Но сейчас у него все в порядке.
– Отлично.
– Он сказал, что я должна дать ему еще один шанс, что хоть это я обязана сделать.
– Ты ничего ему не должна. Это он должен тебе за проживание, а ты ему не должна ничего. Я говорил, что он вернется. А ты сказала, что не пустишь его.
– Отчасти это моя вина. Нет, я ведь правда много работаю, и это для меня главное.
– Обычно считается, что это хорошо.
– Да, но, может быть, я должна уделять ему больше времени. Ты подумай: он безработный, а у меня классная работа, а это ведь очень обидно, особенно мужчине, и иногда я бываю жесткой в этом плане. Думаю, мне нужно уделять ему больше времени.
– А я думал, что ты не даешь ему спокойно жить.
– Да, но он говорит, что все очень сложно. Я ведь тоже хочу, чтобы он был хорошим парнем, чтобы не изменял и не пил где-то ночи напролет, с другой стороны, у меня есть классная работа, и я постоянно про нее рассказываю, и я должна уделять ему время и быть с ним. По-моему, это нормально.
Ньюсон глубоко вздохнул. Он не должен, просто не должен был заводить этот разговор. Даже если бы он вообще не был привязан к сержанту Уилки, он не должен был до такой степени принимать участие в личной жизни своей подчиненной. Но он был привязан к ней. Он ее любил. Он думал о ней каждый вечер перед сном и просыпался с мыслью о ней. Она была его наваждением, и роль сочувствующего друга только подогревала его страсть. И он ничего не мог с собой поделать. Только разговаривая с Наташей о ее друге, Ньюсон мог быть ближе к ней.
– Я пытаюсь понять его аргументы, – сказал Ньюсон. – Он говорит, что, если ты не хочешь, чтобы он мотался и пил, ты должна меньше интересоваться работой?
Наташа не ответила.
– Наташа, этот мужчина пользуется тобой. Он запугивает тебя, когда вы вместе, а бросив тебя, он угрозами заставляет принять его обратно…
– Я сказала, что не хочу об этом говорить.
– Но мы уже об этом говорим.
– Я так и знала, что ты не отвяжешься.
– А что мне остается?
– Я не голодна. Пойду в машину. Доедай и приходи.
Так инспектор Ньюсон остался в одиночестве доедать курицу с картошкой.
11
Они почти не разговаривали по дороге обратно в Лондон, задумавшись каждый о своем. Ньюсон сидел на пассажирском сиденье и смотрел в окно, чтобы избежать опасности всю дорогу наблюдать, как двигаются Наташины ноги, когда она переключает передачи. Он попытался сосредоточиться на убийстве, изо всех сил пытаясь найти одно имя или деталь, чтобы соединить убийство Адама Бишопа в Уиллздене с тремя более ранними преступлениями.
Ничего общего не было. Из тысячи имен соседей, друзей, коллег и врагов убитых, которые были включены в различные отчеты, ни одно имя не повторялось дважды.
Более того, среди всех инструментов, кусочков скотча, отпечатков пальцев и микроскопических нитей, которые были найдены и зафиксированы разными следственными бригадами, не было ни одного повторяющегося элемента. Скотч присутствовал в трех преступлениях, но это был самый обычный скотч. Веревка присутствовала в тех же трех преступлениях, но веревку можно купить в любом магазине товаров для дома или в универмаге.
И все же Ньюсона не покидало ощущение, что все преступления связаны между собой и что он имеет дело с серийным убийцей. Обстоятельства были слишком схожими. За истекшие два года было совершено четыре убийства, в которых жертвы подчинились убийце, позволили себя связать и затем, будучи в сознании, подверглись долгой и изощренной пытке, в результате которой скончались. Жертва осознавала свою участь, не только саму боль, но и то, каким именно образом эта боль была причинена. Убийце было важно, чтобы они знали, что с ними происходит, чтобы они понимали, что происходит и как это должно завершиться. Ньюсон предполагал, что мотивы убийцы носили сексуальный характер, потому что не мог придумать ни одной другой причины таких поступков. К тому же, насколько он знал из собственного опыта, по большому счету все в этой жизни сводилось к сексу.
В этот момент Ньюсон отвлекся от мыслей об убийстве и позволил себе бросить взгляд на стройные Наташины ножки. Они уже въезжали в Лондон, и при большом скоплении транспорта Наташе приходилось постоянно переключать передачи на своем маленьком «рено-клио», в результате чего мышцы очень мило напрягались чуть повыше ее маленьких сапожек, доходивших до середины икры. Наташины ноги составляли основной интерес Ньюсона, ведь это была единственная ее часть, на которую он оказал определенное влияние.
Когда они только познакомились, Наташа почти не носила юбки или платья, объясняя это тем, что ей не нравятся ее слишком короткие ноги. Услышав это объяснение, Ньюсон заявил, что она или ненормальная, или слепая, или и то и другое, вместе взятое. Официальным и незаинтересованным тоном (как ему казалось) он сообщил, что, по его беспристрастному мнению, Наташины ножки были высшего разряда и что вне мира высокой моды всем прекрасно известно: длина ног ни в какое сравнение не идет с их формой.
– На самом деле никому не нравятся мерзкие, скелетоподобные модели по девять футов ростом, – сказал он ей. – Их берут туда, чтобы платья длиннее казались.
С тех пор Наташа «оголяла» ноги, как она сама говорила, гораздо чаще и даже была настолько щедра, что иногда припоминала заслугу Ньюсона в этом деле. Он не мог решить, доставляло ли ему ее откровение больше радости или боли, поскольку она говорила об этом тоном младшей сестренки, и не более того. В конечном счете он решил, что и радости, и боли в этом было достаточно.
У Ньюсона зазвонил телефон, и он вернулся мыслями к убийству.
– Инспектор Ньюсон? Это доктор Кларк.
– Добрый день, доктор.
– Я насчет убийства в Манчестере, тот мужчина с разбитыми мозгами. Род сказал, что, по его мнению, это телефонные книги, так?
– Род? Значит, вы ему звонили?
– Да. А что?
Ньюсон услышал в ее голосе вызов.
– Нет, ничего.
– Я нашла его на Friends Reunited, как вы и советовали, и он прислал мне свой номер телефона.
– Отлично.
– Что вы хотите сказать этим «отлично»?
– Ничего. Я абсолютно ничего не хочу этим сказать.
– Мне было приятно поговорить с ним.
– Я так и подумал.
– Что вы хотите сказать этим «я так и подумал»?
– Что вы хотите сказать этим «что я хочу сказать»? Я ничего не хочу сказать. Не вижу причины.
– И очень правильно. Никакой причины нет.
– Конечно нет. Вы говорили про телефонные книги. Я полагаю, вы обсуждали нераскрытое убийство в Манчестере?
– Да, и, кстати, частицы ткани, которые он обнаружил на черепе, – думаю, это частицы книжной обложки. Раньше книги переплетали в ткань, их по-прежнему можно достать в Folio Society. Полагаю, волокна на черепе остались именно с такой обложки. То есть это никакие не телефонные книги.
– Вы думаете, что мичмана Спенсера убили старой книгой?
– Да, несколькими старыми или новыми книгами, переплетенными в ткань.
– Понятно. Что ж, спасибо. Попрошу кого-нибудь заняться вопросами переплета книг. Я уверен, что вы правы.
– Я бы лично все проверила, но у моего мужа трехдневный фестиваль народной и джазовой музыки, и я немного занята.
– Три дня народной и джазовой музыки? Да откуда же они столько музыки возьмут?
– Они включат в программу только самое-самое основное. Сомневаюсь, что они хотя бы из минора выйдут.
Ньюсон поблагодарил доктора Кларк за беспокойство и повесил трубку. Итак, муж в отъезде, и первое, что она делает, это ищет координаты Рода Хейнза на сайте поиска однокашников? Ньюсону это не понравилось. Он пожалел, что передал ей привет от Хейнза. Ньюсон знал, что доктор Кларк – разумная, спокойная женщина, но он начал понимать, что прошлое обладает очень мощной силой. Его щупальца были длинными, а хватка крепкой.
Оказавшись наконец дома, он почувствовал, как прошлое вцепилось в него еще сильнее. Двое одноклассников решили написать ему. Гари Уитфилд и Хелен Смарт. К сожалению, Кристины Копперфильд среди них не было, но все же ему была приятна мысль, что класс начал собираться снова.
Сначала Ньюсон открыл письмо Гари Уитфилда.
«Просто здорово, что ты снова в нашем классе, Эдвард. Ты вечно всех смешил, а это очень важное и ценное качество. Мы с партнером ходим смотреть на клоунов, и мы очень верим в лечебные свойства смеха. Знаешь, мне очень жаль, что я сказал, что всех вас ненавидел. На самом деле я ненавидел очень немногих, и ты не из их числа, ты всегда был милый, и, если по-честному, ты тоже изрядно получал от ублюдков типа Джеймсона. Забавно: в кокни слово «голубой» маскируется словом «рыжий». Ты знал? Поэтому меня иногда называют «рыжий», и каждый раз я вспоминаю про тебя. Мы оба рыжие! Этим стоит гордиться».
Ньюсону так не казалось. Для него рыжий цвет волос или нетрадиционная ориентация были частью генетического кода, и нечего тут было ни гордиться, ни стыдиться. С этим рождаешься, и все тут. И все же он был рад за Гари Уитфилда. По сравнению с детством у него была просто райская взрослая жизнь, а это очень правильное развитие событий. Гари доставалось от одноклассников гораздо сильнее, чем Ньюсону, и «гордость», которую он в этом нашел – своего рода способ отомстить. Гари молодец. Ньюсон подумал написать ему в рамках «рыжей» солидарности, но потом вспомнил о клоунах. Не хотелось, чтобы в списке его адресатов был человек, который ходит смотреть на клоунов, даже если этот человек – его бывший одноклассник.
Ньюсона с Гари Уитфилдом в детстве ничего не связывало, а вот с Хелен Смарт они были настоящими друзьями. Какое-то время она была его самым близким другом, и, возможно, самым лучшим другом за все школьные годы. Прошло двадцать лет с тех пор, как они общались. И все равно в ее письме проскальзывали нотки прежней близости и душевного сродства. Ньюсон заметил, что это вообще присуще электронным сообщениям. Они быстрые, спонтанные, личные и одновременно пугливые и одинокие. Электронные сообщения – опасная штука. У Ньюсона было правило: никогда не пиши в сообщении того, что не смог бы сказать в лицо адресату. Но это правило он частенько нарушал.
«Привет, Эд, – писала Хелен. – Полицейский? Полицейский? ПОЛИЦЕЙСКИЙ? Ух ты. Ты, наверное, шутишь.
А может быть, и нет, я не знаю. Может, твой адрес – просто шутка, и меня совратит извращенец, который думает, что я школьница. Но с другой стороны, на этом сайте мы все по-прежнему школьники, правда? Навеки четырнадцатилетние. По крайней мере, в моем случае это так, потому что именно в четырнадцать лет я от вас ушла. Ты, наверное, ушел в восемнадцать. Я всегда жалела, что не доучилась до шестого класса, когда можно приходить в школу в джинсах и болтаться в комнате отдыха шестиклассников, но такие мелочи не могли удержать меня в этом болоте. Кстати, я никогда раньше с незнакомыми людьми в Сети не общалась, поэтому не нужно думать, что я несчастная или сумасшедшая. Хотя на самом деле ты ведь не чужой, так? Или не так? Или жизнь тебя совсем изменила? Да уж, если ты стал полицейским, думаю, так оно и есть. Если честно, я думала, что там есть ограничения по росту. Я помню, в газетах попадались заметки насчет мальчишек, которым приходилось вытягиваться, чтобы поступить в полицию. Ты тоже вытянулся, Эд? Представить себе этого не могу. Ты всегда говорил, что у тебя нормальный рост, а все остальные мальчишки просто дылды. Может быть, в МВД изменились правила. Мне кажется, в любом случае противозаконно лишать кого-то шанса просто из-за низкого роста. Дерьмо. Что-то я чушь несу. Ты теперь подумаешь, что я сумасшедшая. Ладно, к делу. Я работаю в компании, занимающейся благотворительностью, и живу в Лондоне. Судя по тому, что ты работаешь в лондонской полиции (если только это не шутка), ты тоже живешь в Лондоне. Может быть, встретимся? Если согласен, напиши мне. Может быть, вместе мы сумеем понять, почему шахтеры тогда проиграли. Может, это мы виноваты. У меня ребенок, но я могу вызвать няню. Пока».
Все та же Хелен. Старая подруга.
Ньюсон тут же ответил:
«Хелен! Это ничего, что ты ненавидишь полицейских. Все мои коллеги в Скотленд-Ярде ненавидят меня за то, что я полицейский. Некоторые называют меня «рыжим коротышкой», так что в каком-то плане я школу так и не закончил. Ладно, ты-то как? Занимаешься благотворительностью? Помню, ты говорила, что Band Aid – очень подходящее название, потому что это действительно маленький пластырь, который пытается закрыть огромную и ужасную рану! У меня детей нет, да и откуда им взяться? Я ни с кем не спал с 1987 года. С удовольствием встречусь с тобой. Зиг хайль! Инспектор Ньюсон из партии нацистов».
Наверное, Хелен была в Сети, когда Ньюсон отправил сообщение, потому что она тут же ответила.
«Огромная и ужасная рана! Неужели я была такой ханжой? Неудивительно, что ты бросил меня на той дискотеке на Рождество. Как насчет завтра? «Питчер энд Пиано», Сохо, в восемь? Соглашайся или предложи что-то другое».
До чего же странная и неясная планета – эта Всемирная паутина, где можно настолько открыто общаться с призраками из прошлого, которых нигде не видно, но которые могут оказаться у тебя за стенкой. Это одновременно возбуждает и бодрит.
Возбуждает? Еще как, потому что мозг Ньюсона неизбежно обратился к сексу. Казалось, он мог работать только в этом направлении. Хелен никогда не была подругой Кристины, но у нее были прикольные огромные ботинки и короткая стрижка. Она была пухленькой, но привлекательной, и если заглянуть под мешковатую одежду, что однажды удалось сделать Ньюсону, она была фигуристой, несмотря на подростковый жирок. Ньюсону особенно запомнились ее груди, потому что однажды он держал их в руке, и если бы его попросили описать их, он назвал бы их дерзкими. Возможно, у всех девчонок в четырнадцать лет дерзкие груди. Может быть, и так, Ньюсон вряд ли сумел бы провести серьезный статистический анализ из-за отсутствия опыта. Но груди Хелен точно были дерзкими. Он закрыл глаза и снова увидел их. Гладкая, упругая мягкая кожа, почти восковая на ощупь, и пухлые соски. Это было ее отличительной чертой. Очень необычные и потому притягательные. Ньюсон задумался, как повлияло время на эти дерзкие грудки.
Он написал: «Согласен», и свидание было назначено.
12
– Она тебя бросила? – спросила Наташа. – Значит, она была твоей девушкой?
– Насколько я помню, нет. То есть она была моим другом и я с ней целовался, но я не помню, чтобы у меня было ощущение, что это серьезно и официально.
– Она позволяла тебе ее лапать?
– Ну-у…
– Ага. Я так и думала.
– Всего один раз. Это было в ту ночь, когда Артура Скаргилла арестовали у завода «Оргрейв» и мы просто из себя выходили от злости.
– Господи, кажется, я слышу оправдания.
– Мы тогда во всем винили Тэтчер.
– Она позволила тебе облапать себя сверху или сверху и снизу?
– Только сверху.
– Через одежду или под одеждой?
– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
– Не дури. Это важно.
– Хорошо. Под одеждой. Всего чуть-чуть.
– Только под блузкой или под блузкой и лифчиком?
– Я правда не помню.
– Не будь идиотом. Все это помнят.
– Хорошо. Под лифчиком.
– Могу тебе сказать, что, когда тебе четырнадцать, позволять парню запускать себе руку в лифчик – это очень серьезно, особенно если ты ответственная и скучная девица, как ты эту Хелен описываешь.
– Она не была скучная. Дело просто в том, что твое поколение наплевало на политику…
– Вы нажирались тогда?
– В четырнадцать лет? Нет, конечно.
– Черт, а мы – да.
– Девяностые годы очень отличаются от восьмидесятых. Мы засеяли почву, а вы пожали плоды. Слушай, я пришел к ней, когда ее родителей не было дома. Я зашел, потому что мы собирались издавать школьный журнал. У нас было собрание редакторов.
– Только ты и она?
– Да. Она собиралась быть редактором, а я главным журналистом, ну то есть единственным журналистом.
– Господи, вы были той еще парочкой зануд.
– Нам казалось, что мы круче всех. Единственные достойные персонажи в школе.
– Это точно.
Ньюсон отчетливо помнил тот вечер. Их с Хелен переполняли безумные мечты о создании невероятно успешного и влиятельного журнала. Затем они включили новости, а там все стояли на ушах, показывали, как полиция дерется с шахтерами, потом сюжет о голоде в Эфиопии. Их так расстроила и разозлила вся эта несправедливость, и вдруг Хелен попросила обнять ее.
– Она попросила тебя ее обнять? – спросила Наташа.
– Кажется, именно так оно и было, братская солидарность, так сказать, а потом одно за другим, и понеслось…
– И вдруг у тебя в руках оказались ее груди?
– Именно так.
– Если она попросила тебя обнять ее, значит, ты ей очень нравился.
– Ерунда.
– Не ерунда.
– Она просто хотела обняться.
– Никто никогда не хочет просто обниматься.
Они снова были в Кенсингтоне и Челси, но на этот раз на севере от реки, шли мимо прекрасных старинных домов с белыми колоннами по Онслоу-Гарденс.
Перед одним из домов столпилась пресса.
– Опять доктор Кларк, – сказал Ньюсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Отлично.
– Он сказал, что я должна дать ему еще один шанс, что хоть это я обязана сделать.
– Ты ничего ему не должна. Это он должен тебе за проживание, а ты ему не должна ничего. Я говорил, что он вернется. А ты сказала, что не пустишь его.
– Отчасти это моя вина. Нет, я ведь правда много работаю, и это для меня главное.
– Обычно считается, что это хорошо.
– Да, но, может быть, я должна уделять ему больше времени. Ты подумай: он безработный, а у меня классная работа, а это ведь очень обидно, особенно мужчине, и иногда я бываю жесткой в этом плане. Думаю, мне нужно уделять ему больше времени.
– А я думал, что ты не даешь ему спокойно жить.
– Да, но он говорит, что все очень сложно. Я ведь тоже хочу, чтобы он был хорошим парнем, чтобы не изменял и не пил где-то ночи напролет, с другой стороны, у меня есть классная работа, и я постоянно про нее рассказываю, и я должна уделять ему время и быть с ним. По-моему, это нормально.
Ньюсон глубоко вздохнул. Он не должен, просто не должен был заводить этот разговор. Даже если бы он вообще не был привязан к сержанту Уилки, он не должен был до такой степени принимать участие в личной жизни своей подчиненной. Но он был привязан к ней. Он ее любил. Он думал о ней каждый вечер перед сном и просыпался с мыслью о ней. Она была его наваждением, и роль сочувствующего друга только подогревала его страсть. И он ничего не мог с собой поделать. Только разговаривая с Наташей о ее друге, Ньюсон мог быть ближе к ней.
– Я пытаюсь понять его аргументы, – сказал Ньюсон. – Он говорит, что, если ты не хочешь, чтобы он мотался и пил, ты должна меньше интересоваться работой?
Наташа не ответила.
– Наташа, этот мужчина пользуется тобой. Он запугивает тебя, когда вы вместе, а бросив тебя, он угрозами заставляет принять его обратно…
– Я сказала, что не хочу об этом говорить.
– Но мы уже об этом говорим.
– Я так и знала, что ты не отвяжешься.
– А что мне остается?
– Я не голодна. Пойду в машину. Доедай и приходи.
Так инспектор Ньюсон остался в одиночестве доедать курицу с картошкой.
11
Они почти не разговаривали по дороге обратно в Лондон, задумавшись каждый о своем. Ньюсон сидел на пассажирском сиденье и смотрел в окно, чтобы избежать опасности всю дорогу наблюдать, как двигаются Наташины ноги, когда она переключает передачи. Он попытался сосредоточиться на убийстве, изо всех сил пытаясь найти одно имя или деталь, чтобы соединить убийство Адама Бишопа в Уиллздене с тремя более ранними преступлениями.
Ничего общего не было. Из тысячи имен соседей, друзей, коллег и врагов убитых, которые были включены в различные отчеты, ни одно имя не повторялось дважды.
Более того, среди всех инструментов, кусочков скотча, отпечатков пальцев и микроскопических нитей, которые были найдены и зафиксированы разными следственными бригадами, не было ни одного повторяющегося элемента. Скотч присутствовал в трех преступлениях, но это был самый обычный скотч. Веревка присутствовала в тех же трех преступлениях, но веревку можно купить в любом магазине товаров для дома или в универмаге.
И все же Ньюсона не покидало ощущение, что все преступления связаны между собой и что он имеет дело с серийным убийцей. Обстоятельства были слишком схожими. За истекшие два года было совершено четыре убийства, в которых жертвы подчинились убийце, позволили себя связать и затем, будучи в сознании, подверглись долгой и изощренной пытке, в результате которой скончались. Жертва осознавала свою участь, не только саму боль, но и то, каким именно образом эта боль была причинена. Убийце было важно, чтобы они знали, что с ними происходит, чтобы они понимали, что происходит и как это должно завершиться. Ньюсон предполагал, что мотивы убийцы носили сексуальный характер, потому что не мог придумать ни одной другой причины таких поступков. К тому же, насколько он знал из собственного опыта, по большому счету все в этой жизни сводилось к сексу.
В этот момент Ньюсон отвлекся от мыслей об убийстве и позволил себе бросить взгляд на стройные Наташины ножки. Они уже въезжали в Лондон, и при большом скоплении транспорта Наташе приходилось постоянно переключать передачи на своем маленьком «рено-клио», в результате чего мышцы очень мило напрягались чуть повыше ее маленьких сапожек, доходивших до середины икры. Наташины ноги составляли основной интерес Ньюсона, ведь это была единственная ее часть, на которую он оказал определенное влияние.
Когда они только познакомились, Наташа почти не носила юбки или платья, объясняя это тем, что ей не нравятся ее слишком короткие ноги. Услышав это объяснение, Ньюсон заявил, что она или ненормальная, или слепая, или и то и другое, вместе взятое. Официальным и незаинтересованным тоном (как ему казалось) он сообщил, что, по его беспристрастному мнению, Наташины ножки были высшего разряда и что вне мира высокой моды всем прекрасно известно: длина ног ни в какое сравнение не идет с их формой.
– На самом деле никому не нравятся мерзкие, скелетоподобные модели по девять футов ростом, – сказал он ей. – Их берут туда, чтобы платья длиннее казались.
С тех пор Наташа «оголяла» ноги, как она сама говорила, гораздо чаще и даже была настолько щедра, что иногда припоминала заслугу Ньюсона в этом деле. Он не мог решить, доставляло ли ему ее откровение больше радости или боли, поскольку она говорила об этом тоном младшей сестренки, и не более того. В конечном счете он решил, что и радости, и боли в этом было достаточно.
У Ньюсона зазвонил телефон, и он вернулся мыслями к убийству.
– Инспектор Ньюсон? Это доктор Кларк.
– Добрый день, доктор.
– Я насчет убийства в Манчестере, тот мужчина с разбитыми мозгами. Род сказал, что, по его мнению, это телефонные книги, так?
– Род? Значит, вы ему звонили?
– Да. А что?
Ньюсон услышал в ее голосе вызов.
– Нет, ничего.
– Я нашла его на Friends Reunited, как вы и советовали, и он прислал мне свой номер телефона.
– Отлично.
– Что вы хотите сказать этим «отлично»?
– Ничего. Я абсолютно ничего не хочу этим сказать.
– Мне было приятно поговорить с ним.
– Я так и подумал.
– Что вы хотите сказать этим «я так и подумал»?
– Что вы хотите сказать этим «что я хочу сказать»? Я ничего не хочу сказать. Не вижу причины.
– И очень правильно. Никакой причины нет.
– Конечно нет. Вы говорили про телефонные книги. Я полагаю, вы обсуждали нераскрытое убийство в Манчестере?
– Да, и, кстати, частицы ткани, которые он обнаружил на черепе, – думаю, это частицы книжной обложки. Раньше книги переплетали в ткань, их по-прежнему можно достать в Folio Society. Полагаю, волокна на черепе остались именно с такой обложки. То есть это никакие не телефонные книги.
– Вы думаете, что мичмана Спенсера убили старой книгой?
– Да, несколькими старыми или новыми книгами, переплетенными в ткань.
– Понятно. Что ж, спасибо. Попрошу кого-нибудь заняться вопросами переплета книг. Я уверен, что вы правы.
– Я бы лично все проверила, но у моего мужа трехдневный фестиваль народной и джазовой музыки, и я немного занята.
– Три дня народной и джазовой музыки? Да откуда же они столько музыки возьмут?
– Они включат в программу только самое-самое основное. Сомневаюсь, что они хотя бы из минора выйдут.
Ньюсон поблагодарил доктора Кларк за беспокойство и повесил трубку. Итак, муж в отъезде, и первое, что она делает, это ищет координаты Рода Хейнза на сайте поиска однокашников? Ньюсону это не понравилось. Он пожалел, что передал ей привет от Хейнза. Ньюсон знал, что доктор Кларк – разумная, спокойная женщина, но он начал понимать, что прошлое обладает очень мощной силой. Его щупальца были длинными, а хватка крепкой.
Оказавшись наконец дома, он почувствовал, как прошлое вцепилось в него еще сильнее. Двое одноклассников решили написать ему. Гари Уитфилд и Хелен Смарт. К сожалению, Кристины Копперфильд среди них не было, но все же ему была приятна мысль, что класс начал собираться снова.
Сначала Ньюсон открыл письмо Гари Уитфилда.
«Просто здорово, что ты снова в нашем классе, Эдвард. Ты вечно всех смешил, а это очень важное и ценное качество. Мы с партнером ходим смотреть на клоунов, и мы очень верим в лечебные свойства смеха. Знаешь, мне очень жаль, что я сказал, что всех вас ненавидел. На самом деле я ненавидел очень немногих, и ты не из их числа, ты всегда был милый, и, если по-честному, ты тоже изрядно получал от ублюдков типа Джеймсона. Забавно: в кокни слово «голубой» маскируется словом «рыжий». Ты знал? Поэтому меня иногда называют «рыжий», и каждый раз я вспоминаю про тебя. Мы оба рыжие! Этим стоит гордиться».
Ньюсону так не казалось. Для него рыжий цвет волос или нетрадиционная ориентация были частью генетического кода, и нечего тут было ни гордиться, ни стыдиться. С этим рождаешься, и все тут. И все же он был рад за Гари Уитфилда. По сравнению с детством у него была просто райская взрослая жизнь, а это очень правильное развитие событий. Гари доставалось от одноклассников гораздо сильнее, чем Ньюсону, и «гордость», которую он в этом нашел – своего рода способ отомстить. Гари молодец. Ньюсон подумал написать ему в рамках «рыжей» солидарности, но потом вспомнил о клоунах. Не хотелось, чтобы в списке его адресатов был человек, который ходит смотреть на клоунов, даже если этот человек – его бывший одноклассник.
Ньюсона с Гари Уитфилдом в детстве ничего не связывало, а вот с Хелен Смарт они были настоящими друзьями. Какое-то время она была его самым близким другом, и, возможно, самым лучшим другом за все школьные годы. Прошло двадцать лет с тех пор, как они общались. И все равно в ее письме проскальзывали нотки прежней близости и душевного сродства. Ньюсон заметил, что это вообще присуще электронным сообщениям. Они быстрые, спонтанные, личные и одновременно пугливые и одинокие. Электронные сообщения – опасная штука. У Ньюсона было правило: никогда не пиши в сообщении того, что не смог бы сказать в лицо адресату. Но это правило он частенько нарушал.
«Привет, Эд, – писала Хелен. – Полицейский? Полицейский? ПОЛИЦЕЙСКИЙ? Ух ты. Ты, наверное, шутишь.
А может быть, и нет, я не знаю. Может, твой адрес – просто шутка, и меня совратит извращенец, который думает, что я школьница. Но с другой стороны, на этом сайте мы все по-прежнему школьники, правда? Навеки четырнадцатилетние. По крайней мере, в моем случае это так, потому что именно в четырнадцать лет я от вас ушла. Ты, наверное, ушел в восемнадцать. Я всегда жалела, что не доучилась до шестого класса, когда можно приходить в школу в джинсах и болтаться в комнате отдыха шестиклассников, но такие мелочи не могли удержать меня в этом болоте. Кстати, я никогда раньше с незнакомыми людьми в Сети не общалась, поэтому не нужно думать, что я несчастная или сумасшедшая. Хотя на самом деле ты ведь не чужой, так? Или не так? Или жизнь тебя совсем изменила? Да уж, если ты стал полицейским, думаю, так оно и есть. Если честно, я думала, что там есть ограничения по росту. Я помню, в газетах попадались заметки насчет мальчишек, которым приходилось вытягиваться, чтобы поступить в полицию. Ты тоже вытянулся, Эд? Представить себе этого не могу. Ты всегда говорил, что у тебя нормальный рост, а все остальные мальчишки просто дылды. Может быть, в МВД изменились правила. Мне кажется, в любом случае противозаконно лишать кого-то шанса просто из-за низкого роста. Дерьмо. Что-то я чушь несу. Ты теперь подумаешь, что я сумасшедшая. Ладно, к делу. Я работаю в компании, занимающейся благотворительностью, и живу в Лондоне. Судя по тому, что ты работаешь в лондонской полиции (если только это не шутка), ты тоже живешь в Лондоне. Может быть, встретимся? Если согласен, напиши мне. Может быть, вместе мы сумеем понять, почему шахтеры тогда проиграли. Может, это мы виноваты. У меня ребенок, но я могу вызвать няню. Пока».
Все та же Хелен. Старая подруга.
Ньюсон тут же ответил:
«Хелен! Это ничего, что ты ненавидишь полицейских. Все мои коллеги в Скотленд-Ярде ненавидят меня за то, что я полицейский. Некоторые называют меня «рыжим коротышкой», так что в каком-то плане я школу так и не закончил. Ладно, ты-то как? Занимаешься благотворительностью? Помню, ты говорила, что Band Aid – очень подходящее название, потому что это действительно маленький пластырь, который пытается закрыть огромную и ужасную рану! У меня детей нет, да и откуда им взяться? Я ни с кем не спал с 1987 года. С удовольствием встречусь с тобой. Зиг хайль! Инспектор Ньюсон из партии нацистов».
Наверное, Хелен была в Сети, когда Ньюсон отправил сообщение, потому что она тут же ответила.
«Огромная и ужасная рана! Неужели я была такой ханжой? Неудивительно, что ты бросил меня на той дискотеке на Рождество. Как насчет завтра? «Питчер энд Пиано», Сохо, в восемь? Соглашайся или предложи что-то другое».
До чего же странная и неясная планета – эта Всемирная паутина, где можно настолько открыто общаться с призраками из прошлого, которых нигде не видно, но которые могут оказаться у тебя за стенкой. Это одновременно возбуждает и бодрит.
Возбуждает? Еще как, потому что мозг Ньюсона неизбежно обратился к сексу. Казалось, он мог работать только в этом направлении. Хелен никогда не была подругой Кристины, но у нее были прикольные огромные ботинки и короткая стрижка. Она была пухленькой, но привлекательной, и если заглянуть под мешковатую одежду, что однажды удалось сделать Ньюсону, она была фигуристой, несмотря на подростковый жирок. Ньюсону особенно запомнились ее груди, потому что однажды он держал их в руке, и если бы его попросили описать их, он назвал бы их дерзкими. Возможно, у всех девчонок в четырнадцать лет дерзкие груди. Может быть, и так, Ньюсон вряд ли сумел бы провести серьезный статистический анализ из-за отсутствия опыта. Но груди Хелен точно были дерзкими. Он закрыл глаза и снова увидел их. Гладкая, упругая мягкая кожа, почти восковая на ощупь, и пухлые соски. Это было ее отличительной чертой. Очень необычные и потому притягательные. Ньюсон задумался, как повлияло время на эти дерзкие грудки.
Он написал: «Согласен», и свидание было назначено.
12
– Она тебя бросила? – спросила Наташа. – Значит, она была твоей девушкой?
– Насколько я помню, нет. То есть она была моим другом и я с ней целовался, но я не помню, чтобы у меня было ощущение, что это серьезно и официально.
– Она позволяла тебе ее лапать?
– Ну-у…
– Ага. Я так и думала.
– Всего один раз. Это было в ту ночь, когда Артура Скаргилла арестовали у завода «Оргрейв» и мы просто из себя выходили от злости.
– Господи, кажется, я слышу оправдания.
– Мы тогда во всем винили Тэтчер.
– Она позволила тебе облапать себя сверху или сверху и снизу?
– Только сверху.
– Через одежду или под одеждой?
– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
– Не дури. Это важно.
– Хорошо. Под одеждой. Всего чуть-чуть.
– Только под блузкой или под блузкой и лифчиком?
– Я правда не помню.
– Не будь идиотом. Все это помнят.
– Хорошо. Под лифчиком.
– Могу тебе сказать, что, когда тебе четырнадцать, позволять парню запускать себе руку в лифчик – это очень серьезно, особенно если ты ответственная и скучная девица, как ты эту Хелен описываешь.
– Она не была скучная. Дело просто в том, что твое поколение наплевало на политику…
– Вы нажирались тогда?
– В четырнадцать лет? Нет, конечно.
– Черт, а мы – да.
– Девяностые годы очень отличаются от восьмидесятых. Мы засеяли почву, а вы пожали плоды. Слушай, я пришел к ней, когда ее родителей не было дома. Я зашел, потому что мы собирались издавать школьный журнал. У нас было собрание редакторов.
– Только ты и она?
– Да. Она собиралась быть редактором, а я главным журналистом, ну то есть единственным журналистом.
– Господи, вы были той еще парочкой зануд.
– Нам казалось, что мы круче всех. Единственные достойные персонажи в школе.
– Это точно.
Ньюсон отчетливо помнил тот вечер. Их с Хелен переполняли безумные мечты о создании невероятно успешного и влиятельного журнала. Затем они включили новости, а там все стояли на ушах, показывали, как полиция дерется с шахтерами, потом сюжет о голоде в Эфиопии. Их так расстроила и разозлила вся эта несправедливость, и вдруг Хелен попросила обнять ее.
– Она попросила тебя ее обнять? – спросила Наташа.
– Кажется, именно так оно и было, братская солидарность, так сказать, а потом одно за другим, и понеслось…
– И вдруг у тебя в руках оказались ее груди?
– Именно так.
– Если она попросила тебя обнять ее, значит, ты ей очень нравился.
– Ерунда.
– Не ерунда.
– Она просто хотела обняться.
– Никто никогда не хочет просто обниматься.
Они снова были в Кенсингтоне и Челси, но на этот раз на севере от реки, шли мимо прекрасных старинных домов с белыми колоннами по Онслоу-Гарденс.
Перед одним из домов столпилась пресса.
– Опять доктор Кларк, – сказал Ньюсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36