Люсеньке я разок положу руку на плечо, а со Светой я так буду держаться, что каждому станет ясно: я и ей могу руку на плечо положить, да только мне неохота.
Меня одно смущало: захочет ли Света идти вместе со мной. Она на меня дуется. Смешно сказать: из-за того, что я ее дернул за нос. В классе такая забава пошла: меня дергали, и я дергал. Мне и в голову не пришло, что такого гордого человека, как Света, за нос дергать нельзя. Я без всякой злости ее дернул, всего разок и не сильно. А она покраснела и чуть не заплакала. Вот какие разные люди бывают: другого дерни за нос или хоть пинка дай - он даже не заметит, а Света мне этого простить не может. Раньше, если мне хотелось поговорить об интересном, я к ней подсаживался. Есть, конечно, в нашем классе и другие, с кем можно об интересном поговорить, но никто не умеет во время разговора так серьезно смотреть на тебя, так внимательно слушать, - разговор получается замечательный. Я специально для этих разговоров журнал "Наука и жизнь" читал. Лишиться такого собеседника из-за ерунды! Я стал придумывать, как подлизаться к Свете, чтобы ей даже в голову не пришло, что я подлизываюсь.
Папа говорит, что у меня каждый день от полутора до двух тысяч планов. Это, конечно, преувеличение. Но в то утро у меня сразу же новый план появился, как только я их увидел, двух очкастых людей - мать и сына. Они шли, взявшись за руки, низкорослые, не скажешь, что красивые; это были люди новые, иначе бы они с таким интересом не осматривали каждый домишко и не шарахнулись бы от собаки, которая любит пугать новичков, бросаясь со страшным лаем на сетку ограды. Я сразу понял, что это наша новая классная руководительница с сыном: такими мне описал их вчера Горбылевский - он их видел, когда приходил в школу за учебниками. (С прежней нашей классной руководительницей, Еленой Николаевной, мы расстались в конце прошлого учебного года: она переехала в другой город.) Я решил с ними познакомиться: не помешает. Да и интересно будет в школьный двор заявиться с новым классным руководителем. Обо мне говорят: "Быстроглазый раньше всех поспевает". Приятно, когда это подтверждается.
Я закомлюсь с людьми двумя способами. Первый способ такой: я говорю "привет", и человек отвечает "привет". А что ему еще остается? И пока он соображает, где меня встречал, я ему что-нибудь смешное говорю, - и вот мы знакомы. Второй способ - дербервилевский. Тут я представляюсь лордом Дербервилем, цилиндр приподнимаю и держусь с достоинством. Попробуй-ка пройти мимо, если сам лорд Дербервиль тебе представляется. С этими я решил знакомиться дербервилевским способом. Я отбросил портфель, и сейчас же у меня в руке появился стек, я стал им похлопывать по голенищу своего охотничьего сапога. Моя охотничья куртка в клетку и с отворотами была небрежно застегнута на одну пуговицу, светлый цилиндр я приподнял над головой и подержал его подольше, чтоб они разобрались, что это не кепка какая-нибудь.
- Лорд Дербервиль, - сказал я, - приветствует вас в своих охотничьих угодьях.
Я поклонился даме и протянул руку ее сыну. Кто-то из них ойкнул, скорей всего учительница, потому что сын ее уж очень неожиданно вырвал у нее руку и бросился ко мне. Сколько рукопожатий! Уже пора было отпустить руку лорда Дербервиля, но он все тряс. Он говорил, что зовут его Генри Хиггинс ("Вы, конечно, слышали обо мне, сэр?"), что он изучает языки и счастлив познакомиться со знаменитым охотником и сыщиком.
- Я просто счастлив, сэр. Я просто счастлив! - И все тряс мою руку.
Я не знал, что думать. Он и правда был счастлив. Я подумал: "Может, он чокнутый и в самом деле себя Хиггинсом считает?" Но учительница смотрела на его проделки без удивления. Она сказала:
- Вот уж не думала, что в этих краях проживает еще один знаменитый англичанин.
- Мама, ты иди, - сказал Хиггинс, - мы с лордом поохотимся. Тебе ведь это не интересно, правда?
- Не интересно, - сказала учительница, - но я не люблю, когда меня бросают посреди улицы.
- Посреди леса, мама! Иди по этой тропинке, и ты выйдешь прямо к колледжу. Ну я тебя прошу! У нас с лордом совсем мало времени.
Учительница пошла, но неохотно - понятно было, что она сейчас остановится.
- Сэр, - сказал я, - по-моему, ваша матушка хочет вам что-то сказать.
- О! - ответил Генри Хиггинс. - Ее нужно поцеловать, без этого она не может работать.
Учительница наклонилась к нему, когда он к ней подбежал, и он ее поцеловал. Конечно, это вызвало бы удивление, проделай такое кто-нибудь из нашего класса. Но Генри Хиггинс - это совсем другое дело. Ах, как он нежен со своей матушкой!
- Простите, сэр, что я вас оставил. Мы с матушкой очень привязаны друг к другу - ей целый день будет чего-то недоставать, если я ее не поцелую, - подтвердил Генри Хиггинс мои мысли.
Потом он добавил, по-хиггинсовски смутившись, - скулы его покраснели, и веснушки на них перестали быть видны:
- Дело в том, сэр, что мы вдвоем на целом свете. Представьте, я даже не знаю, кто был мой отец.
Мне захотелось спросить, на самом ли это деле или это касается только Генри Хиггинса, но я спохватился, что такой вопрос не к лицу лорду Дербервилю.
- Ах, сэр, - сказал я, - чего не бывает! Представьте, сэр, мой отец совсем не лорд Дербервиль.
- О сэр, - сказал он, - как это интересно! Кто же ваш настоящий отец?
Ему в самом деле было интересно. Он переминался с ноги на ногу и смотрел мне в рот - срочно надо было придумать, кто мой настоящий отец.
- Ни за что не догадаетесь, - ответил я. - Мой отец граф... - Как назло, я позабыл фамилии всех английских графов. - Мой отец, сэр... - Я тянул время. - Мой отец... О, вы ни за что не догадаетесь...
- Граф Мальборо!
- О! - изумился Дербервиль. - О, сэр, как вы догадались? Это непостижимо!
Генри Хиггинс был доволен.
- Все очень просто, сэр, - сказал он с хиггинсовским смешком. - Вы произносите "л", как его произносил только один человек в Англии - граф Мальборо.
- О! - опять изумился Дербервиль и подумал: "Что это я все "о" да "о", надо что-нибудь другое придумать".
- Э-э-э, сэр, - сказал он. - Э-э-э... Я вот о чем хотел спросить... Хиггинс склонил голову, наставив на Дербервиля ухо.
Но Дербервилю опять нечего было сказать.
- У меня весьма деликатный вопрос, сэр. Э-э-э...
"Это "э-э-э", - думал Дербервиль, - ну зачем я за него уцепился?"
- Я понимаю ваше затруднение, сэр, - сказал Хиггинс. - Вы хотите знать, чью фамилию я ношу? Моей матушки, сэр. Она перешла к ней от моего деда, знаменитого мореплавателя Эдуарда Хиггинса.
- Чрезвычайно интересно! - сказал Дербервиль. - Но не находите ли вы, сэр, что нам пора. - Дербервиль мотнул головой в ту сторону, куда ушла мама Хиггинса: ему не хотелось произносить слово "школа". Разговор получился замечательный, но он потребовал больших усилий, и Дербервиль боялся, что начнет говорить не то.
Мы шли молча. Я отдыхал от разговора и готовился преподнести себя Хиггинсу. Есть такое правило, которому следуют все люди с умом: познакомившись с человеком, преподнеси себя в лучшем виде. Это очень важно, иначе человек может чего-то в тебе не заметить. Тут продуманность нужна. Главное - не проявлять излишней скромности, ведь если ты сам себя барахлом считаешь, то кто же в тебя поверит? Мы с дедом это понимаем.
Пора уже, пора было себя преподносить! Но у меня не ладилось: два раза я открывал рот и произносил все то же проклятое "э-э-э". Хиггинс улыбался. Он, конечно, думал, что я собираюсь продолжить дербервилевский разговор. А все дело было в том, что заготовки оказывались никудышными. Я спохватывался, что сейчас наговорю глупостей, продешевлю с самого начала: уж очень бесхитростные, недипломатичные слова шли на язык. "Хиггинс, хотелось мне сказать, - ты мне понравился с первого взгляда! Ты не представляешь, как я рад, что встретил тебя. Давай будем дружить: я буду любить тебя, ты будешь любить меня, а остальных мы близко не подпустим: они до такой дружбы еще не доросли". Вот каких чистосердечных глупостей я чуть не наговорил. Хорошо, что я знаю: без дипломатии с людьми нельзя! Скажешь человеку, что он тебе понравился, а он возьмет и завоображает. Ведь известно: на свете еще не рождался человек, которому бы не хотелось повоображать.
Начнем сначала! Мало кто понимает, какое это трудное искусство преподносить себя. Тут как будто невзначай заинтересовать нужно: намекнуть, что у тебя связи или что ты достать что-то можешь. Каждый, кто хоть немного разбирается в жизни, понимает: заинтересованный человек ведет себя гораздо лучше незаинтересованного.
Я решил позондировать, чем можно заинтересовать Хиггинса.
- Хиггинс, о чем ты мечтаешь? - спросил я. - Не удивляйся моему вопросу. Мне кажется, мы можем подружиться, и я бы хотел узнать тебя поближе. Ведь недаром на пионерских сборах говорится: "Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу тебе, кто ты".
Хиггинс засмущался. Он сказал, что не может вот так сразу о своих мечтах, потом, когда мы познакомимся поближе...
- Ты прав, Хиггинс, - сказал я. - Вот так сразу нельзя. Но я ведь почему спросил? У меня предчувствие, что некоторые из твоих мечтаний осуществятся не сегодня, так завтра. Самое позднее - послезавтра. Имей это в виду: так случается со всеми, кто дружит со мной.
Хиггинс удивленно взглянул на меня: переборщил я - сорвалось! В первый раз со мной такое: не сумел преподнести себя. Еще Хиггинс подумает, что я тупица. Досадно!
Все дело, конечно, в том, что я волновался: Хиггинс не только мне нравился - ведь он тот самый человек, который начнет окликать меня Дербервилем. За ним и другие подхватят. Что будет! Два англичанина на всю школу! Кое-кому тоже захочется стать англичанином, но мы никого больше не признаем. Мы будем в обнимку по школе ходить, и какой глаз на нас не задержится! Через неделю забудут, что у меня была хотя и неплохая, но не совсем подходящая для меня кличка - Быстроглазый.
В общем, Хиггинс оказался еще и нужным человеком. Хиггинс оказался человеком, которого я два года ждал, - так как же было не споткнуться в разговоре?
О том, как у меня похитили нужного человека и как я сделал все,
что в человеческих силах, чтобы его вернуть
Мы вышли из лесу; до нас уже доносился школьный гомон - пора было подумать о том, как уберечь Хиггинса от нежелательных контактов.
Есть у нас в классе два человека, которые постараются перехватить у меня новичка. Эти люди прямо-таки прилипают к новичкам, с первого же дня им завтраки свои суют, тетрадки для списывания подсовывают. Один из них, Славка Гудин, - ужасный подлиза, ему все равно, к кому подлизываться, всем уже его подлизывание надоело, поэтому новичок для него - бесценный человек. Другой, Валерка Зякин, дня не может прожить, чтоб не устроить кому-нибудь пакость. Для него новичок - тоже находка, он с новичками устраивает себе полноценную дружбу. До первой пакости, конечно. И вообще, к новому человеку в классе проявляют интерес: есть такие, что любят повыспрашивать, потрогать значок на новом человеке или хотя бы пуговку. А это не очень приятно, когда твоего человека руками трогают.
- Хиггинс, - сказал я, - в нашем классе такой народ! Ты держись поближе ко мне. Вот увидишь, что это за народ. На вид безобидные, но могут кое-что устроить.
"Пусть будет немного испуганный", - решил я.
Когда мы входили во двор, к нам подскочил Валерка Зякин. Я оттер его плечом.
- Это ты мне вчера пакость устроил?
- Какую? - спросил он. На всякий случай он решил держаться от меня подальше.
Мы прошли по школьному двору на виду у всего нашего класса и встали в строй между телефонщиками и пшенками. Я поправил Хиггинсу воротник рубашки - пусть все видят, что я покровительствую новенькому. "Рубашечку мы ему заменим, - решил я. - Отведу его к своему парикмахеру, пусть он ему сделает круглую голову. Остальное сойдет".
- Посмотрите, что за человек! - сказал я телефонщикам. - Вы поняли?
Телефонщиков я не опасался: человек в таких одеждах их не заинтересует. Вот если бы на Хиггинсе была замшевая курточка или фирменные джинсы... Горбылевский кивнул Хиггинсу, Марат Васильев пожал руку и проговорил: "Понятно!" А Мишенька изобразил: что тут особенного - очкарик. Он не хотел отвлекаться. Он рассказывал о поездке за город на новых "Жигулях", о том, как они всех обгоняли, даже интуристов, о том, как отец его здорово вырулил в трудном месте. В Мишенькином рассказе, как всегда, было до черта вещей: два автосифона, оранжевая палатка, необыкновенные ласты и маска, японский "транзистор", немецкая зажигалка, три пары светозащитных очков, газовая плитка с баллонами, он даже два раза упомянул о золотой брошке своей мамы. Я не в восторге от нашей компании: кроме телефонных разговоров, у нас ничего не получается, хоть мы без конца говорим о каких-то делах, записываем время, торопимся. Когда же мы встречаемся, то от скуки обзываем друг друга шакалами, шавками, крохоборами, жлобами, пинаем друг друга ногами. Все это мы делаем под музыку Мишенькиного магнитофона - вечно он его с собой таскает. Вот пшенки - другое дело. Это удивительное содружество! Они умеют придумывать, и им всегда весело. Однажды они закончили учебный год с одинаковыми оценками у всей четверки. Такого никогда на свете не было и больше не повторится! Они называют друг друга АИ (Альберт Иванов), ЛБ (Леонид Баталин), ВМ (Владимир Михалюк) и СП (Сергей Подавалкин). Все они коротышки, самые низкорослые в классе, дохляки, сидят они вместе занимают две парты у окна - и ходят в обнимку. Я бы с удовольствием с ними подружился, но не подхожу по росту.
Пока я наблюдал за Мишенькой и придумывал, как бы пресечь его хвастовство, у меня похитили человека, которого я подобрал себе в друзья. Не знаю, как это получилось: рядом со мной оказался АИ, а Хиггинс стоял на его месте в окружении пшенок. СП одаривал его лесными орешками - можно было подумать, что пшенок не четверо, а пятеро: Хиггинс был одного роста с ними и вообще здорово на них похож. Я попытался его отбить.
- Сэр! Хиггинс! - кричал я. - Сейчас я вас освобожу.
- "Сэр"! - передразнивали меня пшенки. Они выстроили заграждение, щипались, щекотались, тыкали пальцами в меня, как копьями. И хотя я стал почти что каменным, я не выдерживал, отскакивал, а один раз даже по-девчоночьи взвизгнул. Когда пшенки вместе, это хищники. Тут никто из них уже не помнит, как они позорно улепетывают от меня, когда мы один на один встречаемся. Телефонщики и не подумали меня защищать.
А Хиггинс? Он так себя вел, как будто это шуточки, а не серьезная борьба за человека. Он делал вид, что собирается убежать. Пшенкам эта игра нравилась, они кричали: "Куда! Куда! Ах, озорник! Пострел!" И до чего же они додумались! Один из пшенок по-баскетбольному водил руками вверху, караулил Хиггинса, как воробья, другой пшенка опасался, что Хиггинс кошкой прошмыгнет, - он у самой земли преграждал ему дорогу. Нет, с пшенками не соскучишься.
- Дербервиль, иди сюда: тут орешки. - Сказал это Хиггинс для приличия: на меня он не смотрел, выковыривал зубом ядрышко из скорлупы.
"Может, из-за орешков он с ними? - подумалось мне. - Поест и вернется. Может, он лесные орешки так любит, что не может совладать с собой?" Я чуть было не крикнул ему: "Хиггинс, да у меня этих орешков дома сколько хочешь!" Но все же не выговорились эти слова. Нет, дело тут не в орешках было. Уж очень низко ставил меня Хиггинс. Вроде прохожего я для него был. Не придавал он мне значения. С пшенками ему интересней.
Вот что значит плохо себя преподнести!
Я все-таки решил бороться до конца: ведь нужный человек! Верну - и все тут! Я понимал, что трудно будет это сделать: после первого звонка мы расходимся по классам строем.
Так и вышло. Сначала директор отбарабанил свое "в этот солнечный, праздничный день", хотя солнышко в это время и спряталось за тучку; потом нас поздравила с началом учебного года старейшая учительница школы (голос у нее, конечно, был взолнованный, и он дрогнул, как всегда, на словах "дорогие дети", "родная школа" и "наши традиции"); как только она закончила, вышел вперед военрук, и я стал следить, когда у него покраснеет лицо, - оно и на этот раз покраснело раньше, чем он начал выкрикивать команды; под трум-ту-ру-рум (барабаны) и ту-ту-ту (горны) мы двинулись строем... Но тут произошло незапланированное: какой-то первоклассник на школьном крыльце, как на сцене, упал пузом на свой шикарный букет - все радостно грохнули.
Пшенки утащили Хиггинса с собой, посадили его за свою парту, третьим между ЛБ и АИ. Подступиться к ним было невозможно. Тогда я стал обдумывать и понял, что главное сейчас - сделать так, чтобы Хиггинса посадили со мной за одну парту. У нас в классе было только одно свободное место - на последней парте: там сидит малоуважаемый человек Шпарага. Он выделяется только тем, что его папа выступает на всех родительских собраниях. Многим родителям его выступления нравятся. С неделю после выступления своего папы Шпарага ходит по школе с выпяченной грудью и с руками за спиной - то на одном этаже, то на другом, чтобы все, кому это интересно, могли посмотреть на человека, у которого папа так замечательно выступает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23