карамель, чад-рафинад… Рифмы заполнили голову Альвы, как стайки блескучих морских рыбок, и тут же исчезли, вспугнутые прохладными пальцами, расстегнувшими его штаны, и нежным ртом, без промедления взявшимся за дело. Потом были сильные руки, пригибающие Альву к столу, и черная коса, щекочущая спину, и легкий звон в голове после всего, и утка с пахучими арисланскими приправами, и серебряные глаза, смотрящие на него с любовью, и насмешливый рокочущий голос, от которого тепло разливалось по жилам. И он опять не задал Кинтаро тот вопрос, который давно собирался задать.
Впрочем, он сам толком не знал, что следует спросить. «Кто тебе не дает, вождь?» Потому что так оно и выглядело. Возвращаясь домой, Кинтаро словно с цепи срывался. Первым он накидывался на Итильдина, понятно почему – с эльфом можно особо не церемониться. Ни тебе возни со смазкой, ни поцелуев, ни прелюдий. Утолив первоначальное желание, Кинтаро брался за Альву и только после него становился похож на человека, способного разговаривать, а не только с рычанием засаживать известный орган в любую подвернувшуюся дырку, как дикий зверь во время гона.
Все началось, когда они прибыли в Искендерун, столицу Арислана, и сняли красивый просторный дом на улице Зейнаб. Вернее, чуть позже – когда Кинтаро поступил на службу во дворец. Если вспомнить все, что Альва слышал о дворцовых нравах, и учесть горячий степной темперамент… Ничего удивительного, что после дня на службе сперма ударяла эссанти в голову.
Альва никогда не бывал в Арислане, но знал многое из того, о чем не пишут в книгах. Впрочем, некоторые знания он старался не афишировать. Получены они были не совсем… э-э-э… обычным путем.
Мало кому из знакомых Альвы Ахайре приходило в голову задуматься о том, откуда у блестящего и щедрого молодого кавалера бриллианты, дорогие тряпки, породистые лошади, коллекционные произведения искусства, деньги на пирушки и прочие развлечения. Даже если кто-то задумывался, ответ казался очевидным: родовое состояние, умноженное жалованьем лейтенанта королевской гвардии, подарками поклонников и доходами от публикации стихов. Вряд ли каждый из этих источников по отдельности мог обеспечить Альве роскошную жизнь, но все вместе – почему бы и нет. Только самый дотошный сборщик налогов мог бы прийти к выводу, что в некоторые моменты жизни расходы молодого кавалера сильно превышали доходы, особенно сразу после окончания Королевской академии, когда сборники его стихов еще не расходились огромными тиражами по всей Криде. Но если бы этот самый сборщик налогов решил поделиться с кем-нибудь своими подозрениями, ему немедленно бы намекнули, что совать нос в дела кавалера Ахайре не следует. Неучтенные доходы столичного аристократа проходили по ведомству военной разведки.
Альва незамедлительно привлек к себе внимание Тайной службы, когда начал водить дружбу с самыми известными и влиятельными людьми столицы, в том числе иностранцами. Протеже короля и его бывший паж, выпускник Королевской академии, лейтенант в штабе начальника дворцовой охраны, знаменитый поэт, придворный щеголь, красавец, гуляка и покоритель сердец, знаток политической ситуации крупных стран континента, их культуры и литературы, в придачу бегло говорящий на фарис – он был вхож в высшие круги столичной аристократии, и двери любого дома были открыты перед ним. Впрочем, при необходимости он мог войти в дом и не через дверь. Короче говоря, за приличное вознаграждение кавалер Ахайре время от времени выполнял деликатные поручения, требующие смекалки, обаяния и некоторых навыков тайного агента. О, ничего экстраординарного. Подпоить офицера-тарна и послушать его пьяную болтовню, занять арисланского путешественника до условленного часа, порыться в ящиках стола марранского промышленника и так далее. Визит кавалера Ахайре в племя эссанти был одним из таких поручений. Разумеется, от молодого кавалера вовсе не требовали влезать в постель к «объектам»… но любвеобильность и легкомыслие Альвы сильно облегчали выполнение поставленной перед ним задачи.
Большинство тонкостей общественно-политической жизни Арислана были изучены им в рамках работы на Тайную службу – и в постели арисланского посла. Упаси боже, сам посол при этом не присутствовал. Начнем с того, что Альва никогда не питал склонности к южному типу внешности. Пределом его расовой толерантности были обитатели Диких степей. Конечно, посол Фархад Аль-Шири был не лишен определенной привлекательности, но даже самый отчаянный ловелас мужского пола не решился бы совращать столь высокопоставленного арисланца-гомофоба. Это грозило международным скандалом. Зато у господина посла имелись две жены, которых он в угоду криданским обычаям иногда выпускал на балы и приемы. Младшая Альву интересовала мало – красивая игрушка, не более. А вот старшая… Воспоминания о ней до сих пор заставляли Альву мечтательно закатывать глаза. Красивая зрелая женщина, вдвое старше его и во столько же раз опытнее, обладающая острым умом и наблюдательностью, Мадиха рассказала ему столько, что хватило бы на три романа. Разумеется, женщины в Арислане были угнетены в правах и не допускались в мужское сообщество. Но именно потому их не считали опасными и часто обсуждали при них и с ними самые конфиденциальные дела. В самом деле, арисланских женщин даже в суд не вызывали. Иначе Альва и представить себе не мог, сколько бы полетело голов и сколько бы развеялось мифов.
Взять, к примеру, миф о строгой гетеросексуальности арисланского общества. Разумеется, мощный удар по нему был нанесен еще романом «Кефейрут», который ввиду его крайней непристойности тут же запретили в Арислане. Автор, обвиненный в клевете и государственной измене, скрывался где-то на Севере. Сам роман ходил в списках, в корявом подстрочном переводе. Криданские издательства выжидали с официальной публикацией, дабы не осложнять политическую обстановку. В свое время Альва был близок к начальнику департамента иностранных дел, точнее говоря, спал с ним, и без труда раздобыл роман в оригинале.
Название «Кефейрут» можно было бы перевести как «Субординация», «Служебный долг» или «Карма», что на фарис означало примерно одно и то же. Роман повествовал о том, как юноша незаурядных способностей пытается сделать карьеру в Искендеруне, однако для всех его начальников важной оказывается только его приятная наружность. Проще говоря, речь шла о служебных домогательствах, которые, если верить роману, были прямо-таки повседневной практикой арисланского общества, от городской управы до дворца халида. Чиновники блудили со своими секретарями, адвокаты – с подзащитными, аристократы – с телохранителями и мальчишками в подпольных притонах, а сам халид набирал в дворцовую охрану исключительно высоких мускулистых блондинов. Все это было описано откровенно и с юмором. Разумеется, ни один мужчина в Арислане под страхом смертной казни не признался бы, что «омерзительный пасквиль» хоть в чем-то соответствует действительности. Мадиха же, когда Альва упомянул «Кефейрут», плавно повела плечами и сказала своим прелестным грудным голосом, будившим в Альве неистовое желание: «Если бы этот бедный юноша написал о том, что творится на женских половинах, наша страна объявила бы не розыск, а джихад против всех, кто держал его книгу в руках…»
Словом, кавалер Ахайре даже где-то сочувствовал степняку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39