кучка камней да гниющих бревен. Сквозь переплетения веток и хмеля виднелись пласты почернелой и покрытой мхом соломы с давно обвалившейся крыши. Протаптывая тропинку в густой траве, Хью провел Санчу туда, где когда-то была единственная большая комната. Солнце не проникало в эту часть развалин, и здесь было прохладно и сыро, как в погребе.
Санча нашла пустое птичье гнездо в ветвях, сумевших проникнуть в развалины, и испуганно вздрогнула, когда под гнилой балкой шмыгнула землеройка.
В одном углу, на земляном, заросшем мхом полу, громоздилась куча камней, обозначая место, где когда-то был очаг. Тут валялись ржавая кухонная утварь и горшок, наполовину заполненный землей, где уже пустил корни папоротник.
Хью не смог найти могил матери и деда, которые не были ничем отмечены. Они с Санчей долго и безуспешно искали среди повилики, высокой травы и бурелома могильные холмики – время сровняло их с землей. Наконец, оставив надежду найти хотя бы следы могил, они прочитали молитву над руинами и медленно отправились назад той же дорогой, какой приехали.
Ночью Санча проснулась и лежала, прислушиваясь к глубокому, спокойному дыханию мужа. Она думала об опустевшей и развалившейся хижине, о маленьком мальчике, оставшемся без матери, и вспоминала слова колыбельной, которой ее когда-то научила няня. Она смотрела на освещенное серебристым лунным светом, льющимся из окна, лицо спящего мужа и видела в нем того мальчика с пепельными в призрачном свете волосами, мечтая, что в один прекрасный день родит ему сына, похожего на него.
Вновь зарядили проливные дожди. Низкое небо было сплошь затянуто тяжелыми тучами. В один из таких ненастных дней в Эвистоунское аббатство прибыли паломники. К заезжим торговцам здесь привыкли, но паломники появлялись редко. По словам брата Малкома, эти были первыми чуть не за год.
Паломников было четверо: двое юношей, которых богатые хозяева послали за себя совершить паломничество к святым местам, и двое пожилых мужчин. В прошлом они были солдатами, совершили много грехов за свою жизнь и теперь хотели замолить их, прежде чем предстанут перед вечным судией.
Хью пригласил их разделить общую трапезу. Они с радостью приняли его приглашение, как и приглашение брата Малкома переночевать у монахов в аббатстве.
Паломники набросились на еду, как оголодавшие волки. Не прекращая жевать, они рассказывали о том, что им довелось увидеть за долгую дорогу. Они вышли из Ньюкасла, рассказывал один из молодых паломников, и заметил:
– На Севере затевается мятеж. Вот дойдем до Карлайла, и я останусь там, обратно не пойду.
– Это правда, – подтвердил второй юноша. – Где бы мы ни проходили, везде говорят об этом. Кое-кто даже поговаривает, что Нортумберленд заключил союз с нехристями шотландцами и валлийцами.
– Да, вечно одно и то же, ничем людям не угодишь, – фыркнул солдат с квадратным лицом. – Когда королем был Ричард, им захотелось убрать его; теперь, когда королем стал Генри, они и с этим хотят расправиться.
Хью воспринимал их рассказы так же, как байки бродячих торговцев. Что-то в них было выдумкой, что-то – правдой. Так или иначе, Хью не мог поверить, что Нортумберленд заключил союз с шотландцами или валлийцами.
Санче было тяжело слушать разговоры о политике, о смерти Ричарда, об узурпаторе Генри Болинброке. В Эвистоуне она обрела покой и счастье и не хотела, чтобы ей напоминали о прошлом.
Вечер закончился рассказом брата Малкома об аббатстве и его истории, восходящей ко временам римских завоеваний. Санча подозревала, что святой человек частенько фантазирует, когда что-то не знает или не может вспомнить. Его рассказы никогда не повторялись. То же относилось и к мощам святого, которые якобы хранились в ковчеге, в часовне аббатства. В тот вечер брат Малком с простодушной детской улыбкой на лице объявил, что в ковчеге хранится фаланга пальца святого Данстена, прославившегося тем, что кузнечными щипцами ухватил за нос дьявола.
Санчу развеселило это заявление монаха, но она постаралась сохранить серьезную мину. Только неделю назад брат Малком уверял ее, что в ковчеге хранятся несколько волосков с бороды древнего святого.
Алиса же, которая весь день была какой-то задумчивой и вялой, услышав новый вариант рассказа о реликвии, ожила и, толкнув госпожу локтем, заулыбалась.
В день святого Суитина дождь кончился и выглянуло солнце. Сразу стало теплей. Мокрый сад за дверью кухни сиял и переливался сотнями капель под яркими лучами. Санча позвала Алису и нескольких девочек помочь ей вывесить пучки лечебных трав сушиться на солнце. Голоса девочек мешались со стуком горшков, доносившимся из кухни, и болтовней кухарок, месивших тесто.
Вдруг в кухню ворвались двое чумазых мальчишек. Один из них закричал:
– Там обезьянка! На дорожке в господском саду!
– Обезьянка и бродячий торговец! – не желая отставать, крикнул второй. – Быстрей бегите смотреть! – И оба сорванца вылетели за дверь, кривляясь и корча рожи.
Все побросали работу. Тесто наспех прикрыли полотенцами, траву оставили на столе. Санча с Алисой последовали за женщинами в сад, где под музыку бродячего торговца крутилась и прыгала обезьянка и плясали с веселым смехом дети.
У клумбы с ноготками Санча увидела старого знакомца: белого котенка, пушистого и подросшего, который ловил порхающую бабочку. Она взяла его на руки и принялась гладить мягкую шерстку.
Закончив играть веселую мелодию, торговец обратился к хозяйке замка:
– Да благословит вас Пресвятая Дева, миледи. – Торговец поклонился, взмахнув разноцветной шляпой. – Позвольте сказать, что ваш котенок почти так же очарователен, как вы. Не пожалейте двух шиллингов на бархатный ошейник и блестящий колокольчик для такого милого создания.
Мора, оттеснив массивной фигурой любопытных, подошла поближе.
– Ну и ну! – фыркнула она. – Рехнуться можно!
Ее восклицание в основном относилось к цене, которую заломил торговец за такую безделицу. Но тот, пропустив ее слова мимо ушей, продолжал уговаривать:
– Должен заметить, дорогая хозяйка, что монахини Челфордского монастыря надевают на своих любимцев точно такие же ошейнички.
– Монахиням не разрешается держать домашних животных! – пропищала толстушка Гасти, одна из внучек Моры.
– Можешь рассказывать это другим, хоть бы его святейшеству папе римскому, а не мне. Монашки в Челфорде держат кошек и собак, а одна – даже белку. Клянусь Святой Троицей! Иногда они даже берут их с собой в храм. Я собственными глазами видел. Говорю тебе, эти монашки не отказывают себе в земных радостях. Они обожают всякие безделушки какие поярче, и это далеко не все, что о них можно сказать. – Убедив недоверчивых, торговец достал из сумки другой ошейник и повернулся к Санче. – Взгляните, миледи, вот чудесный ошейничек, ярко-зеленый, украшенный золотой нитью, а колокольчик – как нежно звенит! – И в подтверждение своих слов он потряс ошейником перед глазами Санчи. – Слышите? Что за звук!
У Санчи холодок пробежал по спине от хитрой улыбки торговца и тонкого переливчатого звона колокольчика. Она опустила котенка на землю, выпрямилась и без улыбки сказала торговцу:
– Я не люблю колокольчиков. – Она попятилась, потом повернулась и выбежала из сада.
Когда зацвел чертополох, Санча и Хью снова отправились на верховую прогулку. Во время последней охоты Хью приметил большое стадо оленей и, зная, как Санча любит животных, захотел, чтобы она полюбовалась на них. Тогда он и его люди завалили двух громадных самцов, но самок предусмотрительно не тронули, чтобы маленькие оленята не погибли, оставшись одни.
Хью выбрал дорогу через холмы и мрачные леса, тонувшие в этот ранний час в густом тумане. Солнце поднималось все выше, туман постепенно рассеивался, и их взору предстали бескрайние просторы, холмы, похожие на зеленые волны, уходящие вдаль и тающие в голубой дымке.
Они остановились на высоком холме, возвышавшемся над узкой долиной. Внизу под ними бежала речушка с искрящимися на солнце заводями. Ее топкие берега сплошь заросли осокой и камышом, заглушавшим всякую иную растительность. Но большой луг за нею радовал глаз разноцветьем, неожиданными пурпурными головками чертополоха и алыми гроздьями ягод на кустах.
Позаботившись о лошадях, Хью вернулся к тому месту, которое облюбовал для их наблюдательного поста. В ожидании мужа Санча набрела на крохотные желтые цветочки, росшие под деревьями. Когда Хью вернулся, она взглянула на него и улыбнулась.
– Посмотри, какие они чудесные, – протянула ему Санча цветы.
– Почти не пахнет, – заключил Хью, поднеся к носу цветок, повертел его в пальцах и примирительно добавил: – Хотя выглядит довольно мило.
– Ты не знаешь, как они называются? – спросила Санча.
Хью отрицательно покачал головой, показывая, что его это мало интересует.
– Я такой же знаток цветов, как моя левая нога. Брат Малком знает, наверное, побольше, – предположил он. – Если хочешь, я накопаю их тебе перед возвращением домой. Привезешь цветы в аббатство и посадишь в своем садике.
– Ой, конечно, хочу, – обрадовалась Санча, предвкушая, как высадит их на клумбе и будет ухаживать за ними. Снова подняв глаза на Хью, она заметила, что он устремил внимательный взгляд на луг, раскинувшийся внизу.
– Что там?
– Всего лишь птицы – кормятся в камышах у воды, – ответил Хью, мгновенно обернувшись. Порою, думая о ней, он забывал обо всем на свете. Вот и сейчас он не сводил взгляд с Санчи, бродящей по цветущей поляне. Она сама как цветок, думал он, – прекрасный и нежный.
– Ты хочешь увидеть оленей? – спросил наконец он.
– Они уже появились?
В его глазах появилась искорка смеха.
– Нет еще. Нужно посидеть и подождать.
Со своего места на холме они могли видеть всю долину.
– Два дня назад восемь маток и столько же оленят проходили вон там, – сказал Хью, показывая рукой, где на заросшем кустарником лугу появлялись олени. – Они пойдут по той же тропе, – говорил он с уверенностью внука лесничего. – Если мы будет терпеливы, – прошептал он ей на ухо, – то увидим их. Это красивое зрелище.
Они сидели и тихим шепотом разговаривали обо всем и ни о чем. Санча постепенно совершенствовалась в английском, но, когда Хью, дразня ее, употреблял какое-нибудь слово, имеющее множество значений, она приходила в замешательство и заявляла, что в английском языке слишком много ненужных сложностей. Это в самом деле так, смеялась она, иначе почему англичане всегда говорят одно, а подразумевают другое, и наоборот, подразумевают одно, а говорят другое? Тут их разговор перешел в игривую перепалку, прерываемую поцелуями, закончившуюся только тогда, когда Хью, беззвучно смеясь, сказал, что они перепугают всех оленей.
Они улеглись рядышком в густой траве и стали наблюдать. Так они пролежали больше часа, но никто не появлялся на лугу, даже птицы не пролетали над ним.
– Мартин просил у меня позволения жениться на Алисе, – как бы невзначай обронил Хью.
Санча повернула голову и уставилась на него. Если бы ей сказали, что сейчас солнце упадет с небес, она бы так не удивилась.
– Разве Алиса тебе ничего не говорила?
– Нет. Но я видела, что они любят друг друга, – ответила Санча и поджала губы.
– Когда решатся все дела с братом, – продолжал Хью, – мне понадобится эконом для Обри. Я хочу послать туда Мартина. Ты не против?
– Нет, конечно, нет. Он предан тебе, но мне будет недоставать Алисы.
– А Гасти? – спросил Хью, имя в виду русоволосую внучку Моры.
– Ты знаешь, как ее зовут? – Черные глаза Санчи подозрительно сузились.
Хью не мог сдержать улыбки. Было забавно думать, что его аристократка-жена ревнует, да еще к кому, к Гасти, грудастой толстушке с румянцем во всю щеку и глазами навыкате. Однако в ней была определенная привлекательность, привлекательность дикого животного. Да и, наконец, вскружила же она голову Донелу.
– Господин обязан знать своих слуг по именам. Так ты не против, чтобы они поженились?
– Нет. Я не стану препятствовать счастью Алисы. – Санча опустила глаза. В густой траве перед ней пробирался, тыкаясь во все стороны, муравей. Она подняла голову и встретила внимательный взгляд Хью.
– Они не могут немного подождать?
Хью замялся, немного смущенный.
– Алиса не говорила тебе, что ждет ребенка?
– Алиса беременна! – Это известие не столько поразило, сколько задело Санчу за живое. Как Алиса могла оказаться такой бессердечной и не поделиться с ней новостью? Она раскрыла рот, чтобы сказать Хью о своей обиде, как вдруг он сделал знак молчать. Санча повернула голову и посмотрела туда же, куда смотрел он.
Из чащи на склоне холма выпорхнула стая куропаток и полетела над долиной. В наступившей после этого тишине послышался треск сучьев, с каждым мгновением становившийся все отчетливей.
Санча замерла в ожидании, не сводя глаз с чащи. Но из зарослей показался не олень, а всадник. За ним – второй.
– Не высовывайся, – прошептал Хью.
Несколько мгновений прошло в тишине, потом над долиной пронесся громкий крик, и из леса, заслышав сигнал, стали выезжать другие всадники. Они парами появлялись на лугу, пересекали вброд речушку и заросли тростника и снова скрывались в лесу. Казалось, им не будет конца.
По одежде и щитам Хью определил, что это шотландцы. Но всего удивительней было то, что на щитах англичан, что ехали бок о бок с ними, был герб Нортумберленда. Хью внимательно наблюдал за всадниками и говорил себе, что паломники оказались не так уж далеки от истины. Похоже, Нортумберленд действительно замышлял выступить против Генри.
Спустя какое-то время после того, как среди деревьев скрылся последний всадник, Хью и Санча отправились в обратный путь. Санча не понимала, что так взволновало Хью. Для нее день сложился не слишком удачно. Она не увидела оленей, ради чего приехала сюда; узнала, что служанка, которую она полюбила как сестру, не сочла возможным довериться ей, и в довершение всего забыла попросить Хью выкопать понравившиеся ей цветы.
За ужином она избегала смотреть на Алису. И хотя Санча старалась не демонстрировать обиды, позже она с раскаянием спрашивала себя, не слишком ли была холодна с Алисой.
Под утро Санча проснулась от прежнего кошмара. Она лежала в темноте с тяжело бьющимся сердцем, и перед глазами у нее стояла омерзительная фигура в капюшоне, манящая ее сморщенной рукой. Впервые она почувствовала, что человек что-то прячет под сутаной, что-то круглое и гладкое. У Санчи мурашки ползли по телу, и она постаралась быстрее забыть привидевшийся ужас.
Утро было туманное, но вскоре солнце разогнало сизую мглу. Санча работала в своем садике, собирая лепестки роз, когда ее внимание привлек скрип колес, доносившийся со двора аббатства. Там в облаках пыли остановились купеческая повозка и несколько вьючных мулов. Встречать купца вышел один из молодых монахов. Санча слышала их голоса, и если не очень ошибалась, купец объявил, что торгует прекрасной и прочной тканью, которая и составляет его груз.
Она подхватила корзинку с лепестками и поспешила в дом. Каблучки ее туфелек выбили торопливую дробь на каменном полу столовой и деревянных ступеньках лестницы. В гостиной она задержалась лишь для того, чтобы поставить корзинку на большой квадратный сундук, и тут же скрылась в спальне.
Налив в тазик воду из кувшина, она вымыла перепачканные руки и ополоснула блестевшее от пота лицо. Глядя на себя в зеркало, поправила косы, которые последнее время сворачивала кольцами и закалывала над ушами, надела свежую юбку. Потом поспешно вынула из сундука с одеждой шкатулку, украшенную драгоценными камнями, и, порывшись в ней, достала мешочек с деньгами – последними, что остались от ее жалованья фрейлины королевы.
Санча сбежала по лестнице и пошла через душную кухню, где за одним из длинных столов сидела бледная и молчаливая Алиса. Перед нею стояла чашка простокваши, которую Мора обычно заставляла пить всех болящих, чем бы они ни страдали. От вида простокваши в соединении с кухонным чадом Санчу едва не стошнило.
– Алиса, пойдем со мной! – на ходу крикнула Санча. – Мне нужен твой совет. – Она вылетела в сад, и Алисе ничего не оставалось, как нехотя встать и последовать за госпожой.
Шагая по дорожке, Санча оглянулась через плечо. Видно было, что Алисе очень плохо. «Жестоко с моей стороны, – думала Санча, – вытаскивать ее на такую жару». Санча было остановилась, но потом двинулась дальше, решив все-таки посмотреть, чем богат купец.
В аббатстве Санча сразу же разыскала купца. Он оказался приземистым человеком средних лет, с прилизанными редеющими волосами и к тому же весьма кичливым. Самоуверенно заявив: «Я торгую только самой лучшей тканью», – он намекнул, что цена соответствует качеству товара и не по карману местным красавицам.
Сообразив, что перед ним хозяйка поместья, он тут же сменил самоуверенный тон на услужливый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Санча нашла пустое птичье гнездо в ветвях, сумевших проникнуть в развалины, и испуганно вздрогнула, когда под гнилой балкой шмыгнула землеройка.
В одном углу, на земляном, заросшем мхом полу, громоздилась куча камней, обозначая место, где когда-то был очаг. Тут валялись ржавая кухонная утварь и горшок, наполовину заполненный землей, где уже пустил корни папоротник.
Хью не смог найти могил матери и деда, которые не были ничем отмечены. Они с Санчей долго и безуспешно искали среди повилики, высокой травы и бурелома могильные холмики – время сровняло их с землей. Наконец, оставив надежду найти хотя бы следы могил, они прочитали молитву над руинами и медленно отправились назад той же дорогой, какой приехали.
Ночью Санча проснулась и лежала, прислушиваясь к глубокому, спокойному дыханию мужа. Она думала об опустевшей и развалившейся хижине, о маленьком мальчике, оставшемся без матери, и вспоминала слова колыбельной, которой ее когда-то научила няня. Она смотрела на освещенное серебристым лунным светом, льющимся из окна, лицо спящего мужа и видела в нем того мальчика с пепельными в призрачном свете волосами, мечтая, что в один прекрасный день родит ему сына, похожего на него.
Вновь зарядили проливные дожди. Низкое небо было сплошь затянуто тяжелыми тучами. В один из таких ненастных дней в Эвистоунское аббатство прибыли паломники. К заезжим торговцам здесь привыкли, но паломники появлялись редко. По словам брата Малкома, эти были первыми чуть не за год.
Паломников было четверо: двое юношей, которых богатые хозяева послали за себя совершить паломничество к святым местам, и двое пожилых мужчин. В прошлом они были солдатами, совершили много грехов за свою жизнь и теперь хотели замолить их, прежде чем предстанут перед вечным судией.
Хью пригласил их разделить общую трапезу. Они с радостью приняли его приглашение, как и приглашение брата Малкома переночевать у монахов в аббатстве.
Паломники набросились на еду, как оголодавшие волки. Не прекращая жевать, они рассказывали о том, что им довелось увидеть за долгую дорогу. Они вышли из Ньюкасла, рассказывал один из молодых паломников, и заметил:
– На Севере затевается мятеж. Вот дойдем до Карлайла, и я останусь там, обратно не пойду.
– Это правда, – подтвердил второй юноша. – Где бы мы ни проходили, везде говорят об этом. Кое-кто даже поговаривает, что Нортумберленд заключил союз с нехристями шотландцами и валлийцами.
– Да, вечно одно и то же, ничем людям не угодишь, – фыркнул солдат с квадратным лицом. – Когда королем был Ричард, им захотелось убрать его; теперь, когда королем стал Генри, они и с этим хотят расправиться.
Хью воспринимал их рассказы так же, как байки бродячих торговцев. Что-то в них было выдумкой, что-то – правдой. Так или иначе, Хью не мог поверить, что Нортумберленд заключил союз с шотландцами или валлийцами.
Санче было тяжело слушать разговоры о политике, о смерти Ричарда, об узурпаторе Генри Болинброке. В Эвистоуне она обрела покой и счастье и не хотела, чтобы ей напоминали о прошлом.
Вечер закончился рассказом брата Малкома об аббатстве и его истории, восходящей ко временам римских завоеваний. Санча подозревала, что святой человек частенько фантазирует, когда что-то не знает или не может вспомнить. Его рассказы никогда не повторялись. То же относилось и к мощам святого, которые якобы хранились в ковчеге, в часовне аббатства. В тот вечер брат Малком с простодушной детской улыбкой на лице объявил, что в ковчеге хранится фаланга пальца святого Данстена, прославившегося тем, что кузнечными щипцами ухватил за нос дьявола.
Санчу развеселило это заявление монаха, но она постаралась сохранить серьезную мину. Только неделю назад брат Малком уверял ее, что в ковчеге хранятся несколько волосков с бороды древнего святого.
Алиса же, которая весь день была какой-то задумчивой и вялой, услышав новый вариант рассказа о реликвии, ожила и, толкнув госпожу локтем, заулыбалась.
В день святого Суитина дождь кончился и выглянуло солнце. Сразу стало теплей. Мокрый сад за дверью кухни сиял и переливался сотнями капель под яркими лучами. Санча позвала Алису и нескольких девочек помочь ей вывесить пучки лечебных трав сушиться на солнце. Голоса девочек мешались со стуком горшков, доносившимся из кухни, и болтовней кухарок, месивших тесто.
Вдруг в кухню ворвались двое чумазых мальчишек. Один из них закричал:
– Там обезьянка! На дорожке в господском саду!
– Обезьянка и бродячий торговец! – не желая отставать, крикнул второй. – Быстрей бегите смотреть! – И оба сорванца вылетели за дверь, кривляясь и корча рожи.
Все побросали работу. Тесто наспех прикрыли полотенцами, траву оставили на столе. Санча с Алисой последовали за женщинами в сад, где под музыку бродячего торговца крутилась и прыгала обезьянка и плясали с веселым смехом дети.
У клумбы с ноготками Санча увидела старого знакомца: белого котенка, пушистого и подросшего, который ловил порхающую бабочку. Она взяла его на руки и принялась гладить мягкую шерстку.
Закончив играть веселую мелодию, торговец обратился к хозяйке замка:
– Да благословит вас Пресвятая Дева, миледи. – Торговец поклонился, взмахнув разноцветной шляпой. – Позвольте сказать, что ваш котенок почти так же очарователен, как вы. Не пожалейте двух шиллингов на бархатный ошейник и блестящий колокольчик для такого милого создания.
Мора, оттеснив массивной фигурой любопытных, подошла поближе.
– Ну и ну! – фыркнула она. – Рехнуться можно!
Ее восклицание в основном относилось к цене, которую заломил торговец за такую безделицу. Но тот, пропустив ее слова мимо ушей, продолжал уговаривать:
– Должен заметить, дорогая хозяйка, что монахини Челфордского монастыря надевают на своих любимцев точно такие же ошейнички.
– Монахиням не разрешается держать домашних животных! – пропищала толстушка Гасти, одна из внучек Моры.
– Можешь рассказывать это другим, хоть бы его святейшеству папе римскому, а не мне. Монашки в Челфорде держат кошек и собак, а одна – даже белку. Клянусь Святой Троицей! Иногда они даже берут их с собой в храм. Я собственными глазами видел. Говорю тебе, эти монашки не отказывают себе в земных радостях. Они обожают всякие безделушки какие поярче, и это далеко не все, что о них можно сказать. – Убедив недоверчивых, торговец достал из сумки другой ошейник и повернулся к Санче. – Взгляните, миледи, вот чудесный ошейничек, ярко-зеленый, украшенный золотой нитью, а колокольчик – как нежно звенит! – И в подтверждение своих слов он потряс ошейником перед глазами Санчи. – Слышите? Что за звук!
У Санчи холодок пробежал по спине от хитрой улыбки торговца и тонкого переливчатого звона колокольчика. Она опустила котенка на землю, выпрямилась и без улыбки сказала торговцу:
– Я не люблю колокольчиков. – Она попятилась, потом повернулась и выбежала из сада.
Когда зацвел чертополох, Санча и Хью снова отправились на верховую прогулку. Во время последней охоты Хью приметил большое стадо оленей и, зная, как Санча любит животных, захотел, чтобы она полюбовалась на них. Тогда он и его люди завалили двух громадных самцов, но самок предусмотрительно не тронули, чтобы маленькие оленята не погибли, оставшись одни.
Хью выбрал дорогу через холмы и мрачные леса, тонувшие в этот ранний час в густом тумане. Солнце поднималось все выше, туман постепенно рассеивался, и их взору предстали бескрайние просторы, холмы, похожие на зеленые волны, уходящие вдаль и тающие в голубой дымке.
Они остановились на высоком холме, возвышавшемся над узкой долиной. Внизу под ними бежала речушка с искрящимися на солнце заводями. Ее топкие берега сплошь заросли осокой и камышом, заглушавшим всякую иную растительность. Но большой луг за нею радовал глаз разноцветьем, неожиданными пурпурными головками чертополоха и алыми гроздьями ягод на кустах.
Позаботившись о лошадях, Хью вернулся к тому месту, которое облюбовал для их наблюдательного поста. В ожидании мужа Санча набрела на крохотные желтые цветочки, росшие под деревьями. Когда Хью вернулся, она взглянула на него и улыбнулась.
– Посмотри, какие они чудесные, – протянула ему Санча цветы.
– Почти не пахнет, – заключил Хью, поднеся к носу цветок, повертел его в пальцах и примирительно добавил: – Хотя выглядит довольно мило.
– Ты не знаешь, как они называются? – спросила Санча.
Хью отрицательно покачал головой, показывая, что его это мало интересует.
– Я такой же знаток цветов, как моя левая нога. Брат Малком знает, наверное, побольше, – предположил он. – Если хочешь, я накопаю их тебе перед возвращением домой. Привезешь цветы в аббатство и посадишь в своем садике.
– Ой, конечно, хочу, – обрадовалась Санча, предвкушая, как высадит их на клумбе и будет ухаживать за ними. Снова подняв глаза на Хью, она заметила, что он устремил внимательный взгляд на луг, раскинувшийся внизу.
– Что там?
– Всего лишь птицы – кормятся в камышах у воды, – ответил Хью, мгновенно обернувшись. Порою, думая о ней, он забывал обо всем на свете. Вот и сейчас он не сводил взгляд с Санчи, бродящей по цветущей поляне. Она сама как цветок, думал он, – прекрасный и нежный.
– Ты хочешь увидеть оленей? – спросил наконец он.
– Они уже появились?
В его глазах появилась искорка смеха.
– Нет еще. Нужно посидеть и подождать.
Со своего места на холме они могли видеть всю долину.
– Два дня назад восемь маток и столько же оленят проходили вон там, – сказал Хью, показывая рукой, где на заросшем кустарником лугу появлялись олени. – Они пойдут по той же тропе, – говорил он с уверенностью внука лесничего. – Если мы будет терпеливы, – прошептал он ей на ухо, – то увидим их. Это красивое зрелище.
Они сидели и тихим шепотом разговаривали обо всем и ни о чем. Санча постепенно совершенствовалась в английском, но, когда Хью, дразня ее, употреблял какое-нибудь слово, имеющее множество значений, она приходила в замешательство и заявляла, что в английском языке слишком много ненужных сложностей. Это в самом деле так, смеялась она, иначе почему англичане всегда говорят одно, а подразумевают другое, и наоборот, подразумевают одно, а говорят другое? Тут их разговор перешел в игривую перепалку, прерываемую поцелуями, закончившуюся только тогда, когда Хью, беззвучно смеясь, сказал, что они перепугают всех оленей.
Они улеглись рядышком в густой траве и стали наблюдать. Так они пролежали больше часа, но никто не появлялся на лугу, даже птицы не пролетали над ним.
– Мартин просил у меня позволения жениться на Алисе, – как бы невзначай обронил Хью.
Санча повернула голову и уставилась на него. Если бы ей сказали, что сейчас солнце упадет с небес, она бы так не удивилась.
– Разве Алиса тебе ничего не говорила?
– Нет. Но я видела, что они любят друг друга, – ответила Санча и поджала губы.
– Когда решатся все дела с братом, – продолжал Хью, – мне понадобится эконом для Обри. Я хочу послать туда Мартина. Ты не против?
– Нет, конечно, нет. Он предан тебе, но мне будет недоставать Алисы.
– А Гасти? – спросил Хью, имя в виду русоволосую внучку Моры.
– Ты знаешь, как ее зовут? – Черные глаза Санчи подозрительно сузились.
Хью не мог сдержать улыбки. Было забавно думать, что его аристократка-жена ревнует, да еще к кому, к Гасти, грудастой толстушке с румянцем во всю щеку и глазами навыкате. Однако в ней была определенная привлекательность, привлекательность дикого животного. Да и, наконец, вскружила же она голову Донелу.
– Господин обязан знать своих слуг по именам. Так ты не против, чтобы они поженились?
– Нет. Я не стану препятствовать счастью Алисы. – Санча опустила глаза. В густой траве перед ней пробирался, тыкаясь во все стороны, муравей. Она подняла голову и встретила внимательный взгляд Хью.
– Они не могут немного подождать?
Хью замялся, немного смущенный.
– Алиса не говорила тебе, что ждет ребенка?
– Алиса беременна! – Это известие не столько поразило, сколько задело Санчу за живое. Как Алиса могла оказаться такой бессердечной и не поделиться с ней новостью? Она раскрыла рот, чтобы сказать Хью о своей обиде, как вдруг он сделал знак молчать. Санча повернула голову и посмотрела туда же, куда смотрел он.
Из чащи на склоне холма выпорхнула стая куропаток и полетела над долиной. В наступившей после этого тишине послышался треск сучьев, с каждым мгновением становившийся все отчетливей.
Санча замерла в ожидании, не сводя глаз с чащи. Но из зарослей показался не олень, а всадник. За ним – второй.
– Не высовывайся, – прошептал Хью.
Несколько мгновений прошло в тишине, потом над долиной пронесся громкий крик, и из леса, заслышав сигнал, стали выезжать другие всадники. Они парами появлялись на лугу, пересекали вброд речушку и заросли тростника и снова скрывались в лесу. Казалось, им не будет конца.
По одежде и щитам Хью определил, что это шотландцы. Но всего удивительней было то, что на щитах англичан, что ехали бок о бок с ними, был герб Нортумберленда. Хью внимательно наблюдал за всадниками и говорил себе, что паломники оказались не так уж далеки от истины. Похоже, Нортумберленд действительно замышлял выступить против Генри.
Спустя какое-то время после того, как среди деревьев скрылся последний всадник, Хью и Санча отправились в обратный путь. Санча не понимала, что так взволновало Хью. Для нее день сложился не слишком удачно. Она не увидела оленей, ради чего приехала сюда; узнала, что служанка, которую она полюбила как сестру, не сочла возможным довериться ей, и в довершение всего забыла попросить Хью выкопать понравившиеся ей цветы.
За ужином она избегала смотреть на Алису. И хотя Санча старалась не демонстрировать обиды, позже она с раскаянием спрашивала себя, не слишком ли была холодна с Алисой.
Под утро Санча проснулась от прежнего кошмара. Она лежала в темноте с тяжело бьющимся сердцем, и перед глазами у нее стояла омерзительная фигура в капюшоне, манящая ее сморщенной рукой. Впервые она почувствовала, что человек что-то прячет под сутаной, что-то круглое и гладкое. У Санчи мурашки ползли по телу, и она постаралась быстрее забыть привидевшийся ужас.
Утро было туманное, но вскоре солнце разогнало сизую мглу. Санча работала в своем садике, собирая лепестки роз, когда ее внимание привлек скрип колес, доносившийся со двора аббатства. Там в облаках пыли остановились купеческая повозка и несколько вьючных мулов. Встречать купца вышел один из молодых монахов. Санча слышала их голоса, и если не очень ошибалась, купец объявил, что торгует прекрасной и прочной тканью, которая и составляет его груз.
Она подхватила корзинку с лепестками и поспешила в дом. Каблучки ее туфелек выбили торопливую дробь на каменном полу столовой и деревянных ступеньках лестницы. В гостиной она задержалась лишь для того, чтобы поставить корзинку на большой квадратный сундук, и тут же скрылась в спальне.
Налив в тазик воду из кувшина, она вымыла перепачканные руки и ополоснула блестевшее от пота лицо. Глядя на себя в зеркало, поправила косы, которые последнее время сворачивала кольцами и закалывала над ушами, надела свежую юбку. Потом поспешно вынула из сундука с одеждой шкатулку, украшенную драгоценными камнями, и, порывшись в ней, достала мешочек с деньгами – последними, что остались от ее жалованья фрейлины королевы.
Санча сбежала по лестнице и пошла через душную кухню, где за одним из длинных столов сидела бледная и молчаливая Алиса. Перед нею стояла чашка простокваши, которую Мора обычно заставляла пить всех болящих, чем бы они ни страдали. От вида простокваши в соединении с кухонным чадом Санчу едва не стошнило.
– Алиса, пойдем со мной! – на ходу крикнула Санча. – Мне нужен твой совет. – Она вылетела в сад, и Алисе ничего не оставалось, как нехотя встать и последовать за госпожой.
Шагая по дорожке, Санча оглянулась через плечо. Видно было, что Алисе очень плохо. «Жестоко с моей стороны, – думала Санча, – вытаскивать ее на такую жару». Санча было остановилась, но потом двинулась дальше, решив все-таки посмотреть, чем богат купец.
В аббатстве Санча сразу же разыскала купца. Он оказался приземистым человеком средних лет, с прилизанными редеющими волосами и к тому же весьма кичливым. Самоуверенно заявив: «Я торгую только самой лучшей тканью», – он намекнул, что цена соответствует качеству товара и не по карману местным красавицам.
Сообразив, что перед ним хозяйка поместья, он тут же сменил самоуверенный тон на услужливый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34