Вещь – не побрякушка из тех, что втыкают в себя теперешние модники. Кольцо диаметром дюйма три, покрытое засохшей кровью, было вставлено в носовую перегородку, почти вделано в череп. Оно доходило до нижней губы, такой же черной, как борода. Явно не украшение, подумал Айк. Похоже на кольца, которые вставляют в нос животным, чтобы легче было их водить.
Айк придвинулся ближе, и его отвращение сменилось изумлением. Кольцо почернело от засохшей крови, грязи и копоти, но местами явственно различался тусклый блеск чистого золота.
Айк повернулся к своим. Из-под капюшонов и козырьков на него смотрело девять пар испуганных глаз. Все включили фонари. Споры прекратились.
– Что же это такое? – всхлипывала одна из женщин.
Две буддистки неожиданно обратились в христианство и, крестясь, опустились на колени. Оуэн раскачивался из стороны в сторону и бормотал иудейскую молитву.
Подошла Кора.
– Ах ты, красавчик, – хихикнула она.
Айк вздрогнул. Она обращалась к мумии.
– Что ты говоришь?
– Мы с тобой вышли сухими из воды. Уж теперь-то они точно не станут требовать возмещения. Теперь им и священная гора не нужна. Нашли кое-что получше.
– Перестань. Нельзя так думать о людях. Не вампиры же они, в конце концов.
– Серьезно? Посмотри-ка на них.
И точно, зрители стали потихоньку доставать фотоаппараты. Одна вспышка, другая. Потрясение уступило место извращенному любопытству. Через минуту вся орава увлеченно щелкала восьмисотдолларовыми мыльницами. Словно насекомые, жужжали затворы. Под вспышками поблескивала мертвая плоть. Мысленно поблагодарив мертвеца, Айк убрался в сторонку. Невероятно – сбившиеся с пути, замерзшие, голодные, они были просто счастливы.
Одна женщина поднялась по ступеням, опустилась рядом с мумией на колени и наклонила голову вбок. Потом повернулась к спутникам:
– Так он же наш!
– В каком смысле?
– Такой же, как мы. Белый.
– Европеец? – сформулировал кто-то более деликатно.
– Бред какой-то, – возразила другая туристка. – В такой глуши?
Однако Айк тоже так считал. Светлая кожа, волоски на запястьях и груди, голубые глаза. Скулы явно не монгольские. Однако женщину заинтересовало совсем другое. Она показывала на знаки, покрывавшие бедра мумии. Айк направил на них свет и застыл.
Буквы были английские. Современный английский язык. Только написано вверх ногами.
До Айка наконец дошло. Надписи делались не на трупе. Человек писал сам, пока был жив. Он использовал для записей собственное тело. Потому и вверх ногами. Несчастный оставил заметки на пергаменте, который всегда при нем. Теперь Айк видел, что буквы не написаны, а безжалостно вырезаны на коже. Везде, куда бедняга мог дотянуться, он нацарапал свои последние мысли.
Часть записей разобрать было невозможно – из-за пыли и копоти, – особенно ниже колен и на лодыжках. Да и остальное казалось непонятным и бессмысленным бредом. Цифры вперемежку со словами наползали друг на друга, больше всего на внешних сторонах бедер, где, как, по-видимому, считал писавший, должно было хватить места для других заметок. Самой понятной оказалась надпись на животе.
– «И мир влюбиться должен будет в ночь, – Айк читал вслух, – и свету дня не станет поклоняться».
– Тарабарщина! – бросил Оуэн, который по-прежнему не мог оправиться от испуга.
– Из Библии, наверное, – предположил Айк.
– Нет, – заявила Кора. – Это не из Библии. Шекспир: «Ромео и Джульетта».
Туристы напряглись. В самом деле, почему этот измученный человек выбрал для своего некролога цитату из самой известной любовной трагедии? Из повести о двух враждующих семействах и о любви, что превыше ненависти? Между прочим, в высокогорных монастырях люди часто подвержены галлюцинациям. Обычное явление. Даже далай-лама об этом шутил.
– Значит, – сказал Айк, – он белый. И Шекспира читал. Стало быть, родился на свет не больше чем пару-тройку веков назад.
Разговор стал напоминать салонную игру. Первоначальный испуг окончательно сменился каким-то патологическим оживлением.
– Кто же он такой?
– Раб?
– Беглый узник?
Айк не ответил. Он вплотную приблизил лицо к лицу мумии, пытаясь найти разгадку. «Расскажи о своем пути, – думал он, – расскажи, как спасся. Кто повесил на тебя золотые оковы?» Никакой подсказки. Окаменелые глаза смотрят равнодушно. На лице хитрая гримаса, словно мертвец потешается над любопытными гостями. Подошел Оуэн и прочитал вслух:
– «RAF».
В самом деле, на левом плече была татуировка: буквы «RAF», а над ними орел. Выполнено с профессиональным качеством. Айк взялся за холодную руку.
– Значит, ВВС Великобритании, – констатировал он.
Вот головоломка и сложилась. Это объясняло если не выбор цитаты, то хотя бы Шекспира.
– Пилот? – завороженно спросила коротко стриженная парижанка.
– Пилот, штурман, стрелок. – Айк пожал плечами. – Кто знает.
Он нагнулся и стал разглядывать буквы, чувствуя себя дешифровщиком. Читая строчку за строчкой, Айк пытался размотать весь клубок до конца. Водил по буквам ногтем, складывая фразы и мысли. Его спутники отошли, предоставив ему разбирать записи. Айк попытался начать с другого конца и, казалось, уловил какой-то смысл. И все равно – ничего не понимал. Вынул топографическую карту Гималаев, отыскал широту и долготу, фыркнул – все совпадает! Невероятно. Айк перевел взгляд на то, что когда-то было человеком. Снова посмотрел на карту. Неужели такое возможно?
– Выпей.
От аппетитного запаха кофе, приготовленного в поршневой кофеварке, Айк даже прищурился. Ему протянули пластмассовую кружку. Айк поднял взгляд. Голубые глаза Коры смотрели дружелюбно. Это согревало лучше любого кофе. Он принял кружку, пробормотал какую-то благодарность и вдруг почувствовал, что у него дико болит голова. Прошло уже несколько часов. В глубину пещеры грязными лужами ползли длинные тени.
Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо – Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить.
– Как ты? – спросила Кора.
– Я? – Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора.
Он подозревал – хотя какие уж тут подозрения, – что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора.
Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он – это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни – взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.
Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.
– Я тут разглядывала мандалу, – начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. – Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. – Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. – А как ты? Продвинулся?
Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг – фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки – и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.
– Во-первых, – начал Айк, – его звали Исаак.
– Исаак? – раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.
Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, – говорилось здесь, и далее: – В изгнании, на мучительном свету».
– Видите цифры? – спросил Айк. – Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три – наверное, день его рождения.
– Тысяча девятьсот двадцать три? – уточнил кто-то.
Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет – ни о какой древности не может быть и речи.
– Сожалею, – посочувствовал Айк и продолжил: – А вот еще дата, видите? – Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. – Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили.
– Сбили?
– Или он потерпел аварию.
Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков:
– Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить.
– Горбатить? – переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера.
Айк пояснил:
– Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко.
– Падший ангел, – вздохнул Оуэн.
И не он один. Остальные тоже были под впечатлением.
– И это все вы узнали из десятка цифр? – спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. – Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад – с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
– Не уверен, – сказал Айк.
– Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
– К востоку отсюда.
– Далеко?
– Прямо над Бирмой.
– Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
– Северная сторона хребта, – пояснил Айк, – почти в Тибете.
– Но это же больше тысячи миль!
– Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение – в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все – кто стоя, кто сидя – переваривали информацию.
– Как же он сюда попал?
– Не знаю.
– Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
– Что-то вроде.
– Вроде чего?
– В общем… – Айк прокашлялся, – как домашнее животное.
– Что?!
– Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец – значит козленок, так ведь?
– Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
– Вообще-то, – вмешалась Клео, библиотекарь, – агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
– Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
– Да, – подтвердила Клео, – ягненок. Но меня больше смущает другое слово – «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
– Он, – продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, – он – возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
– Ты все напридумывала, – сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
– К сожалению, не напридумывала, – ответила Клео. – Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
– А это еще что?
– То же самое, – ответила Клео. – Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
– Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, – заметил Айк.
– История еще и не такое знает.
– Кольца в носу?
– Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
– И даже золотые?
– Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
– Вы же сами сказали – «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса – «кем возлюбленный?»…
– А вы знаете?
– Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? – Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
– «Сатана», – одними губами прочитала Клео.
– И вот здесь… – Айк осторожно сдвинул кожу. – «Существует». А вот продолжение. – Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. – «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
– Он был заключенным, – начала она. – Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
– Ты, как и я, – сказал Айк. – Споришь против очевидного.
– Не думаю.
– То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
– Еще как испытывал!
– Тут что-то другое, – настаивал Айк.
– Сомневаюсь.
– Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
– Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
– Тоже мне, аргумент.
– Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
– Рабство его не огорчало.
– Откуда ты знаешь? – прошептала она.
– Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
– Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
– Ты и сама видишь.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – сказал Айк. – Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными – давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа – он играл Моцарта – слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.
– Морочит нам голову, – уверяла она, лежа в объятиях Айка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Айк придвинулся ближе, и его отвращение сменилось изумлением. Кольцо почернело от засохшей крови, грязи и копоти, но местами явственно различался тусклый блеск чистого золота.
Айк повернулся к своим. Из-под капюшонов и козырьков на него смотрело девять пар испуганных глаз. Все включили фонари. Споры прекратились.
– Что же это такое? – всхлипывала одна из женщин.
Две буддистки неожиданно обратились в христианство и, крестясь, опустились на колени. Оуэн раскачивался из стороны в сторону и бормотал иудейскую молитву.
Подошла Кора.
– Ах ты, красавчик, – хихикнула она.
Айк вздрогнул. Она обращалась к мумии.
– Что ты говоришь?
– Мы с тобой вышли сухими из воды. Уж теперь-то они точно не станут требовать возмещения. Теперь им и священная гора не нужна. Нашли кое-что получше.
– Перестань. Нельзя так думать о людях. Не вампиры же они, в конце концов.
– Серьезно? Посмотри-ка на них.
И точно, зрители стали потихоньку доставать фотоаппараты. Одна вспышка, другая. Потрясение уступило место извращенному любопытству. Через минуту вся орава увлеченно щелкала восьмисотдолларовыми мыльницами. Словно насекомые, жужжали затворы. Под вспышками поблескивала мертвая плоть. Мысленно поблагодарив мертвеца, Айк убрался в сторонку. Невероятно – сбившиеся с пути, замерзшие, голодные, они были просто счастливы.
Одна женщина поднялась по ступеням, опустилась рядом с мумией на колени и наклонила голову вбок. Потом повернулась к спутникам:
– Так он же наш!
– В каком смысле?
– Такой же, как мы. Белый.
– Европеец? – сформулировал кто-то более деликатно.
– Бред какой-то, – возразила другая туристка. – В такой глуши?
Однако Айк тоже так считал. Светлая кожа, волоски на запястьях и груди, голубые глаза. Скулы явно не монгольские. Однако женщину заинтересовало совсем другое. Она показывала на знаки, покрывавшие бедра мумии. Айк направил на них свет и застыл.
Буквы были английские. Современный английский язык. Только написано вверх ногами.
До Айка наконец дошло. Надписи делались не на трупе. Человек писал сам, пока был жив. Он использовал для записей собственное тело. Потому и вверх ногами. Несчастный оставил заметки на пергаменте, который всегда при нем. Теперь Айк видел, что буквы не написаны, а безжалостно вырезаны на коже. Везде, куда бедняга мог дотянуться, он нацарапал свои последние мысли.
Часть записей разобрать было невозможно – из-за пыли и копоти, – особенно ниже колен и на лодыжках. Да и остальное казалось непонятным и бессмысленным бредом. Цифры вперемежку со словами наползали друг на друга, больше всего на внешних сторонах бедер, где, как, по-видимому, считал писавший, должно было хватить места для других заметок. Самой понятной оказалась надпись на животе.
– «И мир влюбиться должен будет в ночь, – Айк читал вслух, – и свету дня не станет поклоняться».
– Тарабарщина! – бросил Оуэн, который по-прежнему не мог оправиться от испуга.
– Из Библии, наверное, – предположил Айк.
– Нет, – заявила Кора. – Это не из Библии. Шекспир: «Ромео и Джульетта».
Туристы напряглись. В самом деле, почему этот измученный человек выбрал для своего некролога цитату из самой известной любовной трагедии? Из повести о двух враждующих семействах и о любви, что превыше ненависти? Между прочим, в высокогорных монастырях люди часто подвержены галлюцинациям. Обычное явление. Даже далай-лама об этом шутил.
– Значит, – сказал Айк, – он белый. И Шекспира читал. Стало быть, родился на свет не больше чем пару-тройку веков назад.
Разговор стал напоминать салонную игру. Первоначальный испуг окончательно сменился каким-то патологическим оживлением.
– Кто же он такой?
– Раб?
– Беглый узник?
Айк не ответил. Он вплотную приблизил лицо к лицу мумии, пытаясь найти разгадку. «Расскажи о своем пути, – думал он, – расскажи, как спасся. Кто повесил на тебя золотые оковы?» Никакой подсказки. Окаменелые глаза смотрят равнодушно. На лице хитрая гримаса, словно мертвец потешается над любопытными гостями. Подошел Оуэн и прочитал вслух:
– «RAF».
В самом деле, на левом плече была татуировка: буквы «RAF», а над ними орел. Выполнено с профессиональным качеством. Айк взялся за холодную руку.
– Значит, ВВС Великобритании, – констатировал он.
Вот головоломка и сложилась. Это объясняло если не выбор цитаты, то хотя бы Шекспира.
– Пилот? – завороженно спросила коротко стриженная парижанка.
– Пилот, штурман, стрелок. – Айк пожал плечами. – Кто знает.
Он нагнулся и стал разглядывать буквы, чувствуя себя дешифровщиком. Читая строчку за строчкой, Айк пытался размотать весь клубок до конца. Водил по буквам ногтем, складывая фразы и мысли. Его спутники отошли, предоставив ему разбирать записи. Айк попытался начать с другого конца и, казалось, уловил какой-то смысл. И все равно – ничего не понимал. Вынул топографическую карту Гималаев, отыскал широту и долготу, фыркнул – все совпадает! Невероятно. Айк перевел взгляд на то, что когда-то было человеком. Снова посмотрел на карту. Неужели такое возможно?
– Выпей.
От аппетитного запаха кофе, приготовленного в поршневой кофеварке, Айк даже прищурился. Ему протянули пластмассовую кружку. Айк поднял взгляд. Голубые глаза Коры смотрели дружелюбно. Это согревало лучше любого кофе. Он принял кружку, пробормотал какую-то благодарность и вдруг почувствовал, что у него дико болит голова. Прошло уже несколько часов. В глубину пещеры грязными лужами ползли длинные тени.
Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо – Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить.
– Как ты? – спросила Кора.
– Я? – Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора.
Он подозревал – хотя какие уж тут подозрения, – что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора.
Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он – это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни – взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.
Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.
– Я тут разглядывала мандалу, – начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. – Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. – Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. – А как ты? Продвинулся?
Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг – фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки – и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.
– Во-первых, – начал Айк, – его звали Исаак.
– Исаак? – раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.
Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, – говорилось здесь, и далее: – В изгнании, на мучительном свету».
– Видите цифры? – спросил Айк. – Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три – наверное, день его рождения.
– Тысяча девятьсот двадцать три? – уточнил кто-то.
Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет – ни о какой древности не может быть и речи.
– Сожалею, – посочувствовал Айк и продолжил: – А вот еще дата, видите? – Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. – Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили.
– Сбили?
– Или он потерпел аварию.
Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков:
– Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить.
– Горбатить? – переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера.
Айк пояснил:
– Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко.
– Падший ангел, – вздохнул Оуэн.
И не он один. Остальные тоже были под впечатлением.
– И это все вы узнали из десятка цифр? – спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. – Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад – с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
– Не уверен, – сказал Айк.
– Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
– К востоку отсюда.
– Далеко?
– Прямо над Бирмой.
– Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
– Северная сторона хребта, – пояснил Айк, – почти в Тибете.
– Но это же больше тысячи миль!
– Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение – в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все – кто стоя, кто сидя – переваривали информацию.
– Как же он сюда попал?
– Не знаю.
– Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
– Что-то вроде.
– Вроде чего?
– В общем… – Айк прокашлялся, – как домашнее животное.
– Что?!
– Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец – значит козленок, так ведь?
– Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
– Вообще-то, – вмешалась Клео, библиотекарь, – агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
– Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
– Да, – подтвердила Клео, – ягненок. Но меня больше смущает другое слово – «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
– Он, – продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, – он – возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
– Ты все напридумывала, – сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
– К сожалению, не напридумывала, – ответила Клео. – Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
– А это еще что?
– То же самое, – ответила Клео. – Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
– Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, – заметил Айк.
– История еще и не такое знает.
– Кольца в носу?
– Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
– И даже золотые?
– Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
– Вы же сами сказали – «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса – «кем возлюбленный?»…
– А вы знаете?
– Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? – Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
– «Сатана», – одними губами прочитала Клео.
– И вот здесь… – Айк осторожно сдвинул кожу. – «Существует». А вот продолжение. – Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. – «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
– Он был заключенным, – начала она. – Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
– Ты, как и я, – сказал Айк. – Споришь против очевидного.
– Не думаю.
– То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
– Еще как испытывал!
– Тут что-то другое, – настаивал Айк.
– Сомневаюсь.
– Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
– Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
– Тоже мне, аргумент.
– Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
– Рабство его не огорчало.
– Откуда ты знаешь? – прошептала она.
– Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
– Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
– Ты и сама видишь.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – сказал Айк. – Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными – давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа – он играл Моцарта – слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.
– Морочит нам голову, – уверяла она, лежа в объятиях Айка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58