- А за какую оперу после «Русалки» ты примешься? - живо интересовалась она незадолго до кончины.
Ох, опера, опера! Застопорилось дело с операми у Алек­сандра Даргомыжского. Мелькнула было однажды мысль о пушкинской трагедии «Каменный гость». Но тут же ее ото­гнал. Непомерно грандиозной показалась такая задача.
Но, как всегда, не может сидеть без дела Александр Даргомыжский. Сейчас хочется ему попробовать силы в ор­кестровой музыке. Пусть это будут, на манер глинкинской «Камаринской», характерные симфонические фантазии - сценки из народной жизни или на сюжеты народных русских сказок. И чтобы непременно были они сдобрены когда весе­лой, безобидной шуткой, когда иронической усмешкой, ост­рым юмором.
...И вот уж слышится дробный стук чьих-то каблучков. Ближе, ближе... Будто не терпится бойким украинским див­чинам пуститься с парубками в пляс под звуки родного ка­зачка. Когда-то давно на нехитрый его мотив маленький Са­ша Даргомыжский сочинил для фортепиано одну из первых своих пьесок. Теперь неузнаваемо расцветился, заиграл пест­рыми красками у Даргомыжского этот народный танец в ост­роумной, затейливо-курьезной симфонической фантазии, где мастерски использованы и трогательно-лирическая мелодия украинской песни Глинки «Гуде витер», и сам лихой казачок.
А рядом с «Малороссийским казачком» на рояле у Алек­сандра Сергеевича еще одна незадолго до «Казачка» написанная симфоническая парти­тура - скерцо-фантазия «Баба-Яга», или «С Волги nach Riga».
- Какое смешное и стран­ное название! - удивленно воскликнула Надя Пургольд, когда Даргомыжский предло­жил ей разыграть скерцо в че­тыре руки.
- А содержание еще за­бавнее! - рассмеялся Алек­сандр Сергеевич. - Ведь фан­тазия моя - музыкальная шут­ка, да еще на сказочный сю­жет. А в сказках, сами знаете, Надюша, каких только не бы­вает смешных чудес!
И правда, без улыбки не­возможно слушать эту симфо­ническую пьесу. Начинается она вполне серьезно: раздольной, мужественно-величавой те­мой «Вниз по матушке по Волге». Но к концу первой части что-то таинственное, страшноватое вторгается в неторопли­вую мелодию русской народной песни. Чья это неуклюжая поступь? То прилетела в своей ступе уродливая Баба-Яга. Но не сидится вздорной колдунье на широких волжских бе­регах. Оглянулась окрест себя: куда бы теперь податься? И ведь взбредет в голову этакая несуразица: дай-ка, думает, полечу в город Ригу! Взгромоздилась в ступу и, как беше­ная, поскакала под преображенный композитором мотив на­родной песни «Укажи мне, мати, как белый лен стлати». Так и летела Баба-Яга, покуда не приземлилась на узких, акку­ратных рижских улочках. Прислушалась: что за песни здесь поют? А здесь живут совсем другие песни. Возможно, и не по нраву показалась Бабе-Яге наивная, простодушная немецкая песенка про какую-то Анну-Марию, да ничего не поделаешь. Пришлось сердитой старухе слушать ее до тех пор, пока не отзвучали последние такты симфонической шутки.
- Браво, Александр Сергеевич! - смеялись слушате­ли. - Никому до вас не удавалось так смело вводить в ор­кестровую музыку комический элемент!
- Погодите, то ли будет впереди! - отшучивался Дарго­мыжский.
Разыгравшаяся фантазия неудержимо влекла музыкан­та к новым опытам в том же духе.
Из года в год он и отец, вместе с семействами Степа­новых и Пургольдов, проводи­ли лето под Петербургом, в Мурине. Как в городе, так и в деревне музыка не умолкала ни на минуту. Только закон­чит Александр Сергеевич свою работу, как сразу же усадит за фортепиано Наденьку иг­рать с ним в четыре руки или заставит петь новые романсы Александру Николаевну, - так теперь по-взрослому величали старшую сестру, двадцатилет­нюю Сашу Пургольд.
Как-то раз Сашенька на­пела Даргомыжскому услы­шанную ею от местных жителей финскую народную песню.
- Может быть, для чего-нибудь пригодится она вам, Александр Сергеевич?
- Еще как пригодится!
Буквально на днях здесь же, в Мурине, привелось ему самому наблюдать пляску финнов, или, как называли их еще, чухонцев. И до того пленился он непередаваемым юмором этого колоритного зрелища, что тут же захотел написать новую симфоническую пьесу - «Чухонскую фантазию».
Как же кстати пришлась финская песня, напетая Са­шенькой Пургольд. Немного времени спустя «Чухонская фантазия» была вчерне закончена композитором.
- Хотите знать, что в ней происходит? - улыбаясь, спро­сил друзей Александр Сергеевич. И страница за страницей стал показывать и пояснять, как, собравшись на праздник, медлительные финны затягивают одну из своих бесконечных, заунывных песен, потом, развеселившись, пускаются в пляс, сперва медленный, степенно-важный, потом все более задор­ный и удалой...
- Как досадно, что эта пьеса такая маленькая! - с не­вольным сожалением вырвалось у Наденьки.
- Мал золотник, да дорог! - быстро возразил один из слушателей.
Он так и впился в Александра Сергеевича, когда тот играл наброски к «Чухонской фантазии». То был приведен­ный Стасовым и его единомышленниками новый член содру­жества молодых русских музыкантов, ученый-химик и выда­ющийся по дарованию композитор Александр Порфирьевич Бородин.
- Ваша будущая фантазия, - горячо продолжал Алек­сандр Порфирьевич, - блещет таким неподдельным юмором и комизмом, столько в ней небывалых музыкальных курье­зов и эффектов, поражающих свежестью и новизной, что, несмотря на малый ее объем, русские музыканты всегда бу­дут находить в ней богатейший материал для изучения!
Но только ли русские музыканты оценят новизну худо­жественных средств, которые Даргомыжский применил в оркестровых пьесах? Не проявят ли к ним интерес и серь­езные знатоки в Западной Европе? О путешествии туда все больше подумывает в последнее время Александр Сергеевич.
- Опять за границу собрался? - опросил сына Сергей Николаевич. - Ко времени ли затеял поездку, когда в теат­ре дирекция надумала возобновить «Русалку»?
- Ничего хорошего ни для себя, ни для оперы моей от этого возобновления не жду, - махнул рукой Александр Сер­геевич.- А путешествие мое ничему не помешает: я уже со многими новыми актерами их партии вчерне успел пригото­вить и к нужному сроку сам вернусь. А вам, любезный ба­тюшка, чтоб не скучали, стану описывать в письмах заграничные свои впечатления.
Отец промолчал. Вряд ли доведется ему читать сыновние заграничные письма. Совсем одряхлел Сергей Николаевич. Должно быть, старость и болезни взяли наконец свое. Пред­чувствия не обманули старика. В один из апрельских дней 1864 года на кладбище, где покоились многие безвременно умершие члены семейства Даргомыжских, прибавилась све­жая могила. Никогда еще не чувствовал себя таким осироте­лым Александр Даргомыжский. Как много значил в его жиз­ни отец. Кто, хотя бы отчасти, может заменить его теперь?
Вечером, бродя по опустевшей квартире, Александр Сер­геевич подошел к конторке. Вынул чистый лист бумаги и, повинуясь безотчетному порыву, быстро набросал несколько строк: «Я только Вам пишу эти немногие слова, чтобы сооб­щить о моем большом горе, Вам первому, так как на этом свете после моего отца Вы имеете больше всего прав на са­мое искреннее мое внимание и любовь». Вложил почтовый лист в конверт и надписал адрес. Письмо было адресовано в Москву. Там доживал последние свои годы бывший воспита­тель и старший друг Александра Сергеевича мсье Мажи.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
В Петербургском театре, после почти десятилетнего пере­рыва, готовились к возобновлению «Русалки».
Репетиции шли полным ходом, когда Александр Серге­евич Даргомыжский, завершив второе путешествие по Евро­пе, вернулся в Петербург. Артисты встретили любимого ком­позитора восторженно. Театральное начальство - с плохо скрытым холодком.
Даже слава, которую он стяжал за пределами отечества своими сочинениями, была бессильна растопить этот холо­док. А ведь на все лады пели за границей хвалу автору «Ру­салки», славили новизну и свежесть его музыкальных идей. Критики печатно признавали: теперь, мол, с Севера идет к нам свет!..
Между тем премьера приближалась. На 17 декабря 1865 года назначено первое представление возобновленной «Ру­салки» в исполнении выдающихся певцов столичной оперной труппы. Но даже это счастливое обстоятельство не внушало автору надежды на успех.
И как же ошибся на этот раз Александр Даргомыжский! Огромный, небывалый триумф первого же спектакля был та­ков, что композитор боялся сам себе поверить: полно, может ли это быть? Александр Сергеевич всегда с опаской относил­ся к чрезмерным восторгам публики и к неистовым овациям, особенно когда эти овации были обращены к его собствен­ным произведениям.
- Мне, - с юмором признавался он друзьям, - почему-то приходит в таких случаях на ум: положим, произведение мое неудачно, но не в такой же степени, чтобы вся публика могла прийти в восторг!..
Однако успех «Русалки» от раза к разу все возрастал. Билеты на спектакли брались с бою. В дни представлений театр бывал переполнен. Оперу слушали, затаив дыхание. Женщины и даже мужчины, взволнованные, утирали слезы. Овациям и вызовам артистов и в особенности автора, каза­лось, не будет конца. Газеты и те заговорили совсем дру­гим тоном. Словом, впечатление было такое, будто все хули­тели искусства Даргомыжского вдруг прозрели или же сама «Русалка» околдовала публику.
Александру Даргомыжскому оставалось лишь развести руками.
- Не иначе можно объяснить этакое чудо, - с комичес­кой серьезностью говорил он, - как чарами благодетельной феи, покровительству которой я несомненно обязан и своими успехами в Европе.
- Какая там фея! - горячился Владимир Васильевич Стасов. - Все объясняется просто: нынешние времена не те, что были десять лет назад. В театр пришел новый зритель - разночинец. Его на блестящие погремушки не купишь. Ему подавай такое, чтобы звучало в лад с запросами нового об­щества, требующего от искусства глубоких идей, истинной народности.
Владимир Стасов был во многом прав. В России толь­ко что прошли реформы. Состоялась долгожданная от­мена крепостного права. Правда, правительство и помещики провели эту реформу так, что «раскрепощенному» крестья­нину достались лишь жалкие крохи земли. И вышло, что трудовой народ, как и раньше, был обречен на нищету, а по­мещик по-прежнему благоденствовал.
Но в обществе все громче раздавались голоса новых лю­дей передовой России - разночинцев. Новая публика стала заполнять и концертные залы и театры. Народная музы­кальная драма Даргомыжского как нельзя более пришлась по душе этому зрителю. Та же публика, составившая боль­шинство в театральных залах, с надеждой ожидала от автора «Русалки» новых оперных произведений.
Легко сказать - опера! С самого приезда из-за границы Александр Сергеевич чувствует: сдало здоровье. Боли в сердце иной раз до того невыносимы, будто чья-то железная рука стиснула его и не отпускает. Недаром твердил своим ученикам Даргомыжский:
- Работайте усерднее, покуда молоды и здоровы, и не ждите часа, когда старость и болезни нагрянут незваными гостями.
Но разве не так всегда работал сам композитор? А вот теперь не бывает двух недель сряду, чтобы недуг не оторвал его от трудов. И ведь что до слез досадно: задумаешь в мгновение, создаешь чуть ли не в одно утро, а отделка тре­бует долгих дней. Много ли их осталось у Александра Дар­гомыжского?
А молодые его почитатели не унимаются:
- После беспримерного успеха вашей «Русалки», Алек­сандр Сергеевич, надо полагать, путь на оперную сцену для вас открыт?
«Так ли?» - с сомнением думает Даргомыжский. Нет, сам он трезвее судит. Пусть «Русалка» по достоинству оценена передовыми соотечественниками. Но такую крепость, как те­атральная дирекция, не скоро возьмешь. Ее вкусы в общем остались прежними. Вот если бы сочинитель изменил своим принципам, да заискивал перед высшими театральными кру­гами, да льстился бы на благонамеренные сюжеты, тогда другое дело. Но на это он не .пойдет. Однако и с оперной музой Даргомыжский тоже не в силах расстаться. Вот бы удивились его друзья, если бы узнали, чем он сейчас занят!
Мысли Александра Сергеевича невольно устремились к любимой ученице и другу Любови Ивановне Беленицыной. Ей первой привык он открывать все свои творческие замыс­лы. Но чуть ли не на край света, в Дагестан увез после свадьбы Любовь Ивановну молодой супруг Николай Кармалин, вполне достойный человек и к тому же способнейший музыкант-любитель. Ничего не поделаешь, приходится пове­рять сокровенные мысли, пользуясь посредничеством равно­душной почты.
«Пробую дело небывалое: пишу музыку на сцены «Ка­менного гостя» - так, как они есть, не изменяя ни одного сло­ва». Написал эти строки письма и глубоко задумался. Что же это получится за опера? Стало быть, в ней не будет ни сольных арий (две песни юной испанки Лауры, которые по ходу действия она поет в кругу гостей под аккомпанемент гитары, не в счет), ни ансамблей, ни хоров, ни балета. Воз­можно ли, чтобы вся опера состояла целиком из одних ре­читативов? Кто этакое сочинение станет слушать?
Что ж, композитор заранее предвидит подобные сужде­ния. Но от своего намерения все равно не отступится. Даже если никогда не услышит оперу «Каменный гость» на сцене.
Идет время. Хуже и хуже становится Александру Серге­евичу. Все трудней, казалось бы, приневоливать себя к усид­чивым занятиям. Но не покидают его мысли о «Каменном госте». Чем больше вчитывается Александр Даргомыжский в пушкинскую трагедию, тем глубже проникается ее красо­тами. Какая полная гармония между мыслью поэта и фор­мой, в которую он ее облек; что за стих - прозрачный, гибкий и благозвучный, как музыка. Даргомыжскому не приве­лось слышать Пушкина, читающего свои стихи, но он ясно представляет, как прочитал бы свое творение поэт. Неужели же правда звуков, в которые он переплавит пушкинское сло­во, не дойдет до слушателей?..
Пришла зима 1868 года. Лютый январский мороз разри­совал окна в квартире Даргомыжского. По слабости здо­ровья Александр Сергеевич почти не выезжает со двора. Лишь выйдет на часок-другой подышать морозным воздухом подле самого дома - и опять вернется к себе за любимую конторку.
- Александр Сергеевич, голубчик, поберегите себя хоть немного. Ведь на вас лица нет!
Сестры Саша и Наденька Пургольд, вместе с дядюшкой Владимиром Федоровичем заботливо опекающие больного, смотрят на него с нескрываемой тревогой.
- Полноте, - отмахивается Даргомыжский. - Ничего со мною не случится. По крайней мере до того дня, покуда не закончу «Каменного гостя». И не могу я ни минуты медлить, ибо должен выполнить полученный приказ.
- Чей приказ? - переспрашивает, не поняв, Александра Николаевна.
- Пушкина, дорогая Сашенька!
Сестры в недоумении переглядываются. А Даргомыжский с веселым прищуром продолжает:
- Давно приснился мне, милые девушки, вещий сон. Идет будто бы ко мне навстречу сам Александр Сергеевич Пушкин и приказывает немедля писать оперу по его траге­дии «Каменный гость». Так смею ли я ослушаться его веле­ния?
Ласково простившись с друзьями, Александр Сергеевич снова погружается в работу.
Насчет вещего сна, возможно, и схитрил композитор, но медлить ему с оперой действительно никак нельзя. Нешуточ­ное дело он затеял: полностью перевести на музыку трагедию Пушкина, да так, чтобы в музыкальных речитативах каждый из ее героев мог проявить свой особый, лишь ему присущий характер. Чтобы музыка этих речитативов, передавая тон­чайшие оттенки настроений действующих лиц, убеждала и правдой выражения, и верностью декламации, и мелодичес­кой красотой. Выполнимо ли вообще такое дело, поистине небывалое в оперном искусстве?
Проходят дни, и все явственнее начинает различать внут­ренним слухом Александр Даргомыжский голоса героев бу­дущей оперы. Вот уже облекаются они в музыкальную плоть. Прежде всех, конечно, главный герой - испанский юноша Дон Жуан, в котором причудливо переплелись веселость и легкомыслие удачливого повесы и безумная отвага, хитрое притворство обольстителя и искренняя горячность чувства. Как метко, с каким многообразием красок раскрывает Дар­гомыжский этот образ в говорящих мелодиях-речитативах Дон Жуана, то хвастливых и насмешливых, то возвышенно-поэтичных, то напоенных пылкой страстью.
Как яркий контраст Дон Жуану предстает его слуга Лепорелло - смешной, немного трусоватый, но сметливый ма­лый. В музыкальных репликах этого парня сквозит трезвый юмор простолюдина, насквозь видящего пороки и слабости своего блистательного господина.
А вот совсем другие типы: юная актриса Лаура, порыви­стая и безоглядная в сердечных увлечениях или минутных прихотях, и целомудренно-скромная донна Анна, вдова уби­того на поединке с Дон Жуаном Командора. Против плени­тельной ее женственности и красоты сам Дон Жуан, кажет­ся, не сможет устоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15