13 июля 1826 года в Петро­павловской крепости были казнены пять участников декабрь­ского восстания, признанных правительством особо опас­ными.
Много говорилось об этих событиях в доме у Даргомыж­ских. Судили о них по-разному. Марья Борисовна сочинила даже стихи, прославляющие милосердие и справедливость императора Николая I. Благонамеренные ее друзья встрети­ли эти стихи с полным сочувствием.
Наверное, совсем иначе взглянул бы на происшедшие со­бытия маменькин брат, Сашин дядя, князь Петр Борисович Козловский - дипломат, ученый и писатель. Рассказывали же про него - Саша собственными ушами слышал, - что Петр Борисович решительно осуждает крепостников и ратует за всяческие вольности. Он будто бы даже роман задумал, где доказывает вред крепостного строя не только для кресть­ян, но и для самих помещиков.
Видно, не зря так долго скитается по заграницам вольно­думный князь. Не очень-то уверен он в собственной безопас­ности у себя на родине. А теперь и подавно остережется воз­вратиться, когда по царскому приказу ссылают в Сибирь множество людей, заподозренных в сочувствии заговор­щикам!
И Саша Даргомыжский думал про себя: ведь эти заго­ворщики восстали против царя только потому, что хотели добиться свободы для крепостного народа. Так почему же их казнили?!
Долго, очень долго не видел Саша Михаила Яковлева. Когда же наконец увидел, спросил, не сдержав нетерпения:
- Немало, поди, новинок накопилось теперь у Пушкина? И может быть, кое-что даже связано с недавними собы­тиями?
- А это кто и с какой стороны посмотрит, - отвечал Ми­хаил Лукьянович. - Вот был я недавно, - продолжал он, - на сборище у Дельвига по случаю нашей лицейской годов­щины. Каждый год 19 октября празднуем мы день открытия лицея. Как всегда, откликнулся к этому дню стихами Алек­сандр Сергеевич. Так и называется его стихотворение - «19 октября 1827». Вроде бы и ничего крамольного в нем нет, если бы не эти строки:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
Яковлев задумался.
- Среди осужденных за бунт на Сенатской площади, - пояснил он, - были многие наши друзья, в том числе и ли­цейские товарищи Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Ныне и они со многими другими томятся «в мрачных про­пастях земли».
Саше страстно захотелось получить в собственность эти стихи Пушкина. Он просительно взглянул на Яковлева.
- Уж не думаете ли сочинять на них музыку? - удивил­ся Михаил Лукьянович. - Что до меня, - развел он рука­ми,- почему-то никак не могу представить это стихотворе­ние в романсе...
В доме Даргомыжских все реже возвращались к траге­дии, которую пережила Россия. Сергей Николаевич с головой ушел в дела. Марья Борисовна - в назидательную свою поэзию. Дети - в учение. Как и прежде, неслись из классной комнаты звуки скрипки, арфы, фортепиано.
В часы, когда Саша остается один, он раскрывает новую книжку альманаха «Памятник отечественных муз на 1827 год» и без конца перечитывает впервые напечатанное юно­шеское стихотворение Пушкина «Заздравный кубок»:
Кубок янтарный
Полон давно,
Пеной угарной
Блещет вино...
Кажется, нет ничего легче переложить на музыку пуш­кинский стих. Кажется, эти упругие, звонкие строки сами диктуют мелодию. Надо лишь к ней прислушаться.
Увы, на деле это совсем не легко. Саша изорвал не один десяток черновиков, раньше чем набело переписал романс.
А интересно все-таки знать, как отнесся бы на этот раз к Сашиной музыке упрямый музыкальный учитель. Неужто все-таки не удастся его переупрямить!
В последние дни эта мысль не выходит у Саши из головы. Но сколько ни ломает он голову, ничего не может приду­мать.
Все оказалось проще, чем можно было предполагать.
На очередном уроке Адриан Трофимович находился в добром расположении духа: то ли уж очень порадовался ус­пехам своего воспитанника, то ли овладело учителем предчувствие скорой с ним разлуки. Только когда ученик попро­сил послушать его новый романс, Адриан Трофимович в пер­вый раз не стал возражать. Больше того, он даже согласился сам спеть романс и проаккомпанировать.
- Кубок янтарный... - запел хриплым, дребезжащим го­лосом Адриан Трофимович.
Юный автор не мог прийти в себя от изумления: что за чудо приключилось с учителем? И долго ль такое чудо будет длиться? Не надежнее ли вовремя принять меры, чтобы спа­сти от уничтожения ноты?
Адриан Трофимович перевернул последнюю страницу. Вот уже близятся заключительные такты... Нет, не станет искушать провидение сочинитель! Пока еще заняты игрой руки наставника, пока не успел он сообразить, что происхо­дит, Саша хватает с подставки ноты и - давай бог ноги!
Но если бы вернулся он назад, увидел бы неузнаваемую перемену в этом вечно хмуром человеке. Впервые готов от­казаться от своих сомнений Адриан Трофимович. Быть Алек­сандру Даргомыжскому композитором! Только нелегким бу­дет путь, на который вступает он.
ПЕСЕННЫМ ГОЛОСАМ НАВСТРЕЧУ
Поутру в юности особенно сладко спится. И какие удиви­тельные видятся сны! Только бы успеть все досмотреть... А старинные часы будто назло бьют громко и неумолимо. Пора!
В комнату сына заходит Марья Борисовна.
- Вставай, дружок!
И снова тишина. Но вдруг сами открываются глаза. А что, если опоздаешь на службу?..
Пятнадцатилетний канцелярист Александр Даргомыж­ский, служащий в одном из петербургских ведомств, быстро одевается, умывается и, бросив на себя беглый взгляд в зер­кало, выходит в столовую.
Сергей Николаевич одобрительно встречает сына-чинов­ника.
- Хвалю, друг мой, твое усердие к службе. Хотя, - про­должает он с огорчением, - не всегда судят человека по его делам.
Сергей Николаевич думает при этом о себе. Несмотря на долгую беспорочную службу, он, впав в немилость у началь­ства, был отставлен от должности правителя канцелярии Коммерческого банка. Пришлось расстаться с просторной ка­зенной квартирой и искать новое место.
Вот тут-то и задумался глава семьи о будущем своих сы­новей. Без именитого родства и знатных знакомств каково-то им будет завоевывать положение в обществе?
Правда, Эрасту все в один голос сулят славу скрипача-виртуоза. А он худеет и кашляет и всё чаще жалуется на не­здоровье. Медики выстукивают ему грудь и прописывают всякие снадобья. Но Эраст тает и тает прямо на глазах.
Александр, можно сказать, рожден для музыки. Но кто знает, будет ли ему на этом пути удача? Куда надежнее, Не порывая связи с искусством, начать государственную служ­бу. Когда-нибудь выслужит чины и получит верный кусок хлеба. Так юный Александр Даргомыжский стал чиновни­ком.
Он давно отправился на службу. А родители все еще си­дят в столовой, перебирая домашние дела и заботы.
- Как чувствует себя сегодня Эраст? - спрашивает отец.
- Я заходила к нему ночью несколько раз, - отвечает Марья Борисовна. - Он спал спокойно. Даже кашель мучил его меньше, чем всегда.
А у обоих одна и та же мысль. Неужели у Эраста от­кроется чахотка?
- Я пойду к Эрминии, - говорит Марья Борисовна.
Эрминия - это младшая, недавно появившаяся на свет дочь Даргомыжских. Марья Борисовна ушла к малютке, Сергей Николаевич занялся газетой.
А Александр Даргомыжский, поеживаясь от утреннего морозца, быстро шел по петербургским улицам.
Поздно рассветает зимой в северной столице. Совсем пу­сты улицы. Разве лишь прогромыхает водовоз, развозящий в бочках воду по домам. Еще только первые извозчики тянут­ся на Биржу, да идут к фабрикам и заводам работные люди. Приказчики неторопливо открывают двери лавок. Появляют­ся первые чиновники. А господа и чиновники поважнее по­едут много позже.
Александр Даргомыжский давно на месте. Открыл стол, очинил перо и начал переписывать какую-то бумагу.
Сам он успел свыкнуться со службой. Среди начальников оказались большие любители музыки. Когда между ними распространилась весть о необыкновенном музыкальном да­ровании нового чиновника, они стали наперебой звать его на семейные вечеринки, а по службе охотно давали талантливо­му юноше всевозможные поблажки.
- Так, говорите, не давит на плечи канцелярская лям­ка? - недоверчиво ухмыльнулся в ответ на Сашины рассказы Адриан Трофимович. - Ну, ну, всем бы чиновникам такое везение!
Учитель хотел было еще что-то сказать, но сдержался. К чему рушить молодые надежды? Ведь и сам Адриан Трофи­мович был некогда полон радужных ожиданий. А кончает тем, что ради верного куска хлеба, которого не могла обес­печить ему музыка, он, одинокий, больной, впрягся на старо­сти лет в постылую чиновничью лямку.
Где они, прежние горделивые мечты о карьере артиста, о сочинении музыки? Должно быть, глубоко схоронены они в ящиках служебного стола. Хоть бы для преподавания му­зыки выкраивать время, но и для этого уже не хватает сил. Вот и с Александром Дар­гомыжским, самым даровитым из воспитанников, пришел час расставания.
Сегодня Адриан Трофимо­вич дает свой последний урок. В сердце старого учителя ше­вельнулось ревнивое чувство: в чьи-то руки попадет его уче­ник, в которого вложено столь­ко труда, упорства и... любви. Да, именно любви, хотя сам учитель, со свойственным ему упрямством, наверняка стал бы ее отрицать.
Саша играет одну пьесу за другой. Но все на свете кончается. Вот-вот кончится и по­следний урок. Наступило долгое молчание.
- Ну, я пойду, - глухо промолвил Адриан Трофимович.
- Спасибо за все, что вы сделали для меня, - сказал Саша, - я многим вам обязан и, - тихо закончил он преры­вающимся от волнения голосом, - я никогда вас не забуду...
- Благодарствую, ежели так... Да не во мне дело. А ко­ли музыка вас избрала - служите ей с честью на радость людям. Ради искусства все должны претерпеть и ни каким соблазнам не поддаваться. Много у музыки званых, да мало избранных. А вам среди них быть!..
- Никогда еще не был так многоречив старый наставник. Саша проводил его до прихожей. Двери за Адрианом Трофи­мовичем закрылись.
- О новом музыкальном учителе для сына вновь позаботил­ся Сергей Николаевич. Он навел справки у многих сведущих людей и однажды сказал Саше:
- А что, если мы обратимся к господину Шоберлехнеру?
- Как? К самому Шоберлехнеру?!
Саша не раз слышал этого выдающегося пианиста и ком­позитора, известного почти во всех странах Европы. На его концерты в Петербурге и в Москве билеты раскупают нарас­хват. Об этих концертах пишут в газетах.
Но учиться у самого Франца Шоберлехнера - такое в го­лову Саше никогда бы не пришло!
- Однако же, - продолжал Сергей Николаевич, - пред­ставь: этот знатный артист, оказывается, находит время для уроков. Разумеется, если ученик достоин такого учителя.
Сергей Николаевич умолчал о том, что прославленный виртуоз ценит свои уроки на вес золота. Но, как ни трудно, Сергей Николаевич найдет необходимые средства для такого важного дела. Устроил он чиновничью карьеру сына. Теперь для музыки ничего не пожалеет. На ближайшие дни была назначена встреча с новым учителем.
Знаменитый маэстро рассеянно взглянул на смущенного юнца и, не тратя лишнего времени, широким жестом пригла­сил его к роялю. Саша играл, не смея поднять глаз на стро­гого судью.
- У кого вы учились? - спросил Франц Шоберлехнер, проявляя наконец некоторый интерес.
- У Адриана Трофимовича Данилевского, - гордо отве­тил Саша.
Но имя это ничего не сказало приезжему музыканту. По­следовал только новый энергичный жест, приглашавший юно­шу к продолжению игры.
А потом, когда Саша с замиранием сердца ждал решения своей судьбы, маэстро сам подошел к роялю. И свершилось чудо, которое повторялось на каждом концерте этого про­славленного артиста. В самых стремительных пассажах у него не пропадала ни единая нотка. Казалось, вдохновенный музыкант рассыпает перед слушателями жемчуг и каждая жемчужина полнится и светится несказанной красотой.
Маэстро, оставив рояль, что-то говорил. Саша не слышал. Он едва сообразил, что Франц Шоберлехнер назначает ему время для урока. Итак, он станет его учеником!
В следующие дни он все еще переживал совершившееся событие. И с благодарностью вспоминал Адриана Трофимо­вича. Кто же, как не он, подготовил Сашу так, что тот вы­держал строгий экзамен у европейского светила?
Даже Эраст встречал теперь младшего брата торжествен­но-шуточным поклоном и произносил поздравительные речи. Это были очень смешные речи, вроде тех, что произносят на юбилейных празднествах в честь именитых особ.
Но все меньше становилось сил у Эраста. Все чаще во­зят его к медикам родители. А потом подолгу разговарива­ют наедине...
Уроки Саши с Шоберлехнером продолжаются. Учитель давно не удивляется тому, что этот ученик может сыграть с листа любое произведение. Он чутко внемлет каждому замечанию маэстро. Кажется, он и сам скоро будет завораживать слушателей своей блестящей игрой. А ученик знает, что Франц Шоберлехнер совсем не так недоступен, как казалось поначалу. Правда, он очень занят. У него на счету каждая минута. Но почему-то получается так, что на уроках с Алек­сандром Даргомыжским он забывает о времени. Ученик почтительно его расспрашивает:
- Вы учились у господина Гуммеля, маэстро?
Кто же из музыкантов не знает имени этого славного вир­туоза и композитора?
- Да, я имел эту высокую честь, - подтверждает Шо­берлехнер.
- А господин Гуммель, - продолжает Даргомыжский, - был учеником самого Вольфганга Моцарта! Иоганн Гуммель, наверное, много рассказывал вам о своем великом учителе?
- Разумеется. - Франц Шоберлехнер с удовольствием вспоминает вслух некоторые любопытные подробности из жизни Моцарта. - Но, - говорит учитель, - никакие расска­зы о Моцарте не способны передать все величие и глубину его творений. Вот, кстати, послушайте-ка, к примеру... - И маэстро садится за рояль. А ученик весь превращается в слух.
Часто Шоберлехнер говорит с Даргомыжским о Бетхове­не, интересуется, какие произведения гениального композито­ра тот знает. И быстро обнаруживает пробелы в дознаниях ученика. А это значит, что Александр получает новые зада­ния, одно за другим.
Однако не пора ли показать господину Шоберлехнеру собственные композиции?
Александр Даргомыжский выбрал благоприятную минуту и протянул учителю тщательно переписанные ноты.
- Прошу вас, взгляните на мои опыты сочинения, разу­меется, очень несовершенные. Я первый это признаю.
Маэстро ничем не выдал своего удивления. Кто в молодо­сти не пытался сочинять?
- Дерзайте, дерзайте, - снисходительно говорил учитель, мельком пробегая ноты.
Этот ученик предназначен для блистательной карьеры пианиста. Тут его успехи поразительны. Может быть, Алек­сандр Даргомыжский прославит на концертной эстраде шко­лу самого Франца Шоберлехнера?
Маэстро просмотрел еще несколько нотных листов: пьесы для фортепиано, романсы и снова романсы. Вон как храбро распоряжается этот юнец в заповедном царстве звуков.
- Позвольте задать вам, господин Даргомыжский, один вопрос. - Учитель прячет улыбку. - Что вы знаете о музыкальной науке, ну, скажем, о контрапункте или гармонии? Александр знает об этих премудростях только пона­слышке.
- И потому, - продолжает Шоберлехнер, уже не сдер­живая улыбки, - вы попадаете в капканы, которые подстере­гают вас повсюду. - Он берет сочинения Александра и отме­чает красным карандашом ошибки, неточности то здесь, то там... - Но я не хочу препятствовать вашему увлечению. Ес­ли угодно, мы найдем время и для упражнений в компози­ции. А сейчас я хочу слушать концерт моего учителя Иоганна Гуммеля, который вы должны были приготовить.
Ученик играет. Учитель исполняет на втором рояле пар­тию оркестра.
- Хорошо! Может быть, даже очень хорошо. Но не для вас. Вы можете играть еще лучше. Безупречно. Повторим-ка еще раз.
Конечно, будущий виртуоз должен иметь очень большой концертный репертуар. И этот репертуар будет у Александра Даргомыжского. В том порукой слово Франца Шоберлехнера.
И как-то получалось так, что для занятий музыкальной наукой времени никогда не оставалось.
Помощь пришла от человека почтенных лет, с подчеркну­то театральными манерами, особенно забавными при малом его росте. То был первый тенор петербургской немецкой оперной труппы Бенедикт Леберехт Цейбих. И каков же дол­жен был быть талант этого артиста, если, выступая в ге­роических теноровых партиях, он буквально потрясал пуб­лику, заставляя забывать о своей невзрачной внешности.
По преклонному возрасту артист уже не пел в оперных спектаклях, но постоянно участвовал в концертах. Вот он-то и предстал однажды перед Александром Даргомыжским.
- Вас интересует такой драгоценный инструмент, как че­ловеческий голос? Вы хотите постичь тайны певческого ис­кусства?
А как же? Ведь Даргомыжский пишет больше всего ро­мансы. Именно здесь в первую очередь и должна прийти к нему на помощь музыкальная наука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15