из нашего класса никто не мог. Напротив в окне очень подозрительная рожа была. Больше он тебя не трогает?
- Не трогает, - ответил я. - Смотри, чтобы он до тебя не добрался.
На следующий день я обнаружил, что по дому обо мне пошла слава. Люди, которых я даже по фамилии не знал, стали давать мне поручения. Я никому не отказывал: они расплачивались со мной улыбками - мне это нравилось: чувствуешь себя уважаемым человеком.
О том, как я начал устраивать чужие дела
Ни одного звонка! Мне казалось, что телефонному аппарату не по себе: два раза он вздрагивал и пытался сам позвонить, раздавался короткий тихий звоночек. Хоть бы Мишенька шакалом обозвал. Но он, видно, в себя прийти не может после того, как я над ним подшутил при помощи магнитофона.
- У него шок, - объяснил я телефонному аппарату. - Точно тебе говорю.
В ответ телефон радостно зазвонил.
- Аллоу?
- Дербервиль, - услышал я голос Хиггинса, - мы с Чувалом... В общем, я решил к тебе обратиться за советом: Чувал в затруднительном положении. Но сам он звонить стесняется, потому что...
- Отлично, Хиггинс! - прервал я. - Только ведь ты не секретарь его, правда? Пусть он сам возьмет трубку.
Я не сомневался, что Хиггинс уже передал трубку Чувалу, но даже сопения не было слышно. Я знаю немного Чувала: он стоит на другом конце провода и злится, что его заставляют разговаривать, когда ему не хочется. Мое телефонное чувство подсказало мне, что сейчас он может повесить трубку.
- Чувал, - сказал я, - не вздумай вешать трубку. Тебе все равно не обойтись без дельного совета. Что у тебя за трудности? Я с готовностью тебя выслушаю.
Бубнящим голосом, через силу Чувал стал говорить, что вопросы, с которыми он хочет ко мне обратиться, могут показаться странными. Тон его был непочтительным. Можно было подумать, что это я прошу у него каждый день советов и уже до чертиков ему надоел. Но все равно я ликовал: очень я хотел этого звонка.
- Ты зря беспокоишься, - сказал я. - Когда человек обращается ко мне за советом, я его внимательно выслушиваю, а не гогочу, не строю рожи и не подмигиваю: я понимаю, что такое ценный совет. Эта штука хоть и не стоит денег, но как много она значит! Ты вот что, Чувал, иди-ка лучше ко мне, и мы поговорим с глазу на глаз. Представь, что я доктор, а ты пациент. Какие могут быть секреты от доктора?
- Хорошо, я приду, - сказал Чувал строго.
Через десять минут он с Хиггинсом появился у меня. Он то смущался и мямлил, что хочет поговорить со мной о важном, но как бы мне не показалось, что это ерунда, то злился и бубнил, что сам бы он не пришел, что это Хиггинс его заставил, потому что считает меня хорошим советчиком.
- Чувал, - стал успокаивать я его, - я же не варвар! Садись и говори. Как доктору, понял?
Он сел в кресло, но к разговору все не приступал, а опять начал злиться. Уж не знаю, на кого и из-за чего. Я придумал, как заставить его заговорить: я принес из другой комнаты стул и уселся на этот стул напротив Чувала.
- Слушаю тебя.
- Понимаешь, Быстроглазый... - Чувал решил с неприятным делом покончить побыстрей и перешел на такую скороговорку, что не стало в его речи слов, а были одни предложения: - Понимаешь, Быстроглазый, в нашем доме живет очень симпатичный старичок - поляк Эдуард Казимирович. Так вот, когда тепло, я с ним здороваюсь, а когда холодно, у меня не получается. Это мне жизнь отравляет. Что ты на это скажешь?
- Ты видишь, Чувал, я не смеюсь, - сказал я. - И должен признаться, твой рассказ меня заинтересовал. Только ты уж слишком быстро принялся за дело. Ты хочешь сам себя перегнать. Притормози и толково объясни, почему это не при всякой температуре ты можешь здороваться с польским старичком.
- Потому что, когда холодно, ходят в шапках, - чуть помедленней объяснил Чувал.
- Ты видишь, я не смеюсь, - сказал я Чувалу. - Так что же ты так смущаешься? Внимательно слушай меня. Я вижу, что без моих наводящих вопросов толку не будет.
Я стал задавать наводящие вопросы, и вскоре все выяснилось. Оказывается, польский старичок снимал перед Чувалом шляпу и раскланивался. Чувал раз попробовал снять перед ним шапку, но сразу же передумал: уж очень неловко получалось - так и осталась на голове с задранным козырьком. Эдуард Казимирович вполне мог подумать, что Чувал над ним насмехается. С тех пор Чувал в холодные времена года прячется от Эдуарда Казимировича. Не жизнь, а мука: Эдуард Казимирович часто выходит прогуляться. А сегодня Чувалу купили новую шапку, он стал ее примерять да и вышел в ней на лестницу. И такое невезение - столкнулся с Эдуардом Казимировичем и так растерялся, что бросился вниз по ступенькам и чуть не протаранил старика.
Меня эта история почему-то взволновала. Я заходил по комнате, обдумывая, какой Чувалу дать совет.
- Ну что ты наделал, Чувал! - говорил я. - Зачем ты обижаешь старого человека? Он перед каждым сопляком шляпу снимает, а ты... Это высокая культура, учти! А что, если этот прекрасный человек решил, что он тебе неприятен?
- Вот и я об этом думаю! - сказал Чувал. - Быстроглазый, придумай-ка что-нибудь!..
- Придумаю, - сказал я. - Ты, случайно, не говорил в присутствии старика: "Какой неприятный"?
- Да ты что!
- Ну да, конечно, - сказал я. - Ты на такое не способен. Но есть такие: ранят в самое сердце, а потом радуются. Есть, есть, Чувал, не удивляйся! Сиди спокойно, я вот еще немного подумаю и избавлю тебя от твоих мук.
Минуты две я ходил по комнате, и мне все стало ясно, и план появился.
- Все дело в том, Чувал, - приступил я к спасению человека, - что ты не догадываешься, сколько радости в движении. Я давно это заметил. Ну-ка сделай вот так руками. А теперь так! А теперь, пожалуйста, ножкой вот так. Скажи, тебе все это доставляет радость? Нет! Может, ты и бегать не любишь?
Чувал ответил, что бегать - еще так-сяк, пожалуй, нравится.
- Ты скованный человек! - сказал я. - Тебе же все равно, что дома сидеть, что по улице ходить, тебе безразлично, что твои ноги и руки проделывают. Ты закрепощен, как говорят спортсмены, ты связан - в общем, задеревенел. Куда тебе здороваться со старым поляком! Ну-ка догадайся, что в срочном порядке тебе нужно? Не можешь? Кружок современных танцев. У нас тут неподалеку, в клубе полиграфистов, такой кружок есть. Я тебя запишу. А пока что давай научимся самому необходимому.
Минут пятнадцать я обучал Чувала перед зеркалом снимать шапку и кланяться. Хиггинс тоже решил подучиться - я ему принес из прихожей папину шляпу. Дело шло совсем плохо. Я обнаружил, что голос у Чувала тоже задеревенел. "Приветствую вас! Как поживаете?" он произносил таким тоном, что можно было подумать, он собирается съездить тебя по челюсти.
- С таким голосом, - сказал я, - только в грабители. А ну давай попробуем другое. Ну-ка расслабься. Жаль, что у тебя нет очков. Один мой знакомый десятиклассник при встрече вместо шапки снимает очки и говорит: "Салют, милейший!"
Мы испробовали с Чувалом новый вариант. Так как очков у него не было, он просто прикладывал ладонь к виску. Дело пошло, он все больше и больше веселел. Я уже прекратил занятия, а Чувал все прикладывал руку к виску и выкрикивал: "Салют, милейший!" Он сказал, что при первой же встрече вот так, раскованно, поздоровается с Эдуардом Казимировичем.
Я сел на диван передохнуть.
- Какие еще трудности? - спросил я Чувала.
Он опять засмущался.
- Ты, конечно, заметил, Быстроглазый, - приступил он к изложению другой своей трудности, - что я иногда ухожу с уроков. Но я это делаю не потому, что боюсь двойку получить, а потому, что взволнован...
- Из-за чего? - перебил я. - Говори пообстоятельней, потому что ты можешь пропустить важное.
Чувал ответил:
- Мало ли из-за чего!
Сегодня, например, он прогулял из-за того, что одна девочка из параллельного класса, проходя мимо него, сказала подружке: "Какой славный!" Чувал прогулял два урока, все ходил по парку и думал: заговорить с этой девочкой или нет? А вдруг она не о нем сказала? Потом он уже не о девочке думал, а о том, как славно кругом: небо, деревья... И люди такие славные попадаются...
- Чувал, - спросил я строго, - ты подошел к девочке?
Он ответил:
- Нет.
- Продолжай, Чувал, - сказал я. - Мы в конце подытожим.
- Я кончил, - сказал Чувал. - Вот. Помогай.
- Тебя бы мало кто понял, - сказал я, - но я понимаю. В том, что ты прогуливаешь уроки, когда взволнован, я не вижу ничего плохого: у тебя такие хорошие мысли во время гуляния - это все искупается. Но я не могу понять, Чувал, другого. Как это ты до сих пор не подошел к девочке? Она ж тебя любит!
Чувал вскочил. Наверно, он уже в парк собрался.
- Спокойно, - сказал я и усадил его на место. - Ты сейчас же пойдешь к этой девочке, понял? Она тебя ждет! Это точно. У меня поразительная интуиция: я никогда не ошибаюсь.
Хиггинс поддакнул мне. Он сказал, что то же самое говорил Чувалу.
- Чувал, - сказал я, - Хиггинс хороший товарищ. Но ему недостает напористости. К тому же он слишком много внимания уделяет своим чувствам. Вам нужен третий, такой, как я. - Я решил дать им убедиться, что без меня им не обойтись. - Идите, действуйте, - сказал я. - Если появятся затруднения, звоните.
Хиггинс позвонил уже через пять минут. Он сообщил, что Чувал хоть и упирается, но идет. И еще он злится - не знаю ли я, на кого?
- На жизнь, - ответил я. - Не обращай внимания. Жизнь требует обыкновенных поступков, а он умеет совершать только необъяснимые.
- Можно я буду держать тебя в курсе дела?
- Конечно, Хиггинс! - сказал я. - И даже нужно. Иначе вы все провалите.
Через полчаса Хиггинс позвонил опять. Он сообщил, что Чувал бродит у дома той девочки, но пойти к ней не решается и уже два раза порывался убежать в парк.
- Я так и думал, - ответил я. - Что ж, пора мне вмешаться. Ждите меня, я приду и организую. Только вот что, я могу задержаться. Стоит мне выйти, как люди бросаются ко мне с просьбами.
О том, как, продолжая устраивать чужие дела, я попутно выяснил
интересующий меня вопрос. В этой главе вы получите совет,
касающийся того, как проверить, влюблен ли ты в девочку
Неторопливым дербервилевским шагом я покинул квартиру. Выходя из парадного, я столкнулся с женщиной, которой симпатизирую, с нашей соседкой - дверь напротив - Людмилой. Она молоденькая, красивая и хотя еще студентка, но у нее уже есть муж и ребенок. Что-то Дербервиль подметил в ней такое, - в ее глазах и в том, как она прядку со лба убирает, - что заставляет его покровительствовать ей.
- Здравствуйте, моя дорогая! - сказал я. - Чудесная погода, не правда ли? Лондон нас балует.
- Удивляюсь, - сказала она, - почему я тебе разрешаю называть себя "моя дорогая". Придется мне, наверно, бабушке на тебя пожаловаться.
- Пегги мне не может ничего запретить, - сказал я. - Пегги совершенно беспомощна. Вы заметили, как она постарела?
Я тут же решил, что, когда Пегги станет совсем уж старенькой, я куплю ей домик в каком-нибудь графстве - названия графств повылетали из головы, - буду выплачивать ей пенсию, тысячу фунтов в год, а вместо нее возьму себе в услужение эту милую женщину.
- Заметила, - ответила милая женщина по имени Милдред, - бабушка целый день вкалывает, а вы ей никогда не поможете, милорд.
Это верно: у бабушки много обязанностей по дому, и последнее время ей их заметно трудней выполнять - она все чаще стала вздыхать в моем присутствии. Это значит: "Ты бы помог мне, выбил бы ковры или хотя бы пол натер в квартире, ты же видишь, я не управляюсь". Но ковры, сколько их ни выбивай, все равно пыльные, а полы в нашем доме и без того зеркальные.
Я понимал: не зря Милдред стоит здесь, у парадного, - она, конечно, собирается попросить, чтобы я побыл с ее дочкой, да все решиться не может, потому что уж очень часто обращается с этой просьбой то ко мне, то к бабушке.
- Догадываюсь, - сказал Дербервиль, - что мы не просто так здесь стоим. Ну же! Смелей, моя дорогая! Что там у вас?
- Перестань! - рассердилась на меня женщина. - Что за фамильярности!
- Не буду, не буду, - успокоил я Милдред и благосклонно выслушал ее просьбу, прикидываясь, что перестал быть Дербервилем. - Давайте вашу малютку, я ее пристрою в колледж, - сказал я. - До пяти часов она будет в надежных руках.
- Что еще за колледж?
- О, не беспокойтесь, миссис. На мою ответственность.
- Ну! - сказала Милдред. - Ну! Ты не можешь не ломаться!
Лондон радовался погожему дню. Справа от нас Тауэр грел на солнышке свои старые бока, слева Темза отсвечивала и переливалась под солнцем. В одном из окошек замка Дербервиль увидел вдовствующую королеву. По случаю хорошей погоды она не только улыбнулась Дербервилю, но и милостиво помахала рукой. Дербервиль снял цилиндр и поклонился королеве.
- Зачем ты смущаешь старушку? - сказала Милдред. - Здравствуйте, Мария Кондратьевна! - крикнула она вдовствующей королеве. - Не обращайте на него внимания: вы же его знаете.
Милдред ушла за своей малюткой.
Прежде чем малютку мне доверить, она, вернувшись, попросила, чтоб я рассказал, что это за колледж такой, куда я собираюсь пристроить девочку. Я рассказал.
- Ладно, - сказала Милдред, - мне уже стыдно просить твою бабушку. Но помни: под твою ответственность. Замолви за девочку слово в этом колледже, поговори с учительницей.
До самого колледжа Дербервиль радовался детской ручке в своей ручище. Скоро я понял: Лидочка - моя сестра, та самая девочка, появления которой все ждали в нашем доме, но она почему-то не появилась.
Я привел малютку в школу как раз к началу занятий, учительница прилаживала на старом столике о трех ножках зеленую доску, прислоняя ее к стенке. Ненадежно получалось. Дербервиль взялся помочь. Доска когда-то была дверью, до того как ее распилили. Да и вся школа была необычной: она находилась на просторной деревянной лестнице старинного дома, свет наполнял ее сверху, сквозь застекленную крышу. На ступеньках уже сидели ученики: две ученицы были с куклами, один ученик приехал в школу на своей машине и не хотел с нее слезать. Тут были и любители езды на велосипеде, и любители верховой езды - их лошади и их веломашины стояли в стороне, а сами ученики сидели на ступеньках и ждали начала уроков. Это была школа Люсеньки Витович, ее живая мечта. Я послал одного малыша, который в этом доме жил, чтоб он принес молоток и два гвоздика. Люсенька была рада мне: пока я возился с доской, она меня три раза назвала Быстроглазиком. Она тараторила совсем не по-учительски:
- Ты видишь, Быстроглазик, в каких условиях я начинаю новый учебный год! Как я их могу чему-то научить, если у меня даже нет доски?
Она рассказала, что в прошлом году у нее была чудесная доска, из линолеума, на специальной подставке - папа одного ученика сделал, но теперь этот ученик пошел в первый класс, а доску кто-то стащил. И вот школа на грани развала. По-моему, Люсенька слишком уж не по-учительски вела себя. Я показал ей глазами на учеников.
- Не волнуйтесь, коллега, - сказал я. - Сейчас я все устрою.
Мне нравилась эта школа - я решил преподавать здесь физкультуру.
- Я привел вам, коллега, ученицу, - сказал я. - Уделите ей внимание. Это дочка моей большой приятельницы.
- Да ладно тебе, Быстроглазик! - сказала Люсенька. - Что ты все коллега да коллега. Не валяй дурака!
Я опять ей показал глазами на учеников, но она не хотела этого замечать.
Я приколотил доску двумя гвоздями к стене.
- А ругаться не будут? - спросила Люсенька.
- Пусть вас это не волнует, коллега, - сказал я.
Тут уж Люсенька рассмеялась и толкнула меня.
- Ну, ты невозможный, - сказала она. - Спасибо. Не знаю, что и делала бы без тебя.
Все-таки она в меня влюблена: вот как смотрит. Я решил проверить, не влюблен ли я в нее. Я знаю один верный способ: нужно представить себе, что девчонка входит в твой дом, ну, так, как будто она твоя жена. Если хорошо представляется, значит, влюблен. Я стал представлять. Получалось неплохо, но потом выяснилось, что дом не мой, какой-то незнакомый, да и вовсе не я в этом доме находился, а Хиггинс. Мне понятно стало, почему Хиггинс все к Люсеньке на переменках с разговорами подходит. Немного жаль было, что не я в нее влюблен: красивая девочка, доброжелательный человек, да и школу вон какую организовала. Не то что Света Подлубная. Везет Хиггинсу. Мне подумалось, что надо бы проверить, не влюблен ли я в Свету, но тут же я понял, что на такое унижение не пойду. Она меня пронырой назвала и неприятным человеком, а я после этого проверяй, не влюблен ли в нее, дикая мысль.
Я провел с учениками зарядку. Малыш, который на кабине своей машины сидел, зарядку делать отказался. Я хотел его заставить, но Люсенька не разрешила.
- Оставь его! - сказала она. - Не хочет - не надо, у нас школа добровольная.
Она пошла меня проводить по лестнице.
- До свидания, коллега! - сказал я.
- Перестань, Быстроглазик! - сказала она. - Ты все шутишь, а наша учительская работа - дело серьезное. У меня восемьдесят процентов новеньких. Надо их научить читать, а они даже букв не знают.
Она пошла вверх по лестнице озабоченная.
О том, как, организовывая жизнь двум беспомощным, я понял, что я
чище и выше других
На улице я вспомнил, что не спросил у Хиггинса, где мне их с Чувалом искать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23