Они жили на деньги, присылаемые с родины. Может быть, это был кто-то очень бедный и отчаявшийся, как и я в Цен Кайфенг, когда мне приходилось воровать. И, может быть, у этого человека были такие же светлые волосы, как у Роберта Фолкона. Я застала его врасплох, когда он выбрасывал на пол содержимое чемодана, и он схватил конверт, решил, что в нем деньги.
Да… именно так все и было. Я сказала себе, что другого объяснения нет.
Прозвучал гонг, зовущий на ужин. Мне очень не хотелось идти в столовую, потому что все будут говорить о том, что случилось. Я бы многое отдала, чтобы лечь и заказать ужин в каюту, но это малодушие. «Делай то, что нужно сделать в первую очередь», – сказала я себе и выбросила волосы в иллюминатор. Я промыла разбитую губу, причесалась, постояла перед зеркалом, стараясь принять спокойное выражение, и отправилась в столовую.
Интерес к случившемуся продержался менее девяти дней, и я была рада. Когда мы заходили в Сингапур и Пинанг, были приняты особые меры предосторожности, чтобы никто не смог пробраться на борт незамеченным. Доктор Колби не выпускал меня из виду, но несмотря на это, или, вернее, благодаря тому, что я ни с кем не говорила о происшедшем, о нем забыли.
Шли дни, и зеркало сообщало мне, что облик мой меняется. Мне сказали, что я должна отпустить волосы, потому что английские барышни не стригут волосы «под горшок». Щеки мои наливались, и на них появился румянец. Мои ногти, которые были всегда сломаны или ободраны, становились все ухоженнее, прямо как у мандарина, хоть я и не хотела, чтобы они были такими же длинными.
Мы бросили якорь в Коломбо, затем в Адене. Я никогда раньше не жила так удобно и уютно, не ела так вкусно и сытно, как на этом корабле, и все же я не была счастлива, как должна бы была быть. После того, как первые впечатления и восторги прошли, я начала маяться от безделья. По крайней мере мне нечего было делать. Я часами гуляла по палубе, часами читала книги из маленькой судовой библиотеки, часами сидела с доктором и миссис Колби, пока они беседовали с другими пассажирами, но это было всего лишь времяпрепровождение. Это покажется глупым, но, я думаю, что скучала по своим повседневным заботам и проблемам, к которым привыкла за долгие годы.
Самым счастливым было время, когда солнце садилось и я могла найти укромный уголок на палубе и быть самой собой под звездным небом. В такие часы я вспоминала моих девочек, каждую по очереди, и все, что мы с ними вместе делали: как мы боролись с крошечным куском земли; наш восторг, когда мы выкопали первую картошку; как мы с Юлан просидели трое суток у постели маленькой Кими, когда та заболела, в страхе, что потеряем ее, и как мы радовались, когда она начала поправляться.
Иногда я думала о Николасе Сэбине и о той ночи, которую провела в тюрьме. Она казалась такой же далекой, как звезды надо мной, словно все произошло тогда с другой Люси Уэринг и в совершенно другом мире. Я вспоминала последние слова, которые услышала от Николаса Сэбина: «Постарайся не думать об этом. Это всего лишь сон». Именно так я сейчас вспоминала о нем, как о сне. Но на душе было тяжело. Возможно, он был дурным человеком, как говорил о нем Роберт Фолкон. Но в Николасе Сэбине было столько жизни! Он умел смеяться над собой, даже в безвыходном положении. На меня его смех оказывал целительное действие.
Из Адена мы попали в безвоздушное знойное пространство Красного моря и вышли в Суэцкий канал. Наше путешествие приближалось к концу, а мое беспокойство с каждым днем росло. На корабле я жила в маленьком мирке. Я к нему привыкла и со страхом думала, что придется его покинуть и окунуться в огромную, новую, чужую жизнь. Теперь на мне было английское платье, но я знала, что во многом остаюсь китаянкой и продолжаю вести себя так, как того требует китайский образ жизни.
Июньским вечером, как раз на закате, я впервые увидела Англию, когда мы шли через Ла-Манш. Все пассажиры высыпали на палубу, вглядываясь в далекий берег. Те, кто давно не был дома, особенно волновались. Я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, мне было интересно. Как трогательно, что я скоро увижу родину своих родителей! С другой стороны, я не могла не нервничать.
На следующий день мы медленно прошли по Темзе и бросили якорь в порту Ройал-Алберт-Док после полудня. Прошла целая вечность между прибытием и тем моментом, когда нам, наконец, разрешили сойти на берег. С каждой минутой мне становилось все страшнее. Когда мы спускались по трапу, я вцепилась в миссис Колби. Вокруг нас на пристани раздавались взволнованные приветствия: люди радостно встречали своих близких. Я увидела мужчину, отделившегося от небольшой компании дам и направляющегося в нашу сторону. У него было бледное узкое лицо и редкие темные волосы. Я решила, что ему около шестидесяти. Его движения были быстрыми и резкими. Он часто моргал. Мужчина приближался к нам, сжимая в одной руке цилиндр, а в другой – трость, которой помахивал, словно пытаясь привлечь к себе наше внимание. Подойдя к нам, он улыбнулся и сказал:
– Добрый день, сэр! Ваш покорный слуга, мэм. Могу я узнать, вы – доктор и миссис Колби?
– Да, это мы, – ответил доктор Колби. – А вы, должно быть, Грешем. Ловко вы нас нашли, дорогой друг.
– Ах, нет, нет, – запротестовал мистер Грешем, скромно рассмеявшись. – Вы – единственная пара в сопровождении молодой особы. – Теперь он улыбнулся мне, продемонстрировав свои зубы, слишком большие. – Поэтому я был уверен, что это наша маленькая гостья. Так, так, так, значит, это и есть Люси Уэринг. Какая вы хорошенькая, моя дорогая! Добро пожаловать в Англию и в мою семью!
Он протянул руку, и я взяла ее, приседая в реверансе, не сообразив, что он наклонился вперед и чуть обнял меня, чтобы поцеловать в щеку. Когда я выпрямилась, то слегка ударила его головой по лицу.
– Ах, простите! – закричала я и покраснела от неловкости, поправляя шляпу. Он возбужденно хохотнул и сказал:
– Полностью по моей вине, – и обратился к доктору Колби: – Разрешите, я познакомлю вас с моей семьей?
Я видела трех женщин в летних платьях, как в тумане. Две были молодыми, а третья, старшая, была, вероятно, женой мистера Грешема. Я была так расстроена своей неловкостью, что все расплывалось и путалось у меня перед глазами. Я боялась подать руку и сделать реверанс из страха допустить еще один промах. Я тут же забыла, как зовут обеих девушек, а единственное приветствие, которое мне удалось вспомнить, было по-китайски.
Миссис Грешем и ее дочери были представлены взволнованному существу с красным лицом, смотревшему на них остекленевшими глазами, пробормотавшему несколько непонятных слов и впавшему в полуобморочное состояние. Лицо мое превратилось в неподвижную маску, и я чувствовала, что на нем было такое выражение, которое миссис Феншоу назвала бы мрачным. Мистер Грешем не переставал смеяться и говорить в безуспешной попытке помочь мне почувствовать себя раскованней. Но я настолько онемела от растущего чувства стыда, что, даже когда кто-то меня о чем-то спросил, я не смогла понять смысла сказанного и уныло уставилась на него. Прошла целая вечность, пока доктор и миссис Колби, наконец, распрощались с нами. Спустя десять минут мы были на судне, уносящем нас вверх по Темзе.
– Кратчайший путь к Чаринг-Кросс, – сказал мистер Грешем, поигрывая тростью и вертя головой, – в наши дни с транспортом ужасно много проблем.
Маловероятно, но я решила, что мистер Грешем почему-то нервничает из-за меня. Лишь позже я поняла, что это его обычная манера. Он был человеком импульсивным и легко возбудимым, очень непохожим на тех немногих англичан, которых мне приходилось прежде видеть. У него была необычная механическая улыбка, которую он отключал, как электрический свет. Когда мистер Грешем улыбался, взгляд его становился остекленевшим.
Шум мотора мешал разговаривать, что меня устраивало. Я смотрела по сторонам, делая вид, что мне интересно разглядывать незнакомые места. На самом деле я мало что понимала. Единственный вывод, который я сделала, это – что Лондон большой город, потому что нам понадобилось какое-то время, чтобы добраться до Чаринг-Кросс. Затем мы проехали не более двух сотен ярдов в экипаже и остановились перед зданием вокзала. На улицах было полно людей, спешащих по своим делам. Я никогда раньше не видела столько чужаков в одном городе. Носильщик взял мой чемодан, мы сели в поезд, а мистер Грешем отправился покупать газету. В нашем купе больше никого не было. Когда мы устроились, я подумала: «Насколько красивее этот поезд по сравнению с тем, в котором мы ехали в Тяньцзинь!» Это навело меня еще на одну мысль. На мне было лучшее из трех моих платьев, но теперь я видела, насколько плохо одета по сравнению с дочерьми мистера Грешема: у них были красивые платья из тяжелого шелка и очаровательные шляпки, украшенные большими разноцветными перьями. Я никогда не придавала большого значения одежде, но сейчас вдруг почувствовала свою серость, и внутренне еще больше съежилась.
В купе было тихо. Обе девушки о чем-то шептались. Я догадывалась, что они шепчутся обо мне. Я пыталась найти предлог, чтобы что-то сказать и разрушить тот панцирь, в котором оказалась, но в голову ничего не приходило. Я сидела, опустив голову, и украдкой разглядывала своих спутниц. Миссис Грешем обмахивалась веером. У нее были красивые волосы цвета сандалового дерева, спрятанные под шляпкой, ленты которой завязывались под подбородком. Она была пухлой женщиной с голубыми глазами и нежным розовым цветом лица. Миссис Грешем на мгновение закрыла глаза и вздохнула, покачав головой, как будто ей пришлось столкнуться с задачей, решить которую она не могла. Я поняла, что я и есть эта самая задача. Когда я подумала о том, какое впечатление на них произвела, то решила, что едва ли могу упрекнуть ее за то, что она переживает.
Я могла наблюдать за девушками по их отражению в окне. Теперь я видела, что одной – около восемнадцати, а другая – на несколько лет младше. Старшая девушка была маленькая и пухлая, как мать. Младшая, почти одного роста с сестрой, была больше похожа на мистера Грешема. Они шептались, хихикали и время от времени поглядывали на меня. Я уже была почти согласна снова оказаться в Ченгфу.
Миссис Грешем, наконец, пришла в себя и резко сказала:
– Немедленно прекратите шептаться, вы обе! Эмили, не следует подавать дурной пример Аманде, она и так не умеет себя вести. Сядьте прямо и поговорите с Люси, будьте хорошими девочками.
Они беспомощно переглянулись, и старшая, Эмили, сказала:
– Папа водил нас в оперу на комедию. Там было все про Китай. Опера мистера Гилберта и мистера Салливана. Называется «Микадо», это что-то вроде их короля. Ты когда-нибудь видела его? Я имею в виду настоящего микадо?
Я отрицательно покачала головой. Я даже не слышала о таком.
Аманда сказала сестре:
– Это не Китай, а Япония, дура. Микадо – король Японии.
– Не надо так грубо разговаривать с сестрой, дорогая, – сказала миссис Гершем, помахивая веером – В конце концов, Китай и Япония – почти одно и то же, я уверена.
– Извини, мама, я очень сожалею, – ответила Аманда таким тоном, что стало ясно, что она ни о чем не сожалеет. Она обратилась ко мне: – А кого ты сама видела в Китае, Люси?
Мне удалось снова обрести дар речи, и я прошептала:
– Просто людей. Китайцев. Однажды я видела мандарина Хуанг Кунга. Он очень важный человек.
– Вот! Видишь? – с надеждой сказала миссис Грешем. – Люси видела мандарина. Разве не интересно?
– В «Микадо» был верховный палач, – сказала Эмили. – А ты когда-нибудь видела палача?
Я кивнула. Миссис Грешем довольно сказала:
– Видишь, Аманда? Я же тебе говорила, что это почти одно и то же.
– У него был большой меч, и он рубил людям головы? – хихикнув, спросила Аманда.
– Не всегда, – ответила я. Сейчас мой голос зазвучал громче. – Если ты – вор, то палач выжжет раскаленным железом клеймо на твоей руке. Но Хуанг Кунг – очень строгий, поэтому палач Ченгфу отрубит тебе руку.
Обе девушки уставились на меня округлившимися глазами. Эмили посмотрела на свою мягкую белую ручку и что-то мяукнула от ужаса. Миссис Грешем издала какой-то полузадушенный крик и, закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья, очень быстро обмахиваясь веером.
– Довольно, Люси! – возбужденно сказала она. – Нам ни к чему эти глупые сказки, спасибо!
Я снова сжалась в комок, не понимая, что я сказала неправильного. В этот момент дверь открылась и в купе поднялся мистер Грешем.
– Отправляемся, – сказал он сердечно и швырнул шляпу с тростью в сетку. Усаживаясь, он энергично потер руки и, часто моргая, оглядел нас. – Ну-с, о чем поболтаем?
– Мне кажется, что Люси очень устала, Чарльз, – многозначительно сказала его жена. – Мы не хотим утомлять ее бесконечной болтовней, и мне всегда казалось, что очень трудно поддерживать приятный разговор в этих шумных поездах. Почему бы тебе не почитать газету, дорогой? У нас еще будет уйма времени, чтобы поговорить с Люси.
Какое-то мгновение мистер Грешем выглядел так, словно его вышибли из седла, затем он откинулся на спинку сиденья и несколько раз кивнул.
– Ты, наверное, права, Бекки. Мы должны дать ей возможность прийти в себя. – Он улыбнулся мне одной из своих неожиданных стеклянных улыбок. – К тому же мне кажется, что ты захочешь посмотреть в окно, пока мы едем. Это твои первые впечатления от Англии, и мы не хотим тебе их испортить.
Я думаю, мне удалось улыбнуться в ответ. Естественно, я вздохнула с облегчением, и бьюсь об заклад, что другие – тоже. Я пробормотала:
– Благодарю вас, мистер Грешем, – и с радостью отвернулась к окну. Я ничего перед собой не видела. Меня мучила лишь одна мысль: «Господи! Смогу ли я когда-нибудь оправиться от ужаса, с которого началось мое знакомство с семьей Грешем?» Я была неуклюжей, говорила невпопад. Когда же я ничего не делала и молчала, как баран, получалось еще хуже.
Постепенно я стала обращать внимание на места, которые мы проезжали. Сначала не было ничего интересного: одни закоптелые дома, кое-как разбросанные вдоль дороги. На некоторых – длинные трубы, должно быть, это фабрики. Затем появились города и деревни.
Местность между ними была такой красивой, что я не сразу поверила своим глазам. Здесь не было плоских равнин, к которым я привыкла. Земля то поднималась, то опускалась плавно. Не было и гор. Поля похожи на огромное лоскутное одеяло, которое, казалось, струится по земле. Я вспомнила о волшебном ковре-самолете. В полях работали огромные лошади с лохматыми ногами. Такие же лошади были впряжены в повозки. Большие коровы и овцы паслись на изумрудно-зеленых склонах. И везде деревья: рощицами посреди поля, целыми массивами и даже вдоль дорог. В Китае дорога – просто путь от одного места к другому, и никаких препятствий на этом пути. А здесь дороги, как лабиринт. Интересно, как удается не заблудиться. В городах вдоль дороги стояли дома и магазины. Зеленые пространства между ними разделяли изгороди, но не везде земля была огорожена. Вдоль изгородей росли полевые цветы, а стены маленьких коттеджей увивали розы. Но больше всего меня поразило то, что ни вокруг деревень, ни вокруг городов не было стен. В Китае самую маленькую деревеньку охраняла глинобитная стена. Каждый город был обнесен стеной, часто каменной, и в городе богатые люди возводили стены вокруг своих домов, а внутри этих стен – еще стена, образующая внутренний двор.
Здесь же все было открыто, а я тем не менее чувствовала, что кругом царит мир и спокойствие, словно невидимый защитный полог раскинут над землей от горизонта до горизонта. Может быть, память блуждает в крови, как привидение, потому что, хоть я никогда и не видела Англии, я вдруг почувствовала себя ее частичкой, какой бы странной она сначала мне не показалась. Когда-нибудь я узнаю ее получше.
Слезы появились неожиданно. Я отвернулась от окна и с глупым удивлением обнаружила, что не одна в купе. Я была так глубоко погружена в собственные мысли, что совершенно забыла о своих спутниках. Эмили смотрела на меня. Она сморщила нос и громко зашептала Аманде:
– Смотри, она – плакса.
Мистер Грешем резко оторвался от газеты и свирепо посмотрел на нее.
– Как ты смеешь, Эмили? – рявкнул он, моргая. – Твое замечание очень злое! Так не пойдет, так не пойдет, сударыня! И новую шляпу, о которой ты матери все уши прожужжала, не получишь!
Эмили надула губы, как будто сама вот-вот расплачется. Аманда едва сдержалась, чтобы не захихикать. Миссис Грешем открыла глаза и возмущенно сказала:
– В самом деле, Чарльз! Как ты можешь быть так несправедлив к бедной девочке? Видишь, как ты ее расстроил? Конечно, она получит новую шляпу.
– Конечно, нет, – раздраженно перебил ее мистер Грешем, – и она не бедная девочка. Она – молодая особа, которой следует знать, как себя вести. К сожалению, ты ее портишь, моя дорогая, и очень жаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Да… именно так все и было. Я сказала себе, что другого объяснения нет.
Прозвучал гонг, зовущий на ужин. Мне очень не хотелось идти в столовую, потому что все будут говорить о том, что случилось. Я бы многое отдала, чтобы лечь и заказать ужин в каюту, но это малодушие. «Делай то, что нужно сделать в первую очередь», – сказала я себе и выбросила волосы в иллюминатор. Я промыла разбитую губу, причесалась, постояла перед зеркалом, стараясь принять спокойное выражение, и отправилась в столовую.
Интерес к случившемуся продержался менее девяти дней, и я была рада. Когда мы заходили в Сингапур и Пинанг, были приняты особые меры предосторожности, чтобы никто не смог пробраться на борт незамеченным. Доктор Колби не выпускал меня из виду, но несмотря на это, или, вернее, благодаря тому, что я ни с кем не говорила о происшедшем, о нем забыли.
Шли дни, и зеркало сообщало мне, что облик мой меняется. Мне сказали, что я должна отпустить волосы, потому что английские барышни не стригут волосы «под горшок». Щеки мои наливались, и на них появился румянец. Мои ногти, которые были всегда сломаны или ободраны, становились все ухоженнее, прямо как у мандарина, хоть я и не хотела, чтобы они были такими же длинными.
Мы бросили якорь в Коломбо, затем в Адене. Я никогда раньше не жила так удобно и уютно, не ела так вкусно и сытно, как на этом корабле, и все же я не была счастлива, как должна бы была быть. После того, как первые впечатления и восторги прошли, я начала маяться от безделья. По крайней мере мне нечего было делать. Я часами гуляла по палубе, часами читала книги из маленькой судовой библиотеки, часами сидела с доктором и миссис Колби, пока они беседовали с другими пассажирами, но это было всего лишь времяпрепровождение. Это покажется глупым, но, я думаю, что скучала по своим повседневным заботам и проблемам, к которым привыкла за долгие годы.
Самым счастливым было время, когда солнце садилось и я могла найти укромный уголок на палубе и быть самой собой под звездным небом. В такие часы я вспоминала моих девочек, каждую по очереди, и все, что мы с ними вместе делали: как мы боролись с крошечным куском земли; наш восторг, когда мы выкопали первую картошку; как мы с Юлан просидели трое суток у постели маленькой Кими, когда та заболела, в страхе, что потеряем ее, и как мы радовались, когда она начала поправляться.
Иногда я думала о Николасе Сэбине и о той ночи, которую провела в тюрьме. Она казалась такой же далекой, как звезды надо мной, словно все произошло тогда с другой Люси Уэринг и в совершенно другом мире. Я вспоминала последние слова, которые услышала от Николаса Сэбина: «Постарайся не думать об этом. Это всего лишь сон». Именно так я сейчас вспоминала о нем, как о сне. Но на душе было тяжело. Возможно, он был дурным человеком, как говорил о нем Роберт Фолкон. Но в Николасе Сэбине было столько жизни! Он умел смеяться над собой, даже в безвыходном положении. На меня его смех оказывал целительное действие.
Из Адена мы попали в безвоздушное знойное пространство Красного моря и вышли в Суэцкий канал. Наше путешествие приближалось к концу, а мое беспокойство с каждым днем росло. На корабле я жила в маленьком мирке. Я к нему привыкла и со страхом думала, что придется его покинуть и окунуться в огромную, новую, чужую жизнь. Теперь на мне было английское платье, но я знала, что во многом остаюсь китаянкой и продолжаю вести себя так, как того требует китайский образ жизни.
Июньским вечером, как раз на закате, я впервые увидела Англию, когда мы шли через Ла-Манш. Все пассажиры высыпали на палубу, вглядываясь в далекий берег. Те, кто давно не был дома, особенно волновались. Я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, мне было интересно. Как трогательно, что я скоро увижу родину своих родителей! С другой стороны, я не могла не нервничать.
На следующий день мы медленно прошли по Темзе и бросили якорь в порту Ройал-Алберт-Док после полудня. Прошла целая вечность между прибытием и тем моментом, когда нам, наконец, разрешили сойти на берег. С каждой минутой мне становилось все страшнее. Когда мы спускались по трапу, я вцепилась в миссис Колби. Вокруг нас на пристани раздавались взволнованные приветствия: люди радостно встречали своих близких. Я увидела мужчину, отделившегося от небольшой компании дам и направляющегося в нашу сторону. У него было бледное узкое лицо и редкие темные волосы. Я решила, что ему около шестидесяти. Его движения были быстрыми и резкими. Он часто моргал. Мужчина приближался к нам, сжимая в одной руке цилиндр, а в другой – трость, которой помахивал, словно пытаясь привлечь к себе наше внимание. Подойдя к нам, он улыбнулся и сказал:
– Добрый день, сэр! Ваш покорный слуга, мэм. Могу я узнать, вы – доктор и миссис Колби?
– Да, это мы, – ответил доктор Колби. – А вы, должно быть, Грешем. Ловко вы нас нашли, дорогой друг.
– Ах, нет, нет, – запротестовал мистер Грешем, скромно рассмеявшись. – Вы – единственная пара в сопровождении молодой особы. – Теперь он улыбнулся мне, продемонстрировав свои зубы, слишком большие. – Поэтому я был уверен, что это наша маленькая гостья. Так, так, так, значит, это и есть Люси Уэринг. Какая вы хорошенькая, моя дорогая! Добро пожаловать в Англию и в мою семью!
Он протянул руку, и я взяла ее, приседая в реверансе, не сообразив, что он наклонился вперед и чуть обнял меня, чтобы поцеловать в щеку. Когда я выпрямилась, то слегка ударила его головой по лицу.
– Ах, простите! – закричала я и покраснела от неловкости, поправляя шляпу. Он возбужденно хохотнул и сказал:
– Полностью по моей вине, – и обратился к доктору Колби: – Разрешите, я познакомлю вас с моей семьей?
Я видела трех женщин в летних платьях, как в тумане. Две были молодыми, а третья, старшая, была, вероятно, женой мистера Грешема. Я была так расстроена своей неловкостью, что все расплывалось и путалось у меня перед глазами. Я боялась подать руку и сделать реверанс из страха допустить еще один промах. Я тут же забыла, как зовут обеих девушек, а единственное приветствие, которое мне удалось вспомнить, было по-китайски.
Миссис Грешем и ее дочери были представлены взволнованному существу с красным лицом, смотревшему на них остекленевшими глазами, пробормотавшему несколько непонятных слов и впавшему в полуобморочное состояние. Лицо мое превратилось в неподвижную маску, и я чувствовала, что на нем было такое выражение, которое миссис Феншоу назвала бы мрачным. Мистер Грешем не переставал смеяться и говорить в безуспешной попытке помочь мне почувствовать себя раскованней. Но я настолько онемела от растущего чувства стыда, что, даже когда кто-то меня о чем-то спросил, я не смогла понять смысла сказанного и уныло уставилась на него. Прошла целая вечность, пока доктор и миссис Колби, наконец, распрощались с нами. Спустя десять минут мы были на судне, уносящем нас вверх по Темзе.
– Кратчайший путь к Чаринг-Кросс, – сказал мистер Грешем, поигрывая тростью и вертя головой, – в наши дни с транспортом ужасно много проблем.
Маловероятно, но я решила, что мистер Грешем почему-то нервничает из-за меня. Лишь позже я поняла, что это его обычная манера. Он был человеком импульсивным и легко возбудимым, очень непохожим на тех немногих англичан, которых мне приходилось прежде видеть. У него была необычная механическая улыбка, которую он отключал, как электрический свет. Когда мистер Грешем улыбался, взгляд его становился остекленевшим.
Шум мотора мешал разговаривать, что меня устраивало. Я смотрела по сторонам, делая вид, что мне интересно разглядывать незнакомые места. На самом деле я мало что понимала. Единственный вывод, который я сделала, это – что Лондон большой город, потому что нам понадобилось какое-то время, чтобы добраться до Чаринг-Кросс. Затем мы проехали не более двух сотен ярдов в экипаже и остановились перед зданием вокзала. На улицах было полно людей, спешащих по своим делам. Я никогда раньше не видела столько чужаков в одном городе. Носильщик взял мой чемодан, мы сели в поезд, а мистер Грешем отправился покупать газету. В нашем купе больше никого не было. Когда мы устроились, я подумала: «Насколько красивее этот поезд по сравнению с тем, в котором мы ехали в Тяньцзинь!» Это навело меня еще на одну мысль. На мне было лучшее из трех моих платьев, но теперь я видела, насколько плохо одета по сравнению с дочерьми мистера Грешема: у них были красивые платья из тяжелого шелка и очаровательные шляпки, украшенные большими разноцветными перьями. Я никогда не придавала большого значения одежде, но сейчас вдруг почувствовала свою серость, и внутренне еще больше съежилась.
В купе было тихо. Обе девушки о чем-то шептались. Я догадывалась, что они шепчутся обо мне. Я пыталась найти предлог, чтобы что-то сказать и разрушить тот панцирь, в котором оказалась, но в голову ничего не приходило. Я сидела, опустив голову, и украдкой разглядывала своих спутниц. Миссис Грешем обмахивалась веером. У нее были красивые волосы цвета сандалового дерева, спрятанные под шляпкой, ленты которой завязывались под подбородком. Она была пухлой женщиной с голубыми глазами и нежным розовым цветом лица. Миссис Грешем на мгновение закрыла глаза и вздохнула, покачав головой, как будто ей пришлось столкнуться с задачей, решить которую она не могла. Я поняла, что я и есть эта самая задача. Когда я подумала о том, какое впечатление на них произвела, то решила, что едва ли могу упрекнуть ее за то, что она переживает.
Я могла наблюдать за девушками по их отражению в окне. Теперь я видела, что одной – около восемнадцати, а другая – на несколько лет младше. Старшая девушка была маленькая и пухлая, как мать. Младшая, почти одного роста с сестрой, была больше похожа на мистера Грешема. Они шептались, хихикали и время от времени поглядывали на меня. Я уже была почти согласна снова оказаться в Ченгфу.
Миссис Грешем, наконец, пришла в себя и резко сказала:
– Немедленно прекратите шептаться, вы обе! Эмили, не следует подавать дурной пример Аманде, она и так не умеет себя вести. Сядьте прямо и поговорите с Люси, будьте хорошими девочками.
Они беспомощно переглянулись, и старшая, Эмили, сказала:
– Папа водил нас в оперу на комедию. Там было все про Китай. Опера мистера Гилберта и мистера Салливана. Называется «Микадо», это что-то вроде их короля. Ты когда-нибудь видела его? Я имею в виду настоящего микадо?
Я отрицательно покачала головой. Я даже не слышала о таком.
Аманда сказала сестре:
– Это не Китай, а Япония, дура. Микадо – король Японии.
– Не надо так грубо разговаривать с сестрой, дорогая, – сказала миссис Гершем, помахивая веером – В конце концов, Китай и Япония – почти одно и то же, я уверена.
– Извини, мама, я очень сожалею, – ответила Аманда таким тоном, что стало ясно, что она ни о чем не сожалеет. Она обратилась ко мне: – А кого ты сама видела в Китае, Люси?
Мне удалось снова обрести дар речи, и я прошептала:
– Просто людей. Китайцев. Однажды я видела мандарина Хуанг Кунга. Он очень важный человек.
– Вот! Видишь? – с надеждой сказала миссис Грешем. – Люси видела мандарина. Разве не интересно?
– В «Микадо» был верховный палач, – сказала Эмили. – А ты когда-нибудь видела палача?
Я кивнула. Миссис Грешем довольно сказала:
– Видишь, Аманда? Я же тебе говорила, что это почти одно и то же.
– У него был большой меч, и он рубил людям головы? – хихикнув, спросила Аманда.
– Не всегда, – ответила я. Сейчас мой голос зазвучал громче. – Если ты – вор, то палач выжжет раскаленным железом клеймо на твоей руке. Но Хуанг Кунг – очень строгий, поэтому палач Ченгфу отрубит тебе руку.
Обе девушки уставились на меня округлившимися глазами. Эмили посмотрела на свою мягкую белую ручку и что-то мяукнула от ужаса. Миссис Грешем издала какой-то полузадушенный крик и, закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья, очень быстро обмахиваясь веером.
– Довольно, Люси! – возбужденно сказала она. – Нам ни к чему эти глупые сказки, спасибо!
Я снова сжалась в комок, не понимая, что я сказала неправильного. В этот момент дверь открылась и в купе поднялся мистер Грешем.
– Отправляемся, – сказал он сердечно и швырнул шляпу с тростью в сетку. Усаживаясь, он энергично потер руки и, часто моргая, оглядел нас. – Ну-с, о чем поболтаем?
– Мне кажется, что Люси очень устала, Чарльз, – многозначительно сказала его жена. – Мы не хотим утомлять ее бесконечной болтовней, и мне всегда казалось, что очень трудно поддерживать приятный разговор в этих шумных поездах. Почему бы тебе не почитать газету, дорогой? У нас еще будет уйма времени, чтобы поговорить с Люси.
Какое-то мгновение мистер Грешем выглядел так, словно его вышибли из седла, затем он откинулся на спинку сиденья и несколько раз кивнул.
– Ты, наверное, права, Бекки. Мы должны дать ей возможность прийти в себя. – Он улыбнулся мне одной из своих неожиданных стеклянных улыбок. – К тому же мне кажется, что ты захочешь посмотреть в окно, пока мы едем. Это твои первые впечатления от Англии, и мы не хотим тебе их испортить.
Я думаю, мне удалось улыбнуться в ответ. Естественно, я вздохнула с облегчением, и бьюсь об заклад, что другие – тоже. Я пробормотала:
– Благодарю вас, мистер Грешем, – и с радостью отвернулась к окну. Я ничего перед собой не видела. Меня мучила лишь одна мысль: «Господи! Смогу ли я когда-нибудь оправиться от ужаса, с которого началось мое знакомство с семьей Грешем?» Я была неуклюжей, говорила невпопад. Когда же я ничего не делала и молчала, как баран, получалось еще хуже.
Постепенно я стала обращать внимание на места, которые мы проезжали. Сначала не было ничего интересного: одни закоптелые дома, кое-как разбросанные вдоль дороги. На некоторых – длинные трубы, должно быть, это фабрики. Затем появились города и деревни.
Местность между ними была такой красивой, что я не сразу поверила своим глазам. Здесь не было плоских равнин, к которым я привыкла. Земля то поднималась, то опускалась плавно. Не было и гор. Поля похожи на огромное лоскутное одеяло, которое, казалось, струится по земле. Я вспомнила о волшебном ковре-самолете. В полях работали огромные лошади с лохматыми ногами. Такие же лошади были впряжены в повозки. Большие коровы и овцы паслись на изумрудно-зеленых склонах. И везде деревья: рощицами посреди поля, целыми массивами и даже вдоль дорог. В Китае дорога – просто путь от одного места к другому, и никаких препятствий на этом пути. А здесь дороги, как лабиринт. Интересно, как удается не заблудиться. В городах вдоль дороги стояли дома и магазины. Зеленые пространства между ними разделяли изгороди, но не везде земля была огорожена. Вдоль изгородей росли полевые цветы, а стены маленьких коттеджей увивали розы. Но больше всего меня поразило то, что ни вокруг деревень, ни вокруг городов не было стен. В Китае самую маленькую деревеньку охраняла глинобитная стена. Каждый город был обнесен стеной, часто каменной, и в городе богатые люди возводили стены вокруг своих домов, а внутри этих стен – еще стена, образующая внутренний двор.
Здесь же все было открыто, а я тем не менее чувствовала, что кругом царит мир и спокойствие, словно невидимый защитный полог раскинут над землей от горизонта до горизонта. Может быть, память блуждает в крови, как привидение, потому что, хоть я никогда и не видела Англии, я вдруг почувствовала себя ее частичкой, какой бы странной она сначала мне не показалась. Когда-нибудь я узнаю ее получше.
Слезы появились неожиданно. Я отвернулась от окна и с глупым удивлением обнаружила, что не одна в купе. Я была так глубоко погружена в собственные мысли, что совершенно забыла о своих спутниках. Эмили смотрела на меня. Она сморщила нос и громко зашептала Аманде:
– Смотри, она – плакса.
Мистер Грешем резко оторвался от газеты и свирепо посмотрел на нее.
– Как ты смеешь, Эмили? – рявкнул он, моргая. – Твое замечание очень злое! Так не пойдет, так не пойдет, сударыня! И новую шляпу, о которой ты матери все уши прожужжала, не получишь!
Эмили надула губы, как будто сама вот-вот расплачется. Аманда едва сдержалась, чтобы не захихикать. Миссис Грешем открыла глаза и возмущенно сказала:
– В самом деле, Чарльз! Как ты можешь быть так несправедлив к бедной девочке? Видишь, как ты ее расстроил? Конечно, она получит новую шляпу.
– Конечно, нет, – раздраженно перебил ее мистер Грешем, – и она не бедная девочка. Она – молодая особа, которой следует знать, как себя вести. К сожалению, ты ее портишь, моя дорогая, и очень жаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36