- Готово. Ну, я пошел. С наступающим!
- И тебя. Теперь уж встретимся в новом году, верно?
- Да, после каникул. Это начальство хорошо придумало.
- Ох, не говори. Целых две недели в Хургаде... Море, солнце, и никакого снега. Красота! Лере привет. Пусть выздоравливает.
- Спасибо. Передам обязательно. Счастливого полета - туда и обратно. Хорошей погоды желать, я думаю, не обязательно?
- Не говори! Там есть песчаные бури.
- Ну, тогда - чтобы их не было!
И оба приятеля рассмеялись. Пал Палыч - потому что ни в какие-такие бури не верил, а Женя - радуясь за друзей: Наташу и Павла.
Женя вышел на улицу. Опять потеплело, и снова пасмурно, сыро и низкие тучи. Никогда прежде такие пустяки Женю не волновали, хотя, как все москвичи, он исправно слушал метеосводки. Но теперь бесконечные перепады давления, каждодневные, малопредсказуемые скачки - то ясно и ветрено, то пасмурно, тихо - пугали и злили, потому что это было плохо для Леры.
Сейчас он ехал к ней в больницу, маясь проблемой, что бы такое купить - необыкновенное, вкусное, чтобы Лере захотелось наконец есть. Почему она ничего не хочет? Ни пирожных, ни фруктов, ни даже орешков, которые всегда обожала и на которые у них в новые времена не было денег.
- Не знаю, - тихо сказала Лера, когда он спросил ее вчера почему.
Она вообще теперь говорила тихо и медленно, отделяя паузами слова, словно боялась что-то в себе расплескать, уронить и разбить. Но не это пугало Женю: пугало ее равнодушие - не только к еде, вообще. Коробка с нитками, иголками и другими заказанными ею мелочами стояла втуне - Лера и не смотрела в ее сторону, - она не шила и не читала и даже не слушала радио, хотя Денис на второй же день, еще до инфаркта, принес по ее просьбе приемничек.
Теперь ей ничего не было нужно. Она лежала в чистой и светлой палате, с высокими потолками, зеркалом, умывальником, которые были ей не нужны, потому что она не вставала, с отдельным, для нее, туалетом, который тоже пока не был нужен, и думала о своем, молча и постоянно. Она, казалось, не замечала ни чистоты вокруг, ни сестер в высоких, накрахмаленных шапочках, смотрела на поднос с едой задумчивым, ничего не выражающим взглядом.
- Нужно кушать, больная, - доброжелательно-строго говорила сестра. Вы должны помогать организму.
Лера отщипывала тонкими пальцами крошечный кусочек хлеба, тыкала вилкой в котлету, чтобы от нее отстали. Приходил Женя, тер на жестяной терке яблоко - Лера принуждала себя глотать кисловатую кашицу, чтобы муж не обижался. Прибегал Денис, пышущий юностью, здоровьем и счастьем - просто потому, что юн и здоров, да еще есть Люда! - изображал в лицах, как там они развлекаются на своем факультете, - Лера слушала и не слушала, покачивала головой, вроде бы осуждая их молодые проказы, но на самом деле было ей все равно. Этот рослый, голубоглазый юноша - ее сын? Как странно... Вот он уходит, поцеловав мать в висок, а она, закрыв глаза, вспоминает - того маленького, слабенького, который все болел и болел, и даже плакал так тоненько, что заходилось сердце от жалости.
- Ах да, я ж купил тебе ананас! - воскликнул Женя, вымыв тщательно терку.
"Как Тане", - совершенно некстати подумал он, и задергалась щека, что нередко случалось в последнее время, и он прижал к ней руку, придерживая ее. Поцеловав холодные губы - они чуть-чуть шевельнулись в ответ, погладив белокурые, слипшиеся волосы, Женя сел рядом с кроватью на стул.
- Тебя причесать? - спросил он, стараясь быть полезным и нужным.
- Не надо.
- А я принес тебе ананас, - повторил он. - Разрезать?
- Потом.
- Конечно! - бодро вступила в разговор сестра, только что получившая от Жени коробку конфет и конверт, в котором приятно похрустывали новенькие купюры - Женя специально их отбирал. - В Новый год и откушаете! Заместо шампанского. А я вам свежее белье принесла.
- Потом, - снова сказала Лера. - Потом белье...
- Конечно, конечно, - торопливо согласилась сестра. - Уйдет супруг и тогда...
Не докончив фразы, довольная собой сестра покинула блестящую стерильной чистотой палату: муж капризной больной увидел воочию, что благодарность его - не зря!
- Правильно, - сказал Женя. - Съедим в Новый год.
"Нельзя ее оставлять, - думал он. - Невозможно! Таня поймет... Дверь на ночь небось запирают, но я тут, в уголке..."
Лера как-то странно заволновалась. Пальцы затеребили край одеяла.
- У меня к тебе просьба, - слабо сказала она, и Женя предупредительно наклонился. - Ты, пожалуйста, уходи... Никакого Нового года не надо. Я буду спать... И завтра не приходите...
- Почему? - растерялся Женя.
Лера, закрыв глаза, отдыхала. Он терпеливо ждал.
- Потому что, - шелестел знакомый и в то же время неуловимо чужой голос, - я от вас устаю. От всех устаю...
- От нас? - не поверил своим ушам Женя. - Я думал, ты рада...
- Устаю, - повторила Лера. - Рада, но устаю. Вы так меня утомляете... И Наде скажи. Она такая невыносимо громкая, что...
Лера обессиленно замолчала. Казалось, она уснула. Женя, оцепенев, молча сидел на стуле. Да что же это такое? Почему она так слаба? Сейчас он пойдет и потребует срочной помощи - все равно надо вручать конверты.
- А помнишь, - внезапно заговорила Лера, и в голосе ее была улыбка, едва заметная, тоже слабая, - помнишь, как Денечек потерял соску и плакал?
- Помню, - соврал Женя.
- Мы все гадали, что ему нужно, а она закатилась ему под бочок, и он плакал так горько...
- Помню! - вскричал Женя и сжал Лерину руку.
Он и в самом деле вдруг вспомнил крошечное, сморщенное, полное страдания личико и ротик - сковородничком, такой обиженный, горестный...
- Не знаю, как Данька, а я завтра приду все равно, - решительно сказал Женя. - Хочешь ты того или не хочешь.
- Ладно, - покорно согласилась Лера. - А теперь иди. - Она повернулась на бок. - Как хорошо, - прошептала она, - так тепло, так уютно.
Она уже засыпала. И Женя на цыпочках вышел.
7
По дороге домой Женя купил шампанское. Дома принял душ, пообедал и полежал в постели, пытаясь заснуть. Звонил телефон, но он не брал трубку вдруг Надя? - а Тане с Денисом (тот был у Люды) позвонил сам. "Почему Денис не спросил, где я встречаю Новый год?" - расстроенно думал Женя. Ответ он вообще-то знал: потому что догадывался.
- Мама просила никому завтра не приходить, - сказал Женя сыну.
- И ты не придешь?
Вопрос звучал почти угрожающе.
- Приду обязательно! - горячо сказал Женя, и, хотя он и в самом деле собирался к Лере, получалось, что сын его как бы заставил.
"До чего же все сложно! - маялся Женя, обняв подушку, сбивая ее, несчастную, кулаками, переворачивая с одной стороны на другую. Голова была чугунной, и ломило тело. - Заболел я, что ли? Недаром же в конце концов объявили они карантин? Еще принесу Лерке грипп! Вот гады: карантин, а пускают! - внезапно обозлился он. - В советские времена муха бы не пролетела! А теперь... Особенно в платное отделение, запросто!" Он вспомнил, как, уходя от жены, увидел у дверей самой крайней палаты здоровенных таких бугаев: сидят по обе стороны двери как истуканы - лица каменные и глаза пустые, но зоркие.
- Охрана, - уважительно шепнула, поймав его взгляд, сестра. - Лежит тут какой-то бандюга...
Ну и компания! Но если охрана, то, значит, бандюга чего-то боится? Кто-то может сюда ворваться? Женя поежился, не выдержав, позвонил Палычу, хоть и понимал, что свинство: тот, судя по всему, собирался в аэропорт, душа рвалась к солнцу, в Египет, оставляя позади хмурую, пасмурную Москву.
- Да нет! - бодро закричал Палыч. - Никто никуда не ворвется! Это у них так положено, для понту! - Но, подумав, фыркнул: - В нашей великой стране как ни кинь - все клин. Если в бесплатной - так ни хрена не лечат, а в платной - так рядом бандитский авторитет. Ну, бывай! Улетаю... Отдохнем чуток от наших реалий. Еще раз - с Новым годом!
- И вас. Наташу целуй. Извини, что пристаю...
- О чем разговор? Ты где встречаешь? - Голос у Палыча дрогнул, смягчился: жалко стало и Женьку, и Леру.
- Так... В одной компании...
- Вот и правильно, - одобрил, хотя и с некоторым удивлением, Пал Палыч. - "Оттянись со вкусом!"
Он басовито захохотал, и Женя вспомнил назойливую рекламу. Въедается, стерва, в душу, скоро все мы заговорим, как людоедка Эллочка.
- Счастливо! Кланяйся Красному морю.
- Ох, не говори! Как нырну... Натка купила второй купальник: чтоб, значит, ни минуты простоя. Пока!
Женя взглянул на часы: что ж, пора и ему собираться. Впервые не очень-то хотелось ехать к Тане - ужасно болит голова и вроде как насморк, а на улице сыро, черно, плохо на улице... Вот странно: наконец-то он едет, ни от кого не таясь, никого не обманывая - почти не обманывая, - и как-никак Новый год, а на душе смутно. Это все из-за Леры? Из-за ее бледного лица, шелестящего голоса, ее убийственной, пугающей слабости? Да, конечно. Но из-за Нади - тоже. А еще из-за Дениса, его новой манеры разговора с отцом почти угрожающей. "Если вы любите, любите по-настоящему, то все люди будут вам врагами". Кто это сказал? Ах да, Олдингтон! У него и роман есть такой: "Все люди - враги". Вызывающее название, но, судя по биографии писателя, им выстраданное.
"Любите по-настоящему..." А он любит, любит Таню! Это так же ясно, как то, что он женат, живет в Москве, и у него есть сын, институт и друзья и... Таня. Она часть его жизни, а может быть, сама жизнь. "Поэтому прекрати! велел себе Женя. - Вставай, одевайся и все отринь - на время, на эту ночь, - забудь обо всем, кроме Тани".
Он встал, включил телевизор - там истово плясали и пели - и стал одеваться. Приготовленный в подарок трехтомник лежал на столе. "Что ждет меня в Новом году?" - загадал Женя и открыл наугад один из томов.
Она застыла в томной позе,
Непринужденна и легка.
Нежна улыбка. К чайной розе
Простерта тонкая рука...
Какие слова... Вот пусть все так и будет.
Когда он вышел на улицу, ни хандры, ни ломоты в костях, ни даже головной боли как не бывало. Правда, перед выходом он глотнул анальгину. Влажный, порывистый ветер сменился на спокойный и свежий, редкие прохожие по-свойски кричали "С наступающим!", автобус подкатил сразу, пассажиры в метро доброжелательно и понимающе поглядывали друг на друга: и ты, дескать, спешишь встречать Новый год? Пора, брат, пора садиться за стол...
Проспект Мира сиял огнями: ветки деревьев были искусно переплетены лампочками; гирлянды, переброшенные через дорогу, разноцветными арками уходили вдаль. Чистенькая старушка продавала в подземном переходе букетики бархатистых фиалок. Букетики были красивыми и недорогими.
- Сами выращиваем, - похвалилась старушка, принимая плату. - Цветут круглый год. С наступающим вас!
- И вас - тоже!
Женя бережно держал букетик. Фиолетовые фиалки робко выглядывали на свет из гофрированной бумаги. "Таня обрадуется", - подумал Женя и нажал кнопку звонка.
- Ах! - всплеснула руками Таня. - Какая прелесть! Где ты их достал?
- Это ты - прелесть.
Женя замер у порога, восхищенно глядя на Таню. На ней было невиданной красоты платье. Трикотажное, цвета морской волны - под цвет глаз - оно обтягивало Таню, как перчатка - руку. Длинное, до щиколоток, не только не скрывало, а, наоборот, подчеркивало фигуру, вырисовывая все ее контуры: маленькую грудь, покатые плечи, плоский живот, тонкую талию, округлые бедра, стройные ноги. Дразняще выглядывали из-под платья знакомые туфельки.
- Посмотри, я подстриглась!
Тут только сообразил Женя, почему Таня была такой юной: она рассталась со своими длинными волосами, короткие завитки не касались шеи, и не прикрытая, как всегда, блестящим крылом черных волос она была по-детски трогательной. Женя осторожно обнял Таню.
- Что за духи у тебя такие?
- Нравятся?
- Очень... Какой-то ни на что не похожий, удивительный запах.
- Это "Поизон". Вытащила недавно одного старика с того света - я уж о нем и забыла, - и вдруг приходит дочь. "Это - вам", - говорит. Вот так вот, ни за что ни про что: ведь все уже позади.
Женя почти не слушал. Как всегда рядом с Таней, он чувствовал только одно: если сейчас же, немедленно, они не лягут в постель, в нем все взорвется, не выдержит напряжения. Горький запах духов кружил голову.
- Еще целых два часа до Нового года, - умоляюще сказал он и погладил эти трогательные, неожиданные завитки у открытой, такой женственной шеи. Давай развернем диван?
- А платье? - совершенно по-детски обиделась Таня. - Я хотела, чтобы ты его рассмотрел.
- А я рассмотрел, - шепнул Женя, целуя Таню. - Я потом еще посмотрю.
- И мы испортим прическу, - слабо сопротивлялась, уже сдаваясь, Таня.
- Бог с ней, с прической.
Женя прижал Таню к себе.
- Ты хоть взгляни, какой я приготовила стол.
Он кинул из-за ее плеча невидящий взгляд в полутьму.
- Чудесный стол, - задыхаясь от желания, заверил он Таню и стал целовать ее обнаженную шею.
- Всегда ты только одно...
- Да ты радуйся, дурочка! И не только одно, а и все другое... просто потом, после...
Они уже стояли у разложенного дивана.
- Подними-ка руки: сниму твое драгоценное платье, - чувствуя себя виноватым, попросил Женя. - Оно такое узкое, что до него страшно дотронуться.
- Так оно же расстегивается, - улыбнулась мужской непонятливости Таня. - Я купила его вчера в "секонд-хэнде", мне так повезло...
Таня лопотала милые, чисто женские глупости, а Женя раздевал ее нежно и бережно, не глядя, бросал на стул тщательно отутюженные два часа назад брюки, целовал ее тело, открывавшееся ему с томительной постепенностью... И то, что их ожидало, было самым прекрасным, самым главным в наступающем Новом году.
* * *
Они даже успели взглянуть на кусочек какого-то телешоу - самый хвостик, но очень забавный, - они послушали президента, демократично стоявшего, сняв шапку, на Красной площади и глядевшего честными, близко посаженными глазами прямо в душу согражданам. Но возвращенный народу гимн демонстративно выключили.
- Это наш личный протест, - заявил Женя.
- Хотя о нем никто не узнает, - добавила Таня.
- Ничего... Зато знаем мы.
Они сидели счастливые и смотрели друг на друга при свете елочки. Потом Таня позвонила маме и дочке, а Женя, поколебавшись, - Денису. Таня, меняя тарелки, ушла на кухню, и можно было говорить, не стесняясь.
- С Новым годом, сынок. Тебя, и Люду, и Людину маму.
- С Новым годом.
- Будьте здоровы и счастливы.
- И ты.
Сын отвечал односложно и сухо, и было ясно, что только и ждет, когда отец повесит трубку.
- Ну, до завтра.
- До встречи у мамы.
- Да-да, конечно.
Вошла Таня. Взглянула на Женю быстро и проницательно. Подошла, наклонилась и обняла. Он взял ее руку, поцеловал.
- Так что там у тебя, Танечка, по программе?
Таня заглянула Жене в глаза.
- Выставка... Бывшая ВДНХ... Но если тебе не хочется...
Он вспомнил про хлопушки, бенгальские огни и даже спички. Она так старалась...
- Нет, почему же? - бодро сказал Женя. - Влезай в свои брючки и айда!
- Правда? Нет, правда? Так ты не против?
Господи, какой же она ребенок! А еще врач, кардиолог, консультант в клинике...
- Я только, Танечка, позвоню еще в одно место, ладно?
- Конечно! Пойду переодеваться.
Таня скрылась в соседней комнате, и Женя набрал номер больницы.
- С Новым годом, - вежливо сказал он. - Передайте, если не трудно, Вороновой из четвертой палаты, что звонил муж. Если она, конечно, не спит, - торопливо добавил он.
- Как же, уснешь тут, - проворчала сестра, не ответив на дежурное поздравление. - Тут такое творится... - И, понизив голос, добавила не без тревоги: - К этому, из крайней справа, ввалилась целая шайка. Тоже, видать, бандиты...
Судя по всему, это была сестра на подмену, из пенсионерок, и потому называла бандитов бандитами, их сообщество - шайкой, не прибегая к сегодняшним эвфемизмам. Она небось и наемного киллера без обиняков назвала бы убийцей, с такой-то станет...
- Так ведь ночь! - возмутился Женя. - И потом у вас карантин. Кто их пустил?
- Не пустишь их, как же... Ну ладно, пойду взгляну на вашу больную. Может, и подойдет.
- Не надо, не надо, - испугался Женя. - Ей нельзя вставать!
Но сестра уже отошла. Он ждал, нервно поглядывая на дверь, за которой скрылась Таня. И вот в трубке послышался знакомый с юных лет голос.
- Спасибо, что позвонил. С Новым годом!
- Зачем ты встала? - прикрыв трубку рукой, с раскаянием сказал Женя ах, не надо было звонить! - Врачи же не велели!
- Ничего... Пустяки... - Лера говорила задыхаясь и с паузами. - Ну, я пойду. Целуй Денечка.
Раздались гудки: Лера повесила трубку. "Глупо, глупо, - терзался Женя. - Зачем-то заставил встать, может быть, сбил сон..."
- Ну как?
Таня стояла, сунув руки в карманы, в коротких, чуть ниже колен, штанишках. "Кажется, их называют бриджами", - подумал Женя.
- Здорово! - машинально сказал он. - Пошли!
Целая толпа народу встретила их на улице. Смеялись, кричали, запускали в небо "шутихи", и они шипели, крутились, рассыпая вокруг огненные брызги. Многие - молодежь, конечно, - были без шапок, в зеленых, синих, серебряных париках, с какими-то обручами на голове, а на обручах качались на гибких пружинках, как рожки, светящиеся, манящие шарики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42