- Понимаешь, какое дело... Иду с репетиции, вижу - знакомая девочка, приходила к нам, во Дворец... Бредет куда-то совсем одна...
Но тут распахивается настежь дверь и врывается невысокая плотная женщина, за ней - встревоженный чем-то мужчина.
- Вы кто такой? - сразу подступает она к Дмитрию Михайловичу. - Что вам здесь нужно?
- Я Леночкин преподаватель, - старается казаться уверенным Дмитрий Михайлович, - то есть не совсем, конечно... Вообще я актер...
- Акте-е-р... - тянет женщина подозрительно, и Дмитрий Михайлович обижается.
- Да, актер, а что? Что здесь такого? А вы, наверное, их тетя?
"Эх, надо было Таню послать..."
- Вот что, давайте знакомиться, - решительно вмешивается мужчина и протягивает Дмитрию Михайловичу руку. - Борис Васильевич, а это моя жена Ефросинья Ивановна.
Снова открывается дверь, входят еще три женщины и с ними девочка. Она проскальзывает между взрослыми к Ире, становится с нею рядом, берет за руку. Дмитрий Михайлович понимает, что рассказывать надо всем, потому что все здесь каким-то образом к сестрам причастны. И он рассказывает, зачем-то достает документы - хорошо, что оказались с собой, есть даже партийный билет, потому что в театре сегодня собирали взносы.
Как ни странно, сам вид документов действует успокаивающе. Впрочем, Борис Васильевич паспорт берет и внимательно изучает, остальные стоят молча и ждут.
- Ну ладно. - Он возвращает паспорт Дмитрию Михайловичу. - Значит, хотите, чтобы она ходила во Дворец пионеров?
- Да погоди ты, Боря, - не выдерживает Ефросинья Ивановна, - при чем тут Дворец? Как мы ее ночевать-то отпустим? Все-таки чужой человек, мы вас не знаем...
- Так ведь жена... Она присмотрит...
Дмитрий Михайлович снова начинает рассказывать о себе, о Татьяне Федоровне, зачем-то хвалит свой дом - какой он просторный и светлый. Он говорит, говорит, а из угла не отрываясь смотрят на него детские большие глаза.
- Я боюсь одна, - дождавшись паузы, шепчет Ира.
- Мам, пусть она поспит у нас, - испуганно вступается за подружку Света и крепче сжимает Ирину руку.
- А то как же! - восклицает Ефросинья Ивановна. - Неужто здесь бросим?
Она подходит к Ире, проводит рукой по ее опущенной голове.
- Поспишь сегодня у нас? Со Светой, вальтом. Во сне не брыкаешься?
- Зачем со Светой? - Это уже Пелагея Ильинична. - У меня место есть, на диване...
- Вы не возражаете, если кто-нибудь съездит к вам, прямо сейчас, посмотрит, как там Аленка? - вежливо предлагает Вера Павловна и краснеет. Могу, например, я.
- Верно, верно, - подхватывает Ефросинья Ивановна, - надо взглянуть, уж вы не сердитесь. И Борис с вами, Верочка, вдвоем веселее.
- Если товарищ не возражает... - откашливается Борис Васильевич.
- Конечно, я понимаю, - торопливо соглашается Дмитрий Михайлович, хотя ничего не понимает: кто такие все эти люди? Кто они для Иры с Аленкой?
* * *
В тот вечер они долго сидят за столом в старом деревянном доме. Вера Павловна рассказывает об Аленке с Ирой, об их матери, несчастной Анечке, а Борис Васильевич, если что не так, ее поправляет. Впервые при посторонних Татьяна Федоровна достает из шкатулки фотографии мужа и сына, а Дмитрий Михайлович, волнуясь, горюя, - детские рисунки Саши.
Рвутся в бой танки с красными звездами на зеленой броне, падает самолет, сбитый врагами... Дмитрий Михайлович смотрит и смотрит на черный траурный шлейф, застилающий небо: мальчик предвидел свою судьбу, оставил о ней отцу вечную память.
Расстаются далеко за полночь. Гости уходят домой, совершенно за Аленку спокойные: действительно лучше один раз увидеть...
- Пусть отоспится, - великодушно решает Вера Павловна, - Бог с ней, со школой. Надо восстанавливать силы, это я как врач говорю.
- Значит, Ирочка завтра приедет к нам, хорошо? - прощаясь на крыльце, еще раз для верности спрашивает Татьяна Федоровна. - Я отпрошусь с работы, я обед хороший сготовлю... И скрипку свою пусть захватит, тут и позанимается, у нас места много...
Потом, когда обе выросли, когда Аленка стала учительницей, а Ира детским врачом, когда разъ-ехались они со своими семьями по городам, а встретились на семидесятилетии Дмитрия Михайловича, Аленка уверяла сестру, что в эту снежную ночь и решилась дальнейшая их судьба. В эту, а не полгода спустя, когда после всяких сложностей и долгих переговоров, в которых принимал участие весь коридор, решено было отпустить сестер насовсем в домик у Волги: все равно с утра до ночи они там пропадали.
А тут и квартиры стали людям давать. В разных концах большого города оказались тетя Фрося и Вера Павловна, бывшая фронтовичка Наташа и старенькая Пелагея Ильинична, которая так любила купать малышей в большом деревянном корыте - всех малышей, по очереди. А Борис Васильевич умер, в одночасье умер, от сердца, и тетя Фрося рыдала, когда ей дали квартиру: не хотела жить без соседей. Да и Света всплакнула, потому что как раз влюбилась в Витальку из угловой, а тут уезжать...
- Правда, Ира, правда, - уверяла сестру Аленка. - Сквозь сон я все слышала: как они говорили о сыновьях и о нас с тобой - что нас нельзя разлучать, - о судьбе, о войне - столько сирот... Дмитрий Михайлович тогда и сказал: "Возьмем, Таня, девочек, если окажемся им нужны?" А Татьяна Федоровна сказала, что сама все время об этом думает.
- Ох и фантазерка ты, Ленка, - снисходительно смеялась Ира, привычно чувствуя себя старшей. - Ни капельки не изменилась! Не могла ты этого слышать, потому что спала. И запомнить этого не могла.
- А вот запомнила! - защищалась Аленка, встряхивая пушистыми, как у матери, волосами. - Володя, скажи, ведь правда у меня хорошая память?
Володя, летчик гражданской авиации, в щегольском, с погончиками кителе, влюбленно смотрел на жену и подтверждал, что да, память чудесная.
- А ты-то откуда знаешь? - поддразнила его Ира.
- Да будет вам, девочки, - добродушно сказал Дмитрий Михайлович, захмелевший от бокала шампанского, вороха телеграмм, огромного букета из театра и грамоты от Дворца пионеров. - Экие вы спорщицы, да, Танюша? Я и сам не помню, когда мы вас взяли в дочки, теперь кажется, что так было всегда...
Поздно вечером, почти ночью, уложив спать стариков, они, конечно, пошли на Волгу. За эти годы отстроили великолепную набережную, на длинных, вдоль всего города пляжах стояли грибки и разноцветные раздевалки, на той стороне, где раньше были огороды, вырос большой поселок. А в остальном Волга осталась прежней - могучая, широченная в этих краях река, ее особенный какой-то запах и плеск, далекие, в огнях, пароходы. И вода была теплой и шелковой, как во времена их детства.
- Помнишь Фросю? А Пелагею Ильиничну? - спросила Ира, расчесывая влажные волосы. - Как она малышню купала... Хотя ты тогда была маленькой.
- Как купала - не помню, - призналась Аленка. - А как Фрося провожала нас в школу и велела надевать галоши, помню прекрасно... Смотри, сколько огней на той стороне. Съездим завтра, посмотрим поселок?
Самара - Переделкино
1986 год.
Елена Катасонова
Переступая грань
Часть первая
1
Всю ночь валил, сыпался с темного неба снег. И так сладко, так блаженно спалось, что Таня, проснувшись привычно в семь, хоть и выключен был будильник, тут же заснула снова, ощутив мгновенно и остро, что пришла наконец зима и белым-бело за окном, что не надо идти на работу - ни сегодня, ни завтра, а там уж и Новый год с его длинными праздниками, да и необычный год - Новое тысячелетие! "О Господи", - улыбаясь, прошептала она, натянув одеяло на плечи, и сон, покачивая, понес ее на своих крыльях дальше, и во сне она видела Женьку, и что-то он говорил такое нежное, ласковое, что встала Таня счастливой.
Как хорошо, когда тебя кто-то любит и любишь ты, и все время, днем и ночью, даже во сне, чувствуешь эту любовь, незримую нить, протянувшуюся через весь город - с северо-востока на юго-запад. Словно нарочно развела судьба, а они вдвоем ее переспорили, перехитрили...
- Завтра раньше одиннадцати не звони: я отсыпаюсь, - сказала накануне Таня и сейчас взглянула на часики.
Половина одиннадцатого... Через полчаса позвонит. Эта его точность восхищала Таню: она всегда спешила, ей всегда было некогда, и Женькина пунктуальность здорово облегчала жизнь.
Потянувшись в последний раз, Таня встала, сунула ноги в тапочки, надела легкий китайский халатик с журавлями и стеблями тростника, подошла к окну и раздвинула шторы.
- Ух ты, какая метель... Что значит - Рождество, хоть бы и католическое...
Снег летел за окном большими, мохнатыми хлопьями, сбиваясь от ветра в сторону, и от косого его полета просто дух захватывало - может быть, потому, что еще накануне было мокро и слякотно, хмуро и серо, и не верилось, что давно зима.
- Ну, звони! - покосилась на телефон Таня, потому что включила транзистор и услышала тонкие гудки сигнала точного времени.
И с последним гудком позвонил Женя.
- Встала? Не разбудил? Какая метель, а? Вышел на улицу - и словно кто-то швырнул в лицо снегом... Так хотелось вчера тебе позвонить, так хотелось...
- Так ты же звонил!
- Ну и что? Захотелось еще. Сидел, работал, пришла одна мысль.
- Всего одна?
- Ага, - засмеялся Женя. - Зато какая... Взглянул на часы - поздно. Вечером эту мысль тебе изложу. Ты как сегодня, Зайчонок?
- Я - к маме. У Саши завтра елка и, представь себе, первый бал! В седьмом-то классе... Акселерация! Мама сшила настоящее бальное платье - я его еще не видела. Надо погладить, что-то купить к Новому году, прибрать квартиру.
- Прибрать квартиру? - позволил себе удивиться Женя.
- Ну да, - заторопилась объяснить Таня, - капитально. Не как всегда, а к Новому году. Можешь мне туда позвонить.
- Ты же знаешь, Саша меня не любит, - с внезапной печалью вздохнул Женя. - Может, договоримся сразу?
Ему и вправду стало обидно. В самом деле, за что его так не любит Танина дочь? Что он ей сделал? Полюбил ее мать? Так это что - преступление?
- У нее переходный возраст, - заступилась за дочку Таня. - Все сейчас не по ней. Всех она критикует, во всем ищет глубинный смысл. Разве у твоего Дениса было иначе?
- Да я уж не помню, - помолчав, честно признался Женя. - Когда это было... Он у меня жених - двадцать лет. Я ведь тебе рассказывал: у него невеста...
- Нет, не рассказывал.
- Странно...
- Да, это странно.
Теперь обиделась Таня, и Женя знал почему: она ему все рассказывает, а он...
- Конечно, я позвоню, - заторопился он на все согласиться. - Когда примерно?
Таня назвала время.
- Встретимся на "Киевской" и поедем к тебе, да? - продолжал быстро Женя. - Отпразднуем самый первый из новогодних праздников.
Таня молчала. Внезапная боль пронзила душу: Новый год, как всегда, каждый - в своей семье. "Конечно, так ведь и принято, но какое было бы счастье..."
- Малыш, ты чего? - осторожно спросил Женя. - Не надо, родной мой, не надо! Вот увидишь: что-нибудь я придумаю - на старый, например, Новый год. Честное слово...
Уж лучше бы не обещал! Каждый год одно и то же, и никогда... А сколько раз собирались куда-нибудь оторваться! Тоже - никогда и ни разу.
- Да я ничего, - с трудом выдавила из себя Таня. - Ну, пока.
- Нет, подожди! - закричал Женя. - Не могу я, когда ты так. Можно перезвонить через час? Ты еще будешь дома?
- Да.
- Целую тебя.
Не дожидаясь ответа, Женя повесил трубку.
Значит, через час там, в Олимпийской деревне, он будет один: его Лера куда-то уйдет. Что, интересно, там за Лера такая? Никогда о ней Женя ничего не рассказывал. Так, пунктиром... Что знает Таня об удачливой своей сопернице? Очень немного. Тоже, как Женя, историк - учились на одном курсе. Преподает в школе. Сердечница. Насмешка судьбы: жена - сердечница, любовница - кардиолог. Только поэтому про сердце-то и узнала: перепуганный поначалу Женька просил совета и помощи, показывал даже кардиограммы. Потом привык. А вначале удивлялся и возмущался:
- Как же так? Жили, жили, и вдруг на тебе - ишемическая болезнь сердца! Что за зверь такой? И откуда?
- Очень, представь себе, распространенный зверь, - отвечала Таня. Когда к пятидесяти или за пятьдесят. Возрастные изменения, климакс, сочувственно, но не без скрытого даже от самой себя злорадства добавляла она. - И что значит - "вдруг". А вообще-то сплошь и рядом - такое детское непонимание: "Доктор, откуда? У меня же никогда..."
- А ты что? - с любопытством спрашивал Женя.
- А я объясняю: "Вам же никогда не было сорок, пятьдесят... Пришло, значит, время... Будем лечиться..." Запиши новые препараты - очень хорошие, хотя, конечно же, дорогие. Кстати, сейчас проще, чем в советские времена, дают инвалидность. Надо только полежать в больнице.
- Зачем? - пугался Женя.
- Так положено, - отвечала Таня. - Приходится пройти этот путь: полечиться в поликлинике, полежать в больнице. Там же, в больнице, дадут выписку. Нужно только сказать, что оформляете инвалидность, подарить какие-нибудь там духи, коробку конфет или что-нибудь посущественней. Чтобы как следует написали. Тогда лекарства - по списку - будут бесплатны.
- По какому такому списку? - не понимал Женя.
- Ну, не все же они бесплатные! - удивлялась его наивности Таня. - Но кардикет, например, - да. А это препарат очень хороший.
Так говорили они о Лере, и Таня старательно, честно выполняла свой долг врача. Но потом, оставшись одна, вспоминала, что Женя спит с этой самой сердечницей, хотя клятвенно уверяет в обратном, смотрит с ней телевизор, сидит за одним столом, ездит вместе с ней отдыхать... "И моя душа, и мое тело принадлежат только тебе, Танечка!.." Слова, слова... Надо стараться не ревновать и не думать. Уж скорее бы он позвонил!
Таня накинула на постель покрывало, провела щеткой по волосам и застыла, вглядываясь внимательно в зеркало. Не только Женя считает ее красивой, Виктор говорил тоже... Ей вдруг захотелось на него посмотреть, хотя она и так помнила каждую черточку родного лица. Таня привычно и быстро приняла душ, поставила на плиту чайник и достала из нижнего ящика старый альбом.
Вот он, Виктор. Открытый и смелый взгляд веселых, насмешливых глаз, высокий лоб и густые волосы. Как недолго он прожил! И как трогательно любил жену и лапочку дочку, которая собирается теперь на свой первый бал.
- Зачем ты меня оставил? - укоризненно спросила Виктора Таня. - Если бы ты был жив, я бы никогда...
Она замолчала, задумалась, спрятала альбом в ящик. В мамином доме висит на стене фотография: Таня прижалась к мужу, а у него на коленях беззаботно смеется трехлетняя безмятежная Сашка. И всегда, когда приходит Таня, Виктор смотрит ей прямо в глаза, в душу. "Прости, прости!" Но мама не разрешает фотографию снять: она любила Виктора. И когда случилась страшная та авария, мама не захотела взглянуть на обезображенное, обгоревшее тело "Я хочу запомнить его живым". Она забрала к себе внучку, и Таня хоронила мужа одна. Ну конечно, товарищи по работе, друзья - их у Виктора было много, - его родители...
- Тебе надо работать - собраться и работать. Пусть Сашенька поживет пока у меня, - решила мама. Она привыкла принимать ответственные решения: много лет заведовала отделением районной больницы.
Года два прошли как в тумане. Было невыносимо, невозможно жить, и хорошо, что Таниных страданий не видела дочь. А потом мама устроила Сашеньку в правительственный детский сад, и как же было от такого подарка судьбы отказаться?
- Надо ее закалять. И готовить к школе, - сказала мама. - Надо думать не о себе, а о Саше.
И опять мама была права, и опять Таня моталась туда-сюда, разрываясь между двумя домами, преодолевая огромные московские расстояния.
- Может быть, съехаться, поменяться? - нерешительно предлагала она.
- А твоя больница? - возражала мама.
- Да, больницу бросать невозможно, - соглашалась с ней Таня. - И риэлтеров я боюсь.
- Это еще что за птицы?
Таня, как могла, объясняла.
- Ну вот видишь! - говорила мама. - Действительно страшно. А если к тебе, то что у вас там за воздух? Ты же знаешь розу ветров - с запада на восток. Вся гарь, вся гадость несется от нас к вам! И ты хочешь перевести туда Сашеньку?.. И школы здесь, кстати, лучше, и общество интеллигентное. Ты ведь с утра до ночи на работе, а в младших классах нужно учиться вместе.
Похоже, Марина Петровна была давно готова к беседе.
- Как это - вместе? - устало удивилась Таня.
- Видишь, ты даже не знаешь! - Мама тут же поймала ее на слове. Нужно научить Сашеньку заниматься, записывать задания в дневнике, да мало ли что еще! Как, интересно, ты сможешь все это делать? Каким образом? Не представляю. И учти, ты грамотный кардиолог. - В маминых устах это была высшая похвала. - Тебе нельзя останавливаться.
И еще прошло два года. В Танин район мама переезжать категорически не хотела - в Кунцеве у нее была большая практика, - Сашеньку к Тане не отпускала. По правде сказать, Таня и сама не очень-то представляла, как справится одна и с работой, и с дочкой. Была ведь еще ординатура, были консультации в клинике; Таню как кардиолога уже знали, с мнением ее считались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42