Это здесь у всех в крови.
Поравнявшись с парком, они не свернули в гостеприимно распахнутые воротца, а пошли дальше, то и дело задирая головы и заглядываясь на небо.
Сегодня на небе не было ни облачка.
В том же потоке, перетекавшем с улицы на улицу, всего в каких-нибудь двадцати метрах от элегантной пары торопилась на своих высоких каблучках одинокая девушка. Она то останавливалась, то делала вид, будто изучает что-то в соседних витринах, а то снова пускалась в путь, вытягивая шейку и лишний раз убеждаясь в том, что объект ее преследования по-прежнему находится в поле зрения.
На Франклин-стрит пара остановилась, и поотставшая девушка увидела, что молодые люди, забыв обо всем, сладко целуются.
Это зрелище отразилось на ее хорошеньком лице такой болью, что проходивший мимо спортивно одетый пожилой итальянец остановился и задал девушке вопрос, который она сначала не расслышала.
– Вам плохо, кара?
– Ах, нет, оставьте! – Она отмахнулась и тут увидела, что пара сворачивает в сторону Чайна-тауна.
– Какая красивая девушка! – не унимался итальянец. – У меня дочка такая. Очень хорошая. Я здесь недалеко живу. Можем зайти. Я только вчера из Милана вернулся, все лучшие вина с собой привез. Тут таких нигде не купишь. Пошли угощу. Ну что за красавица!
Он ослепительно улыбался, а потом, видя, что девушка стоит в нерешительности, зашептал, насколько позволял шум:
– Не нужно грустить, кара. Ты такая замечательная. Никогда не видел таких глаз, как у тебя, даже в Италии. Пойдем ко мне, ей-Богу, не пожалеешь.
Девушка ответила отказом, но как раз в этот момент мимо них на полном ходу, оглушительно стрекоча, промчалась рогатая «хонда», и слова девушки оказались неуслышанными даже ею самой.
Повторить отказ она не успела – итальянец уже увлекал ее в сторону, на пешеходный переход. Она невольно подчинилась, потом хотела вернуться, оглянулась, пары нигде не было, в это время ей показалось, что вот-вот должен зажечься красный свет, и ей ничего уже не оставалось делать, как побежать рядом со смеющимся всеми своими белыми зубами итальянцем.
* 35 *
В этом доме пахло, как во сне.
Тяжелые испанские или португальские гобелены, застилавшие стены, дышали средневековой пылью.
Каменным холодом сияли тяжеленные бюсты великих римлян на бронзовых постаментах, выстроенных вдоль стен широкого коридора, по которому шла Эстер. Римляне смотрели далеко перед собой невыразительными глазами без зрачков, и казалось, будто они вглядываются в мраморную глубь себя.
– Галерея предков, – рокочущим баском пояснил итальянец, идущий рядом с Эстер.
Она недоверчиво покосилась на него, но он только улыбнулся и приложил палец к губам.
Между бронзовыми постаментами высились длинногорлые вазы с сухими цветами на тонких стеблях. Цветы напоминали опахала, которыми египетские рабы обмахивали своих юных фараонов. Они тоже пахли историей.
Эстер уже не могла вспомнить, как оказалась в этом дворце.
Они некоторое время брели по улице, куда-то сворачивали, итальянец о чем-то рассказывал, ни на мгновение не умолкая, а она думала о том, что увидела.
Женщина Берни была воплощенной мечтой. Это для Эстер стало понятно сразу, как только она заметила ее выходящей из-за будки охраны на стройке. С мечтой невозможно тягаться. Она получает с легкостью все, до чего ни дотронется. Она всюду и нигде. Она владеет всем и никому себя не навязывает. Но все тянется к ней и не хочет отпускать.
А потом прямо с улицы они попали во дворец. Хотя, может быть, их туда довезло такси. Эстер этого уже не помнила.
– Сегодня вы будете моей королевой, – сказал итальянец.
Он осторожно взял спутницу под локоть и свернул в боковой проход, занавешенный золотыми струнами.
Струны приятно звенели, когда хозяйская рука отстранила их, приглашая девушку смелее идти дальше.
Из пыльного средневековья они вышли в ликующий под солнцем тропический сад и двинулись по тропинке между раскидистых папоротников и карликовых пальм.
Ветра не было.
– Как здесь тихо! – прошептала, постепенно забываясь, Эстер, проводя ладонями по набухшим соками листьям.
– А вы не заметили?
Итальянец поднял взгляд, и девушка, проследив за ним, поняла, что над их головами выгибается стеклянный купол в форме полусферы.
– Эту оранжерею придумал мой отец, – сказал итальянец и обнял Эстер за плечи. – Там в глубине есть фонтан. В нем очень вкусная и полезная вода. Если вы искупаетесь в нем в полночь, то помолодеете на десять лет.
– Тогда мне придется снова идти в школу, – грустно усмехнулась девушка, наблюдая за птицами, кружившими в это самое мгновение над куполом.
– О, я знаю, вы очень молоды! – восторженно прошептал итальянец. – Вам не нужен мой волшебный источник. Вы сами можете подарить не один десяток лет жизни любому, кто сумеет завоевать ваше сердце.
Из оранжереи они попали в огромную залу с бассейном. Вдоль стен с одной стороны стояли массивные диваны, обтянутые кожей, а с другой – шипели, разбиваясь о каменный пол, густые струи душей.
Казалось, здесь только что было множество людей, и вот они все куда-то вышли и должны скоро вернуться.
– Я люблю, когда влажно, – сказал итальянец. Бассейн замыкался лестницей, уводившей по спирали вниз.
Через два пролета начинался новый коридор.
На этот раз можно было подумать, что хозяин этой роскоши – заядлый охотник: на стенах висели оскаленные морды медведей, гривастые головы львов, оленьи рога, плавники гигантских рыб и черепа.
– Человеческие, – кивнул итальянец, понимая, о чем думает его спутница. – Не бойтесь, это трофеи прошлого века. Они напоминают мне о том, как быстротечна наша жизнь. Кстати, какой-то из этих черепов принадлежит моряку из команды Христофора Колумба. Я все никак не могу его отыскать. Но это не важно.
Эстер заметила, что их шаги не производят ни малейшего звука.
Они шли по толстой ковровой дорожке, прибитой к полу золотыми шпильками.
Нет, вокруг нее был не музей. Хотя не было и ощущения, что здесь кто-то живет. Однако музей – это то, что принадлежит всем. В нем никто не чувствует себя хозяином. Между тем Эстер твердо знала, что хозяин окружавшего ее сейчас великолепия идет рядом.
Коридор закончился высокой дверью в новую залу.
Музей преобразился в картинную галерею.
Эстер совершенно не разбиралась в живописи, однако даже она почувствовала, что находится среди настоящих полотен, имеющих свою историческую и художественную ценность, и притом, вероятно, немалую. Она поняла это по тому, что притихшие на стенах картины выглядели на первый взгляд очень скромно и ничем не выделялись. Самые первые, которые она увидела, были просто мрачными, в них только угадывались фигуры людей, склоненных над столами с рыбой и крабами.
– Голландия? – поинтересовалась Эстер.
– Ранний Рубенс, – кивнул итальянец. – Очень старые работы. Видите, как их вытемнило время? Но я люблю, когда нет излишне ярких красок. В яркости всегда избыток.
Хочется отвернуться. А мне нравится, когда хочется смотреть.
– Вы коллекционер?
– В некотором роде.
Они уже шли мимо полотен импрессионистов. Пейзажи Парижа начала века сменялись образами обнаженных женщин. Постепенно нагота сделалась доминирующей темой картин.
Эстер не заметила, как они перешли в смежную залу. Здесь превалировали скульптурные композиции.
– На мой взгляд, лучшая работа Родена.
Итальянец обратил внимание спутницы на вытянутую в струнку худенькую голую девушку в объятиях могучего обнаженного юноши.
– Мне кажется, вам должно нравиться такое искусство.
– Да, это красиво, – смутилась Эстер.
Ее охватило волнение. Волнение было ей приятно.
– А вот и обещанное вино!
Итальянец подошел к стенному шкафу, который по обеим сторонам охранялся двумя нагими негритянками, стоящими на четвереньках.
Негритянки были из бронзы.
Он открыл дверцу шкафа.
Эстер увидела, что внутри пусто. Она решила было сделать вид, что не заметила конфуза, и заговорить о чем-нибудь постороннем, однако итальянец с улыбкой повернулся к ней и сказал:
– Вы моя гостья – выбирайте. И нажал на потайную кнопку.
Сразу же в шкафу все ожило, задняя стенка медленно поползла вверх, и Эстер с восхищением увидела, что следом за ней из недр стены поднимаются деревянные полки, а на них в специальных люльках лежат всевозможных видов и цветов бутыли с вином.
Механизм, приводивший в действие все это сооружение, был явно старым, потому что иногда полки дергались и бутыли весело вздрагивали.
Только сейчас Эстер услышала, что итальянец комментирует этот своеобразный парад, называя марки вин и возраст бутылок.
Девушка растерялась и ничего толком ответить не могла. Тогда хозяин со смехом остановил череду полок и взял, как показалось Эстер, первое, что попалось под руку.
– Вот с этого нам стоит начать, – сказал он, приглашая гостью к изящному деревянному столику, больше похожему на этажерку на длинных, витиевато резных ножках.
Они сели в два кресла с чрезмерно высокими спинками и без подлокотников.
– Вы верите в предопределенность встреч? – спросил итальянец, наливая душистое красное вино в длинные серебряные бокалы.
Эстер не знала, что ответить, и только неопределенно пожала плечами.
Со своего места она теперь могла как следует осмотреться.
Зала, где они оказались, как уже упоминалось, была средоточием скульптур из камня, бронзы, стали, мрамора и всевозможных других материалов, природу которых Эстер была не в состоянии определить, не потрогав рукой.
Однако материал не имел значения. Основным были сюжеты и образы, в нем запечатленные.
Некоторые скульптуры казались Эстер знакомыми по альбомам музеев, изображая прекрасных античных юношей в длинных плащах и гривастых шлемах на пышных кудрях. Юноши замерли в свободных задумчивых позах, плащи были распахнуты, и от этого с наибольшей отчетливостью бросалось в глаза, что под своей легкой одеждой они совершенно обнажены.
Эстер всегда замечала, что подобные фигуры древности имеют то странное свойство, что, вырезанные из камня, они кажутся живыми участниками событий, происходящих вокруг, будь то музейный зал или аллея парка. Они словно ощущали взгляды посторонних и бесстыдно позволяли себя рассматривать.
Девушке пришло в голову, что она впервые видит античные скульптуры в частном доме, где можно практически оставаться с ними один на один. Интересно, какое тогда возникает чувство?
Точно так же соблазнительно выглядели и стоявшие рядом с юношами скульптуры нагих античных дев.
Эстер нередко пыталась определить возраст позировавших скульпторам девушек. И всегда у нее почему-то выходило, что это были уже дамы в летах, матери семейств, стремившиеся хоть таким образом продлить свою молодость, продлить на века…
Однако были здесь и не только невинные образы достойных подражания тел.
Не то дошедшие из более древних времен, чем они, не то рожденные больным воображением современных художников, кое-где стояли увеличенные во много раз отдельные фрагменты мужчин и женщин. Преобладал культ фаллоса. Возбужденные мужские члены стояли, лежали, переплетались между собой, как толстые стебли лиан, то похожие на настоящие, то абстрактные, то совершенно неправдоподобные. Некоторые были запечатлены в момент проникновения в разверстые каменные или железные влагалища, как эпизоды незатейливого порнографического фильма.
Наконец, были здесь представлены и парные сцены из так называемой «супружеской жизни»: девушки, стоящие на четвереньках и покрываемые мощными мужскими телами, девушки на коленях, приникшие ртами к животворящим органам партнеров, девушки, страстно обнимающие друг друга, девушки, опрокинутые на спины, с разведенными в стороны ногами, ласкающие себя на глазах невидимых наблюдателей, совокупляющиеся юноши, две девушки, дерущиеся за право оседлать равнодушного к ним мужчину…
Итальянец молчал, давая гостье возможность привыкнуть к столь необычной обстановке.
– Почему вы не пьете? – спросил он, когда решил, что времени было дано достаточно.
Эстер спохватилась. Вино оказалось действительно вкусным. Девушка не заметила, как стала пьянеть. Ей казалось, что это происходит само собой, что это естественно, потому что нельзя было оставаться бесчувственной в окружении такого избытка эмоций, пусть даже застывших.
– Вам не жарко? – сказал итальянец.
Она посмотрела на него.
Какие у него сейчас были мягкие глаза!
– А что, можно раздеться? – игривым тоном спросила Эстер, не отрывая губ от прохладного края бокала.
– Да, снимите юбку.
Произнесено это было совершенно по-будничному, без подвоха, просто предложение умудренного жизнью человека.
Эстер осталась сидеть.
Итальянец выжидательно смотрел на нее, лаская одними глазами.
– Мне хочется вас сравнить, – прибавил он, отставляя свой бокал.
Девушка почувствовала, что делает то же самое и медленно встает с кресла.
– Только юбку?
– Да, только юбку.
Следя за своими руками, она расстегнула поясок и молнию. Нагнулась, опустив ткань до пола, и осторожно переступила через нее.
Она знала, что у нее красивые ноги. Особенно сейчас, обтянутые дорогими чулками, доходившими до середины ляжек, где их удерживали кружевные подвязки.
Короткая кофточка позволяла видеть узкие черные трусики, облегавшие низ живота.
Она еще раз нагнулась и подтянула чулки, хотя в этом не было никакой необходимости.
– Можно сесть?
– Нет, не спешите. Вам стало прохладнее?
– Да, немного. У вас тут хорошо. Итальянец смотрел на нее, не трогаясь с места.
– Видите ли, кара, – начал он, снова беря в руку недопитый бокал. – Проводя большую часть жизни среди произведений искусства, я невольно привыкаю видеть в окружающем меня мире только красоту. Все остальное оказывается просто вне поля моего зрения. Как вы уже поняли, я из породы эстетов, которым кажется, что существовать имеет право только прекрасное. По-своему мы правы. Иначе было бы страшно думать, что свет может быть отдан на потребу уродства.
Он вздохнул.
– Увы, я вижу одни лишь крайности. Но красота, хотя и вечна, не должна закостеневать и обрастать плесенью. Вы понимаете, о чем я говорю?
Эстер кивнула.
Она стояла перед собеседником, покачиваясь на стройных ногах и чувствуя, что это только прелюдия.
– Поэтому красоте нужно обновление, приток свежести. Сегодня я увидел его в вас, когда вы шли по улице. Я ни о чем вас не спрашиваю, но мне показалось, что и вы, и я одинаково одиноки. И тогда мне захотелось показать вам мой мир вечности.
Он отпил из бокала несколько глотков, не отрывая глаз от серьезного лица девушки.
– Теперь я бы попросил разрешения рассмотреть вас повнимательней.
– Что я должна делать?
Итальянец указал на низенький пуфик, стоявший рядом с одной из парных скульптур. Девушка на четвереньках смотрела на подходившую Эстер и, качалось, совсем не замечала, с каким напором берет ее сзади козлоногий фавн.
Вблизи стало видно, что пуфик обтянут мягким фиолетовым бархатом.
Эстер в нерешительности остановилась.
– Встаньте на него коленями.
Она подчинилась. Оглянулась через плечо на итальянца.
– Спустите трусики.
Возражать было по меньшей мере глупо.
Эстер взялась за резинку и стянула трусики почти до колен.
Итальянец некоторое время молчал.
– У вас очень красивые ягодицы, – сказал он наконец. – Я так и думал. Это не могло быть иначе. Вы слишком юны, чтобы иметь малейший изъян. Хотя бедра уже вполне сформировавшейся женщины. Присядьте на пятки. Да, я был прав. Какое чудо! Вы когда-нибудь слышали о содомии?
– Да, – тихо ответила Эстер.
– Вы просто созданы для нее, кара. Такие соблазнительные попки бывают только у совсем еще маленьких девочек. Они настолько хороши, что даже не наводят на греховные мысли. Попробуйте немножко раздвинуть ягодицы.
Эстер нагнулась сильнее и помогла себе пальцами.
– Я даже отсюда вижу, какая нежная у вас промежность. Наверное, вы еще не начали ее подбривать. Мои соотечественницы, да и вообще многие женщины запускают это место и позволяют ему зарастать волосами, что очень редко бывает красиво. В таком положении должны быть отчетливо видны пухлые губки. Какие они у вас маленькие!
Эстер слушала эти странные слова и удивлялась себе, потому что никогда прежде даже представить не могла, что сможет вот так стоять на четвереньках спиной к незнакомому мужчине и при этом не испытывать ни малейшего чувства стыда. Он описывал ее, как произведение искусства, он метался, подыскивая слова, и тосковал, как художник, скованный полотном.
– Можно, я подойду к вам, кара?
Она кивнула, ничего не услышала, поняла, что он не понял ответа, и сказала:
– Можно.
Когда сзади послышались шаги, она вся съежилась, уже предчувствуя смелое прикосновение. Так и произошло.
Он положил ладонь на ее плоский крестец и слегка погладил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35