- Ты вовремя восстановил свое доброе имя. Эй,
Виггин, Кватч! Эй, Грилли!
Трое головорезов проскользнули за спиной Пульга в комнату; все они
были одеты с той же мрачной живописностью, что и главарь. В отличие от
первых двух кряжей третий был гибок, как куница, и ростом даже ниже
Мышелова, на которого поглядывал с плохо скрываемой злобой и завистью.
Вооружение первых двух состояло из небольших арбалетов и коротких мечей, у
третьего же оружия не было видно вовсе.
- Ты не забыл веревки, Кватч? - продолжал Пульг, указывая на Фафхрда.
- Привяжи-ка мне этого типа к кровати. Особое внимание обрати на его руки.
- Он будет безопаснее, если его не связывать, - начал было Мышелов,
но Пульг осадил его:
- Помолчи, сынок. Это поручение выполняешь ты, но мне хотелось бы
присмотреть за тобой. Да, по ходу дела я буду кое-что менять в твоем
плане. А для тебя это будет неплохой школой. Любой знающий заместитель
должен уметь работать на виду у своего начальника, даже если подчиненные
слышат, как тот его распекает. Назовем это проверкой.
Мышелов был встревожен и озадачен. Он чего-то не понимал в поведении
Пульга. Что-то в нем было не то, как будто в душе шефа вымогателей
происходила тайная борьба. Он был вроде не пьян, однако в его поросячьих
глазках мерцал странный огонек. Словом, в нем чувствовалась какая-то
чудинка.
- Я что, утратил ваше доверие? - резко осведомился Мышелов.
Пульг косо ухмыльнулся и ответил:
- Сынок, мне за тебя стыдно. Верховная жрица Айлала рассказала мне
все о черном одномачтовике: как ты нанял его уже у казначея за разрешение
оставить жемчужную тиару и корсаж и подрядил мингола Урфа отвести судно к
другому причалу. Айлала то ли разозлилась на казначея за то, что он
охладел к ней, то ли испугалась, что он не отдаст ей эти черные
безделушки, и пришла ко мне. А в довершение всего Черная Лилия выложила ту
же самую историю своему любимому Грилли. Ну, что скажешь, сынок?
Скрестив руки на груди и гордо откинув голову назад, Мышелов сказал:
- Но ведь вы сами говорили, что наша доля оказалась вполне
приемлемой. К тому же мы всегда можем нанять другое судно.
Пульг рассмеялся тихим и долгим смехом:
- Не пойми меня превратно, сынок. Мне нравится, когда мои подчиненные
держат под рукой запасной вариант. Я хочу, чтобы они заботились о своем
драгоценном здоровье, но только после того, как они позаботятся о моей
шкуре! Не бери в голову, сынок, я думаю, разберемся. Кватч! Связал ты его,
наконец, или нет?
Два крепыша, привесив арбалеты к поясу, уже заканчивали свою работу.
Грудь, талия и колени Фафхрда были туго примотаны к кровати, кисти рук
подтянуты вверх и накрепко привязаны к изголовью. Северянин продолжал
мирно храпеть, лежа на спине. Он лишь чуть пошевелился и застонал, когда
его руку отрывали от горлышка бутыли, - но и только. Виггин приготовился
было связать ему лодыжки, но Пульг знаком показал, что уже достаточно.
- Грилли! - позвал он. - Давай бритву!
Маленький хищный головорез, казалось, только провел рукой по груди, и
тут же у него в руке засверкало прямоугольное лезвие. Улыбаясь, он
двинулся к обнаженным ногам Фафхрда. Ласково погладив толстенные ахилловы
сухожилия гиганта, он умоляюще взглянул на Пульга.
Тот пристально смотрел на Мышелова.
Мышелов застыл в невыносимом напряжении. Он должен что-то
предпринять! Прикрыв рот ладонью, он зевнул.
Пульг указал на голову Фафхрда и проговорил:
- Грилли, побрей-ка мне его. Сбрей ему бороду и гриву. Пусть голова у
него станет, как яйцо. - Нагнувшись к Мышелову, он вяло, но доверительно
добавил: - Я слышал, будто у них вся сила в бороде. Это верно? Впрочем,
увидим.
Обрезать такому здоровяку все волосы, а потом выбрить его наголо -
дело небыстрое, даже если цирюльник проворен до такой же нечеловеческой
степени, как Грилли, и тусклый мерцающий свет ему не помеха. Поэтому
Мышелов успел оценить ситуацию семнадцатью способами, но ни к чему
определенному так и не пришел. Однако из всех оценок явствовало одно:
нелогичность поведения Пульга. Разбалтывает секреты... обвиняет своего
заместителя в присутствии подчиненных... предлагает идиотскую
"проверку"... одет в нелепый карнавальный костюм... связывает мертвецки
пьяного человека... а теперь еще эти дурацкие суеверия относительно бороды
Фафхрда, - все указывало на то, что у Пульга и впрямь зашел ум за разум и
он действительно выполняет какой-то мрачный ритуал, прикидываясь, что
избрал хитрую, далеко идущую тактику.
Мышелову было ясно одно: когда Пульг скинет с себя наваждение,
очнется от своей одури, он никогда больше не будет доверять людям, которые
при всем этом присутствовали, и в первую очередь Мышелову. Это был
печальный вывод - признать, что купленное такой дорогой ценой спокойствие
не стоит ни гроша, - но он отражал истинное состояние дел, и Мышелов
пришел к нему, хотел он того или нет. Поэтому Мышелов, не переставая
ломать голову, поздравил себя, что хоть и неудачно, но получил в свое
распоряжение черный одномачтовик. Ему и впрямь очень скоро может
понадобиться убежище, а Пульг вряд ли удалось разузнать, где Урф спрятал
судно. Между тем Мышелов понимал, что в любую минуту может ждать
предательства от Пульга и смерти от его сподручных, когда их хозяину
вступит в голову такой бзик. И Мышелов решил: чем меньше у них (в первую
очередь у Грилли) будет возможностей причинить ему или кому-либо другому
вред, тем лучше.
Пульг снова расхохотался:
- Ну прямо как новорожденный младенец! Молодец, Грилли!
Без единого волоска выше тех, что росли у него на груди, Фафхрд
действительно выглядел на удивление юным и гораздо более похожим на
фанатика религиозного учения, какими представляли их люди. Он выглядел бы
даже романтичным и красивым, если бы Грилли в чрезмерном усердии не выбрил
ему и брови, в результате чего голова Фафхрда, оказавшаяся под выбритыми
волосами очень светлокожей, стала напоминать мраморное изваяние,
приставленное к живому телу.
Пульг продолжал кудахтать:
- И ни одного пореза? Да, это добрый знак, Грилли, я тебя люблю!
И это тоже было правдой: несмотря на дьявольскую скорость работы,
Грилли не причинил Фафхрду ни малейшего вреда. По-видимому, человек,
лишенный возможности подрезать поджилки другому человеку, будет считать
любой другой порез для себя оскорблением и даже пятном на своей репутации.
Так, по крайней мере, решил Мышелов.
Глядя на лишенного растительности друга, Мышелов сам чуть было не
рассмеялся. Однако этот порыв - и вместе с ним живейший страх за себя и за
Фафхрда - тут же поглотило ощущение, что во всем этом деле было что-то не
то, и не только по обычным меркам, но и в более глубоком оккультном
смысле. Раздетый и бритый Фафхрд лежит, привязанный к шаткой узкой
кровати... не то, не то, не то! Мышелову снова почудилось, на сей раз
гораздо более явственно, что Пульг, сам того не подозревая, выполняет
какой-то таинственный обряд.
- Тс-с! - подняв палец, зашипел вдруг Пульг.
Мышелов и трое молодчиков покорно прислушались. Привычный шум на
улице стал тише и на миг почти вовсе прекратился. Затем через занавешенную
дверь и залитое красным светом оконце в комнату проник высокий скрипучий
голос Бвадреса, который начал читать большую литанию, и неразборчивый
рокот отвечающей ему толпы.
Пульг похлопал Мышелова по плечу.
- Он уже начал! Пора! - вскричал глава рэкетиров. - Распоряжайся
нами! Посмотрим, сынок, как ты спланировал операцию. Не забывай, что я не
буду спускать с тебя глаз и требую, чтобы ты нанес удар сразу после
проповеди Бвадреса, когда начнется сбор пожертвований. - Он строго
посмотрел на Грилли, Виггина и Кватча. - Слушайтесь моего заместителя!
Исполняйте каждое его приказание, если только я не велю иначе, - строго
предупредил он. - Давай, сынок, поспеши, начинай приказывать!
Мышелова так и подмывало врезать как следует прямо по украшенной
драгоценностями маске Пульга, которую он только что снова надел, - врезать
прямо по носу, а потом бежать сломя голову из этого сумасшедшего дома, где
он должен приказывать по приказу. Однако он не мог оставить Фафхрда -
раздетого, безволосого, связанного, мертвецки пьяного и совершенно
беспомощного. Поэтому Мышелов двинулся к наружной двери и сделал знак
Пульгу с приспешниками следовать за ним. Он почти не удивился - в этих
обстоятельствах было трудно решить, какое поведение считать удивительным,
- что они его послушались.
Мышелов знаком показал Грилли, чтобы тот подержал штору и пропустил
остальных. Обернувшись и глядя через плечо маленького человечка, он
заметил, как Кватч, который уходил последним, нагнулся, чтобы задуть
свечу, и, воспользовавшись этим моментом, прихватил из-под кровати початый
кувшин с вином. И почему-то этот вполне невинный воровской поступок
показался Мышелову с оккультной точки зрения самым нелепым из всех
происшедших до этого мистических несуразиц. Мышелову страстно хотелось
обратиться к какому-нибудь богу, в которого он бы верил, и попросить,
чтобы тот просветил и направил его в этом океане необъяснимых и странных
предчувствий. Но, к сожалению, для Мышелова такого божества не
существовало. Поэтому ему оставалось лишь броситься наудачу в этот
неласковый океан в надежде, что в нужный момент его осенит вдохновение.
Пока Бвадрес скрежетал большую литанию, а толпа тихо отвечала ему,
где надо (при этом очень многие шикали и свистели), Мышелов деятельно
готовил декорации и размещал действующих лиц драмы, содержания которой он
почти не знал. Сумерки были на его стороне - он мог проскользнуть
практически незамеченным от одной кулисы к другой, а лотки примерно
половины ланкмарских торговцев могли послужить, если понадобится, для
оформления сцены.
В процессе подготовки Мышелов настоял на том, чтобы лично проверить
оружие Кватча и Виггина - короткие мечи в ножнах, арбалеты и колчаны с
очень неприятными с виду маленькими стрелами. К тому времени, как большая
литания дошла до своего жалобного финала, сцена была готова, хотя где,
когда и как будет поднят занавес и кто будет зрителями, а кто актерами,
оставалось только гадать.
Как бы там ни было, но сцена выглядела внушительно: длинная улица
Богов, уходящая в обоих направлениях в какой-то кукольный, залитый светом
факелов живописный мир, бегущие по низкому небу облака, полупрозрачные
ленты тумана, тянущегося с Великой Соленой Топи, далекий рокот грома,
блеяние и завывания других жрецов, пронзительный смех женщин и детишек,
зычные выкрики бродячих торговцев и зазывал, запах ладана из храмов,
смешивающийся с маслянистым дымком от жареных закусок на лотках
разносчиков, факельный чад, мускусные и цветочные ароматы разодетых дам.
Аудитория Иссека, значительно расширившаяся за счет людей,
привлеченных рассказами о вчерашних подвигах неистового прислужника и
дикими пророчествами Бвадреса, перегородила всю улицу, оставив с каждой
стороны лишь узкие проходы под аркадами. На вечерней службе присутствовали
все слои ланкмарского общества: тут можно было увидеть неописуемые
лохмотья и мех горностая, босые ноги и усыпанные самоцветами сандалии,
сталь наемников и тросточки философов, лица, разрисованные редчайшей
косметикой, и лица, припудренные лишь пылью, глаза голодные и глаза
пресыщенные, глаза, в которых светилась безумная вера, и глаза, в которых
за скептицизмом скрывался страх.
Отдуваясь после большой литании, Бвадрес стоял напротив дома, где
спал связанный Фафхрд. Его дрожащие руки покоились на бочонке, который был
прикрыт мешком из-под чеснока и служил одновременно алтарем и ящиком для
пожертвований. Почти вплотную к нему располагались самые истовые прихожане
- кто сидел, скрестив ноги, кто на корточках, кто стоял на коленях.
Мышелов поместил Виггина и Кватча подле перевернутой тележки торговца
рыбой, на самой середине улицы. Они передавали друг другу похищенный
Кватчем кувшин с вином, - очевидно, чтобы скрасить свое пребывание на
столь благоуханном посту, однако всякий раз, когда Мышелов замечал, что
они прикладываются к кувшину, его вновь и вновь охватывало ощущение некоей
оккультной несообразности.
Пульг выбрал себе место у низкой арки подле дома, где находился
Фафхрд. Грилли был при нем, а Мышелов, закончив приготовления, присел
неподалеку на корточки. Маска Пульга никому особенно не бросалась в глаза:
в толпе было еще несколько мужчин и женщин в масках - пустые разноцветные
пятна в море лиц.
Море это никак нельзя было назвать спокойным. Многие присутствующие
были немало раздражены отсутствием рослого служки (они-то и шикали и
свистели во время литании). Завсегдатаям тоже не хватало его лютни и
нежных напевов, и они обменивались тревожными вопросами и предположениями.
В конце концов кто-то выкрикнул: "Где служка?", и через несколько
мгновений вся аудитория начала скандировать: "Хотим служку! Хотим служку!"
Но Бвадрес быстро заставил присутствующих замолчать: приставив руку
козырьком ко лбу, он стал вглядываться в верхний конец улицы, словно
увидел там кого-то, а потом внезапно указал туда пальцем, как будто там
появился человек, которого все так звали. Люди принялись вытягивать шеи и
толкаться, пытаясь увидеть, на кого указывает Бвадрес, заодно они
перестали скандировать, - и тут старый жрец приступил к проповеди.
- Я скажу вам, что случилось с моим служкой! - вскричал он. - Его
поглотил Ланкмар. Он пожрал его - этот нечестивый Ланкмар, город пьянства,
распутства и разврата, Ланкмар, город зловонных черных костей!
Последнее кощунственное замечание относилось к истинным богам
Ланкмара (их под страхом смерти нельзя было даже упоминать, хотя простых
богов в Ланкмаре можно было оскорблять сколько угодно) и заставило толпу
потрясенно умолкнуть.
Бвадрес запрокинул лицо и воздел руки к бегущим тучам:
- О Иссек, милосердный и могущественный Иссек, смилуйся над своим
смиренным слугой, который лишился друга и остался один. Был у меня один
служка, твой неутомимый защитник, и того у меня отняли. Ты говорил ему,
Иссек, о своей жизни, посвящал в свои тайны, у него были уши, чтобы
слышать твои речи, и губы, что их петь, но черные дьяволы унесли его! О
Иссек, смилуйся надо мной!
Бвадрес простер руки над толпой и оглядел слушателей.
- Когда Иссек ходил по земле, он был юным богом - юным богом,
говорившим лишь о любви, но его схватили и привязали к пыточной дыбе. Он
принес людям воду мира в священном кувшине, но они разбили его.
Тут Бвадрес весьма пространно и гораздо живее обычного (возможно, он
чувствовал, что должен чем-то восполнить отсутствие своего служки-скальда)
описал житие и, главное, муки и смерть Иссека Кувшинного, так что среди
слушателей не осталось ни одного человека, у кого не встал бы перед
глазами образ Иссека на дыбе (вернее, на нескольких дыбах по очереди) и не
сжалось бы сердце при мысли о страданиях бога.
Женщины и сильные мужчины плакали безо всякого смущения, нищие и
судомойки выли в голос, философы затыкали уши.
Стенания Бвадреса достигли душераздирающего апогея:
- И даже когда, о Иссек, твое бесценное тело оказалось на восьмой
дыбе, когда ты переломанными руками превратил шейный обруч своего мучителя
в изображение кувшина невиданной красоты, ты думал лишь о нас, о святое
дитя. Ты думал лишь о том, чтобы сделать прекрасной жизнь даже самых
страдающих и обезображенных из нас, твоих ничтожных рабов.
И тут Пульг, сделав несколько неверных шагов вперед и ведя за собой
Грилли, опустился коленями на грязные булыжники. Его серебристо-черный
полосатый капюшон откинулся на спину, украшенная самоцветами черная маска
упала с лица, и все увидели, что оно залито непритворными слезами.
- Отрекаюсь от всех иных богов, - выдавил главный вымогатель между
всхлипами. - Отныне я буду служить лишь кротчайшему Иссеку Кувшинному.
Остролицый Грилли, извиваясь изо всех сил, чтобы не запачкаться о
грязную мостовую, смотрел на своего хозяина как на полоумного, однако
высвободить свою руку из пальцев Пульга все еще не решался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24