Но к ним уже шла вся честная компания.
- Ладно, потом, в другой раз, - хмуро бросил художник - настроение у него менялось ежеминутно - и пошел навстречу друзьям.
Собственно, дружил он с Борисом, но Борис познакомил его недавно с Ирой, а сегодня Леонид увидел Артема и его девушку с зелеными русалочьими глазами. "У всех кто-то есть, - с привычной тоской подумал он, - только я один со своими картинами, которые никому не нужны". Только что ему снова дали это понять.
- Понимаете, - мямлил директор, переставляя на столе календарь, перекладывая слева направо и справа налево книги, ручки, карандаши, - в райкоме мне намекнули... - Он старательно смотрел мимо. - Да вы садитесь, садитесь.
- Спасибо, я постою, - дерзко усмехнулся художник.
- Черт, куда я подевал план мероприятий? Ах вот он! Да... Надо, знаете, освободить фойе: тут у нас конкурс бальных танцев.
Зачем он про танцы-то так глупо придумал?
- А картины чем помешают? - хмыкнул художник и сел наконец.
Но директор считал, что разговор окончен.
- Короче, - он заставил себя посмотреть в глаза этому славному беззащитному парню, - до пятнадцатого пусть повисят, а пятнадцатого снимите.
Вообще-то он хотел бы избавиться от них завтра, ну послезавтра, но обычная его бесхарактерность заставила дать художнику фору.
Лёня, привыкший к гонениям, не стал спорить. Кому нужны - здесь, на рабочей окраине, - его мысли и чувства, запечатленные в красках и образах? Здесь и в кино ходят только подростки; усталая, нищая интеллигенция, которая могла бы понять, сидит дома: проверяет тетрадки, если учитель, отдыхает от пациентов или бегает по этажам еще на полставки, если врач. Спасибо Борьке, что привел хоть кого-то. А директор... Что он может сделать?
- Снимем, не беспокойтесь, - сказал Леонид и встал. - Завтра у нас какое? Восьмое? Девятого снимем.
Директор не ожидал столь легкой победы, и стало ему вдруг стыдно и тяжело.
- Зачем же? - мучительно покраснел он. - Пусть висят до пятнадцатого.
- Девятого, - повторил Леонид. - Спасибо, что дали им пристанище.
- Не за что, - виновато пробормотал директор.
Он долго сидел задумавшись, бессмысленно глядя на свой огромный, заваленный всякой ерундой стол. Кому он нужен, его Дом культуры - все эти кружки, вечера, лекции? Все так убого, провинциально, хоть и в Москве... Нет, он не прав - кому-то все-таки нужен: ребятишкам, чтоб не болтались по улицам, ветеранам, с воодушевлением распевавшим слабенькими голосами революционные песни... Но разве об этом мечтал Виталий Петрович, прорываясь когда-то в ГИТИС? Не прорвался, срезался, окончил библиотечный. А все равно верил, что будет полезен и чего-то добьется. Директор усмехнулся: он и добился - вот этого кресла.
Директор встал, заходил по кабинету. "Бедный парень, - подумал о Лёне. - Как ему трудно!" И поймал себя на том, что завидует. Он, благополучный, устроенный, завидует бедолаге художнику - худому, голодному, в старом свитере, стоптанных кедах, который живет, говорят, где-то под крышей, на чердаке, и там же пишет непонятные, но не лишенные очарования и какой-то ускользающей красоты полотна. Он все хотел с этим Лёней поговорить, порасспрашивать его о картинах, но тот от бесед и расспросов явственно уклонялся. А уж теперь-то... Чем бы ему помочь?
Виталий Петрович остановился, хлопнул себя по лбу - как он раньше не догадался? - вернулся к столу и, заглядывая в записную книжку, набрал номер нового клуба - на другой окраине города.
- Сергей? Это я. Узнал? Ну и славно. Как дела? Открываетесь? Набираешь штаты? А тебе художник не нужен?.. Отличный парень! А как же: с дипломом! Тут у меня как раз его выставка. Купил бы, кстати, картину! У тебя ж небось есть наличка.
Сергей был ему обязан: это он порекомендовал своего худрука в директора нового клуба.
- Надо подумать, - осторожно, после паузы, сказал Сергей. Поговорить... Посмотреть...
- Так приезжай и поговорим, - напирал Виталий Петрович. - Можешь и выставку у себя устроить: она у меня как раз закрывается. Сразу себя и покажешь.
Последнее убедило.
- А что, это мысль...
- Давай, - ковал железо, пока горячо, Виталий Петрович, - а то девятого у меня тут последний день. Завтра с утра дуй ко мне, идет?
- Ладно. Спасибо.
Но опытный Виталий Петрович вешать трубку не торопился. Успех положено застолбить. И он предвидел некоторые вопросы. Пусть Сергей их задаст, ответы уже готовы.
И вопросы последовали.
- Нет, не очень реализм, - живо ответил Виталий Петрович. - Но есть тут одна картина - "Букет роз". Вот она - реализм, точно! А? Что? Какой совет? Ты - директор, тебе и решать, так и знай. И другие пусть знают... Да много он не возьмет. Давай поможем искусству!
Он выслушал еще несколько фраз и вдруг разозлился.
- А просто так - взять и помочь, а? Слабо?.. Он мне не кум и не сват...
- Ну что же вы сердитесь? - пошел на попятный Сергей. - Приеду, приеду...
- Ну вот и все, - закончил короткий рассказ художник. - Увезти подсобите?
- А как же! - вскричали в два голоса Артем с Борисом.
- Нужен бы грузовичок, - безнадежно подумал вслух Леонид, - да где уж там...
- Я поговорю с папой, - заволновалась Ира. - У них в части все есть.
- Так ведь нечем платить, - растерялся Лёня.
- Что вы, какая плата! - замахала руками Ира. - Это ж солдаты... Они и дачи начальству строят, и все такое... Конечно, - она нерешительно взглянула на Леонида, - хорошо бы их накормить: они вечно голодные...
- Леонид Михайлович, а у меня для вас новость!
Через весь зал к ним спешил директор.
- Как, еще одна? - саркастически усмехнулся художник.
- Да нет, хорошая новость! - все так же издалека крикнул директор. Вы ушли, а я позвонил...
Он был так доволен, так горд собой! В общем-то все мы любим делать добро, особенно если это нам ничего не стоит.
Виталий Петрович приблизился, в двух словах все рассказал, чуть-чуть приукрашивая детали, но правды придерживаясь.
- Приходите завтра, с утра, - закончил он свой похожий на рождественскую сказку рассказ. - И не забудьте придумать, сколько возьмете за "Розы". - Он уже опекал Леонида. - И выставку целиком забирают - я имею в виду экспозицию.
- "Розы" я не продам, - заволновался в ответ художник, и все застыли от изумления. А он этого изумления даже не замечал. - Ну как я продам "Розы"? - бормотал как во сне. - Разве что сделать копию?
- Ну сделайте копию, - сказал ошеломленный столь чудовищной неблагодарностью директор. - Ему-то какая разница?
- Никакой? - поднял на него глаза художник и нехорошо усмехнулся.
Нет, что ни говори, а все-таки невозможно с этими творческими натурами! Им жаждешь помочь, а они...
- Может, и выставки вам не нужно? - въедливо поинтересовался Виталий Петрович и побагровел, теперь уже от обиды.
Художник, покачиваясь с носка на пятку, задумчиво смотрел на директора. Хорошее воспитание, данное когда-то матерью, неожиданно всплыло откуда-то изнутри, строго призвало к ответу.
- За выставку большое спасибо, - с трудом выдавил из себя этот чертов Лёня, - а преподавать не буду.
- Почему? - заорал Виталий Петрович.
- Не умею, - коротко бросил художник и нахмурился. - И времени нет.
- Да что ж это такое? - вскричал директор. - Ему предлагают работу, деньги, а он отказывается! Всего два раза в неделю - занятия-то! А в свободное время рисуйте себе на здоровье!
Художник болезненно сморщился, снова задергалось его худое лицо, тонкие пальцы нервно защипали хиленькую, подстриженную к выставке бородку.
- "Свободное время", - хамски передразнил он директора. - Нет его у меня!
- А жить на что? - пытался образумить Лёню директор. - На что покупать краски? Может, стоит подумать?
- Может, и стоит.
Художник вдруг как-то сник, призадумался, приблизился к "Розам" и погладил картину.
- Не бойтесь, я вас никому не отдам, - сказал он розам, и все озадаченно переглянулись.
Все, кроме директора: уж если Виталий Петрович брался за дело, то, будьте уверены, доводил его до конца. Пока этот странный Лёня беседовал с розами и смотрел на них, Виталий Петрович придумал новый поворот сюжета.
- К завтрашнему утру сделаете копию? - спросил он, да так спросил, что сказать "нет" было бы невозможно. - Утром заменим. Вы свои драгоценные "Розы" унесете домой, в мастер-скую, а мы на их место повесим копию.
- Зачем? - наивно удивился художник.
- Пусть думает - с выставки: больше заплатит, - разъяснил этому дурачку директор. - Сняли прямо со стены - знаете, как впечатляет?
- Но это обман, - захлопал ресницами Лёня.
- Не обман, а тактика, - стоял на своем директор.
- Не тактика, а обман...
Поспорили. Помолчали, друг на друга не глядя.
- Ладно, - промямлил наконец художник. - Напишу за ночь.
7
- Ну что ты... Что ты... - От возмущения Ира не могла подобрать слов. - Что ты ведешь себя как молодая вдова?
- Но я не хожу в черном, - пыталась отшутиться Лиза.
Ира шутки не приняла.
- Даже на танцы тебя не вытащишь, - гневно продолжала она, и Лиза сдалась, согнав с лица вымученную улыбку.
- Не хочется, - призналась она.
- А почему с Сережей не встретилась? - наступала Ира.
- Да я даже физиономии его не запомнила...
- Увидишь - вспомнишь!
- Зачем?
Лиза этого странного разговора просто не понимала.
Ира села с ней рядом, обняла подругу за плечи.
- Ну нет больше Жана, понимаешь, нет, - вразумительно, как старшая младшей, сказала она. - Уже скоро год, как уехал, и не пишет, и не пытается больше звонить: все равно ничего не слышно. Смирись, Лиза!
- А я смирилась, - тихо сказала Лиза. - Зачем ты ко мне пристаешь?
- Затем, что ты как неживая и ничего не хочешь! - рассердилась Ира.
- А это что такое? - Лиза кивком головы показала на стол. Там, в словарях и арабских книгах, лежала ее почти готовая курсовая. Нехотя встав, Лиза подошла к столу, взяла толстую пачку исписанных изящной арабской вязью листков. - Знаешь, сколько в арабском языке диалектов?
- Не знаю и знать не хочу, - проворчала Ира.
- Ну и напрасно, - не обиделась Лиза. - А знаешь, как интересно выяснять, откуда что взялось - это, это и это слово?
Голос ее зазвенел и разрумянились щеки. Перед Ирой на мгновение возникла прежняя Лиза.
- Никто, кроме Жана, мне даром не нужен, - теперь уже она убеждала Иру. - И с горя я занялась арабским. Кажется, это называется сублимацией.
- Не слыхала про такого зверя, - все так же ворчливо призналась Ира. А французский тебе зачем? - поймала подругу.
- Для общего развития, - с ходу придумала Лиза. - Почему бы не знать еще один язычок?
- Ты прямо как старая дева...
- Я, положим, уже не дева...
- Ну, тогда как синий чулок.
- А вот это верно, - охотно согласилась Лиза. - Ириш, ну правда же: зачем делать то, чего делать не хочется? А мне не хочется идти на свидание с Сережей, слушать излияния Саши...
- Но ведь ты женщина, - подумав, нерешительно напомнила Ира.
- Ну и что? - равнодушно пожала плечами Лиза. - Формально да.
- Что значит - формально?
- А то и значит, что ничего мне не хочется и не нужно.
- Странно...
- Я будто сплю, - продолжала Лиза задумчиво. - Будто это была не я или все это мне приснилось: руки Жана, его глаза, снег за окном...
Ира вздохнула, подошла к окну. Весна буйствовала на Ленгорах. Цвела в саду университетских ботаников черемуха, распускались бело-розовые цветы яблонь.
- Скоро лето, - сказала она. - Мы с Борькой женимся и едем в Ялту, в свадебное путешествие. А ты?
- А я не женюсь, - улыбнулась ей в ответ Лиза. - И еду к маме.
- А в Берегово?
- Это Сашка тебя попросил? - сразу догадалась Лиза. - Признавайся!
- Признаюсь, - засмеялась Ира. - За что ты его так ненавидишь, скажи?
- За то, что он... Нет, не надо, я сто раз тебе говорила!
- Но это несправедливо, Лиза!
- Знаю. В эмоциях, по-моему, нет справедливости. - Лиза помолчала, подумала. - И логики тоже нет, - с некоторым удивлением поняла она.
- И неужели тебе... - Ира поколебалась. - Неужели тебе в самом деле ничего не нужно? Ну, ты понимаешь, о чем я...
- Ничегошеньки, - все с тем же удивлением, вслушиваясь в себя, призналась Лиза. - В этом плане. А вообще нужно многое. Денно и нощно учу арабский, английский, французский, читаю, слушаю музыку. - Лиза ласково, как живому, кивнула проигрывателю. - И мне хорошо.
Жан все-таки оставил проигрыватель, и почти с каждой стипендии Лиза покупала пластинки. Их набралось уже много, и все - любимые. А самоваром она не пользовалась, но берегла как память о Жане. И стоял он на самом почетном месте, на верхней полке, рядом с любимыми книгами.
- Ненормальная, - поставила обидный диагноз Ира. - И Артем от тебя отстал, и Сергей ей не нужен... Смотри, упустишь время - будешь потом локти кусать. Нам ведь уже за два-дцать, пошел третий десяток...
Лиза звонко расхохоталась:
- Ну если считать десятками...
- Смейся, смейся, - ворчала Ира. - У тебя ведь даже прописки нет. Отправишься со своими тремя языками в Красноярск, посмотрим, что тогда запоешь!
Лиза задумалась. Так далеко она не заглядывала. Ира поднесла к глазам крошечные золотые часики.
- Ой, пока! Борька у проходной!
Она чмокнула Лизу в щеку и побежала к выходу, где уже полчаса вдыхал пьянящий запах черемухи ее верный Борька.
Допоздна сидела Лиза над словарем диалектов. Мирно светила зеленая лампа, выхватывая из темноты строгий письменный стол. Вместе с легким ветерком в окно влетал едва уловимый запах цветущих садов. Какие-то закономерности в сложнейших диалектах многочисленных арабских племен и народов, разбросанных по всему Ближнему Востоку, начинали уже выстраиваться.
Надо поговорить с Хани, симпатичным сирийцем - он здорово сечет в этих делах, - надо порасспрашивать красавца и гордеца Монсефа, светлокожего второкурсника из Ливана. Сопоставить одни и те же понятия у того и другого. И пусть возьмут с собой кого-нибудь из египтян, новеньких: с ними Лиза не успела еще познакомиться.
Она отложила в сторону ручку, сладко потянулась, закинув руки. На сегодня, пожалуй, хватит. Встала, взглянула на самовар, улыбнулась.
- Ну, - сказала она ему, - совсем о тебе забыли, да? Ты не сердишься? Иди-ка сюда.
Все-таки Ира ее растревожила, заставила вспомнить. Да она и не забывала.
Лиза сняла самовар с полки, сходила на кухню, налила в его пузатое чрево воды, включила самовар в сеть. Скоро он загудел, заворчал и запел, как кот на печке. Лиза вытащила из серванта хлеб, масло, сгущенку. Снова отправилась на кухню - извлекла из холодильника кусок колбасы, - вернулась, сделала бутерброды. Подумав, включила музыку - конечно, французов. Начинается вечер воспоминаний или, скорее, ночь - это уж ясно. Ах, Ирка, Ирка... Все Лизины старания теперь насмарку. Ведь удалось же ей задушить ту острую тоску первых месяцев, когда схватила она за горло и так держала, то ослабляя железную хватку - самую малость, чуть-чуть, - то снова стискивая его с такой жестокой силой, что перехватывало дыхание. Кто-то сказал Лизе или она где-то вычитала, - что целый год в таких случаях должны отстрадать люди. Потом станет легче: потеря произошла, с ней нужно смириться. Но разве у кого-нибудь было что-то подобное? Невозможно в это поверить! Не другая женщина, не мать, не друзья с их советами, а государство, какие-то чужие люди, чиновники сокрушили их счастье, не пустили Жана в Москву.
А все равно никуда он не делся. Вот же они, вот, она их чувствует его прохладные ладони, суховатая шелковистая кожа, запах осеннего пала от черных, в тугих завитках волос. И он входит в нее, и берет ее, и оба они дышат как одно существо...
Скорей бы осень! Она поедет за город, где дачники сгребают и сжигают листья, и будет идти сквозь дым маленьких костерков, как сквозь сон. Идти и чувствовать Жана. "А ты? Ты думаешь обо мне? Родной мой, любимый, ты вспоминаешь? Говорят, французы все легкомысленны..." С тихим шипением закрутилась пластинка. Лиза включила проигрыватель.
Как я люблю в вечерний час
Кольцо Больших бульваров
Обойти хотя бы раз...
Монтан пел беспечно, пел, как насвистывал. Вот кто, наверное, счастлив! И у него есть Симона... Она, конечно, значительнее, умнее - такое у нее лицо и такие роли. Зато он - легче и веселее.
Кто-то стукнул в дверь.
- Можно к тебе?
- О, Монсеф, - обрадовалась Лиза. - Я как раз хотела тебя спросить...
- А я - тебя...
Монсеф, светлокожий ливанец удивительной красоты, прибыл в Москву недавно, учил русский всего лишь год, но уже ходил на общие лекции биофака, и ему было здорово трудно.
- Что там за спор был у вас? - начал он прямо с порога. - О генетике... Не понимаю. И при чем здесь власти? Не научные, а эти, верховные власти. Они ж в генетике не понимают! И не обязаны понимать. Но зачем... Как это сказать? Да, зачем они влезли?
Лиза подавила вздох. Обычный вопрос иностранца. Ну не могут они понять, почему советская власть постоянно лезла во все, что попадалось ей под неизменно горячую руку: в музыку, живопись, науку... Стала объяснять, как всегда в таких случаях чувствуя себя едва ли не виноватой, во всяком случае в ответе за невежду Лысенко, стертых в лагерную пыль генетиков, чудовищную вакханалию агрессивной посредственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42