- А дело вовсе не в политических воззрениях, - ответил на это Масягин.
- К тому же нет никакой проблемы в том, чтобы их приобрести, - добавил адвокат.
Доктор Пок, лукаво и добродушно прищурившись, поставил вопрос так:
- Если вас, многоуважаемый Логос Петрович, многое не устраивало в прошлом, чему свидетельством ваша незаурядная судьба, ваша жизнь, постоянно сопряженная с риском и травлей, можно ли сказать, что вас все устраивает теперь, когда люди не столь уж и далеко ушли от прежнего своего состояния?
Вникнув в витиеватость и продолжительность этого вопроса, я понял, что не имею права отделаться указанием на недостатки отдельных граждан и просто обязан выявить хоть что-то похожее на общественно-политическую позицию.
- Ну, пожалуй, - сказал я робко, - меня удивляет, а в определенном смысле и настораживает наше нынешнее восхищение Западом, наши попытки во всем копировать его, которые приводят ни к чему иному, как к низкопоклонству...
- В таком случае, - заявил доктор Пок с удовлетворением, - вас можно отнести к деятелям отнюдь не прозападной ориентации.
- И это еще мягко сказано, - вставил Масягин, рубящим жестом как бы отсекая ненужную мякоть от той кости, которую он тут же намеревался бросить нам. - В лице Логоса Петровича мы видим ярко выраженного лидера антизападных настроений.
- И твердо стоящего на национальной почве, - схватил кость и принялся ее с довольным урчанием грызть Зоил, адвокат.
- А следовательно, - заключил доктор Пок, - повернутого лицом к Востоку.
Так я выступил с программой отторжения от Запада и припадания к Востоку, и избиратель, поверив в мои напряженные духовные искания, проголосовал за меня со всей решительностью уже в первом туре. Чтобы как-то оправдать ожидания моих бесчисленных поклонников и опровергнуть подозрения, что моей целью было только кресло мэра, я должен был тем или иным деянием показать всю убедительность, и прежде всего с живописной стороны, моего разворора от Запада к Востоку. И тут на помощь мне снова пришли идейные вдохновители моей политической карьеры, в особенности доктор Пок, знавший Восток не по наслышке. Прежде всего - никакой инагурации, изобретенной, судя по розысканиям Масягина, тенденциозной и коварной западной мыслью. Но чтоб не отдавало и чрезмерной африканской демократичностью, а по сути розгильдяйством, в результате которого либо тебя съедают после месяца-двух правления, либо ты беззаботно набиваешь холодильник человеческим мясцом. Доктор Пок, вытянув строго вверх тонкий и острый палец, возвестил: вступление в должность должно совершиться на манер восточных церемоний.
- В таком случае, - заметил непоседливый адвокат, - нужны евнухи.
- А где их взять? - развел руками Масягин.
- Нет евнухов - обойдемся олухами, - решил доктор Пок. - В них-то, надеюсь, недостатка не будет?
Масягин сказал:
- Олухов хватит не на одну церемонию.
Они тут же взялись за дело. Как и предвидел Масягин, на роль олухов нашлось немало желающих, обнаружение их в избыточном числе лишний раз подтверждало, что мы на верном пути, и нам пришлось даже провести конкурс, чтобы выбрать для первой церемонии самых достойных и видных. Естественно, прошедшие его сразу обеспечили себе хорошие посты в будущем верховском правительстве, а отсеянные составили ту запасную когорту, из которой черпались кадры в последующих церемониях, уже, правда, не столь высокого разряда.
Всем памятен день, когда я, облаченный в длиннополый цветастый халат, туго стянутый в талии широким шелковым поясом и оттого как бы широкоплечий, проехал в паланкине через весь город к мэрии, блаженно улыбаясь в ту сторону, откуда несколько часов назад взошло солнце. Люди сбегались отовсюду посмотреть на невиданное зрелище. Напуганные многолюдством и необыкновенными красками процессии бродячие собаки подняли ужасный лай, в сочетании с барабанным боем и душераздирающим писком каких-то свистулек дававший некоторое представление о том, что происходит на шабаше ведьм. Событие привлекло в наш Верхов и многих гостей с Востока, как бы волхвов, ведомых некой звездой, в которой при некоторой обостренности политического чутья можно было узнать меня самого. Но и они, как я заметил, не все поняли в развернувшемся перед их глазами красочном действе, хотя в общем и целом оно вполне удовлетворило их восточным вкусам. Например, они даже пришли в замешательство, увидев, как мой предшественник со слезами на глазах пополз от мэрии на четвереньках к приближающемуся паланкину, частенько слизывая языком пыль с дороги, к чему его принуждали палками олухи и просто желающие. Маленькие и наголо обритые восточные мудрецы удивленно вскидывали брови, исполненными намека на протест жестами показывали, что для них подобное уже давно пройденный этап, пережитки старины. Но ведь мы только начинали строить новое общество на развалинах прошлого. Мы только начинали освобождаться от собственных пережитков, только начинали долгий и трудный путь развития, прогресса, неуклонного самосовершенствования.
Боюсь, совершенно непонятым в его идейной остроте и противоречивости остался ритуал, построенный не то на пылком воображении доктора Пока, не то на его обширных познаниях в восточной литературе. А между тем в этом ритуале были задействованы как четверка моих родителей, так и четверка моих братьев, по своему обыкновению томившихся в тюрьме, но по случаю моего избрания выпущенных на волю. Только дело было представлено таким образом, будто наша родственность, имевшая место в прежние времена, омраченные моей политической незрелостью, отмерла в силу моего перехода в иную, более высокую ипостась, а теперь должна возродиться в новом качестве, как только я взойду на трон. Я и взошел. Моя жена, тоже переродившаяся и получившая новое имя, внесенное, правда, только в тайные книги, села рядом со мной, выставив стройные и наспех ужатые, сокращенные в размерах ножки рядом с моими, обутыми в подобие сандалий. Тут ввели мою бывшую родню, и я, следуя прописанным доктором Поком параграфам церемонии, громко и грозно осведомился:
- Чего вам, простые смертные, чего хотите от меня, только что ставшего небожителем?
"Стал небожителем!", зашумели, зашептались олухи признанные и непризнанные, всякие юродивые, оборванцы, нищие, божедомы, прикованные к церемонии надеждой на дармовое угощение. Ропот толпы, подхваченный и чистой публикой. Избранные тоже волновались и, переглядываясь между собой, одобрительно кивали головами. Не смея вслух заговорить о своих проблемах, мои бывшие родичи, повалившись на землю, принялись носами и языками торить путь в пыли, надеясь добраться до места, где мое небожительство хотя бы условно соприкоснется с их земным ничтожеством. За ними следовал выряженный не то бедуином, не то каким-нибудь кришнаитом доктор Пок и, стуча в бубен, разъяснял, что к столь наглым поползновениям этих отвратительных и несчастных людей привела вера в факт некогда совместного проживания с будущим градоначальником и даже питания от одной материнской груди. И тут мне предписывалось явить невиданную милость, что я и сделал. Я признал факт, признал право этих людей считаться моими родителями и братьями и учредил для каждого из них пожизненную пенсию.
Увидев, на какие благодеяния я не поскупился в первый же день своего правления, жители города чрезвычайно воодушевились, уверовав, что обрели в моем лице истинного благодетеля. Правда, эта вера подвигала их не столько трудиться во имя собственного же блага и процветания, сколько ползать и пресмыкаться в пыли, вымогая ту или иную подачку. Город заблестел, вылизанный языками всякого рода просителей, так называемых прожектеров и искателей мест, мне же и моим помощникам теперь только и приходилось заниматься что изобретением все новых и новых церемоний, в которых жажда вымогательства, обуявшая горожан, воплощалась бы в красивых и удобных формах.
В какой-то момент эти церемонии настолько опутали мою жизнь, что я уже и шагу не мог ступить без того, чтобы не сыграть ту или иную роль. Я стал похож на заводную куклу, а моя великая честность превратилась как бы в некое божественное деяние незапамятных времен, которому я сам же и вынужден был бить поклоны и всячески подражать, особенно в специально отведенные для этого часы. Все декламации на восточную тему и связанную с ней особую политику давно отошли в область предания. Церемонии приобрели универсальный характер. И в моей душе нарастал протест, но, видя, что мои помощники довольны создавшимся положением, я до поры до времени таил его в себе. Взлет к вершинам власти превратил меня в изощренного политика, а отчасти и мыслителя, я понимал теперь, что спасти меня от блужданий в поддельном универсуме способна лишь четко провозглашенная программа вывода города, а может быть, - чем черт не шутит! - и всей страны, из того странного положения, в котором мы все очутились. Но не поворачиваться же опять лицом к Западу! И в конце концов, после долгих раздумий, сомнений и колебаний, я пришел к выводу, что самое лучшее и разумное - пустить корни в почву, на которой я был рожден и взращен.
Что может быть правильнее этого? целесообразнее? надежнее? справедливее? человечнее? Пустить корни в родную землю! Не есть ли это именно национальная политика? Это и есть национальная идея. Разве нет? Не так? Кто-нибудь докажет обратное? Скажет что-нибудь вопреки? И чтобы вы, дорогой Никита Митрофанович, дорогой наш гость, небывалый и драгоценный наш толстосум, воочию увидели, насколько я преуспел в осуществлении национальной политики и всестороннем развитии национальной идеи, прошу совершить небольшое путешествие по моей резиденции.
3. ЖЕСТОКАЯ ПРАВДА ЗАВЕЩАНИЯ
Суетливо, в сумятице чувств и мыслей, возбужденно, миновав длинный коридор, спустившись по лестнице в подвальные помещения, вошли мы в просторный зал, выбежали на залитое ярким светом юпитеров пространство. В центре зала красовалась большая статуя Логоса Петровича, сидящего на чем-то вроде пенька в позе погруженного в думы мыслителя. Статуя была изготовлена, если не ошибаюсь, из бронзы, но скульптор придал ей растительный, могуче цветущий, плодородный вид, и вполне узнаваемый мэр одновременно походил на языческого бога Пана.
- Я часто забираюсь внутрь, - доверительным тоном сообщил мне Логос Петрович.
Он тут же продемонстрировал это, отрыв на груди растительного колоса дверцу и с обезьяньей ловкостью исчезнув за ней.
- И что вы там, внутри, делаете? - спросил я, когда он вернулся к нам.
- Пускаю корни, - объяснил градоначальник.
Уверенным движением он заставил стенки пенька разъехаться в разные стороны, и я увидел густую массу толстых и мохнатых корней, змеино уходящих в подпол.
- Но ведь они не настоящие! - воскликнул я.
- Ошибаетесь, - с торжеством улыбнулся Логос Петрович, - их не отличить от настоящих. Между прочим, это панорама наподобие Бородинской в столице и сотен схожих с ней во всем мире. Здесь тоже имеются свои рисованные сюжеты, только рассказывают они не о событиях прошлого, а о великом будущем, которое ждет наш город. Слава Верхова - а она еще прогремит во всех уголках земли! - зарождается в этом зале.
Я еще убеждал себя, что корни градоначальника более всего смахивают на обычное дерьмо, когда он раздвинул черные шторы, скрывавшие дальний угол подвала, и моим глазам явилась чудесная картина. На огромном полотне изображались опять же корни, но лишенные уродства тех, которые мэр старался выдать за настоящие: выйдя на дневную поверхность, они превратились в сказочный лес, причудливо испещренный нежными линиями ветвей, на которых сидели люди с несомненными птичьими чертами. Вытягивая улыбающиеся губы, эти жители будущего царства утопии присасывались к многочисленным отросткам и почкам и выпивали из них соки, поступление которых в желудки безвозмездно насыщающихся счастливцев было намечено художником схематическими потоками.
- Узнаете ли себя в ком-нибудь из этих баловней судьбы? - спросил, приятно усмехаясь, Логос Петрович, и после того, как я отрицательно покачал головой, воскликнул: - И правильно! Вам ли с вашими миллионами сидеть на каких-то веточках! Вас ожидает другое будущее, совсем другое... всего не прозришь, но предчувствия указывают на нечто необыкновенное, неподражаемое, самобытное, единственное в своем роде, небывалое!
И он изготовился в деталях обрисовать мне догадки о моем завидном будущем, на которые его наталкивала интуиция, но в этот момент за моей спиной прозвучал вкрадчивый и чуточку елейный голос адвоката Баула:
- Мы все, как один, приветствуем национальную политику нашего мэра. Все мы солдаты этой политики. Рядовые... В некотором роде даже пушечное мясо. Но, думая и мечтая о новом подъеме национального духа, который несомненно вызовут денежные вливания в наше дело от ваших, Никита Митрофанович, щедрот, мы не должны забывать, что те несколько десятков миллионов, каковые вы получите по завещанию...
- Несколько десятков? - изумленно прервал я болтовню витиеватого господина. - Но речь шла о сотне миллионов!
- О, это только преувеличение восторженного ума! - оправдался градоначальник, творя между собственными разведенными в стороны руками какие-то повинно-жертвенные фигуры. - Химера воспаленного воображения. Что-то такое вырвалось из груди... крик алчности, загребущести... хотелось бы побольше! Куш так куш! Отхватить, и дело с концом!
- С каким концом? - вскипел я. - Вы же всегда бились за неприкосновенность чужого добра!
- И поныне бескорыстен. Отнюдь не срезался, не переменился к худшему. Ратую я исключительно за всемерную подпитку национальной почвы, и в этом смысле ваше состояние как нельзя более кстати: денежки ваши - идеи наши.
- Денежки, денежки... - пробормотал я. - Честно говоря, плевать я хотел на них... но хотелось бы и знать, о чем конкретно идет речь. Что мы делим? Какую такую шкуру неубитого медведя? Говорите уж все как есть.
- Если начистоту, речь идет о нескольких миллионах, - сказал Баул и, заметив, что я недовольно поморщился на его подозрительную осведомленность, застенчиво добавил: - Так доносит почта... телеграф... Некий испорченный телефон... почта духов, - гадко осклабился он. - В действительности мы ничего толком не знаем, только слышали кое-что... Но насчет завещания не беспокойтесь, это точно и сомнению не подлежит... то есть сам факт наличия такового.
Не остался в стороне от обсуждения и доктор Пок:
- Тут кстати упомянуть об условии, выдвинутом в завещании. Адвокат расскажет об этом гораздо лучше меня, я же хочу вознести хвалу уму завещателя, ибо в последние времена его разумной жизнедеятельности он достиг высочайших вершин мужской мудрости, где нашему заокеанскому другу открылась истина. Постигнув, что от женщин одно лишь разорение и с ними лучше не связываться, мудрый старик решил перекрыть прекрасной половине человечества доступ к капиталам, накопленным им и нуждающимся в приумножении. Мудрейший из мудрых, он оговорил, что наследство, Никита Митрофанович, вы получите лишь в том случае, если выкажете твердую волю к чисто холостой жизни. При наличии уже существующей жены, продолжает завещатель, вы обязаны поспешно и безоговорочно с ней развестись. Если же вы попытаетесь обойти этот пункт, задумав впоследствии снова жениться на ней или хотя бы только сойтись в так называемом гражданском браке, вас тут же лишат права владения...
Я жестом заставил умолкнуть этого зануду:
- Но я вовсе не хочу лишаться Риты! Мне нет никакого дела до дядиных выдумок!
- Но мудрость, мудрость его!.. - как бы простонал градоначальник.
- И никто, кроме Риты, вам не нужен? - Азиат пристально и вместе с тем как-то неопределенно посмотрел на меня.
- Разумеется.
Адвокат пришел в неописуемый восторг. Волнообразно забежав в поле моего зрения, он с жаром вскричал:
- При таком раскладе мы очень утешены и обнадежены!
- Очень надеемся на вашу поддержку наших начинаний, - сказал Логос Петрович, потирая руки.
- Обстоятельства складываются в нашу пользу, - присоединил Масягин свой голос к общему хору. - Дело в том, мой друг, что вопрос с Ритой практически улажен... Признаюсь, что в затруднении, не знаю, каким тоном сообщить. Трагическим ли, приподнятым... Есть чему радоваться, но есть и повод для огорчений.
Доктор Пок ловко подладился и под эту игру:
- Ему не очень приятно сообщать вам эту новость, но...
- Время собирать камни, и время разбрасывать их, - глубокомысленно изрек Баул.
- В такую минуту он просто обязан это сделать, - сказал доктор.
- Жена покинула вас, Никита Митрофанович, боюсь, навсегда. Это судя по всему, по тому, что происходит, - сказал Масягин, на всякий случай испустив печальный вздох.
- Покинула? - вышел я наконец из оторопи, из оцепенения. - Навсегда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38