Но, к счастью, имя Прото все еще действует. Вслед за карикатурой немецкого художника оно воскрешает в моей памяти одну забавную историю, не знаю, правдивую или выдуманную: такие байки постоянно ходят в киношных кругах, и я без особого труда могу отнести ее на счет моего воображаемого капиталиста, подобного тому, как хирург пришивает к увечному телу недостающую часть, одалживая ее у другого тела. Смотрю Ирене прямо в глаза: – Он – натура сентиментальная. Иначе говоря, садист.
– Не вижу связи.
– Сентиментализм – это затасканная маска садизма. Ты спросишь, почему? Да потому, что он располагает к себе, на самом деле лишь подменяя истинное чувство. Он совершенно одурманивает наивную и беззащитную жертву и заманивает ее в лапы садиста. А уж тот сбрасывает в подходящий момент маску и обнаруживает свою настоящую природу.
– Приведи мне пример сентиментализма и садизма Прото.
В этот момент «он», словно учитель, наблюдающий вблизи за тем, как ученик выполняет задание, внушает мне: «– Внимательнее. Пусть это будет история, которая могла бы, так сказать, перенестись в своем первозданном виде в ее онанистские видения. Поэтому никакой правды, никакой психологии, никакой иронии, никакой реальности. Все только условное, фальшивое, нарочитое. Ведь и я выражаюсь в снах фальшиво, условно, нарочито. И понятия не имею, что мне делать с подлинным, реальным, настоящим».
«Его» внушения, такие тонкие и заумные, отвлекают меня. Ирена замечает это и спрашивает: – Что с тобой? О чем ты думаешь? – О сюжете, в котором идеально раскрывается характер Прото.
– А этот сюжет основан на реальных событиях? – Конечно.
– Расскажи.
– Предупреждаю, что сюжетец, как бы это сказать, крутоват.
Ирена смеется своим недобрым смехом, обнажая белоснежные остренькие клыки: – С чего это ты такой церемонный? Что-то случилось? Неожиданно я раскисаю и, несмотря на «его» яростный, негодующий крик: «Дурья башка, чучело, шут!», лопочу: – Случилось.
– И что же? – Просто я влюбился в тебя, а любовь, как известно, очень даже церемонна.
Она пожимает плечами: – Тебе кажется, будто ты влюбился, потому что я тебя оттолкнула. Ну да неважно. Рассказывай свой сюжет.
– А сюжет такой, – говорю я. – Да будет тебе известно, что с некоторых пор я являюсь этаким душеприказчиком Прото. Я не только пишу для него сценарии, но и выполняю роль секретаря, доверенного лица и посредника. Все его дела проходят через мои руки, ничто не обходится без моего участия. Моя комната расположена рядом с кабинетом Прото, он вызывает меня по переговорному устройству, я открываю дверь и предстаю пред его очами.
Замолкаю на секунду. На самом деле я описал положение о обязанности Кутики. Зачем я это сделал? Теперь понимаю. Просто мне приятно думать, что Кутика будет поступать именно так, как предписывает мой сюжет. Короче говоря, я мщу Кутике, хотя вынужден при этом наговаривать на самого себя. Продолжаю: – Так вот, сижу я как-то раз за своим столом, вдруг открывается дверь, и в комнату просачивается этакая миловидная пухляшечка лет двадцати. С нагловато-обескураживающим видом она подносит палец к губам и просит меня сохранять молчание. Затем прикрывает за собой дверь, подходит к столу и говорит: – Привратник не хотел впускать Лиллу. Только Лилле ума не занимать, она сама кого угодно вокруг пальца обведет. Как же она выкрутилась? Прикинулась, будто ей надо в туалет, и вот она здесь. Так что Лилла куда хочешь без мыла влезет. Спрашиваю ее: «А кто такая Лилла?» Отвечает: «Кто такая Лилла? На свете только одна Лилла – это я. Единственная настоящая, несравненная Лилла».
Несмотря на ее развязность, она показалась мне такой забавной, что я сразу почувствовал к ней симпатию и спросил: «И что я могу сделать для Лиллы?» По-прежнему говоря о себе в третьем лице, она отвечает: «Для Лиллы можно сделать только одно». – «И что же?» – «Представить ее Прото». – «А что Лилла хочет от Прото?» – «Что может хотеть Лилла от Прото? Конечно, роль в каком-нибудь фильме». – «Ах, вот оно что! Ясно, хотя и не очень оригинально». Она не улавливает иронии и продолжает, прохаживаясь взад-вперед по комнате: «Лилла знает, что она – прирожденная актриса. Через год, самое большее два, она станет самой знаменитой и высокооплачиваемой актрисой итальянского кино. Лилла просит только об одном: поговорить с Прото. Об остальном она сама позаботится». – «Что значит „сама позаботится?“ – „Она обо всем позаботится с помощью безотказного средства“. – „И что же это за безотказное средство?“ Ты не поверишь, она становится посреди комнаты, берется обеими руками за край юбки и задирает ее со словами: „Вот оно – безотказное средство Лиллы“. В тот же миг открывается дверь и высовывается Прото. Смотрит на меня, потом на Лиллу, стоящую посреди комнаты с задранной юбкой, и раздраженно спрашивает: „Что, собственно, тут происходит?“ Отвечаю: „Вот эта девица желает с тобой поговорить“. Прото снова переводит на нее взгляд. Она уже опустила юбку и улыбается как ни в чем не бывало. „Вы, простите, кто?“ С напевной интонацией девица мгновенно выдает: „Кто я? Кем я еще могу быть, как не Лиллой? Единственной, настоящей, неповторимой Лиллой?“ Такая бесцеремонность вроде бы вызывает у Прото любопытство. „И вы хотите со мной поговорить?“ – „Да, доктор Прото, Лилла желает побеседовать с вами. Лилла, доктор Прото, сочтет себя самой счастливой девушкой в мире, если вы пригласите ее в свой кабинет для короткого делового разговора“. Прото кривится мрачноватой усмешкой, слегка обнажая зубы, наконец он бросает в ответ: „Ну разве что для делового разговора“ – и отступает, давая ей пройти. Лилла входит первой, не забыв при этом смерить меня торжествующим взглядом. Прото следует за ней и закрывает дверь.
– А потом? – Ждал я очень долго, почти час. В конце концов из переговорного устройства доносится: «Рико, зайди ко мне». Вскакиваю, открываю дверь. Прото сидит за письменным столом, подперев ладонью лицо. Лилла сидит перед ним. Она о чем-то говорит, а он – хочешь верь, хочешь нет – «плачет». Представь себе, его жуткие, остекленевшие, безумные глаза блестят слезами, а носовой платок в руке превратился в мокрый комочек. Лилла, та самая Лилла, тоже как будто взволнована, правда не настолько, чтобы не замечать впечатления, производимого ее рассказом. Естественно, это рассказ о себе, и меня поражает, насколько он безнадежно банален, хотя и берет за душу. Но, несмотря на всю мою чувствительность, я не могу удержаться от улыбки, слушая затасканные, шаблонные выражения, которыми девица шпарит напропалую. Зато Прото не до улыбок. Он прямо-таки растроган и обливается слезами, то и дело повторяя: «Бедняжка, бедняжка, бедняжка» – тихим, твердым голосом, словно говоря сам с собой. Что до меня, то, застыв у двери, я жду, когда все это кончится. И тут Лилла заключает: «Вот и вся история Лиллы, доктор Прото. Веселого мало, правда? Но Лилла смелая, Лилла упрямая, Лилла никогда не терялась, даже в самых кошмарных передрягах. Лилла знает, что рано или поздно она победит. А теперь, доктор Прото, Лилла здесь, перед вами. – И добавляет: – Доктор Прото, делайте со мной что хотите, решайте сами: любое ваше решение Лилла примет с благодарностью». В этот момент я смотрю на девицу и вижу, что ее губы густо накрашены помадой; перевожу взгляд на Прото и вижу, что приблизительно та же помада отпечаталась, подобно лихорадке, на его бледно-розовых губах. Затем Прото произносит: «Знаете, а ваш рассказ меня тронул. Смотрите, я даже всплакнул. Вы можете быть довольны. Я никогда не плачу, даже в кино». Приободрившись, девица спрашивает: «Так, значит, Лилла может надеяться?» – «Конечно. Надеяться никогда не вредно». – «Правда?» – «Правда». Ты не поверишь: тут Лилла нагибается, хватает Прото за руку и целует ее. Прото милостиво позволяет ей это сделать и затем роняет: «А теперь подожди немного в приемной. Мне нужно переговорить с моим коллегой Рико».
Лилла выходит. Прото долго смотрит на меня, не говоря ни слова, и наконец взрывается: «Какого черта ты приволок сюда эту ненормальную?» Я негодую: «Извини, но ты же сам…» Он продолжает: «Она прямо с порога заявила: Лилла умница каких поискать, и, если доктор Прото не возражает, она тут же готова это доказать. Короче, не успел я и глазом моргнуть, как она уселась мне на колени и давай показывать все, на что горазда. В общем, потом я ей говорю: „Сядь-ка вон туда и расскажи о себе“. А теперь послушай меня, Рико; ради всего святого, сделай одолжение, убери ее с глаз долой, чтобы духу ее здесь не было. Ясно? Никогда». Я, натурально, спрашиваю: «А что, собственно, я ей скажу? И как это, по-твоему, сделать?» Отчетливо произнося каждый слог, он отвечает: «Делай с ней что хочешь. Я тебе ее дарю. Усек? Да-рю».
На этом сюжет о Лилле закончен.
«– Отлично придумано! – взвизгивает „он“. – Особенно про подарок. Просто блеск! Дарить – это еще лучше, чем покупать или продавать. Молодчина!» Отношу все эти дифирамбы на счет моей фантазии, а сам тем временем украдкой поглядываю на Ирену, пытаясь определить, произвела ли моя выдумка хоть какой-нибудь эффект. Чувствую, что произвела. В начале моего рассказа Ирена сидела сдвинув ноги и слегка наклонившись вперед. Теперь она почти развалилась на подушках, а ноги, казавшиеся недавно припаянными одна к другой, вытянулись из-под юбки и откровенно раздвинулись. Ирена уперлась локтями в спинку дивана и уставилась на меня рассеянным, беззащитным взглядом.
– Что ты сделал с Лиллой, – спрашивает она наконец, – после того как Прото подарил ее тебе? Невольно думаю о том, как поступил бы в подобных обстоятельствах Кутика, и отвечаю: – Нетрудно представить.
– Так что же? Выдерживаю паузу и с педантичной точностью поясняю: – Она, понятное дело, не соглашалась. Тогда я дал ей понять: будет дурить – забудь о роли. Короче, поломалась-поломалась и обломалась.
– Паршивец! Я не обижаюсь, хотя, видит бог, не заслуживаю такого оскорбления, во-первых, потому, что оно относится не ко мне, во-вторых, потому что Ирена произнесла его ласковым, томным голосом. Однако неожиданно я понимаю, что самый разговор, а точнее, наши отношения поддерживаются уже не между Иреной и мной, а между Иреной и «им». С одной стороны – полуразвалившаяся на диване Ирена с вытянутыми расставленными ногами; с другой – «он», возбужденный сверх всякой меры. Что до меня, то, как это обычно бывает в подобных случаях, я оказываюсь вне игры. Правда, если обычно я принимаю эти условия и мне даже приятно наблюдать за «его» действиями из укрытия, где я ощущаю себя в безопасности и сполна могу насладиться созерцанием происходящего, то теперь «его» победа почему-то вызывает во мне внезапное и непривычное чувство, напоминающее ревность. Да, я влюбился в Ирену и, пусть кому-то это покажется невероятным, ревную ее к «нему»; меня коробит от одной только мысли, что мне Ирена предпочла «его». Это равнозначно тому, что секс берет верх над любовью. Резко я говорю: – Для начала сядь нормально.
Ирена удивлена столь неожиданной переменой тона. Как бы пересиливая себя, медленно и нехотя, она садится выше, по-прежнему глядя на меня в упор.
– Так вот, знай, – продолжаю я, – что все это я выдумал.
– Что значит – все? – Все. Всю эту историю с Прото, да и самого Прото. Его настоящее имя не Прото, а Протти. И он вовсе не такой монстр, каким я его представил. Это видный мужчина с мягким характером, воспитанный и любезный. А главное – примерный семьянин. И про эту Лиллу я все выдумал, от начала и до конца. Никакой Лиллы нет и никогда не было, никакому Прото я ее не представлял, а Прото мне ее не дарил. На самом деле я работаю на Протти, Протти платит мне за это, вот и все. И никаких подарков. Даже на Новый год.
Ирена смотрит на меня и, кажется, совсем не сердится. Наоборот, спрашивает с улыбкой: – Зачем? – Что – зачем? – Зачем тебе понадобились эти Прото, Лилла и подарок? – Затем, что я захотел провести эксперимент.
– Какой еще эксперимент? – Я решил подбросить тебе сюжетец для одного из твоих онанистических фильмов. Таким образом я сам оказался бы в этом фильме, и ты, занимаясь любовью сама с собой, так или иначе занималась бы ею и со мной.
– Тонкий расчет. А с чего ты взял, что я приму твой сюжет? – По-моему, во всей этой истории есть одна изюминка, которая позволяет мне надеяться на роль в фильме. Изюминка – это не кто иная, как Лилла. Ее не продают и не покупают, а просто-напросто дарят.
– Верно. Ловко придумано. Радуйся: твой эксперимент удался.
– Удался? Что ты этим хочешь сказать? – То, что я, возможно, использую сюжет, который ты так любезно мне предоставил.
Смотри-ка, она еще и ерничает! С нескрываемым раздражением парирую: – Ничего подобного. Я просто хотел провести эксперимент, эксперимент удался – вот и все. Но я не собираюсь, ты пойми, не собираюсь участвовать в твоих фильмах. Никакого кино: или наяву, или никак. Потому что я люблю тебя, и, если в один прекрасный день, хотя подобное представляется мне маловероятным, ты тоже полюбишь меня, это должно происходить в реальной жизни, а не в призрачном онанистическом фото-романе. Поняла? Посему я категорически запрещаю тебе использовать мой сюжет.
– А что будет, если я все-таки его использую? Что со мной? Точнее, что с «ним»? «Он» грубо отпихивает меня и вещает моими устами, но уже новым, неслыханным, неузнаваемым от яростной вспышки гнева голосом: – Что будет, говоришь? Ничего особенного, сверну башку – и дело с концом.
Ирена закатывается мерзким смехом, который приберегает для тех случаев, когда хочет выказать максимум презрения. Смеется она одними уголками рта, обнажая при этом белоснежные клычки.
– Никому ты ничего не свернешь, – медленно произносит Ирена. – Я использую твой сюжет даже не завтра и не сегодня, после того как ты уйдешь, а сейчас же, немедленно, прямо на твоих глазах. И ты не свернешь мне башку, а будешь как миленький смотреть.
Неужели Ирена права? Уж «его»-то хлебом не корми – только дай поглазеть. Свои слова Ирена незамедлительно сопровождает действиями: она съезжает с дивана, подносит руку к юбке, задирает ее до живота и раздвигает ноги так, что между белыми, блестящими ляжками выглядывают черные трусики. На мгновение мне кажется, что, несмотря на многочисленные угрозы, «он» в конце концов смирится с постыдной ролью пассивного наблюдателя. Однако я ошибаюсь. На сей раз «ему» хочется «прямого контакта», безо всяких там внутренних фильмов и комиксов. А так как Ирена не просто отталкивает «его», но и насмехается над «ним» с помощью весьма выразительной мимики, «он» решительно и бесповоротно требует ее смерти. Все совершается в одно мгновение. Пока лихорадочно и нетерпеливо «он» шепчет мне: «Бросайся на нее, хватай за горло и жми, жми, жми!» – я уже набросился на Ирену, уже разложил ее ничком на диване, уже схватился обеими руками за чудную лилейную шею, круглую и упругую. И тут происходит непредвиденное: неожиданно Ирена перестает сопротивляться. Я чувствую, что ее тело больше не бьется и ослабевает подо мной на диване, если не любовно, то во всяком случае призывно. Ирена смотрит на меня нежным, умиротворенным, умоляющим взглядом и выдыхает: – Я не боюсь смерти. Ты хочешь меня убить? Убей.
Этих слов оказывается вполне достаточно, чтобы я освободился от «него» с такой же легкостью и быстротой, с какими недавно «он» освободился от меня. Я спрашиваю ее: – Ты хочешь умереть? – Да.
– Как же так? Ведь ты сама говорила, что счастлива, потому что у тебя есть твоя дочка, твоя работа, твои внутренние фильмы? – Да, говорила. Все верно. Но одновременно я хочу умереть.
– Действительно хочешь? – Действительно.
Разговор возобновляется. Мои руки по-прежнему застыли на шее Ирены, но уже не сжимают ее. Теперь говорю я: «он» окончательно выведен из игры и приговорен к молчанию.
Тихим голосом Ирена повторяет: – Убей меня.
– Я и впрямь чуть было тебя не задушил.
– Я догадалась.
– Теперь у меня ничего не выйдет. Перекипел.
– А может, получится? Сожми еще разок, покрепче: обещаю, что не буду отбиваться.
– Нет, слава богу, все кончено.
– Прошу тебя.
– Не-ет.
– Ну, не хочешь убивать, так хотя бы слезь: ты такой тяжелый – сил нет.
Слезаю, Ирена как ни в чем не бывало садится в прежнюю позу, берет стакан и снова становится секретаршей посольства, принимающей у себя знакомого. Сажусь на диван напротив нее и после короткой паузы соглашаюсь.
– Ладно, так и быть – пользуйся всей этой историей про подарок, делай что хочешь.
Как всегда насмешливо и бесцеремонно, Ирена выпаливает с наигранной заботливостью: – Правда? Нет, серьезно? Ты разрешаешь? – Повторяю, можешь делать с этой небылицей все, что тебе заблагорассудится. И прости за то, что я на тебя навалился. Я как подумал, что меня ждет, так прямо уже ничего не соображал.
– Вовсе ты на меня не наваливался: ты пытался меня убить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37