Люди, которые живут здесь не неделями и месяцами, а годами или даже десятками лет. И поселок: несколько деревянных строений - не то изб, не то бараков; каменное серое здание с темной крышей, стоящее на самом высоком месте, - бывшая церковь; мачта радиометеостанции; сложенные из камней усеченные пирамиды с шестами, на которых укреплены черные с белой вертикальной полосой квадратные щиты, - створные знаки; рыбачьи лодки на покрытой крупной галькой прибрежной полосе, да еще несколько промысловых ботиков, покачивающихся на мелкой зыби.
Природа вокруг - мрачная и строгая. Но в этой строгости имелась какая-то своя, особая красота. Все здесь было древним и крепким, как будто земли этой ничто не касалось сотни, а может, и тысячи веков. На севере, занавешенные легким туманом, виднелись оледенелые горы, а впереди, не так уж и далеко за становищем, сверкали вершины центрального новоземельского хребта. Серая галька, серые, почти черные обрывистые скалы, и ни одного деревца, кустика, только кое-где зеленовато-коричневые с белыми и желтыми крапинками пятна - то ли трава, то ли мох...
Первыми на берег съехали Замятин, Громов и комиссар. А через некоторое время между берегом и судами экспедиции засновали большие, широкие моторные лодки - доры. Началась выгрузка. С короткими перерывами на обед и на ужин работали до самого позднего вечера, хотя, когда он здесь поздний, когда ранний, и не разберешь.
В этих широтах солнце с начала мая по середину августа совсем не опускается за горизонт. Только после полуночи оно из ослепительно золотого становится ярко-красным, еще позже цвет его тускнеет, и оно матовым оранжевым шаром медленно клонится за скалы острова Кармакульского, но, так и не зайдя за них, снова поднимается на небосклон.
13
Уставший, пожалуй, не меньше, чем при аварии "Азимута", я сидел на обкатанном морем небольшом валуне в стороне от всех и, кажется, ни о чем не думал. Поглядывал на море, на скалы, на людей, все еще толпившихся на берегу. Наверно, каждый приход судна - для них большая радость и здесь сейчас собралось все население становища - мужчины, женщины, ребятишки. Много было русских, но были и смуглые, широколицые, с черными раскосыми глазами, невысокие люди, одетые в меховые малицы с откинутыми на спины капюшонами. Я сообразил, что это ненцы - самые давние жители северного побережья материка и многих островов.
Кроме людей на берегу было множество разномастных - рыжих, серых, черных, белых, пятнистых - собак. Были среди них и совершенно невообразимые чудища - облезлые или, наоборот, с густой свалявшейся в клочья шерстью, с порванными ушами и со шрамами на мордах - следами жестоких драк, но были настоящие красавцы - пушистые, широкогрудые, с пышными, закрученными баранкой хвостами, с умными веселыми глазами лайки.
Сидеть на камне надоело, и я, кое-как встав и еле передвигая ноги, побрел в направлении становища. Посматривая вокруг, разглядывал покрытые мхом и лишайниками камни под ногами, заметил даже какие-то мелкие желтые цветочки, чем-то напоминающие наши маки, и вдруг почувствовал неладное. Поднял голову и увидел перед собой, наверное, дюжину собак. Разинув огромные пасти, сверкая жуткими клыками, они молча неслись, окружая меня... "Все, - подумал я, - вот и кончилась твоя экспедиция, Соколов!"
Первым порывом было, конечно, бежать, но, к счастью, я вдруг вспомнил, что от собак никогда не надо убегать: во-первых, не убежишь, а во-вторых, только еще больше раздразнишь. И я остался стоять.
Поджилки у меня тряслись самым настоящим образом. Помню, что вперед вырвался здоровенный черный пес, и глаза у него горели зеленым огнем. Я зажмурился и втянул голову в плечи... Что же они там, не видят: человек погибает...
Я слышал шумное дыхание собак и вдруг почувствовал, что кто-то ласково трется о мои ноги. Я осторожно открыл глаза. Собаки стояли вокруг и весело крутили хвостами, а черный сидел, наклонив голову набок, и внимательно меня разглядывал. Я только это и успел заметить, потому что он вдруг прыгнул. Я снова невольно зажмурился - и тут же почувствовал легкий толчок в грудь, и что-то влажное и мягкое снизу вверх смазало меня по губам. На землю я сел скорее от изумления. Я сидел на каменистой земле, а кругом скакали добродушные псы, и каждый старался лизнуть в лицо, и рядом стояла смуглая женщина и смеялась.
- Испугалась маленько? - спросила женщина, почему-то обращаясь ко мне в женском роде. - Наса собака селовека увазает, селовека не обидит. Сармика* не увазает, ошкуя* не увазает, чузую собаку не увазает, селовека - любит. Ставай, однако. Дора* уходит узе.
Я встал. К радости избавления от страха примешивалось чувство обиды. Откуда же я знал, что эти псы, видишь ли, человека уважают? Впрочем, обижался я не долго. Солнце по-прежнему светило. Собаки, из которых каждая запросто перегрызет горло любому зверю, почетной охраной сопровождали меня, веселая женщина шла рядом, на рейде четкими силуэтами рисовались суда нашей промыслово-полярной, и сам я ступал не где-нибудь, а по Новой Земле, на которой живут смелые и дружные люди, и на которой, ну, пусть не долго, но буду жить и работать я... Если из-за Борьки нас с Арсей не отправят обратно.
- А ну, марш в дору, - строго приказал мне боцман, и я, попрощавшись с женщиной и погладив по шелковистой шерсти черного зверя, влез в лодку.
- Где прохлаждалси? - ворчливо спросил Колька.
- Знакомился с Новой Землей, - нахально сказал я.
- Он у нас знаменитый исследователь, - захохотал Морошкин, Пахтусов, Русанов и даже Седов!
- Ага, - сказал я, - Пахтусов, Русанов, Седов и Соколов.
- Ну ты, - сказал Витька, - не больно-то задавайся! Знаем, какой ты... землепроходец.
- Заткнись, Морошка! - зло сказал Антон.
- Ладно, - сказал Морошкин, - еще маленько поглядим. Так, Шкерт?
Шкерт ничего не ответил, только усмехнулся противно.
...Спали мы в эту ночь по разным местам: на "Зубатке" команда уже разбирала нары в нашем трюме - судно должно было принять груз из Кармакул и поутру уйти обратно в Архангельск. Часть ребят разместили у жителей становища, две бригады поместились на "Авангарде", а нашей группе пришлось ночевать на палубе "Азимута" - на нем было всего две маленькие каютки для шести человек команды.
Дора пришвартовалась к борту "Азимута", и мы кое-как со своими вещичками и матрасами перебрались на суденышко. Разложили матрасы на спардеке и, кряхтя, охая, постанывая, улеглись. Семеныч с матросами принесли два брезентовых полотнища и укрыли нас сверху. И это оказалось очень кстати - к ночи небо затянулось плотной низкой серой пеленой, подул холодный ветер, а вскоре забарабанил нудный дождь, и пришлось натянуть брезент на головы.
- Ложись тесней, - сказал кто-то, - все теплее будет.
Все задвигались и поприжались друг к другу.
- Вот еще дождь, будь он неладен, - ворчливо сказал Саня.
- Тут еще не так бывает, - глухо откликнулся откуда-то Карбас. - Мне батя сказывал, что тут погода может чуть не каждый час меняться. Глядишь, солнце, а через час, глядишь, дождь, а ишшо через час и всток падет.
- Какой еще всток? - недовольно спросил Толик.
- Ветрище такой. Восточный, значит, - ответил Колька, - страшенный ветер. А за ним снег...
- Утешил! Ну, прямо обрадовал, - засмеялся Славка, потом вздохнул и сказал мечтательно: - А у нас в Одессе...
- Чего ты нам своей Одессой в глаза тычешь? - Я узнал шепелявый голос Баланды. - Какого... рожна ты к нам со своей Одессы пожаловал?!
- Ну ты! - закричал Арся. - Говори, да не заговаривайся!
- Да хватит вам соб-бачиться, - жалобно сказал Боря-маленький, уст-тали в-ведь в-все, сил н-нет...
- А ты, заяц морской, помалкивай, - сказал Васька.
- Да заткнитесь вы! - послышался раздраженный голос.
- Хватит! Всем спать! - откликнулся с левого борта Антон.
- Раскомандовался... - проворчал Васька, но замолчал.
Замолчали и остальные. А по брезенту, то чуть затихая, то набирая новые силы, все стучал и стучал надоедливый дождь, да тоскливо выл в вантах ветер...
Только к утру распогодилось. Сквозь рваные края облаков проглядывало стоявшее уже довольно высоко солнце, стих ветер, и прекратился дождь. Из-под потемневшего брезента нехотя стали выползать ребята - помятые, недовольные. Я только сейчас по-настоящему почувствовал вчерашнюю усталость - ныли все косточки, а поясницу было не согнуть, не разогнуть.
- Ну чо, салаги, носы повешали? - спросил боцман. - Ежели теперь заскучали, как дале-то робить станете?
- Ничего, боцман, - лениво ответил Саня, - поработаем.
- Где наша не пропадала! Эх! - лихо крикнул Арся и попытался отбить чечетку, но ноги не слушались, и он, смущенно махнув рукой, сказал: - Не расходились еще ходули мои. Ничо, расходятся. Они у меня такие.
- Вот это разговор, - одобрительно сказал Семеныч и пыхнул своей трубкой. - Собирайте вещички, и пойдем завтракать на "Зубатку". Обедать уж на месте будем. Собирайся побыстрей - вон дора уже ждет.
И верно, в правый борт "Азимута" толкался здоровенный моторный карбас.
- А где же "Авангард"? - удивленно спросил Славка.
- Он свою работу делает, - ответил боцман. - Четвертую бригаду на место отвез. Потом первую и вторую отправит, а потом уж и ваш черед.
- Быстро больно, - недовольно сказал я, - осмотреться не дали.
- Зато тебя на берегу хорошо собаки осмотрели, - усмехнулся Шкерт.
Вокруг засмеялись. "Всё видят, черти", - с досадой подумал я, но тоже засмеялся. А что было делать?
- Вот ладно, - сказал боцман, - с весельем лучше.
Покачивало. Садиться в лодку было трудновато - она то отходила от борта "Азимута", то со стуком и скрежетом снова прижималась к нему. Вначале в дору спрыгнули Антон, Арся, Саня, и они вместе с мотористом стали принимать вещи и укладывать их по всей лодке. Когда все было погружено, начали прыгать и остальные. Лодка оседала все глубже и глубже, и я с опаской посматривал на Семеныча - чего же он смотрит: потонет лодка! Но боцман невозмутимо дымил трубкой и только изредка покрикивал на нас. А широкая дора принимала все новых и новых и даже раскачиваться стала меньше. И я успокоился, а чтобы показать всем, что тоже не лыком шит, прыгнул в дору небрежно и, как мне казалось, красиво. Это пижонство вышло мне боком. Прыгая, я за что-то зацепился ногой, меня развернуло, и летел я вниз чуть не кубарем. Дора в этот момент отошла от "Азимута" чуть дальше, и моя левая нога осталась за бортом. И тут же волна снова притиснула лодку к судну, и нога оказалась зажатой между бортами. Ребята подхватили и сильно дернули меня, нога выскочила из сапога, и он плюхнулся в воду, и я упал на мешки. Кто-то ахнул, кто-то выругался, кто-то вскрикнул, но сейчас все молчали, а я не смотрел на ребят. Распижонился...
- С ногой что? - крикнул с "Азимута" Семеныч.
Я ощупал ногу. Вроде ничего не болит, так, саднит одну косточку.
- Снимай носок, - сказал Антон.
Я отрицательно повертел головой.
Тогда он сам сдернул носок и твердо, но осторожно стал ощупывать мою ногу, поворачивая ее туда и сюда.
- Чего молчишь? - буркнул он. - Ты ори. Болит?
- Не-а, - промямлил я. Нога действительно почти не болела, а если бы и здорово болела, я бы все равно не сказал.
- Ну как? - спросил Семеныч. Он уже тоже был в лодке.
- В порядке, кажись, - сказал Антон. - Надевай носок, замерзнешь.
- Спасибо, - тихо выдавил я.
- Вот наш... форсила недоделанный и получил, как это говорится, боевое крещение, - сказал Витька Морошкин. - И храбрость проявил, и сапог утопил.
- Ты, Морошка, помолчал бы! - взорвался Арся. - Поглядим, как ты по скалам ползать будешь... сопля голландская.
Морошкин скривил губы и сказал медленно:
- Ладно, Гиков, это я тебе тоже припомню.
- Припоминай валяй, - сказал Арся, - что-то много вас, припоминальщиков, нашлось.
- Что это вы как петухи какие? - сердито сказал Семеныч. - Кончай гомонить... Отдай концы! - крикнул он матросу на "Азимуте", потом сказал мотористу: - Сперва их завезешь, потом меня на берег забросишь, там у начальства совещание собирается.
Я рассеянно смотрел, как серебрится вода, стекая с поднимающихся весел. Настроение было, прямо скажем, неважное: я вспомнил, как опозорился тогда, когда чинил во льдах "Азимут", как перетрусил с собаками, и думал, что вот уже в третий раз "сел в лужу", а еще если меня отправят в Архангельск... Пожалуй, прав был отец: жидковат ты, парень...
В кубрике "Зубатки" остались только скамьи и стол, нары уже разобрали. Ели мы молча. После вчерашней работенки, после ночи на "Азимуте", да и после сегодняшних дел разговаривать и шутить не хотелось. Хотелось поесть как следует и отдохнуть часика два-три, благо время есть. Но когда кончили завтракать, Антон, постучав ложкой по столу, объявил:
- Вот что, братцы, надо потолковать.
- Спать охота!
- Давай в другой раз!
- Не в другой раз, а сейчас, - сердито сказал Антон.
- Дак что случилось-то? - спросил Саня Пустошный.
- Пока ничего особенного не случилось. А чтобы и дальше ничего не случилось, надо кой до чего договориться.
- Валяй, Антон, - сказал Арся, - только покороче.
- Нас здесь, - начал Антон, когда наступила кое-какая тишина, тридцать гавриков. Один - такой, другой - такой... Один без пуховика спать не может, другой и на камнях сладко выспится. Один - мешок с солью и на горбу не удержит, другой под мышку возьмет да еще и побежит. Я это вот к чему: надо нам жалеть друг друга, ну, то есть помогать друг дружке должны.
- А если кто сачковать будет? - спросил Шкерт.
- О сачках разговору нет. Сачок свое получит, - сказал Антон.
- Бить, что ли, будешь? - спросил Шкерт.
- Никак я не пойму: дурак ты, Петька, или только притворяешься? словно удивляясь, спросил Антон.
- А ты не оскорбляй, не имеешь права, понял? - повысил голос Шкерт.
- Не-е, - сказал Арся, - он не дурак, он - похуже.
- Хватит! - решительно отрубил Антон. - Хватит нам все время цапаться. Об этом я тоже хочу сказать. Нельзя нам ссориться. Нам вместе жить и работать вместе. И не знаю я, сколько мы тут вместе будем: может, месяц, а может... И еще скажу: здесь все... почти все комсомольцы. А мы, как шавки, друг на друга кидаемся - ни с того ни с сего...
- А почему это "мы"? - обиженно спросил Саня Пустошный. - Все, что ли, как шавки?
- Нет, не все, - спокойно сказал Антон. - А ты знаешь, как даже одна собачонка всю стаю стравить может?
- Слушай, Антон, что это ты: "шавки", "стая"? - тоже обиделся вдруг Толя из Находки. - Мы всё ж не собаки.
Антон смутился и сел.
- Да это я так... для сравнения, - неловко оправдался он.
Тут зашумели многие:
- С собаками нас сравнивает...
- Да вы что, ребята, - растерялся Антон, - ну, не умею я говорить. Это я так... ну, как это называется...
- Аллегория, - вякнул Витька Морошкин, - это он аллегорию подпустил для красоты.
Я молчал. Мог бы кое-что сказать, но побоялся, и Боря Малыгин рядом со мной вертелся на скамейке красный и сердитый - понимал, что, стоит ему только сказать что-нибудь, в него сразу эта компания вцепится: "заяц". А Колька Карбас вообще согнулся, чуть под стол не залез, чтоб не видно его было.
Антон решительно встал, но вид у него был такой, словно он не знал, о чем говорить дальше. Арся встал рядом.
- Дай-ка я скажу, Тошка, - заявил он.
- Давай, - сказал Антон и облегченно вздохнул, но на Арсю все же глянул с опаской: что-то он скажет?
Арся заговорил спокойно и, как всегда, немного насмешливо.
- Антон у нас и правда оратор не ахти какой, неважный, чего там говорить, оратор. - Он подождал, пока стихнут смешки, и продолжал уже без улыбки: - Ну и что? Мы Антона не знаем? Знаем! Я понял, что он хотел сказать. Нам дружить надо - вот что! И не подкалывать друг друга по пустякам разным. Вот ты, Морошка, сегодня над Димкой издевался, когда он сапог утопил. Насчет боевого крещения сказал и еще обозвал... А Димка боевое крещение на ленинградских крышах получил. Тебе и не снилось...
- А как ты меня обозвал, помнишь? - проворчал Витька.
- Помню, Витя, помню, - вроде бы виновато сказал Арся, - соплей голландской я тебя обозвал.
Морошкин позеленел.
- Вот видите, видите, - завопил он, - издевается!
- Не ори, Морошкин, - уже совсем серьезно сказал Арся, - видишь, тебе-то не очень приятно, а ты Соколову похуже ляпнул. Ему тяжело было, все видели, а ты взял и нарочно ляпнул. Так?
Он помолчал, потом посмотрел на Баланду и строго сказал:
- Теперь ты, Баландин Василий. - Он сказал это так, что Васька вскочил, даже руки по швам вытянул, и все засмеялись. Васька недоуменно огляделся и, злой как черт, сел.
- Чего тебе Баландин? - спросил он, растягивая слова.
- А вот чего, - сказал Арся, - помнишь, что ты ночью под брезентом Славке одесскому сказал?
- А што я такого сказал?
- А спросил ты его: зачем он к нам из своей Одессы приперся. Спросил?
Баланда засопел, но ничего не ответил.
- Да брось ты, Арся, - смущенно сказал Славка.
- Ты меня прости, Славка, но этому я скажу. И все пусть послушают. Ты знать, Вася, хотел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22