Я оказался на капоте. О том, как подпрыгнул, я не помнил. Шофер смотрел на меня, как на наваждение; я поглядывал на него с интересом. Он потянулся рукой к дверце: сейчас будет ссаживать. Я заторопился, соскользнул на мостовую и тут только заметил, что мне преграждает дорогу доктор в халате. Я ударился от него.
- Не скачи ты, - сказал доктор. - Что ты скачешь от меня, как от милиции?
Я узнал голос Вадима, моей живой мечты, человека, которому я намечтал жену, но забыл намечтать квартиру. Не знаю, как Вадим, а я не удивился. Я вернулся.
- Что случилось? - спросил он. - У вас кто-то в больницу попал?
- Другое, - сказал я. - Со мной что-то неладное. Ты же видишь? - Я показал на машину.
- Это уж точно, - сказал Вадим. - Василия Степановича ты в столбняк вогнал.
Василий Степанович сидел за рулем неподвижно, он не отрывал от меня глаз.
- Василий Степанович, - сказал Вадим, - сделайте глубокий вдох, вам сразу станет легче.
Василий Степанович послушался.
- Ну вот, - сказал Вадим, - одного мы привели в норму. Тобой я займусь чуть позже. Василий Степанович, подъезжайте.
"Скорая" подъехала к дверям больницы, Вадим и женщина в белом халате помогли выбраться из машины старушке, у которой что-то было с ногой, и повели ее. Василий Степанович показал мне на сиденье рядом с собой. Я думал, он начнет отчитывать, но он о случившемся не заикнулся - сидел молча и только один раз проговорил:
- Мой тоже где-то прыгает. Вот я ему попрыгаю. Я его сегодня расспрошу, где он целыми днями носится.
Вернулся Вадим и повел меня в больничный двор. Мы сели на скамейку.
- Пять минут, не больше, - сказал он. - Рассказывай.
На этот раз я решил о глазах сказать в конце.
- Я начал совершать необъяснимые поступки... - приступил я. Представь, во вред себе или просто нелепые...
Я обо всем рассказал. Не забыл упомянуть о том, как неизвестно зачем ел препротивное овощное рагу, и о том, как умолял почти что одну девчонку, чтоб она сказала, что может подумать обо мне: "Какой славный!"
- Должен добавить, - закончил я, - что у меня перестали бегать глаза! - Вадим кивнул, как будто это так и должно быть. Он вообще вел себя уж очень спокойно: ну, это, мол, понятно.
- Перед тем как это все начало случаться, я ударился головой. Заметь себе это.
- А произошло ли что-нибудь? - спросил он. - В тебе вообще сильна эта потребность - делать что-то для других.
- А глаза? - спросил я. - Чего вдруг они перестали?.. Ты же видишь: я под машины лезу.
- Ты стал больше думать, - ответил Вадим. - Ушел в себя и не реагируешь на внешние раздражители. Конечно, какой-то душевный сдвиг произошел.
Он мне стал говорить о том, что каждый человек живет внутренней жизнью. Ты спишь, делаешь свои дела, а жизнь эта идет своим чередом, по своим законам - внутренняя работа. От этой работы иногда в человеке происходят перемены, но ты о них еще не догадываешься. Поэтому тебе твои собственные поступки кажутся странными.
- Нужно доискаться причин, - сказал Вадим. - Выяснить мотивы, которые руководят твоими поступками.
О мотивах ему нравилось говорить. Это, оказывается, коварная штука: иногда поступок кажется благородным, а мотивы премерзкие, а иногда наоборот.
- Доискивайся причин, - сказал он. - Старайся понять, зачем тебе понадобилось дарить эту коллекцию.
- Господи, - сказал я, - ну зачем мне это нужно! Он же несмышленыш. Он покупал у меня марки. Потом его мама попросила покупать ему каждый день пончик - я покупал. И начало представляться, будто я уже взрослый, а он мой сын. Мы же с ним плечо в плечо сидим на скамейке, как отец с сыном. А разве для сына что-нибудь жалеют?
- Вот видишь! Ты сам объяснил. Часто нами руководит не расчет, а эмоции.
Только их недоставало! Эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками...
Но оказалось, это еще не все.
- Мне почему-то кажется, - сказал Вадим, - что ты кому-то что-то хочехшь доказать.
- Плевал я! Никому я ничего доказывать не, собираюсь! - В голове у меня гудело: еще и это! Интересно, кому это я доказываю?
- Не зарекайся. Вот я, например, одному человеку доказываю всю свою жизнь, что я лучше, чем ему однажды показалось. Послушай-ка историю. Я тогда учился во втором классе. Было у меня двое друзей - Вовка и Генка. И вот Вовкиного отца перевели в другой город - нужно было расставаться. Мы с Генкой договорились, что проводим Вовку на вокзал. Но Генка заболел. Провожать пошел я один. Вовка подарил мне на память красивый перочинный нож с перламутровой отделкой и не менее красивую перламутровую ручку. Он сказал: "Одну из этих вещей отдай Генке". Но я не смог расстаться ни с одной из этих вещиц. Откуда мне было знать, что за такие поступки расплачиваться приходится? И вот я всю жизнь доказываю Генке, что то был случайный поступок. Всегда это вспоминается, когда я недоволен собой, и я себе говорю: "Ты опять хочешь зажулить ножик". Сначала я тоже ничего не понимал. Просто я заметил, что мне нравится дарить друзьям перочинные ножи и ручки. (Я вспомнил, что Вадим подарил мне как-то красивый перочинный нож.) Потом уж разобрался. Так что доискивайся причин. А я побегу: кто-то уже валидол сосет и ждет меня.
Он побежал к машине, но вдруг вернулся и протянул мне красивую шариковую ручку:
- На! У меня две! Разбередил ты мою память.
О том, как я доискивался причин и в результате встретился еще с
одним специалистом
Я заторопился домой, чтобы спрятать коллекцию. То, что я ее собираюсь прятать от себя самого, казалось мне делом обычным. Я верил в эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками - все это факты научные. Предположение Вадима о том, что я что-то кому-то хочу доказать, не особенно меня беспокоило: я дал себе слово ничего никому не доказывать, как бы мне ни хотелось. Но вот одна мысль, которую часто повторяют в телепередаче "Очевидное невероятное", меня здорово тревожила. Что мы знаем о нашем мире? Крохи! Сколько еще научных истин не открыто! А вдруг моей коллекцией как раз и распоряжается неоткрытая истина! Вьет из меня веревки, хотя у нее названия даже нет. Навстречу мне шел усатый мужчина, торопился, пот со лба платком утирал. Бедняга думал, что торопится по своей воле, а на самом деле его какой-нибудь Адреналинчик, которого он и в глаза не видел, кнутом погонял. Адреналинчик гикнул - мужчина наддал, перешел на бег, а я вдруг спохватился, что уж очень он похож на того, кто Высоким Смыслом мне представлялся. Я, конечно, понимал, что Высокий Смысл не может быть человеком, и все же смотрел вслед мужчине, пока он не свернул за угол. А что, если Высокий Смысл не суеверие, а неоткрытая истина? Ведь уверен же Геннадий Матвеевич, что он руководит его жизнью. Я решил, что от Высокого Смысла нельзя отмахиваться. Это гораздо страшней, чем трахнуться головой о ступеньку, - этот не пожалеет, в штопаном бельишке заставит ходить!
Дома у меня произошел разговор с папой. Оказывается, Петя Баш ему звонил.
- Почему ты мне ничего не сказал? - спросил он.
- Откуда мне знать? - ответил я. - Адреналинчик не захотел. Ты не будешь меня уговаривать совершать бессмысленные поступки?
- Нет. Запирай свои марки и давай мне ключ.
Я запер тумбу стола и отдал ключ папе.
- Мне кажется, я понимаю, в чем дело, - сказал он. - У тебя чувство вины. Ты слишком много нехороших поступков совершал последнее время. Особенно по отношению к бабушке...
О своих нехороших поступках по отношению к бабушке я ничего не знал. Оказалось, что я отношусь к ней неуважительно, как к девчонке на побегушках, понукаю ею и никогда не стараюсь ей помочь. А сейчас, объяснил папа, мне захотелось искупительной жертвы, вот я и готов расстаться с самым сильным своим увлечением. Видно, папа как следует обдумал "ситуацию". После того как он обдумает, он всегда говорит что-нибудь невероятное. Но сейчас его гипотеза мне показалась интересной. Я решил, что "искупительную жертву" тоже не стоит сбрасывать со счетов, тем более что папа привел мне множество примеров из исторического прошлого и из произведений литературы: людям свойственно так поступать. Он предложил мне очень простой способ избавиться от навязчивой мысли: сунул мне в руки щетку и полотер и сказал:
- Помоги бабушке - и ты себя почувствуешь гораздо лучше.
Я убрал в квартире и минут десять после этого думал о том, помогло мне это или не помогло. Так сразу нельзя было определить. По-видимому, это выяснится позднее.
В доме уже все знали о том, что со мной произошло. Дед считал, что на меня кто-то оказывает дурное влияние, бабушка - что меня кто-то сглазил, а мама - что я все придумал, чтобы только не делать уроки.
- Настал момент! - сказала мама и принялась убирать вещицы с моего стола.
Я отнесся к этому безучастно, и у мамы это вызвало подозрение. Она сказала, что догадывается, о чем я думаю: о том, что потом все поставлю на место. Мама заперла мои вещицы в сервант.
- Господи, как все просто! - сказала она и принялась мною повелевать: проверила дневник и тетради, велела вытряхнуть из портфеля все лишнее, осмотрела меня тщательно, как наш сосед этажом ниже осматривает свои "Жигули", обнаружила что-то в ушах, что-то содрала ногтем на спине, велела мне принять душ, а потом раскричалась, почему это я ее до сих пор не поцеловал.
Я ее поцеловал, и она сказала:
- Не подлизывайся! Садись за уроки.
Когда я учил геометрию, позвонил Сас. Оказывается, он забыл мне сказать очень важное: возможно, все дело в обыкновенной сублимации. "Еще одно!" - подумал я и спросил:
- Сас, а что это такое?
- Допустим, тебе хочется сделать что-то непозволительное, но это настолько непозволительно, что даже думать об этом ты боишься. И вот ты вместо этого делаешь что-нибудь другое, позволительное.
- Сас, - спросил я, - а нельзя ли это сублимировать, как ты считаешь? Дарение коллекции. Сделать что-нибудь другое, более позволительное?
Сас ответил, что всегда изумлялся моей хитрости и изворотливости.
Мои страхи почти прошли. Было ясно, что положение не такое уж страшное. Правда, у меня перестали бегать глаза и что-то, конечно, странное со мной происходит, но ведь всему можно найти объяснение. Оно обязательно найдется. Я был уверен, что даже с Высоким Смыслом при желании можно сладить. Ко мне опять прицепилась Шпарагина песенка "Весел я...". Мне не хотелось больше от этой песенки отделываться. Я расхаживал по комнате, напевая. "Все чепуха, - думалось мне. - С какой это стати я столько страхов нагородил! Неужели это всерьез?" Но тут же спохватился, что походка у меня уже далеко не дербервилевская. Я лег спать со смешанным чувством успокоения и тревоги. "Ого, как они во мне смешиваются! - подумал я, засыпая. - Хиггинс бы меня понял".
Дальше пойдет описание моего второго страшного сновидения.
Я увидел Адреналинчика, выходящего из нашего парадного. Под мышкой он тащил мою коллекцию и, заметив меня, смутился. Он оказался неплохим малым. "Я тут ни при чем, - сказал он. - Честное слово! Высокий Смысл приказал". - "И ты позволяешь этому гаду вить из себя веревки?!" - сказал я. "А что делать? - ответил он. - Ты себе представить не можешь, какой это деспот. Никто не хочет с ним связываться". Из парадного один за другим вышли гормончики: Зеленый, Желтый и Красненький. Зеленый тащил большущий тюк - все мои одежки. Желтый - в плетеной корзине, которая у нас на чердаке валялась, - мои любимые вещи, те, что я держал на столе. Красненький был совсем махонький, препротивный и с невероятной прыгучестью. Он тащил мой второй дневник: подпрыгивал, гримасничал и отпускал прибауточки: "А что бы нам с этой вещью сделать? А какую бы нам пользу из нее извлечь?" - "Жрите меня! - сказал я. - Забирайте тоже с собой!" - "А на фига ты нам нужен?" - сказал Зелененький. - "На кой ляд ты нам сдался!" - подхватил Желтенький. Подъехала синяя "Лада". За рулем сидел все тот же препротивный тип, похожий на Мишеньку. "Вредность приехала!" - завопили гормончики и начали размещаться и втаскивать мое добро. Адреналинчик тоже сел в машину. "Постараюсь что-нибудь сделать для тебя", - сказал он, высунувшись в окошко. Вредность высунулся в другое окошко, закричал: "Мечты сбываются!" - захохотал и нажал на сигнал. Раздался крик из фильма ужасов. Они укатили, а я проснулся.
Я пошел на кухню и приготовил себе лекарство от страшных сновидений. Но, видно, я принял слишком большую дозу - мне совсем расхотелось спать. Я вернулся в свою комнату и включил свет. Мой письменный стол очень уж непривычно выглядел без моих любимых вещиц. И хотя я прекрасно разбираюсь, где сновидения, а где явь, я все же решил, что не лишним будет проверить, на месте ли мои одежки. Я раскрыл створку шкафа - все было на месте. "Подумать только, что они со мной делают!" - разозлился я. Я решил, что должен немедленно по всем правилам науки разобраться. Только наука может мне помочь!
Я принялся за дело: отсчитал от печки пять шагов, провел красным мелком черту, вернулся к печке и стал двигаться к черте, приставляя пятку одной ноги к носку другой. Когда обе мои ноги переступили черту, я уже знал, каким методом нужно вести исследование.
На шкафу у меня лежали свернутые в рулон два ватмана. Я достал их со шкафа и один из них разложил на столе и приколол по краям кнопками.
Когда утром выяснилось, что я отказываюсь идти в школу и никого в комнату не впускаю, в доме поднялся переполох. Мама говорила:
- Я еще вчера догадалась, что он что-то задумал.
Папа возражал:
- Не нужно все время подозревать человека в хитростях.
Дед допытывался через дверь, с кем я теперь дружу. А бабушка причитала и повторяла, что знает, кто меня сглазил. Я велел поставить мне еду под дверь и всем идти по своим делам. Тут бабушка начала кричать на деда, чего это он стоит. Дед умчался. Потом выяснилось, что он вызвал ко мне невропатолога - одного своего довольно большого приятеля.
Я уже закончил подготовительную работу. Я разграфил оба ватмана и внес нужные записи в каждую из колонок. На одном ватмане я записал имена или фамилии людей, которым мне могло прийти в голову что-то доказать. На всех, конечно, колонок не хватило, и все же набралось шестьдесят девять, не считая одной вагоновожатой, которой я уже давно кланяюсь по-дербервилевски. Ее мне очень хотелось вписать, но где было взять место? Я решил ее держать в уме. Я уже знал, что хотел ей доказать: что я парень о-го-го, рубаха-парень, весельчак и вообще что надо. На другом ватмане колонок было поменьше: первым шел Адреналинчик, дальше гормончики, Высокий Смысл, сублимация, ушиб головы, искупительная жертва, положительные и отрицательные эмоции и гены. Я оставил место, потому что был уверен, что этим не ограничится.
Я приступил к работе над первым ватманом. До чего же дело оказалось трудным! Кто бы мог подумать, как много всего я пытался доказывать людям. Одним я доказывал, что я самый добрый, другим - что самый веселый. Третьим - что я гад: мне нравилось их злить. А кому только я не доказывал, что самый умный! Горбылевскому я как-то доказывал, что умею далеко плевать. Многим доказывал, что бегаю быстрей всех. И не было ни одного человека из шестидесяти девяти, кому бы я не доказывал, что я получше его во всех отношениях! Некоторым я доказывал, что наш дом не то, что у других; некоторым - что мой папа хоть и без машины, но с темой; некоторым - что могу проскакать на одной ноге от школы до дома; одному я доказывал, что у меня ноги толще, чем у него, другому - что у меня ноги тоньше, чем у него, - всего не перечислишь! Все колонки были заполнены, но я и сотой части не записал. Мне было ясно, какую грандиозную работу я на себя взвалил. Я велел бабушке принести мне обед и поставить под дверь.
Пообедав, я сообразил, что неправильно организовал работу. Я взял пачку бумаги и начал составлять картотеку. В нее я включил и вагоновожатую, и одну рожу, которая вечно торчит в окне и начинает кричать "бандит", как только меня замечает, - этой роже я много чего доказывал. Теперь я решил не торопясь заняться каждым в отдельности.
Первой я почему-то придвинул к себе карточку Светы Подлубной. Дело пошло: я ей доказывал, что я умный, красивый, обаятельный, смышленый, смелый, решительный, ловкий, что умею ходить на руках, танцевать на заднице, передразнивать учителей за их спиной, ходить по карнизу, валять дурака, обижать дохляков, кидать в прохожих снежками, подшучивать над милиционерами, исполнять мелодии при помощи носа, - но хватит. Главное, вот что мне открылось: я в то же время старался ей доказать, что я совсем не то, что она обо мне думала. Это открытие меня огорошило. Я сразу почувствовал себя усталым и без пререканий впустил в комнату нового специалиста.
Довольно большой приятель деда ворвался ко мне, как маленький ураганчик. Он поигрывал пальцами, прищелкивал и старался мне доказать, что он заранее все понимает и такой весельчак, что мы на славу повеселимся. Никто ничего еще сообразить не успел, а Ураганчик уже пронесся по комнате, задержался у стола, почитал мои бумаги и сказал:
- О! Хорошо!
Я разделся до трусов и спросил, хватит ли ему двадцати минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23