– Отличное зеркало.
– Но оно перегружено ненужными деталями, тебе не кажется? – хмурится Эстел. – Слишком утрировано, безнадежно устарело. Я просто теряюсь на аукционе. Полно народа, все выкрикивают свои номера, – и я уже ничего не соображаю.
– Не расстраивайся, у тебя все равно ничего не получилось бы. Там было с полдюжины дилеров, которые заграбастали все ценное. Погляди, что добыла Хилари, – говорит Виктор. Он показывает одну из антикварных вещиц, украденных мною.
– Где ты раскопала эту очаровательную пиршественную чашу? – изумляется Эстел. – Она великолепна.
Серый, как дым, туман поднимается с океана. Эстел за рулем, но едем мы медленно. Она передает Ричарду серебряную фляжку с бренди. Они хихикают, как подростки, распивающие на двоих бутылочку. Едва ли она много выпила: слишком осторожно ведет машину; а если она и пьяна, меня это почему-то не волнует.
В двухстах футах под нами бушует океан. Быстро темнеет. Вокруг туман, тусклые огни фонарей и свинцовое небо над головой. Стая чаек врывается в полосу света, я слежу за ними – они черными точками исчезают на горизонте. Виктор лежит на коврике, свернувшись калачиком, его плечи касаются моих коленей. Спит, подложив руку под щеку, спит, несмотря на ухабы, ему не мешают даже наши разговоры. Спит посреди всех этих коробок и сумок.
– Виктор считает, что мне надо работать, – говорю я.
– Вы же работаете: ухаживаете за моим сыном, – возражает Ричард.
– Это не то, вы же понимаете, что я имею в виду.
– Знаешь сказку о полевой мыши, которая считала себя никудышной мышью, потому что не умела ни собирать на поле зерно осенью, ни предупреждать об опасности других мышей, когда поблизости появлялись кот или змея, ни устраивать мышиные домики? – спрашивает Эстел.
Сделав глоток из фляжки, протягивает ее мне.
– Не знаю я такой сказки, – отвечаю ей.
Бренди огнем полыхает у меня в желудке. За окнами джипа Атлантический океан то появляется, то снова исчезает за прибрежными скалами. Вдали мерцают огни маяка, посылая в темноту свои непонятные сигналы.
– Когда наступила зима, – рассказывает Эстел, – и все мышки, собравшись в своем мышином домике, уселись у очага, мышка, которая считала, что от нее никакой пользы, стала рассказывать истории. Она подробно рассказала им, как собрали урожай, как устроили мышиную нору. Каждая история была ясна и понятна всем мышиным братьям и сестрам. И в этом заключалась ее работа.
Глава XIV
Мы остаемся дома, а Ричард отправляется за цветами, чтобы преподнести их на рождественском вечере Эстел. В комнате становится гораздо уютнее, когда мы с Виктором остаемся вдвоем. Мне нравится царящий здесь беспорядок, потому что в этой неразберихе только мы с ним знаем, где что лежит; живем в сознательно устроенном хаосе.
Разостлав на полу кухонное полотенце, глажу блузку. Одновременно достаю из высокой желтой коробки овсяные хлопья. Камин, как во всех заброшенных домах, пахнет древесной корой.
Всего только шесть часов, но на улице непроглядная темень.
По радио хор мальчиков поет: «Святая ночь». Виктор выходит из душа, обвязав вокруг бедер полотенце. Вытряхнув сигарету из пачки, валяющейся на камине, стоит надо мной, наблюдая, как я глажу.
– Знаешь, чего не хватает? – спрашивает меня, окутавшись клубами дыма. – Ощущения полноты жизни.
Начинаем собираться на прием. Виктор вытаскивает из шкафа нелепый галстук-бабочку, затканный трубящими в рог херувимами.
– Они похожи не на херувимов, – говорю я, глядя на него в зеркало, – а на маленьких собачонок.
* * *
Достаю колготки. Цвет: телесный, размер: средний. Ни разу не надеванные, чистые, без единой затяжки. Старательно натягиваю их на бедра, любуясь, как они сглаживают мои икры. Надеваю туфли на каблуках и забираюсь на стул, чтобы посмотреть на себя в зеркало в ванной.
Виктор прижимается щекой к моему колену.
– Восхитительно! – одаривает меня комплиментом.
Ричард возвращается из магазина с охапкой лилий, перевязанных бледно-лиловым бантом. Спрашивает, готовы ли мы. Мы не готовы. Колготки, галстук-бабочка, – все валяется на полу рядом с разобранной постелью. Ричард снова исчезает, рассыпаясь в извинениях; закрывая за собой дверь, гасит свет. Слышим, как он сбегает по лестнице. Виктор притягивает меня к себе. Пытаемся заниматься любовью, но не получается. Вместо этого Виктор делает мне массаж шеи. Его пальцы пробегают то вверх, то вниз по моему позвоночнику. Чтобы рассмешить меня, рассказывает анекдоты.
По аллее платанов подъезжаем к дому Эстел. На деревьях гирлянды ярких огней, ветви переплелись над головой, закрывая луну. Благодаря иллюминации все вокруг приобретает фантастические очертания, создается торжественное настроение. Виктор, перегнувшись через сидение, смотрит назад, на аллею мерцающих огнями деревьев. В одной руке у него сигарета, в другой – серебряная шкатулка, украшенная бантиком, на конце которого болтается жемчужинка. В шкатулке шесть пивных кружек из пьютера с ручками в форме охотничьих плеток. Ричард купил их в начальной школе частным образом, заплатил немалые деньги, чтобы их не выставляли на аукцион. Все ради того, чтобы доставить удовольствие Эстел, которая восхищалась этими кружками.
Работает радио, мы слушаем рождественские гимны. Бесшумно падают снежные хлопья.
– Знаешь, – говорю я Виктору, – твой отец приударяет за Эстел.
– Почему ты так думаешь? Потому что он рано уехал на вечер?
– Ну, и это тоже.
– Хилз, скорее всего, он был доволен, застав нас в постели. Ему хотелось поехать к Эстел пораньше, без нас, чтобы спокойно напиться до моего появления.
– Подумать только! – удивляюсь я. – Ведь мой отец – алкоголик.
– Все мы алкоголики.
На идущей под уклон подъездной дорожке полно машин. Великолепные машины: толстые «мерседесы» и квадратные, такие практичные и удобные «вольво». Протестантский снобизм. Машины из Хингама, Коассета, Бикон-хилла. Среди них и БМВ Геддеса, который не мешало бы помыть, остальные машины в душе не нуждаются.
– Ни у одной из них нет «elan» твоего «олдсмобиля», – говорит Виктор, когда мы останавливаемся. Спрашиваю его:
– Скажи на милость, почему так получается: твой отец – алкоголик и мой отец – алкоголик, но мой, как напьется, становится отвратителен, а твой… эстетичен?
– Хочешь, чтобы я ответил?
– Обязательно, – требую я.
– Хочешь, чтобы я назвал вещи своими именами?
Молча киваю. На губах Виктора появляется улыбка, и он, потирая пальцами, показывает, в чем дело:
– Деньги, – говорит он.
Дом Эстел, в котором толпятся гости, очень красив. Я не знаю, кто эти люди; по богатству цветовой гаммы их платья – как королевский фейерверк. Каких только здесь нет женских туалетов: от золотистого и малинового вечерних платьев до гладкой, до полу, шерстяной юбки с кружевной блузкой. Пиджаки мужчин не столь разнообразны и вносят стабилизирующий элемент в хаос ярких платьев и разноцветных рождественских огней. Мы с Виктором одеты слишком скромно. Моя юбка едва ли соответствует серебряному, украшенному нефритами поясу, за который Эстел выложила немалые деньги, а потом не сумела уменьшить его до таких размеров, чтобы он держался на ее тощей талии. На мне также брошь, которую я украла на аукционе и которую Виктор заставил меня приколоть к блузке. На Викторе пиджак и вельветовые брюки странного горчичного цвета. Брюки принадлежат его отцу и страшно ему велики.
Столы украшены зажженными свечами, в трех каминах уютно потрескивают поленья. Играет оркестр, две комнаты наполнены звуками джаза. Кто-то играет на саксофоне. Жужжание голосов, улыбающиеся лица, – я чувствую себя неуверенно; Виктор, поддерживая меня под локоть, ловко проводит через группы непринужденно болтающих гостей.
Нас окружают официанты с серебряными подносами, в запотевших бокалах изысканные напитки. А официанты все подходят и подходят, предлагая какие-то непонятные блюда. Я их боюсь. У Виктора же нет проблем. Берет крошечную вилочку и нацепляет на нее кусочек хлеба с артишоком и крабами под голландским соусом. Ловко раскрывает устрицу. Он в восторге от копченой лососины. Ест что-то коричневое с поджаристой корочкой, что-то розовое, мясистое, в форме скрученной звезды и еще что-то, – по-моему, при жизни это было жуком, и ему не следовало бы им увлекаться. Легко определяет сорта разных сыров и выбирает самый пахучий, самый неподходящий для него. Уговаривает и меня попробовать, объясняет, что он подцепляет на свою вилочку. Я шлепаю его по руке и умоляю замолчать, но он продолжает смущать меня.
Со смехом объявляет: «Улитка!» и подцепляет нечто такое, при виде чего мне приходится срочно закрыть глаза.
Белинда МакКен, которая училась в одном подготовительном классе с Виктором, замечает его и втискивается между нами. На ней ярко-красное платье, плечи оголены, подвески на ее ожерелье так трясутся, что исчезают в ложбинке между грудями.
– Не будь таким прилипалой, Вик, расскажи, чем занимаешься, – требует она.
– А ничем не занимаюсь, – отвечает Виктор. Берет у бармена еще одну порцию джина с тоником. В стакане плавает кусочек лайма, проткнутый красной вилочкой в форме шпаги.
– Просто транжиришь отцовские денежки? – хихикает Белинда, пытаясь улыбкой смягчить язвительность своих слов. Рассчитывает задеть Виктора. – Нет. Уверена, что нет. Ты лжешь! – визгливо вопит она.
Виктор смотрит на меня. Я протягиваю руку к его бокалу и вытягиваю красную шпагу из лайма. Стоя позади Белинды, которая на добрых полфута ниже меня, делаю вид, что хочу проткнуть шпагой ее башку.
– Черт побери! Рассказывай! – требует Белинда.
– Не могу, – отвечает Виктор, выразительно пожимая плечами, – утратил дар речи.
Скрестив два пальца в виде буквы V, поднимаю их над головой Белинды, подмигиваю Виктору; он улыбается в ответ.
– Ни за что не поверю! Ты что, из тех зануд, которые засекречены? Я тебе все рассказала бы! Вот я продала наш дом на Западном побережье, когда развелась со своим спортсменом. Подумываю, знаешь ли, открыть собственное дело. Что-нибудь вроде небольшого магазина готового платья или косметики. Ну, теперь ты все обо мне знаешь. Это некрасиво, Виктор, давай рассказывай, я тебя сто лет не видела!
– Не хотел признаваться, – отвечает Виктор, подражая ее наигранной откровенности. – Я партизан. Действую в Центральной Америке. У меня там банановая плантация на побережье.
– Ну что ты ведешь себя так, Вик! – хнычет Белинда. Она вовсю с ним кокетничает.
– Ладно, так и быть, признаюсь: я – паталогоанатом. Не веришь? – понюхай, чем пахнут мои руки! – Виктор с удовольствием наблюдает как изменилась Белинда в лице. – Нечего рассказывать. Я действительно ничем не занимаюсь.
– Потанцуй со мной, – вздыхает Белинда.
Эстел ни на шаг не отпускает Ричарда, он ее кавалер. Нет, скорее – раб. То и дело приказывает ему: «Ричард, принеси мне вина. Ричард, попроси музыкантов играть потише… Ричард, скажи повару, что это блюдо несъедобно, не поймешь, из чего приготовлено, прикажи все это выбросить.
– Он беспрекословно справляется со всеми ее поручениями, но при этом пьянеет с каждой минутой.
Гордон, проскользнув между двумя пожилыми господами, подкрадывается сзади и обнимает меня:
– Угадай, кто?
– Пахнешь ты замечательно, – говорю я.
– А ты выглядишь замечательно. Не спускал с тебя глаз, как только вошел. Двадцать минут следил за тобой, а ты не заметила. Мы стоим под омелой, – говорит он выразительно. – Давай потанцуем.
Он тянет меня к танцующим, кружит вокруг себя, резко разворачивает, опять кружит. Виктор и Белинда танцуют на почтительном расстоянии друг от друга, что совершенно не устраивает Белинду. Она тянет Виктора за пиджак поближе к себе, он довольно неохотно поддается. Они танцуют у самого оркестра, саксофон рыдает прямо над их головами. Аннабель с Ленни танцуют, обняв друг друга. Темп музыки убыстряется, но голова Аннабель по-прежнему дремотно покоится на плече Ленни.
Мы с Гордоном толкаем другие пары, так как он кружит меня то перед собой, то, резко развернув, отсылает назад. Мои туфли не очень-то годятся для таких трюков, и я с трудом сохраняю равновесие. Гордон так лихо отплясывает, что остальные гости, перестав танцевать, собираются вокруг нас. Джаз-банд подыгрывает нам, выдает настоящий свинг. Эстел хлопает в ладоши и умоляет Ричарда покружить ее, что он и делает с неуклюжей жеманностью. На долю секунды, когда выполняю двойной поворот, вижу мельком улыбающееся лицо Виктора. Возле него пунцовое платье Белинды.
– Осторожнее, Хилари! – кричит Виктор, – не забывай о законе земного притяжения.
На минуту сбежав от указующего перста Эстел, Ричард и здесь ухитряется донимать Виктора разговорами о его болезни.
– Можешь оставить меня в покое хотя бы на этот вечер, папа? – просит Виктор. – Я чувствую сегодня себя отлично. Превосходно.
– Правда? – спрашивает Ричард, подняв недоверчиво брови.
– Лучше не бывает.
– Как тебе кажется, Хилари? Как мой мальчик? – обращается ко мне Ричард.
– Он очарователен, – отвечаю я, и Виктор сжимает мне руку.
– Господи, сын, – говорит Ричард, хлопая его по плечу, – может, ты идешь на поправку?
Эстел приказывает Ричарду потанцевать с ней.
Ричард, еще раз похлопав Виктора по плечу, расплывается в улыбке, обнажая пожелтевшие, тесно посаженные зубы. Когда он уходит, Виктор говорит мне:
– У меня в венах столько наркотиков, что я не смог бы чувствовать себя плохо, даже если бы захотел.
Я хмурюсь, ибо во мне тоже затеплился лучик надежды.
Аннабель и Ленни пробираются к нам сквозь толпу нарядно одетых дам. Ленни то и дело бормочет: «Извините».
– Она пригрозила засадить меня за решетку, – жалуется Ленни. – Толстожопая леди в суперкороткой юбке сказала, что я нарочно толкнул ее.
– Слышал о ваших новостях, Ленни, – обращается к нему Виктор, – Поздравляю.
– Свадьба в мае, – уточняет Аннабель. На ее руке скромное, но красивое кольцо с бриллиантом. – Вы придете на свадьбу, правда?
– Разве можно пропустить такое событие? – отвечает Виктор и, наклонившись, целует ее.
Кеппи отказывается танцевать, но Эстел во что бы то ни стало хочет заставить его. Отбирает у него тарелку с рождественским пудингом, трубку, стакан. Ставит все это на край стола и тащит Кеппи за пряжку ремня на танцевальную площадку.
– Это унизительно! – протестует Кеппи. Эстел, хлопая в ладоши, кружится около Кеппи, который притоптывает, стоя на месте, а вскоре заявляет, что устал. Мы дружно подбадриваем его. Гордон говорит, что он похож на медведя в цирке, а Виктор добавляет, что, судя по его виду, он только что перенес сеанс шоковой терапии.
– Потанцуем еще? – предлагает Белинда Виктору.
Она прицепилась к высокому густоволосому мужчине, похожему на игрока в бейсбол. Он не отпускает ее ни на шаг. Раз или два он удаляется, чтобы принести ей выпивку, а, возвращаясь, подозрительно оглядывает ее.
– Белинда, позволь познакомить тебя с Гордоном, – говорит Виктор с таким видом, будто вручает ей самый крупный выигрыш в лотерее. – Тебе понравится Гордон. Он тебе расскажет, чем зарабатывает на жизнь. Он такой скромный, говорит всем, что занимается выпуском игровых автоматов, – не верь ему. Гордон занят разрешением важнейшей проблемы: разрабатывает способы увеличения скорости света. Как только он добьется этого, объем памяти ЭВМ неизмеримо возрастет и можно будет запросто общаться с внеземными цивилизациями. Правда, Гордон?
– Я влюблен в твою девушку, – говорит Гордон.
– У вас уже есть девушка? – вздыхает Белинда.
– Что с тобой? – громко задаю вопрос Гордону. Некого бояться: кроме оленя, ежа и белки, нас никто не услышит. Стоим и мерзнем на улице. Сад Эстел утопает в снегу.
– Не понимаю, почему ты так разволновалась, – успокаивает меня Гордон. – Виктор, во всяком случае, не обратил внимания на мои слова.
– Ты сказал ему, – кричу я, – ты сказал ему, этого достаточно.
– Он решил, что это шутка.
– Очень смешно, – говорю ему с раздражением. Меня трясет от холода. Замерзшая и злая.
– Так или иначе, Виктор все равно узнает.
– Да? Когда же? Когда ты ему скажешь, – говорю я.
– Я не представляю для него опасности, – оправдывается Гордон.
– Нет, черт возьми.
Снег так и валит, хлопья снега падают в бокал с шампанским Гордона. Он стоит на склоне небольшого холма. Рядом с ним я кажусь себе маленькой и беспомощной.
– Послушай, я знаю: ты любишь меня, но все это так тяжело, – лицо Гордона выражает ласку и нежность. Волосы лезут ему в глаза, он откидывает их. Густые, шелковистые волосы. Руки безукоризненно чистые и ухоженные.
В темноте наземные животные Эстел кажутся страшными.
– Ты ведь любишь меня, правда? – спрашивает Гордон.
– Нет, если ты скажешь Виктору, нет.
– Но сейчас, ты любишь меня сейчас, правда? Правда, Хилари? Хилари?
Я танцую с Ленни. Танцую с Ричардом. Окидываю взглядом комнату, хочу потанцевать с Виктором, но его не видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Но оно перегружено ненужными деталями, тебе не кажется? – хмурится Эстел. – Слишком утрировано, безнадежно устарело. Я просто теряюсь на аукционе. Полно народа, все выкрикивают свои номера, – и я уже ничего не соображаю.
– Не расстраивайся, у тебя все равно ничего не получилось бы. Там было с полдюжины дилеров, которые заграбастали все ценное. Погляди, что добыла Хилари, – говорит Виктор. Он показывает одну из антикварных вещиц, украденных мною.
– Где ты раскопала эту очаровательную пиршественную чашу? – изумляется Эстел. – Она великолепна.
Серый, как дым, туман поднимается с океана. Эстел за рулем, но едем мы медленно. Она передает Ричарду серебряную фляжку с бренди. Они хихикают, как подростки, распивающие на двоих бутылочку. Едва ли она много выпила: слишком осторожно ведет машину; а если она и пьяна, меня это почему-то не волнует.
В двухстах футах под нами бушует океан. Быстро темнеет. Вокруг туман, тусклые огни фонарей и свинцовое небо над головой. Стая чаек врывается в полосу света, я слежу за ними – они черными точками исчезают на горизонте. Виктор лежит на коврике, свернувшись калачиком, его плечи касаются моих коленей. Спит, подложив руку под щеку, спит, несмотря на ухабы, ему не мешают даже наши разговоры. Спит посреди всех этих коробок и сумок.
– Виктор считает, что мне надо работать, – говорю я.
– Вы же работаете: ухаживаете за моим сыном, – возражает Ричард.
– Это не то, вы же понимаете, что я имею в виду.
– Знаешь сказку о полевой мыши, которая считала себя никудышной мышью, потому что не умела ни собирать на поле зерно осенью, ни предупреждать об опасности других мышей, когда поблизости появлялись кот или змея, ни устраивать мышиные домики? – спрашивает Эстел.
Сделав глоток из фляжки, протягивает ее мне.
– Не знаю я такой сказки, – отвечаю ей.
Бренди огнем полыхает у меня в желудке. За окнами джипа Атлантический океан то появляется, то снова исчезает за прибрежными скалами. Вдали мерцают огни маяка, посылая в темноту свои непонятные сигналы.
– Когда наступила зима, – рассказывает Эстел, – и все мышки, собравшись в своем мышином домике, уселись у очага, мышка, которая считала, что от нее никакой пользы, стала рассказывать истории. Она подробно рассказала им, как собрали урожай, как устроили мышиную нору. Каждая история была ясна и понятна всем мышиным братьям и сестрам. И в этом заключалась ее работа.
Глава XIV
Мы остаемся дома, а Ричард отправляется за цветами, чтобы преподнести их на рождественском вечере Эстел. В комнате становится гораздо уютнее, когда мы с Виктором остаемся вдвоем. Мне нравится царящий здесь беспорядок, потому что в этой неразберихе только мы с ним знаем, где что лежит; живем в сознательно устроенном хаосе.
Разостлав на полу кухонное полотенце, глажу блузку. Одновременно достаю из высокой желтой коробки овсяные хлопья. Камин, как во всех заброшенных домах, пахнет древесной корой.
Всего только шесть часов, но на улице непроглядная темень.
По радио хор мальчиков поет: «Святая ночь». Виктор выходит из душа, обвязав вокруг бедер полотенце. Вытряхнув сигарету из пачки, валяющейся на камине, стоит надо мной, наблюдая, как я глажу.
– Знаешь, чего не хватает? – спрашивает меня, окутавшись клубами дыма. – Ощущения полноты жизни.
Начинаем собираться на прием. Виктор вытаскивает из шкафа нелепый галстук-бабочку, затканный трубящими в рог херувимами.
– Они похожи не на херувимов, – говорю я, глядя на него в зеркало, – а на маленьких собачонок.
* * *
Достаю колготки. Цвет: телесный, размер: средний. Ни разу не надеванные, чистые, без единой затяжки. Старательно натягиваю их на бедра, любуясь, как они сглаживают мои икры. Надеваю туфли на каблуках и забираюсь на стул, чтобы посмотреть на себя в зеркало в ванной.
Виктор прижимается щекой к моему колену.
– Восхитительно! – одаривает меня комплиментом.
Ричард возвращается из магазина с охапкой лилий, перевязанных бледно-лиловым бантом. Спрашивает, готовы ли мы. Мы не готовы. Колготки, галстук-бабочка, – все валяется на полу рядом с разобранной постелью. Ричард снова исчезает, рассыпаясь в извинениях; закрывая за собой дверь, гасит свет. Слышим, как он сбегает по лестнице. Виктор притягивает меня к себе. Пытаемся заниматься любовью, но не получается. Вместо этого Виктор делает мне массаж шеи. Его пальцы пробегают то вверх, то вниз по моему позвоночнику. Чтобы рассмешить меня, рассказывает анекдоты.
По аллее платанов подъезжаем к дому Эстел. На деревьях гирлянды ярких огней, ветви переплелись над головой, закрывая луну. Благодаря иллюминации все вокруг приобретает фантастические очертания, создается торжественное настроение. Виктор, перегнувшись через сидение, смотрит назад, на аллею мерцающих огнями деревьев. В одной руке у него сигарета, в другой – серебряная шкатулка, украшенная бантиком, на конце которого болтается жемчужинка. В шкатулке шесть пивных кружек из пьютера с ручками в форме охотничьих плеток. Ричард купил их в начальной школе частным образом, заплатил немалые деньги, чтобы их не выставляли на аукцион. Все ради того, чтобы доставить удовольствие Эстел, которая восхищалась этими кружками.
Работает радио, мы слушаем рождественские гимны. Бесшумно падают снежные хлопья.
– Знаешь, – говорю я Виктору, – твой отец приударяет за Эстел.
– Почему ты так думаешь? Потому что он рано уехал на вечер?
– Ну, и это тоже.
– Хилз, скорее всего, он был доволен, застав нас в постели. Ему хотелось поехать к Эстел пораньше, без нас, чтобы спокойно напиться до моего появления.
– Подумать только! – удивляюсь я. – Ведь мой отец – алкоголик.
– Все мы алкоголики.
На идущей под уклон подъездной дорожке полно машин. Великолепные машины: толстые «мерседесы» и квадратные, такие практичные и удобные «вольво». Протестантский снобизм. Машины из Хингама, Коассета, Бикон-хилла. Среди них и БМВ Геддеса, который не мешало бы помыть, остальные машины в душе не нуждаются.
– Ни у одной из них нет «elan» твоего «олдсмобиля», – говорит Виктор, когда мы останавливаемся. Спрашиваю его:
– Скажи на милость, почему так получается: твой отец – алкоголик и мой отец – алкоголик, но мой, как напьется, становится отвратителен, а твой… эстетичен?
– Хочешь, чтобы я ответил?
– Обязательно, – требую я.
– Хочешь, чтобы я назвал вещи своими именами?
Молча киваю. На губах Виктора появляется улыбка, и он, потирая пальцами, показывает, в чем дело:
– Деньги, – говорит он.
Дом Эстел, в котором толпятся гости, очень красив. Я не знаю, кто эти люди; по богатству цветовой гаммы их платья – как королевский фейерверк. Каких только здесь нет женских туалетов: от золотистого и малинового вечерних платьев до гладкой, до полу, шерстяной юбки с кружевной блузкой. Пиджаки мужчин не столь разнообразны и вносят стабилизирующий элемент в хаос ярких платьев и разноцветных рождественских огней. Мы с Виктором одеты слишком скромно. Моя юбка едва ли соответствует серебряному, украшенному нефритами поясу, за который Эстел выложила немалые деньги, а потом не сумела уменьшить его до таких размеров, чтобы он держался на ее тощей талии. На мне также брошь, которую я украла на аукционе и которую Виктор заставил меня приколоть к блузке. На Викторе пиджак и вельветовые брюки странного горчичного цвета. Брюки принадлежат его отцу и страшно ему велики.
Столы украшены зажженными свечами, в трех каминах уютно потрескивают поленья. Играет оркестр, две комнаты наполнены звуками джаза. Кто-то играет на саксофоне. Жужжание голосов, улыбающиеся лица, – я чувствую себя неуверенно; Виктор, поддерживая меня под локоть, ловко проводит через группы непринужденно болтающих гостей.
Нас окружают официанты с серебряными подносами, в запотевших бокалах изысканные напитки. А официанты все подходят и подходят, предлагая какие-то непонятные блюда. Я их боюсь. У Виктора же нет проблем. Берет крошечную вилочку и нацепляет на нее кусочек хлеба с артишоком и крабами под голландским соусом. Ловко раскрывает устрицу. Он в восторге от копченой лососины. Ест что-то коричневое с поджаристой корочкой, что-то розовое, мясистое, в форме скрученной звезды и еще что-то, – по-моему, при жизни это было жуком, и ему не следовало бы им увлекаться. Легко определяет сорта разных сыров и выбирает самый пахучий, самый неподходящий для него. Уговаривает и меня попробовать, объясняет, что он подцепляет на свою вилочку. Я шлепаю его по руке и умоляю замолчать, но он продолжает смущать меня.
Со смехом объявляет: «Улитка!» и подцепляет нечто такое, при виде чего мне приходится срочно закрыть глаза.
Белинда МакКен, которая училась в одном подготовительном классе с Виктором, замечает его и втискивается между нами. На ней ярко-красное платье, плечи оголены, подвески на ее ожерелье так трясутся, что исчезают в ложбинке между грудями.
– Не будь таким прилипалой, Вик, расскажи, чем занимаешься, – требует она.
– А ничем не занимаюсь, – отвечает Виктор. Берет у бармена еще одну порцию джина с тоником. В стакане плавает кусочек лайма, проткнутый красной вилочкой в форме шпаги.
– Просто транжиришь отцовские денежки? – хихикает Белинда, пытаясь улыбкой смягчить язвительность своих слов. Рассчитывает задеть Виктора. – Нет. Уверена, что нет. Ты лжешь! – визгливо вопит она.
Виктор смотрит на меня. Я протягиваю руку к его бокалу и вытягиваю красную шпагу из лайма. Стоя позади Белинды, которая на добрых полфута ниже меня, делаю вид, что хочу проткнуть шпагой ее башку.
– Черт побери! Рассказывай! – требует Белинда.
– Не могу, – отвечает Виктор, выразительно пожимая плечами, – утратил дар речи.
Скрестив два пальца в виде буквы V, поднимаю их над головой Белинды, подмигиваю Виктору; он улыбается в ответ.
– Ни за что не поверю! Ты что, из тех зануд, которые засекречены? Я тебе все рассказала бы! Вот я продала наш дом на Западном побережье, когда развелась со своим спортсменом. Подумываю, знаешь ли, открыть собственное дело. Что-нибудь вроде небольшого магазина готового платья или косметики. Ну, теперь ты все обо мне знаешь. Это некрасиво, Виктор, давай рассказывай, я тебя сто лет не видела!
– Не хотел признаваться, – отвечает Виктор, подражая ее наигранной откровенности. – Я партизан. Действую в Центральной Америке. У меня там банановая плантация на побережье.
– Ну что ты ведешь себя так, Вик! – хнычет Белинда. Она вовсю с ним кокетничает.
– Ладно, так и быть, признаюсь: я – паталогоанатом. Не веришь? – понюхай, чем пахнут мои руки! – Виктор с удовольствием наблюдает как изменилась Белинда в лице. – Нечего рассказывать. Я действительно ничем не занимаюсь.
– Потанцуй со мной, – вздыхает Белинда.
Эстел ни на шаг не отпускает Ричарда, он ее кавалер. Нет, скорее – раб. То и дело приказывает ему: «Ричард, принеси мне вина. Ричард, попроси музыкантов играть потише… Ричард, скажи повару, что это блюдо несъедобно, не поймешь, из чего приготовлено, прикажи все это выбросить.
– Он беспрекословно справляется со всеми ее поручениями, но при этом пьянеет с каждой минутой.
Гордон, проскользнув между двумя пожилыми господами, подкрадывается сзади и обнимает меня:
– Угадай, кто?
– Пахнешь ты замечательно, – говорю я.
– А ты выглядишь замечательно. Не спускал с тебя глаз, как только вошел. Двадцать минут следил за тобой, а ты не заметила. Мы стоим под омелой, – говорит он выразительно. – Давай потанцуем.
Он тянет меня к танцующим, кружит вокруг себя, резко разворачивает, опять кружит. Виктор и Белинда танцуют на почтительном расстоянии друг от друга, что совершенно не устраивает Белинду. Она тянет Виктора за пиджак поближе к себе, он довольно неохотно поддается. Они танцуют у самого оркестра, саксофон рыдает прямо над их головами. Аннабель с Ленни танцуют, обняв друг друга. Темп музыки убыстряется, но голова Аннабель по-прежнему дремотно покоится на плече Ленни.
Мы с Гордоном толкаем другие пары, так как он кружит меня то перед собой, то, резко развернув, отсылает назад. Мои туфли не очень-то годятся для таких трюков, и я с трудом сохраняю равновесие. Гордон так лихо отплясывает, что остальные гости, перестав танцевать, собираются вокруг нас. Джаз-банд подыгрывает нам, выдает настоящий свинг. Эстел хлопает в ладоши и умоляет Ричарда покружить ее, что он и делает с неуклюжей жеманностью. На долю секунды, когда выполняю двойной поворот, вижу мельком улыбающееся лицо Виктора. Возле него пунцовое платье Белинды.
– Осторожнее, Хилари! – кричит Виктор, – не забывай о законе земного притяжения.
На минуту сбежав от указующего перста Эстел, Ричард и здесь ухитряется донимать Виктора разговорами о его болезни.
– Можешь оставить меня в покое хотя бы на этот вечер, папа? – просит Виктор. – Я чувствую сегодня себя отлично. Превосходно.
– Правда? – спрашивает Ричард, подняв недоверчиво брови.
– Лучше не бывает.
– Как тебе кажется, Хилари? Как мой мальчик? – обращается ко мне Ричард.
– Он очарователен, – отвечаю я, и Виктор сжимает мне руку.
– Господи, сын, – говорит Ричард, хлопая его по плечу, – может, ты идешь на поправку?
Эстел приказывает Ричарду потанцевать с ней.
Ричард, еще раз похлопав Виктора по плечу, расплывается в улыбке, обнажая пожелтевшие, тесно посаженные зубы. Когда он уходит, Виктор говорит мне:
– У меня в венах столько наркотиков, что я не смог бы чувствовать себя плохо, даже если бы захотел.
Я хмурюсь, ибо во мне тоже затеплился лучик надежды.
Аннабель и Ленни пробираются к нам сквозь толпу нарядно одетых дам. Ленни то и дело бормочет: «Извините».
– Она пригрозила засадить меня за решетку, – жалуется Ленни. – Толстожопая леди в суперкороткой юбке сказала, что я нарочно толкнул ее.
– Слышал о ваших новостях, Ленни, – обращается к нему Виктор, – Поздравляю.
– Свадьба в мае, – уточняет Аннабель. На ее руке скромное, но красивое кольцо с бриллиантом. – Вы придете на свадьбу, правда?
– Разве можно пропустить такое событие? – отвечает Виктор и, наклонившись, целует ее.
Кеппи отказывается танцевать, но Эстел во что бы то ни стало хочет заставить его. Отбирает у него тарелку с рождественским пудингом, трубку, стакан. Ставит все это на край стола и тащит Кеппи за пряжку ремня на танцевальную площадку.
– Это унизительно! – протестует Кеппи. Эстел, хлопая в ладоши, кружится около Кеппи, который притоптывает, стоя на месте, а вскоре заявляет, что устал. Мы дружно подбадриваем его. Гордон говорит, что он похож на медведя в цирке, а Виктор добавляет, что, судя по его виду, он только что перенес сеанс шоковой терапии.
– Потанцуем еще? – предлагает Белинда Виктору.
Она прицепилась к высокому густоволосому мужчине, похожему на игрока в бейсбол. Он не отпускает ее ни на шаг. Раз или два он удаляется, чтобы принести ей выпивку, а, возвращаясь, подозрительно оглядывает ее.
– Белинда, позволь познакомить тебя с Гордоном, – говорит Виктор с таким видом, будто вручает ей самый крупный выигрыш в лотерее. – Тебе понравится Гордон. Он тебе расскажет, чем зарабатывает на жизнь. Он такой скромный, говорит всем, что занимается выпуском игровых автоматов, – не верь ему. Гордон занят разрешением важнейшей проблемы: разрабатывает способы увеличения скорости света. Как только он добьется этого, объем памяти ЭВМ неизмеримо возрастет и можно будет запросто общаться с внеземными цивилизациями. Правда, Гордон?
– Я влюблен в твою девушку, – говорит Гордон.
– У вас уже есть девушка? – вздыхает Белинда.
– Что с тобой? – громко задаю вопрос Гордону. Некого бояться: кроме оленя, ежа и белки, нас никто не услышит. Стоим и мерзнем на улице. Сад Эстел утопает в снегу.
– Не понимаю, почему ты так разволновалась, – успокаивает меня Гордон. – Виктор, во всяком случае, не обратил внимания на мои слова.
– Ты сказал ему, – кричу я, – ты сказал ему, этого достаточно.
– Он решил, что это шутка.
– Очень смешно, – говорю ему с раздражением. Меня трясет от холода. Замерзшая и злая.
– Так или иначе, Виктор все равно узнает.
– Да? Когда же? Когда ты ему скажешь, – говорю я.
– Я не представляю для него опасности, – оправдывается Гордон.
– Нет, черт возьми.
Снег так и валит, хлопья снега падают в бокал с шампанским Гордона. Он стоит на склоне небольшого холма. Рядом с ним я кажусь себе маленькой и беспомощной.
– Послушай, я знаю: ты любишь меня, но все это так тяжело, – лицо Гордона выражает ласку и нежность. Волосы лезут ему в глаза, он откидывает их. Густые, шелковистые волосы. Руки безукоризненно чистые и ухоженные.
В темноте наземные животные Эстел кажутся страшными.
– Ты ведь любишь меня, правда? – спрашивает Гордон.
– Нет, если ты скажешь Виктору, нет.
– Но сейчас, ты любишь меня сейчас, правда? Правда, Хилари? Хилари?
Я танцую с Ленни. Танцую с Ричардом. Окидываю взглядом комнату, хочу потанцевать с Виктором, но его не видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27