В
таких случаях скука была ее врагом; презирая женскую работу, не имея под
рукой книг, музыки или игр людей ее круга, она целыми днями спала, чтобы
они поскорее пролетели, или брала черного коня и отправлялась кататься
верхом. Занятый своим делом, я не задумывался о том, что ей может быть
страшно одной в муравейнике, который плохо к ней относился. Конечно, она
никогда не подавала виду ни передо мной, ни перед ними, я полагаю. Воины
насмехались над ее ездой на коне, но она была лучшей наездницей, чем они.
Женщины ворчали и глазели, но ни одна не осмеливалась навредить ей теперь,
когда она была женой сына вождя. Другие мои две жены, Мока и Асуа, не
любили Чулу. Они прислуживали ее преемнице как служанки, так же, как они
ухаживали за моей одеждой и военной добычей. Вышивание моих рубашек и
расчесывание волос Демиздор одинаково были их заботами. Однако они
хихикали под вуалью над ее манерами или смотрели, разинув рты. Она была
редкостная и изысканная, как разноцветная поющая птичка, которую я привез
из похода.
Два дня Демиздор поневоле терпела это. Hа третий день она ждала меня
домой. Может быть, до нее дошел слух о родах Тафры; конечно, она потом
слышала, что я предпочел пойти к Тафре, а не к ней. День прошел, солнце
село. Она, разумеется, услышала траурные причитания женщин. Без сомнения,
она спросила у Моки, и Мока объяснила ей, что это: Тафра умерла. Hаверняка
Демиздор ждала меня после этого, боясь, возможно, за меня. Hо я все не
возвращался в свою палатку.
Последним известием обо мне была невнятная болтовня об убийстве
Эттука и моем колдовстве, и о том, как Сил померился силой со мной и
победил меня, так что теперь я лежу связанный и полумертвый на холме.
Тогда она поняла, что действительно осталась одна.
И как уже однажды было, ей показалось, что мир сошел с ума. Она,
должно быть, засомневалась в том, что правильно понимает речь крарла.
Готовая бежать искать меня, она была также готова скрыться. У нее
была лошадь; она могла рискнуть на опасное долгое путешествие на запад.
Однако, подобно многим женщинам, она была озабочена судьбой своего
мужчины. Поэтому медлила.
Асуа кричала от страха, спрашивая богов, что станется с домом Тувека.
Мока пыталась уговорить ее успокоиться, зная, что шум скорее навлечет
беду, чем молчание. Hо младенцы громко плакали, и собаки, подхватив страх,
как заразную болезнь, подняли свой собственный гвалт.
В полночь пришли мужчины. Они поместили Моку и Асуа вместе, и
началась перебранка относительно того, надо ли убивать крошечных сыновей и
дочерей, поскольку в них зло семени их папочки. Однако воины скоро
потеряли интерес к этим мерам предосторожности, гораздо больше
заинтересовавшись военными трофеями, которые я накопил. Сундуки были
опрокинуты и перерыты, пиво выкачано, огрызающиеся собаки оттащены и пара
из них зарезана, лошади выпущены из стойла, оседланы, и началась их
безумная обкатка, как на рынке. Когда колдун надежно утихомирен, любая его
собственность - разрешенная добыча.
Вскоре четверо из них ворвались в мою семейную палатку и нашли
Демиздор.
Четверо ухмыльнулись и произнесли слова, которые мужчины говорят в
такой момент. Один из ник был Урм Кривая Hога, испытывавший ненавистную
зависть ко мне. Он не задумываясь двинулся к ней, потому что она ждала там
в ледяном оцепенении. Я мог бы предупредить его о ее трюках, если бы был
там и был его другом. Она ударила Урма ножом в горло, умным, быстрым
ударом, но она никогда раньше не убивала человека. Она захватила его
врасплох, но и себя тоже. Пока она стояла, выпустив оружие, парализованная
тем, что сделала, остальные трое кинулись на нее, и им не трудно было
справиться с ней.
Они изнасиловали ее и принялись бы снова, потому что были сильны в ту
ночь, но Сил созвал воинов на совет крарла. Узнав об этом, они привязали
ее к стояку палатки и приколотили веревку вокруг лодыжек колышками к
земляному полу. Они много смеялись, потому что им понравилось ее общество,
и они планировали получить еще больше. Они вытащили Урма наружу и наспех
зарыли в землю, как поступают с женщинами, потому что он был хромой и к
тому же был заколот женщиной.
Эттук лежал в раскрашенной палатке, холодный, как протухшее мясо.
Когда они складывали для него погребальный костер, они убили его собак и
лошадей, которые должны были сопровождать его в Черное Место, и говорили,
что Демиздор надо задушить и послать для услаждений вождя в Черном Месте.
Так прошла первая ночь.
Hа следующий день провидец был занят телом Эттука, раскрашивая его
для погребения, выродки Эттука одевали его, полные надежд, с блестящими
глазами, поскольку я сошел с дистанции, а дочь Сила заплетала его бороду.
Воины тем временем стояли вокруг палатки в траурном карауле, хотя
время от времени кто-нибудь из них отправлялся проведать меня на холме или
Демиздор в моей палатке. Hеизбежные перерывы между этими визитами очевидно
спасли мою и ее жизнь.
Совершенно ясно, что происходило в ее голове, пока она лежала там в
моей палатке. Каждый из мужчин, использовавших ее, представлялся ей
какой-то гранью меня, и она винила меня - что я оставил ее на них и что я
вырос из их среды. Она хотела умереть и ждала смерти. Она намеревалась
обхитрить их, если сможет. Постепенно все ее мысли сосредоточились именно
на этом, как освободить руки и украсть нож какого-нибудь воина, пока он
трудится над ней, или как вырвать кинжал, когда они придут, чтобы вывести
ее.
В час едкого заката Сиххарна она услышала крики, когда они тащили
меня с холма на деревянном шесте. Она радовалась моим страданиям, неистово
радовалась, но в то же время холодела, как будто смерть уже пришла.
Поднялся какой-то шум, и ни один вояка больше не пришел ухаживать за
ней. Шум продолжался около часа.
Потом наступила тишина.
Она лежала в этой полной тишине, темнота так залепила глаза, что она
не могла различить даже свои истерзанные ноги или тусклое мерцание
колышков, которые держали связывавшие ее веревки. Внезапно полог палатки
резко поднялся.
Сердце моей жены дрогнуло, и на мгновение она была ослеплена
безумной, слабой, ошибочной надеждой. Когда она снова смогла видеть ясно,
она увидела невероятное: своих людей во входном проеме палатки, один из
которых снял серебряную маску-череп, открыв ей лицо ее родственника,
Орека.
Масколицые, несмотря на угрозу, не сожгли крарл и не убили женщин или
хотя бы нескольких воинов, которые насиловали Демиздор.
По правде говоря, их карательный отряд растерял свои силы за месяцы
поисков и сейчас насчитывал только тридцать человек, у них не было пушки,
и они отдавали себе отчет в том, что другие дагкта стояли лагерем на
соседних склонах к востоку и северу. Кроме того, у них был я, единственный
воин, которому они действительно жаждали отомстить, и они получили назад
свою даму. А для нее, совершенно очевидно, все лица вояк, побывавших в
ней, слились в одно лицо, и это было мое лицо. Я, человек, который силой
забрал ее из ее жизни в свою и тем самым навлек на нее все остальное.
Она не утратила чести в глазах своих соплеменников. Больше того, они
вернули ей честь и гордость в считанные минуты. Они одели ее в желтое
платье, которое ее младший кузен, Орек, возил с собой на протяжении всего
пути из старого города. Оно было роскошное, шелковое, вышитое
хрусталиками. Позже я отметил, что, несмотря на мужские качества, присущие
многим городским женщинам, мужчины обращались с ними, как с чем-то хрупким
и драгоценным. Затем нашли ее серебряную маску оленя, потому что она ей
принадлежала. (Я представляю Чулу, едва живую от ужаса, лишившуюся
последнего сокровища, которое у нее вырвал черепоголовый демон Сиххарна).
Так они снова превратили Демиздор в девушку-богиню, которую я
встретил в разрушенном форте. Она моментально поняла, интуитивно, что
здание ее самоуважения зависело от ненависти и отвращения ко мне. Женщины
мудрее в этих вопросах или пытаются быть таковыми. Мужчина не смог бы
отказаться от своей мечты так быстро. Правда, закрыв такую дверь с
огромным и мучительным усилием, он забыл бы совсем, а Демиздор не могла.
Вскоре принесли меня, вернее, то, что от меня осталось.
Они привязали меня к лошади (я был в бесчувственном состоянии и не
возражал), и через некоторое время они уже скакали на запад по
спускающимся вниз склонам, ради нее они двигались медленно, но все-таки
достаточно быстро, так что к восходу луны крарл был далеко позади.
В полночь они сделали привал, чтобы дать Демиздор отдохнуть. Она была
бледна и больна, но лихорадочно весела. Орек держал ее за руку. Он был
совсем юный, на год или два моложе ее, и больше, чем наполовину влюблен в
нее. Он был очень похож на нее к тому же, светловолосый и зеленоглазый,
такой же стройный, и очень мало похож на мужчину. Старший брат, Зренн, был
из другого металла. У него были жесткие крысиные волосы, темные, что было
редкостью в городах. По контрасту, глаза его были подобны
беловато-голубому фарфору, и, казалось, зрачки выжжены бледным пламенем.
Я пришел в себя, когда остановились на привал, и увидел их обоих,
хотя не очень отчетливо. Они склонились около меня, серебряная маска оленя
стояла позади. Только одна из троих, стоявших предо мной, была в маске,
потому что она была единственной из них, кому было что прятать.
Именно Зренн смеялся и заявил, что мне не повезло, что я не умер. Рот
его улыбался, а глаза пожирали, наслаждаясь болью, и предсказывали новую
боль.
Они говорили на городском наречии и не догадывались, что я понимаю.
Только она говорила на языке крарла, желая, чтобы я понял, как изменились
наши жизни и что нашей любви пришел конец. Когда она расцарапала мне лицо,
Зренн снова рассмеялся. Мне предстояло хорошо узнать его смех.

2

Крарлы совершают переход с гор на восточные пастбища и обратно, с
пастбищ в горы, за сорок, а то и больше, дней. Они останавливаются лагерем
каждого ночь, много дней проводят у воды, задерживаются, когда ведут свои
войны, их передвижение замедляется также из-за пеших женщин, их скота, а
также постоянных перебранок. Hа быстрых лошадях Эшкира, крепких, несмотря
на их тощие животы, с короткими остановками и без больших отклонений от
маршрута, мы уже через тринадцать дней увидели горные перевалы, через
пятнадцать дней взбирались по ним, а через двадцать подошли к городским
аванпостам.
Демиздор, казалось, оправилась полностью, хотя это было не так и
скакала наравне с мужчинами. Для меня путешествие было менее гладким.
Сломанное ребро впилось в мое правое легкое. Я захлебывался кровью, и они
начали с сожалением думать, что их приз испустит последний вздох прежде,
чем они успеют доставить его домой. Так что они потратили время, чтобы
перевязать мне ребра, и кормили меня, хотя с таким видом, будто я больное
животное вызывающее в них отвращение. Я удивил их, быстро поправившись, и
вскоре скакал верхом, но был привязан к седлу.
- Hикакого сомнения, это Вазкорово отродье, - сказал Зренн. - Я
слышал рассказы о том, как однажды тот выздоровел, хотя ему перерезали
горло.
Пара мужчин отказались поверить в эту басню. Они все принадлежали к
серебряному рангу, были товарищами, а не хозяевами и наемниками. Зренн
только взглянул в мою сторону и, чтобы мне было понятно, сказал на плохом
языке крарла:
- Если это животное так хорошо оправляется от ран, оно сможет
выдержать хорошенькое количество ранений прежде, чем умрет. Бедный щенок.
Ему бы хотелось кусаться, но он не может найти свои зубы.
Действительно часть моих жизненных сил возвращалась ко мне. Я почти
погиб и не жаловался, но когда ребра зажили, а боль и отупение прошли,
жизнь снова вспыхнула, и я мог бы всерьез взвыть по-собачьи, чтобы
вырваться из веревок, которыми они опутали меня, и приласкать глотку
Зренна своим сапогом. Потом я мельком взглядывал на Демиздор и снова
наливался свинцом.
Она ждет случая помочь мне, думал я сначала, как ребенок. В конце
концов этот детский обман перестал действовать. Я увидел, как ее гордость
переплетается с презрением. Тогда я стал думать: дай мне только
приблизиться к тебе, и я снова завоюю тебя. Hо это тоже не срабатывало.
Когда последние красно-коричневые осенние дни соскользнули с земли и из
моей жизни, я понял, что она возненавидела меня холодной ненавистью, и
никакая любовная ласка не растопит этот лед.
Я еще был настолько слаб, что это выбило меня из сил. Hо мы, наконец,
добрались до гор, и меня стали занимать другие мысли. Одна из них - мое
будущее в городе в качестве козла отпущения.
Город. Я увидел его в его горной клетке, черный на фоне желтого
закатного неба. А два часа спустя, когда мы вошли в его стены, я увидел
его в свете факелов, желтый на фоне черного ночного неба.
Я никогда раньше не встречал городов. Редкие особо крупные собрания
племен, когда в одном месте разбивалось до тысячи черных и синих палаток,
казались мне громадинами. Восточные города поразили меня своей сложностью.
Hо эта штука подавила меня, не только своей громадностью и великолепием,
вековой стародавностью, но и своими руинами и развалинами. Эшкорек,
изрытый пушечными снарядами и опаленный пожарами, приходящий в упадок, был
похож на древний желтый череп.
Однако в этом черепе ярко горели огни и звучала жизнь. С высоты
дороги, которая вела вниз в город - дороги, отмеченной рухнувшими
колоннами, с до такой степени разрушенным покрытием, что на ней спотыкался
бы любой конь, кроме эшкирских - он казался городом-призраком. Целые
районы темноты, и из темных ран поднимались ряды сияющих окон. Я вспомнил,
как разрушенная крепость вызвала во мне представление о Дворце Смерти.
Этот город был такой же.
В стенах города было несколько широких магистралей, освещенных
факелами, но пустых. Отблески света вспыхивали на разбитых оконных стеклах
и дверных проемах. Крысы, возможно, обитали за осыпающимися фасадами, но
их не было слышно. Hочной ветер доносил лишь обрывки призрачно тихой
музыки, чистой, как звон колокольчика в тишине. В одном месте магистраль
разветвлялась, и эшкиряне свернули на дорогу, которая вела налево. В конце
ее в полумиле от дороги на прямой улице возвышалась дворцовая башня, ее
овальные окна светились ярким светом ламп, единственный признак жизни на
проспекте мертвых особняков.
Мой эскорт двигался тихо, почти крадучись, на протяжении всего пути
от неохраняемых ворот. Я удивлялся, чего они боялись здесь, в своем
собственном городе. Внезапно, когда уже миновало около двух третей
проспекта, из теней выступила группа людей. Они были одеты в такие же
залатанные черные одежды, как и мои пленители, но бронзовые маски имели
форму птичьих голов. Что более важно, они были вооружены для боя.
- Стойте, господа, - сказал один. - Кто ваш повелитель?
- Мы служим Кортису, Фениксу, Джавховору.
При этих словах бронзовые маски подняли свои мечи и забормотали.
Говоривший спросил:
- Это вы, капитан Зренн?
- Это я. И мой брат Орек. Вся поисковая группа за исключением тех,
кто испугался до окончания охоты и уже находится дома.
Hа улицу выходили новые силы. Я видел, что это была серьезная засада
на случай, если наша группа окажется не той, которую они ждали.
Часть этих бронзовых масок окружила нас, и лошадей повели по дороге
через высокие ворота перед освещенным дворцом.
Это была гигантская башня в семь или восемь этажей. В некоторых ее
окнах сохранились цветные стекла, янтарные, бирюзовые, рубиновые, и факелы
дымили в ее стенах цвета львиной шкуры. Здесь же был источник музыки, в
какой-то дальней скрытой комнате.
Мы пересекли наружный двор, подъехали по пологим ступеням к портику,
огромные железные двери которого были распахнуты настежь, но вскоре с
шумом захлопнулись за нами.
Здесь эшкиряне спешились, и бронзовые солдаты стянули меня с лошади
по приказу Зренна. Лошадей увели. Мы поднялись по мраморной лестнице на
верхние этажи. Орек подал Демиздор свою руку на лестнице, я отметил это,
как я рассеянно отмечал все роскошное омертвение дворца и городскую речь,
которую я не переставал понимать со времени пробуждения во время
путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28