Так и не решив, как вести себя с мужем, Санча последний раз глянула на свое отражение в серебряном зеркале флорентийской работы, подарок маленькой королевы.
Когда она вышла из спальни, в гостиной было пусто. В воздухе еще висела пыль, а запах сырой штукатурки преследовал ее и в коридоре. Она спустилась по деревянной лестнице вниз в поисках мужа. В столовой по-прежнему не было ни души. Санча нигде не могла найти Хью. Мартина и Алисы тоже не было видно, хотя это не очень удивило ее.
Поиски привели Санчу в маленький садик позади кухни. Тут, упершись ногой в каменную стену, сидел Донел и болтал с двумя кухонными служанками. Кокетливая улыбка блондинки, предназначенная Донелу, вмиг исчезла при появлении Санчи. Завидев госпожу, Донел вскочил и почтительно поклонился.
– Ты не знаешь, где мой муж?
– Нет, миледи. Хотя я недавно видел, как он разговаривал возле аббатства со старым монахом. Обратно Санча прошла через кухню, где две пожилые женщины ощипывали куропаток и стоял аромат пекущегося хлеба. В закопченном углу играли на земляном полу дети – три маленькие девочки; у открытого очага сидел парнишка и поворачивал над пламенем вертел с бараньей ногой.
Миновав полутемную столовую, Санча повернула в коридор, открыла узкую дверь и оказалась на улице, освещаемая косыми лучами заходящего солнца. Быстрыми шагами она направилась в господский сад. Пройдя несколько шагов по мощеной дорожке, она остановилась, разглядывая приведенную ею в порядок клумбу с ромашками. Она смотрела на нежные цветы, словно они могли подсказать ответ на мучивший ее вопрос. Санча наклонилась, осторожно сорвала цветок, поднесла к лицу, потом сорвала другой, третий, и вот у нее в руке уже был небольшой букет. Она направилась дальше по дорожке, окруженная облаком тонкого аромата, – так и не найдя ответа.
Подойдя к ризнице, она увидела через окно мужа. Он сидел за конторкой в белой полотняной рубахе, сосредоточенно нахмурив брови. Хью закатал широкие рукава, но не позаботился заправить рубаху, она распахнулась на груди. На столе перед ним лежало несколько толстых книг, переплетенных в кожу, в руке он держал перо.
Санча остановилась перед потемневшей от времени дубовой дверью, охваченная внезапным страхом, и чуть было не бросилась бежать обратно по садовой дорожке. Но наконец решилась, подняла руку и постучала.
– Войдите, – отрешенно отозвался Хью, сосредоточенно глядя на лист бумаги, лежащий перед ним.
Лучи заходящего солнца проникли следом за ней, озарив комнату волшебным золотистым светом.
Хью увидел на пороге Санчу, и лицо его сначала выразило удивление, потом просветлело от радости. Он отложил перо и поднялся.
– Проходи, моя леди.
Санча улыбнулась в ответ.
– Ты один? – спросила она, оглядывая помещение. Таинственный свет, словно расплавленный янтарь, заливал комнату и все, что в ней находилось.
– Конечно, один, – ответил Хью, приглаживая взъерошенные волосы, и добавил: – Был, во всяком случае, до этого момента. – В ее поведении угадывалось сейчас что-то новое, он не мог сказать что, но сердце его забилось быстрей.
Она прикрыла дверь, и в ризнице снова воцарился полумрак.
– А где брат Малком?
Хью вышел из-за стола.
– Наверное, молится о спасении наших душ. Моя, это я знаю точно, жаждет спасения. Последний час я занимался тем, что пытался составить письмо его святейшеству епископу, верноподданническое письмо.
Санча протянула ему букет:
– Я принесла тебе цветы.
Он наклонил лицо к букету.
– Они так чудесно пахнут, хотя, конечно, не так дивно, как ты. Маргаритки?
– Нет, ромашки, – снисходительным тоном старшей сестры поправила она. – Это письмо, которое ты пишешь? – спросила Санча и, легко скользнув в сторону, обошла стол, чтобы взглянуть на бумагу. На ее губах появилась улыбка. – Но здесь ничего нет, ни одного слова.
– Увы, – согласился он. – Мой латинский ограничивается псалмами да хозяйственными отчетами, вещами, которые я понимаю, – грехом, кожами и шерстью.
Санча быстро взглянула на него, в глазах у нее вспыхнули искорки, и, положив букет, она расправила юбки и села в кресло.
– Я напишу за тебя письмо, если хочешь.
– Ты училась латинскому? – Казалось, не проходило дня, чтобы прелестная маленькая жена не удивляла или не поражала его. Сейчас у нее был деловой вид, как у откупщика, сидящего за своими гроссбухами. Хью чуть не засмеялся. Не то чтобы он сомневался в ее способностях, но и верил не слишком. Он вспомнил, как его дед говорил, что приручать лисицу – это все равно что учить женщину, результат одинаков: обе становятся еще хитрее.
– Конечно, – утвердительно кивнула Санча, взмахнув пушистыми черными ресницами. – Король Ричард пожелал, чтобы Мадам и ее фрейлин обучили языкам. Латинский куда легче этого невозможного английского. Ну, начнем, – пробормотала она, взяла перо и обмакнула в чернильницу. – Думаю, следует сказать его святейшеству что-нибудь лестное о нем самом. Мужчины любят лесть больше, чем женщины, а поскольку епископ, конечно же, персона очень важная, то и слова должны быть подходящими.
– Еще бы, – поддакнул Хью, боясь, что лопнет от сдерживаемого смеха, и говоря себе, что не отдал бы свою жену ни за какие сокровища на свете.
Собаки в аббатстве первыми дали знать о появлении чужаков. Их заливистый лай насторожил мужчин, собиравших инструменты после дневной работы на земляных валах. Увидев лишь двух всадников, они не стали бить общую тревогу. Один из землекопов, парнишка зорче других, определил, что это два монаха верхом на мулах.
Подъехав к аббатству, Антонио, посланец епископа, приставил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от низкого солнца, и, повернувшись к своему спутнику, облегченно вздохнул:
– Слава Господу Богу, уберегшему Эвистоунское аббатство!
Антонио, став по пути свидетелем опустошений, причиненных разбойниками, боялся, что найдет аббатство лежащим в руинах. У него не было желания возвращаться к епископу с такими новостями. Его святейшество не любил дурных новостей и нередко вымещал свое неудовольствие на том, кто сообщал их ему.
Опасения Антонио не оправдались, и он увидел мирную и вполне благополучную картину. За земляными валами аббатства текла обычная жизнь: мужчины и женщины возвращались с полей, играли дети. Из-под копыт их мулов с писком разбегались цыплята, за каменными и плетеными оградами мычал пригнанный с пастбищ скот, в вечернем воздухе разносился запах жарящегося мяса. Виднелись следы нового строительства, груды ошкуренных бревен.
Как Антонио и предполагал, монахи аббатства были на вечерней службе. Из храма доносилось их пение на латинском языке. Вокруг приезжих быстро собрались любопытные. Оторвавшись от наковальни, пришел кузнец, что-то крикнув нескольким подросткам, кидавшим вилами навоз у конюшен.
– Где я могу найти твоего хозяина? – требовательно спросил Антонио, который не привык ждать.
– Наверно, в доме, – ответил кузнец; ему вторил и один из подростков, принявших повод у монахов.
Мартин, забавляющийся в кладовой с Алисой, услышал Румолда, зовущего помощников конюха.
– Пусть себе кричит, – хихикнула Алиса.
Но Мартин поднялся, высвободившись из ее объятий, и выглянул в окно.
– Это священник. Бьюсь об заклад, человек епископа. Надо идти.
– Не-ет, – протянула Алиса, не отпуская его.
– Да. Прекрати немедленно, – ворчливо сказал он, – сейчас не время!
Отмахиваясь от нее одной рукой, Мартин натянул штаны, высунул голову в дверь, огляделся, выскользнул в коридор и побежал, на ходу поправляя одежду. Он нашел священника в столовой, поздоровался и велел слуге принести вина; спутника Антонио направил ужинать на кухню.
На прямой вопрос, где господин, Мартин, волнуясь, словно девица, оправляющая красноречиво смятую юбку, ответил, что последний раз видел Хью в аббатстве разговаривающим с братом Малкомом.
– Я пошлю за ним мальчишку.
Мартин кликнул сына кухарки. Белоголовый мальчуган лет семи-восьми вприпрыжку, как козленок, побежал через сад, примыкавший к кухне, а там по тропинке, идущей позади аббатства.
Подбежав к ризнице, он услышал из-за двери смех: низкий и раскатистый мужской и ясный, мелодичный – женский. Этого он не ожидал, зная, что монахи – народ суровый, и несколько мгновений стоял в нерешительности. Потом, вспомнив наказ, тихонько постучал в дверь.
На пороге появился Хью. Мальчуган вздрогнул и озадаченно разинул рот, поглядывая на женщину, сидевшую за столом. Потом сообщил:
– Прибыл священник, милорд. Он ждет вас в столовой.
– Говоришь, священник?
Мальчуган кивнул и вытянул шею, чтобы получше рассмотреть женщину за полуоткрытой дверью.
– Беги обратно и скажи гостю, что я сейчас буду, – приказал Хью и, взяв мальчишку за плечо, развернул в сторону кухни. – Хороший мальчик, ну-ка, одна нога здесь, другая там. – Хью постоял на пороге, наблюдая за убегавшим мальчуганом.
Санча старательно вывела последнюю завитушку и подняла глаза.
– Кто-то приехал?
– Представитель епископа, скорее всего. Священник из Гексхэма, отец Антонио, я говорил тебе о нем.
– Проверять, что делается в аббатстве?
– Да, а еще утрясти мои дела с братом Гилбертом.
Санча задумчиво нахмурилась. Она надеялась, что это не означает новой конфронтации между Хью и братьями. Чтобы покончить с их взаимной враждебностью, думала она, мало присутствия священника.
– Письмо его святейшеству готово, тебе осталось поставить подпись. – Она подтолкнула лист бумаги через стол и протянула Хью перо.
В ризнице с каждым мгновением становилось темней. Санча встала с кресла и одернула юбки. Хью поспешно запахнул рубаху и заправил ее в штаны.
Было уже довольно темно. Хью взял Санчу за руку и повел к тропинке. Из чувства противоречия Санча спросила:
– Не ближе ли будет пройти через господский сад?
Хью заверил, пряча улыбку, что ближе не будет. Там, где тропинка сворачивала в заросли ореха и молодого терновника, Хью остановился, привлек ее к себе и проговорил:
– Это просто невыносимо.
16
Широко раскрыв глаза, Санча с простодушным удивлением смотрела на него.
– Что невыносимо? – спросила она дрогнувшим от волнения голосом. Она прекрасно поняла, что он имеет в виду, потому что от одного прикосновения его ладоней по ее телу пробежала сладкая дрожь, заставившая ее закинуть руки на шею Хью и прильнуть к нему. Она вдруг почувствовала, какой он высокий, как тверды его мускулы.
У Хью неистово колотилось сердце. Его ладони скользнули вниз, к изгибу ее бедер, и, приблизив лицо к ее лицу, он тихо ответил:
– Я все время думаю о тебе, только о тебе и ни о чем больше.
– Чем же я могу помочь? – задыхаясь, прошептала она.
– Ты должна стать моей, или мне придется спать отдельно, в аббатстве.
– Разве ты не предпочитаешь спать в собственной постели?
– Только если ты станешь моей.
Санча не отрываясь смотрела ему в глаза, сине-серые, затуманенные страстью. «Он просит меня», – подумала она и вдруг поняла, чего стоило ему все это время сдерживать себя ради нее. Однако сейчас ее чувство благодарности и способность делать заключения не шли дальше первобытного ощущения его сильного молодого тела и ее ответного трепета. Она лишь повиновалась велению сердца, когда, раскрыв губы, потянулась к нему.
Хью не требовалось большего поощрения, нежели прохладное робкое прикосновение ее губ. У него закружилась голова оттого, что сладостные муки безответного чувства столь внезапно разрешились и долгожданный миг наступил. Весь дрожа, он приник к ее губам глубоким, нескончаемым поцелуем, от которого у нее захватило дыхание. Он не мог оторваться от нее. Его горячие губы касались ее шеи, скользили вниз, к теплой впадинке над ключицей.
– Нынче ночью, – проговорил Хью шелестящим шепотом и крепко стиснул ее.
Какое-то мгновение Санче казалось, что он раздавит ее. Она чувствовала, что слабеет от прикосновения его сильных рук, от жара его тела, обжигающего сквозь одежду.
– Да, – часто дыша, еле выговорила она. – Нынче ночью.
Хью ответил сдавленным стоном и неожиданно оторвался от нее.
– Нужно идти, – хватая ртом воздух, выдохнул он. – Священник ждет.
Лишенная опоры его крепких рук, Санча едва не упала, так безвольно подгибались у нее ноги. Но, когда она попыталась вернуться в его объятия, он отстранил ее и, глядя сумасшедшими глазами, с незнакомой улыбкой, дрожащей на губах, сказал:
– Хватит. Или я буду не в состоянии идти.
Когда Хью и Санча вошли в столовую, лица у них еще пылали. Если приезжий священник не обратил на это никакого внимания, то от женщин на кухне ничего не укрылось, и за спиной проходящих господ они хихикали и перешептывались, подталкивая друг дружку локтями.
Отец Антонио представился Хью. Он величественно поклонился Санче, чем вызвал у нее улыбку. Действительно, он изъяснялся по-французски, но, происходя из Ломбардии, что на севере Италии, говорил с таким чудовищным акцентом, что почти ничего нельзя было разобрать. К счастью, он быстро вернулся к английскому, который Санче был понятней искаженного родного языка.
Если не брать в расчет его французского, то Санча не могла решить, нравится ей священник или нет. У него были пухлые белые, словно у женщины, руки, а в голосе слишком много елея. Внешности он был самой обыкновенной, ни высок, ни низок. Отец Антонио напоминал ей свинью, хотя она не могла бы сказать почему. Правда, он был полноват, с отвислыми щеками, однако не толст. Может, думала Санча, все дело в его глазах: маленьких, какого-то мутного цвета, смотревших с кабаньим упорством, подлинную силу которого ей еще предстояло узнать.
Когда стол был накрыт к ужину, из кухни появилась Алиса. Потом столовую заполнили люди Хью, все, кто остался в замке, а не устроился где-нибудь на ферме или в деревне. Среди них, конечно же, были Румолд, Донел, Мартин и Алиса. Служанка заняла место рядом с госпожой.
За ужином говорил один отец Антонио, не давая и рта раскрыть другим. Сначала он принялся в деталях описывать годы своей юности, прошедшей в воинственных городах-государствах его родины. Когда принесли еще вина, он заговорил о своей жизни в Авиньоне, о великолепии тамошнего папского дворца. Из того, что отец Антонио рассказывал и о чем умалчивал, ясно было, что в то время он шпионил для римских кардиналов.
Любую попытку Хью перевести разговор на дела Эвистоунского аббатства отец Антонио оставлял без внимания, тут же переходя к очередному воспоминанию. Время шло, а священник все говорил и говорил.
Мартин и Алиса, Румолд и остальные, собрав все свое терпение, слушали священника. По взглядам, которыми они обменивались, видно было, что им не терпится покинуть столовую. Хотя никто не жаждал этого так, как Хью, который горел одним желанием – остаться наедине с женой. Пытаясь в третий раз прервать бесконечный рассказ отца Антонио, он сказал:
– Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как беседа с вами, но вы, вероятно, устали, целый день проведя в седле.
– Нет-нет, ничуть не устал, – быстро ответил Антонио. – Вы представить не можете, как приятно разговаривать с умными людьми. В своих инспекционных поездках мне часто приходится довольствоваться компанией мужланов, бесхвостых обезьян, выдающих себя за духовных лиц. В наши дни большая часть духовенства тупа, как стадо баранов, – это причетники и сельские священники, которые плохо или совсем не знают латынь и даже не понимают смысла отправляемых ими обрядов.
Да, всему этому я сам был свидетелем, – продолжал отец Антоний. Его отвислые щеки тряслись от негодования. – Позвольте, я расскажу о скандальных результатах, которые дала проверка Эрефордского аббатства. – Опустив голову, он сделал паузу, чтобы перевести дух. – Из двухсот двенадцати клириков лишь сорок один не был замечен в распутстве или бесчестных поступках. Одни вели себя как настоящие купцы, другие продавали вино, используемое для причастия, подделывали завещания, совращали прихожанок прямо в храме. Нет ничего удивительного, что крестьяне считают, будто встретить духовное лицо – дурная примета. Я собственными ушами слышал, как один крестьянин говорил другому, что лучше повстречать жабу, нежели священника. О да, совершенно очевидно, что церковь перестают уважать. Люди с сожалением вспоминают прошлое, когда…
Антонио зудел, как надоедливая муха. Чадили масляные лампы. Хью двигал по столу пальцем пустой кубок. Терпение его было на исходе, нервы больше не выдерживали. Он взглянул на Санчу.
Та поджала розовые губы и незаметно для Антонио выразительно закатила глаза. Хмурые лица сидящих за столом выражали отчаянную тоску. Двое слуг, совсем еще мальчишки, уснули, забившись в угол; старая служанка клевала носом, сидя на табурете возле двери в кухню; молодая девушка, чьей обязанностью было разносить вино, стояла у стены, уронив голову на грудь.
Санча, уставшая сидеть, ерзала на скамье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34