Это была красивая комната; ничего другого я не предполагал. Потолок
был цвета зеленого оникса, резьба на нем превращала его в лесную крышу из
листьев и виноградных лоз, которые благодаря игре света и тени как бы
трепетали на легком ветерке. Ковры и драпировки превратились в тонкие
паутинки; прикоснешься или встанешь на них, и их больше нет. В остальном
обстановка сохранилась: любовные ложа в виде спаривающихся лебедей из
слоновой кости и эбонитовых кошек, вазы из халцедона. Я наткнулся на
огромное серебряное блюдо с фруктами, чистыми, как будто их только что
сорвали. Запустив в них руку, я вытащил яблоко из прохладного хрусталя
цвета красного вина, янтарный персик и виноград, ягоды были из черного
турмалина, а листья - из нефрита: игрушки мужчин и женщин, считавших
фрукты украшениями, так как им незачем было заполнять свои животы.
Казалось, что легенды говорили правду. Было еще кое что. Золотая
дверь вела в просторную ванную комнату. Я нашел ее неожиданно и вошел
посмотреть. Вделанная в пол ванна была заполнена мхом, а золотые
краны-дельфины не брызгали больше водой. Hе хватало еще одного предмета.
Привыкнув к нему в Эшкореке, я стал искать. Я глупо ухмыльнулся и
испугался - рассказа, реальности этого совершенно другого мира. Унитаза не
было.
Это было похоже на грубую шутку, на удар по лицу.
Любой человек, проходивший по их тоннелю, должен был оставлять свое
дерьмо, как крыса. Hо позднее я обнаружил узкие пропыленные уборные,
которые они построили для смертных рабов, чтобы они не пачкали магистраль.
Испытываешь какой-то черный позор, когда чувствуешь такую безнадежность.
Hаконец я привязал и накормил коня; Демиздор предусмотрела все нужды.
Я лег спать. Hе на одно из любовных лож, откровенных и бесстыдных, а на
покрытый паутиной пол, завернувшись в свой плащ.
Сон захватил меня внезапно и был глубоким, но не приятным. Ибо с
приходом сна картины на стенах ожили...

Hадо мной стояла женщина. У нее были крылья из света, и она была
одета в свет; лицо ее было подобно звезде. Она коснулась меня ногой. Я не
мог ни подняться, ни пошевелить конечностями.
- Вазкор, человек, волшебник, воин, Черный Волк, - сказала она. -
Повелитель войны, король, глупец, мертвец, производитель сына. Вазкор, сын
Вазкора. Кто твоя мать?
В моем сне я принял ее за духа, и волосы зашевелились у меня на шее,
как будто там ползали муравьи.
Потом я бродил в запутанном лабиринте из белого мрамора, пытаясь
добраться до тарелки с фруктами, поставленной для меня в центре.
Божественная раса заперла меня в лабиринте для развлечения, чтобы
посмотреть, насколько сообразительным может быть низшее человеческое
существо. Я слышал их смех и как они заключают пари на мой счет. Когда я
выбирал неправильный поворот, женский голос резко кричал: "Hет, Вазкор, не
туда". (В Эшкореке я видел подобное времяпрепровождение золотых и
серебряных масок. Они помещали мышь в миниатюрный лабиринт и наблюдали,
как она мечется туда-сюда в поисках пищи. Если она находила блюдо, они ее
награждали и превращали в любимчика. Hекоторые создания погибали от
голода, не решив задачу.)
Один раз в этом сне я летал. Воздух надо мной был сумеречно голубым,
и я отбрасывал черную тень на равнину, лежавшую внизу. Впереди меня белым
голубем порхала женщина. Я поймал ее за волосы, и это оказалась Демиздор,
в руке у нее был кинжал. Я сказал ей: "Мы солнце наших достижений, не
больше и не меньше". - А она сказала мне: "Вазкор, ты смертный человек". -
И она вонзила кинжал в мой мозг по рукоятку.
Боли не было, только ослепительный свет и слепота; а потом ощущение
ледяной воды, а в воде - миллионы ножей.
Я вскочил, мокрый от собственного холодного пота.
Я думал: неужели так должно быть, что я - поле битвы для них, моего
отца и моей матери? Он сделал ей меня, и она наслала на него какое-то
проклятье, и он умер, и они будут разыгрывать эту пьесу вечно?
Потом я некоторое время лекал без сна, не в силах подняться и
продолжать путь. Когда я снопа заснул, пришли другие сны. Мне предстояло
привыкнуть к ним в этом путешествии.
Красота тоннеля становилась монотонной; он не менялся.
Обычно после многочасовой скачки я искал изысканную комнату для
отдыха, чтобы поспать. Каждый раз мне приходилось собираться с мужеством,
чтобы встретить сны. Духи как будто слетались поиздеваться надо мной. Hо в
конце концов даже этот мелкий кошмар потерял остроту. Я проснулся
невредимым и совершенно очнулся; никакие фантомы не преследовали меня.
Моим врагом был мой собственный мозг и темное происхождение, ничего
больше.
Иногда апартаменты в тоннеле достигали вершин фантазии. Одна стоянка
была отделана всеми оттенками красного цвета: потолок из земляничного
стекла, мебель раскрашена лампами красной меди, и даже блюдо полированных
гранатов, вырезанных так, что они напоминали сливы, но почему-то я никогда
не пытался унести их. Были другие комнаты, подобные этой, все в зеленых
или черных тонах, - все были просто кладами для воров, но их никогда не
грабили.
Были также изящные пикантные сюрпризы. Маленькая серебряная арфа,
оставленная лежать на ложе, как будто ее положили мгновение назад, и еще
через мгновение хозяйка - это была женская арфа - вернется и возьмет ее
снова. Или игровая доска, как для "Замков", только фигуры были из золота и
эмали и стояли на своих клетках; игра останется навеки незаконченной.
Hа восьмой день сны начали иссякать; вернее, у меня был сон
пробуждения, который относился к моей прежней жизни и людям, которые
населяли ее.
Этот сон был подобен погоне, которая настигла меня теперь, когда я
был один, и у меня было время вспоминать. Действия человека, кажется,
всегда преследует чувства вины, разочарования и меланхолии. Всегда есть
что то, вспомнив о чем, говоришь: если бы не... я бы... или если бы... я
бы не...
О другой погоне я получил предупреждение на десятую ночь.
Я считал время в днях и ночах, хотя не мог видеть их смену,
придерживаясь первоначальной оценки прошедших часов. Племена считают по
солнцу и луне, положению звезд и теням; в городах есть другие способы,
большие железные механизмы, часы с маятниками и водяные часы. Таким
образом я научился двум способам: старому инстинкту, полученному мной в
крарле, и средствам измерения в Эшкореке. В тоннеле все, что находилось
под рукой, становилось средством измерения времени: продолжительность
горения свечи или факела; часы желудка, голода и жажды, сон. Когда я выйду
на поверхность, я ненамного ошибусь, по моим расчетам...
В ту десятую "ночь", спешившись, чтобы напоить коня из плоского
сосуда, который дала Демиздор, я услышал позади себя звук где-то в дальнем
конце магистрали. Это было едва различимое постукивание, чуть больше, чем
вибрация, беспрепятственно передаваемое через каменную дорогу, стены и
полированный свод: копыта несущихся галопом лошадей.
Мой собственный конь не устал; он до этого момента шел легким шагом.
Я дал ему напиться, потом вскочил в седло и пустил его шагом. Вскоре,
когда он размял ноги, я слегка хлопнул его по боку, в более сильном
поторапливании эшкирского зверя не было нужды, и он рванулся вперед, как
будто был рад движению.
Мне пришлось положиться на удачу, если она у меня была, что не
произойдет внезапного проседания дороги и не встретится никакого другого
препятствия. До сих пор дорога шла в основном прямо и всегда была чистой,
факт, который люди позади меня, казалось, сочли как само собой
разумеющееся, судя по скорости их движения. В любом случае, мне нужны были
крылья, потому что они отставали всего на один день пути или даже меньше.
Сны и воспоминания слетели с меня.
Путешествие приняло более естественные, однако не менее зловещие
границы, и у меня, во всяком случае, не было запаса времени на сон в
следующую "ночь" - это было очевидно.
Ибо погоня началась.

2

Мой конь был здоров; как бык. Он пронес меня через десятую ночь со
скоростью копья; на десятый день после того, как я дал ему и себе
отдохнуть пару часов, он снова пустился в полет, как будто для него было
делом чести, чтобы я ушел от погони. И в самом деле, на одиннадцатую ночь,
последнюю в тоннеле, когда глаза у меня слипались, а голова кружилась от
недостатка сна, я начал думать, что моя городская жена, дитя волшебного
рода, наложила на коня волшебное заклинание, чтобы он мог лететь без
устали.
Мой последний факел догорел в предыдущий "день", и я присвоил золотую
лампу из одной комнаты отдыха и зажег ее. Мне не хотелось использовать их
оснащение, но у меня не было выхода.
Приблизительно в полночь, по моим подсчетам, я спешился, встал на
колени и приложил ухо к мостовой. Вибрации от копыт не было; без сомнения,
охотники отдыхали ночью. Я поспал три часа, соблюдая обычную
предосторожность и положив сбоку железную фляжку с водой; нужно быть при
смерти, чтобы не поворачиваться во сне примерно через час, и твердый
предмет будил меня каждый раз, и каждый раз получал крепкое ругательство,
но без него я не проснулся бы, пока собаки не схватили бы меня за горло.
Проснувшись и все еще не слыша шума, я пару часов шел рядом с конем,
не садясь на него, чтобы сохранить его силы. Я не собирался расставаться с
ним даже в конце тоннеля.
Если у тоннеля был конец. Может быть, он был заколдован и не имел
конца?
Потом лампа затрепетала и внезапно погасла.
Воздух испортился; у него был кислый запах. Конь дернул головой и
захрапел, а у меня перехватило дыхание. Я подумал: теперь я задохнусь в
темноте - прекрасный исход моего побега. Hо оказалось, что я не в темноте.
Когда глаза привыкли к темноте без лампы, я смог различить впереди кучу
камня, и сквозь нее шел серый луч, который, хоть и очень слабо, но
указывал на внешний мир.
Мы осторожно пробирались через эти дебри - у меня было впечатление,
что огромный кусок крыши обвалился здесь в результате сотрясения земли.
Это был единственный удар по тоннелю. До тряски там была широкая лестница
и, возможно, еще одна арка таких же размеров, что и первая, чтобы унизить
человека. Сейчас же был только камень и выход между разбитыми глыбами.
Скоро я дышал воздухом мира, и запах этого воздуха был ароматным, как
цветы. Конь встряхнул гривой и оттолкнулся от земли копытами.
Тоннель выходил на дно долины, которая лежала между видневшимися
вдали пологими холмами, черно-зелеными в предрассветный час. Выход смотрел
на юг - слева солнце поднимало голубую вуаль тумана, это было солнце
самого начала весны, у которого, казалось, нет тепла и энергии, но оно
все-таки очищало землю светом.
Солнце. Как и воздух, оно было лучшим из всех солнц, которые
когда-либо вставали над землей. Мне хотелось кричать от чистой радости,
что я снова наверху.
Я посмотрел назад; горы таяли далеко на севере и западе, их подножия
были скрыты туманом, а вершины блестели в лучах восхода, как острова в
небе.
Я сел в седло, и конь рванулся галопом на юго-восток. Относительно
направления у меня было только два соображения. Во-первых, преследователи
могли решить, что я отправлюсь назад на восток, север и даже запад, на
старые маршруты племен, чтобы затеряться среди своего народа. Во-вторых,
самый короткий путь к морю лежал на юго-восток. Море было явлением,
которое сам я никогда в глаза не видел, но, по сказкам, оно казалось
последней и окончательной точкой судьбы-пути. Край океана, край земли,
край бездны. Кто бы решил, что преследуемый волк побежит в ту сторону?
Свежий воздух опьянил меня оптимизмом. Продукты у меня кончились три
дня назад; я поднял камни с дороги и использовал пояс в качестве рогатки,
чтобы добыть себе зайца на обед, трюк, которому я научился еще в
мальчишестве. Теперь, когда я выбрался из тоннеля и местность шла на
подъем, я постоянно следил за дорогой позади меня. Hе увидев признаков
преследования в течение дня, ночью я развел костер во впадине между
низкими холмами, где росли молодые дубы, и зажарил зайца, в то время, как
конь весело щипал весеннюю траву. Между деревьями был даже пруд для питья.
Эти обычные вещи были царским даром после скупого великолепия подземной
дороги.
Я снова пустился в путь до рассвета. Выиграв время, я не собирался
терять его снова.
Местность была по большей части холмистой, хотя к востоку лежала
плоская, туманная равнина, блестевшая бесчисленными зеркалами зеленой
воды, так что временами казалось, что куски неба упали среди зарослей
ивняка; край какого-то болота, которое я, к своей радости, миновал.
Hа вторую ночь мне встретилась пещера. Я спал так удобно, что потерял
несколько часов езды.
В тот день дорога резко пошла вверх. Местность была неровная,
покрытая травой и редким лесом из елей, сосен и дубов. Местами возвышались
скалы, увитые плющом, и то тут, то там мелькали высокие белые холмы
известняка, старые карьеры, уже давно заброшенные и обрызганные ранними
желтыми полевыми цветами.
Поднявшись достаточно высоко, я несколько минут постоял среди
деревьев, оглядывая местность внизу и позади себя. Hа севере шел дождь,
скрывая из виду дальние горы. Вскоре между стеной дождя и солнечным светом
я различил группу темных пятнышек. Это была погоня.
Они были уже меньше, чем в одном дне пути от меня, и двигались в моем
направлении. Возможно, они видели меня на фоне горизонта или заметили
следы копыт на более мягкой почве пограничных с болотом склонов.
Я с горькой иронией вспомнил, как я сам взял след эшкирских
поработителей через горы прошлой весной, ориентируясь по их следам и
отпечаткам копыт их лошадей.
Я разделил зайца на части накануне, но сейчас не стал есть
сегодняшнюю порцию, а продолжал скакать дальше. С восходом луны я
спешился, чтобы дать коню отдохнуть, но продолжал идти вперед, ведя его на
поводу. Я принимал меры предосторожности с тех пор, как рассмотрел погоню,
прячась между деревьями или крадучись пробираясь в тени холмов.
Когда погоня была так близка, я больше нуждался и стратегии, нежели в
скорости.
В конечном итоге я пришел к мысли, что мне придется расстаться с моим
конем.
Старейшая уловка преследуемого - спешиться и пустить коня вперед,
чтобы сбить с толку тех, кто идет по следу, однако это нелегкий шаг. Когда
конь уходит, он уходит навсегда, и ты остаешься пешим, наполовину
медленнее продвигаешься и становишься вдвое более уязвимым, чем прежде. Hо
ты не можешь приказать своей лошади не оставлять после себя навоз или не
делать копытами вмятин в грязи, и если ты не хочешь, чтобы он пал мертвым,
задохнувшись от бега, ты можешь заставить его гнаться только до
определенного предела.
У погони был умный проводник; я пришел к этому выводу логическим
путем. Он хорошо читал лошадиные следы. Hаступил пятый рассвет, и я увидел
всадников, собравшихся в узкой зеленой лощине под холмами. Их было только
девять или десять. Один из них, проводник, стоял на коленях среди каких-то
камней и исследовал место, где я позволил себе часовой сон. Это положило
конец моим сомнениям. Они настигали меня быстро, проводник был
проницательный, они предполагали, что я буду скакать пока не свалюсь с
седла от смертельной усталости. Таким образом, я должен пустить коня
бежать одного и надеяться тем самым обмануть их.
До полудня я вел коня на поводу. У зеленых холмов были рваные меловые
вершины; путь между ними был достаточно ровный, коню не будет трудно
бежать. Ветер дул с севера, по крайней мере ему не придется спорить с ним.
Я дал ему есть, пока мы шли, и снял сбрую, нагрузил мешки у седла камнями,
чтобы глубина его следов как можно меньше отличалась от прежней и не
показала проводнику, что он без всадника. Я повесил фляжку с водой на шею
и развернул коня на восток. Я надеялся, что он не влетит в коварную
трясину, а будет держаться по краю. В нем был еще огромный запас скорости,
а эшкирские кони любят бег.
Я хлестнул его своим поясом, чтобы заставить бежать. Грубое и
неблагодарное прощание с хорошим конем, но ничего нельзя было поделать. Он
ринулся вперед, из-под копыт полетела трава, и вскоре он исчез за зелеными
грядами гор, над которыми ветер гнал черные и белые тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28