Санча схватила девочку в охапку и закутала в свои широкие юбки, сбивая пламя. Когда девочка достаточно успокоилась, чтобы можно было снять с нее обгоревшую одежду, оказалось, что она не успела получить серьезных ожогов.
Столь же быстро и окончательно, как Санча загасила огонь и спасла ребенка, может быть, даже от смерти, изменилось и отношение к ней. С этого дня все в Эвистоуне признали «иностранную госпожу».
Вернувшись вечером, Хью узнал о том, что приключилось на кухне. Находчивость и смелость Санчи были у всех на устах. Когда все собрались к ужину, Хью похвалил жену, и присутствующие выпили за ее здоровье.
Его похвала смутила Санчу, и она сконфуженно пробормотала:
– Я вовсе не думала, что совершаю что-то необыкновенное, а просто испугалась за девочку.
– Все равно, это был смелый поступок, а поскольку я муж твой, мне будет особенно приятно похвалить тебя.
– Да, – ласково добавила Алиса, склоняясь к госпоже, – это правда, ведь все растерялись, и никто не знал, что делать. Если бы девочка выбежала из кухни, то непременно сгорела бы.
Когда ночью Санча, вся дрожа, вновь проснулась от очередного кошмара, Хью отнес это на счет дневных волнений.
Санче всем сердцем хотелось верить ему, но у нее это не получалось. Ведь во сне она опять догоняла белого песика и никак не могла догнать. Опять она очутилась перед огромной кроватью, задрапированной алым бархатом.
В этом сне все менялось, как дрожащее отражение в зеркале озера, и чудовище становилось человеком, склонившимся над безжизненным телом, телом мужчины. Руки человека быстро двигались над трупом, словно в какой-то отвратительной пантомиме. Неожиданно, будто почувствовав ее присутствие, фигура в капюшоне резко поворачивалась к ней, и девушке открывалось чье-то мерзкое, злобное лицо. Парализованная ужасом, Санча видела, как из-под сутаны медленно выпрастывалась сморщенная рука и делала ей знак приблизиться.
Она просыпалась от собственного пронзительного крика, и никакие уговоры мужа не могли успокоить ее, заставить забыть привидевшийся кошмар, избавить от страха подкрадывающегося безумия.
Прошло несколько недель; отношения между Санчей и Хью мало изменились. Он не делал попыток принудить ее к близости, и, может быть, поэтому она стала чувствовать себя свободней в его присутствии. Чтобы доставить ей удовольствие, он велел заново оштукатурить стены гостиной. А в один из пасмурных летних дней, найдя ее плачущей, страдающей от одиночества, сел рядом и несколько часов болтал о разных пустяках, и, чтобы развеселить ее, даже достал доску и сыграл с ней, хотя презирал подобное препровождение времени.
Несколько раз, когда Санча просыпалась от кошмаров, он обнимал ее и ласково успокаивал, и постепенно она проникалась к нему все большим доверием и чувствовала себя в безопасности, дыша запахом его кожи и слыша, как бьется совсем рядом его сердце.
Как-то Санча все утро провела в господском саду. У нее были грандиозные планы привести в порядок заросшие клумбы и тропинки. Несколько разросшихся кусов роз, все в цвету, первыми удостоились ее внимания. Алиса работала рядом, жалуясь всякий раз, как шипы впивались ей в пальцы.
Она непрестанно ворчала, борясь с ветками, хватающими ее за одежду. Когда особо упорный стебель, не желавший пустить Алису, в конце концов отлепился, стащив, однако, с ее головы соломенную шляпу, Алиса не выдержала.
– Уж эти мне розы! – в ярости зашипела она. – Хуже чертополоха!
Около полудня тихий звон, похожий на треньканье колокольчиков, заставил Санчу резко поднять голову. Она прислушалась. Слабый звон, от которого по спине у нее пробежал холодок, доносился как будто со стороны тисовой аллеи. Санча посмотрела туда и заметила человека, который появился из тени деревьев и зашагал по высокой траве к замку.
– Бродячий торговец! – воскликнула Алиса. – Ой, смотри, у него крохотная обезьянка!
Санча, не говоря ни слова, вглядывалась в приближавшегося человека.
Дети, игравшие в саду, тоже заметили бродячего торговца; сверкая босыми пятками, они бросились с нему, крича и смеясь, и окружили плотной толпой. Вскоре вслед за ними из кухни потянулись по двое и по трое кухарки, чтобы тоже взглянуть на пришельца. Из конюшни вышел любопытный паренек, но тут же был позван назад.
В своей дурацкой шляпе и пестром наряде бродячий торговец являл необычайное зрелище. Казалось, все свое богатство он носил на себе, и вдобавок на плече у него восседала маленькая коричневая обезьянка. Торговец выглядел так же диковинно, как его обезьянка, – скособоченный и коренастый, в одежде, снизу доверху украшенной веселыми разноцветными пуговицами. На шее у него болтались нитки всевозможных бус, туловище крест-накрест пересекали бесчисленные ремни и ремешки. Подвешенные на веревочках, позванивая и сверкая на солнце, болтались металлические пряжки и амулеты; из корзины, которую он нес, высовывались весело развевавшиеся яркие ленты.
Странной, ныряющей походкой он вошел в сад. Непохоже, чтобы странствующий торговец был хромым, однако при взгляде на него начинало казаться, что одна нога у него движется галопом, тогда как другая – шагом. Растянув рот в широкой, от уха до уха, ухмылке, он стащил с головы громадную шляпу с пером и отвесил церемонный поклон, приветствуя сбежавшийся народ.
Маленькая обезьянка перебегала с одного плеча на другое и громко верещала, вызывая восторг детей. Торговец тем временем извлек из недр своего бренчащего одеяния флейту, спустил обезьянку на землю и принялся приплясывать, сопровождая свои прыжки игрой на флейте. При звуках музыки обезьянка тоже начала плясать. Она кружилась, как крохотный сморщенный старичок, подпрыгивала и делала кульбиты. Все смеялись ее уморительным ужимкам и хлопали в ладоши. Санча веселилась вместе с остальными, позабыв смутный страх, который вызвал в ней поначалу звон безделушек.
Кончив играть, торговец спрятал флейту где-то среди складок бесформенной одежды и принялся декламировать куплеты, обращаясь к госпоже и ее служанкам и восхваляя их красоту. Перейдя затем к делу, он предложил им гадание по руке, способы сохранить мужа, предсказание погоды и средство от всяческих болезней. Затем пришел черед товара для простого люда.
– Заговоры и привороты, – выкрикивал он нараспев, – амулеты, заколки и ленты! – Перечислению, казалось, не будет конца.
За садом, в монастырской ризнице, Хью просматривал хозяйственные книги. Брат Малком сидел рядом и ломал руки, силясь припомнить, о чем идет речь в записях, сделанных его же рукой. Старый монах не зря предупреждал, что почерк у него плохой – действительность превзошла все ожидания, и Хью с унынием спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь разобраться в этих каракулях. Он упрямо расшифровывал строку за строкой, но, заслышав музыку и смех, не смог устоять, отложил перо и вышел в сад.
Обезьянка тем временем перепрыгнула с одного плеча торговца на другое и сорвала с его головы шляпу. Тот принялся ловить ее короткопалой рукой, громко ругаясь и изображая гнев. Отобрав наконец у нее свою дурацкую шляпу, он взмахнул ею, низко поклонился и спросил:
– Не имею ли я удовольствие обращаться к благородному лорду и доброму хозяину Эвистоуна?
– Имеешь, имеешь, мой развеселый друг, – ответил Хью, смеясь над ужимками обезьяны.
Торговец рассыпался в цветистых похвалах господину, а затем произнес:
– Позвольте, милорд, подарить вам одну вещицу. Это замечательная пряжка, которая прекрасно подойдет такому мужественному молодому человеку, как вы. – С этими словами он вынул из сумки, висящей на поясе, сверкающую металлическую пряжку и, сунув ее обезьянке в лапку, подтолкнул зверька к Хью.
Хью присел на корточки, чтобы взять пряжку. Но хитрое существо не отдавало подарка, пока Хью не предложил ей, достав из пояса, монетку. Когда пряжка оказалась в руках Хью, он немало удивился. Вещица была из чистого серебра и покрыта искусной резьбой – бродячие торговцы вроде этого не торгуют подобными пряжками. Когда же он перевернул ее, то был не просто удивлен – потрясен, увидев крохотную бумажку, на которой значилось: «Не предупреждал ли я тебя, чтобы ты ждал неожиданного?»
Хью проводил задумчивым взглядом обезьянку, которая заковыляла обратно и вспрыгнула на плечо хозяина.
Хью подбросил на ладони пряжку и кивнул торговцу. Мысли роем проносились у него в голове, и не последней из них была мысль о Томасе Суинфорде: этот человек заслуживал того, чтобы к нему относились серьезно.
Хью выжидал в сторонке удобного момента, вертя в пальцах пряжку и наблюдая за тем, как торговец под смех и веселый гомон служанок бойко распродает свой товар, беря из тянущихся к нему со всех сторон рук пенсы за пуговицы, ленты и бусы.
Наконец все покупательницы получили, что хотели, и торговец обратился к Хью.
– Милорд! – крикнул он и зашагал за ним к ризнице. Обезьянка ковыляла следом, не поспевая за хозяином. – Нельзя ли честному купцу иногда приходить в ваш сад? У бедного торговца нелегкая жизнь. Приходится думать, как уберечься от разбойников. – Черные глаза торговца пристально смотрели на Хью, и взгляд, которым они обменялись, был полон значения.
– Приходи, я разрешаю, – ответил Хью, наклонясь, чтобы рассмотреть обезьянку. – Что за обезьянка у тебя, какой породы?
Человек пожал плечами и почесал крючковатый нос.
– Я знаю, милорд, только то, что ее привезли из-за моря. Я ее выменял на какую-то безделицу. Чертовски привередливая тварь, но полезная.
Хью достал из пояса еще монетку и протянул ее обезьянке. Бровки у нее зашевелились, как усики у осы. Хью покрепче сжал монетку. Озадаченный зверек сердито заверещал и стал дергать монетку, забавно кривляясь. Наконец обезьянка вырвала ее и сунула за щеку.
– Твоя напарница – законченный воришка.
– Точно, милорд, – ухмыльнулся торговец, – она почти как человек.
В саду они были не одни, и, прежде чем заговорить, торговец осторожно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что их никто не слышит.
– У вас есть что-нибудь для меня?
– Пока нет. Будет, когда придешь в следующий раз, – пообещал Хью.
– Где искать донесение?
Хью подумал, что весьма благоразумно будет постараться, чтобы их не видели вместе. Чем меньше посвященных, тем безопасней для них обоих. Быстро прикинув в уме, Хью негромко спросил:
– Ты прошел через кладбище?
Еще раньше он заметил лошадь, щиплющую траву среди старых надгробий. Торговец утвердительно кивнул, и Хью сказал:
– На краю кладбища – разрушенная стена. Рядом со стеной, примерно посередине провала, растет небольшая рябинка. Донесение будет там, за деревом, в щели между камней. Ты без труда найдешь его.
Лицо торговца оставалось непроницаемым, он только опустил веки, показывая, что все понял. Поклонившись, он поднял с земли корзинку со своим нехитрым товаром.
– Благодарю, милорд, за вашу доброту. – Потом вытянул руку, и обезьянка вскочила ему на плечо. – Солнце уже садится за холмы, – вздохнул он. – Мне пора. Предстоит дальняя дорога, и здесь я появлюсь не раньше дня святого Суитина. Да хранит вас Господь, сэр!
Неторопливо текли дни. Санче больше не снились кошмары, но теперь волновало ее другое – собственные пробуждающиеся желания. Она часто ловила себя на том, что думает о муже, который и мужем-то ей по-настоящему не был, но последнее время стал предметом обжигающих и смущающих видений.
Вид его мускулистого тела, поначалу лишь пугавший, теперь неотвратимо манил ее. Всем своим существом она стремилась к мужу, словно притягиваемая неведомой силой, так что одной мысли о нем было достаточно, чтобы она теряла покой. И насколько она жаждала этих ощущений, настолько же, опомнившись, досадовала на себя. Но ничего не могла поделать с собой, с зарождающимся мучительно-сладостным желанием.
Злейшим ее врагом была праздность. Не имея дела, которому можно было бы целиком отдаться, она подпала под власть какого-то властного навязчивого чувства. Оно обрушивалось на нее – и на краткий миг наполняло сознание неясными образами, темными и угрожающими. Огромные фигуры колебались и меняли очертания перед ее мысленным взором, соединяясь и разлетаясь в стороны, как стая воронов над дохлым зайцем. Санча не могла сказать, что они высматривают, ибо предмет их хищной алчности оставался невидим. В мгновение ока видение исчезало, оставляя в душе холодящий ужас.
Однажды Санча работала в саду, пропалывая под палящим солнцем гвоздики у подножия статуи Пречистой Девы. Она разогнула уставшую спину и, глянув из-под полей шляпы, увидела мужа и Мартина, которые возвращались откуда-то, ведя за собой лошадей.
Санча ничего не сказала Алисе, продолжавшей выпалывать сорную траву. Она сделала это умышленно, подумав, что Алиса, как только узнает о возвращении Мартина, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться с ним наедине, хотя бы для разговора.
Санча отерла пот со лба тыльной стороной ладони; в ушах стояло ленивое жужжание пчел. Она смотрела, как возвращающиеся с полей мужчины, разгоряченные и покрытые пылью, остановились у каменной колоды под вязом, чтобы напоить лошадей и умыться самим.
Хью стащил рубаху, обнажив мускулистый торс, бросил ее в колоду и начал плескать холодную воду себе на грудь и плечи. Мартин подвел лошадей, потом взял деревянную бадью, зачерпнул воды, вылил на себя и стал отряхиваться, как собака. Пока Санча смотрела на них, со стороны конюшен появился Румолд и еще несколько человек. До сада доносились их громкие голоса и смех.
– Я вижу, они вернулись.
Санча испуганно вздрогнула и лишь теперь поняла, что Алиса стоит рядом и тоже смотрит из-под шляпы на мужчин у колоды с водой.
– Да, – ответила она. Алиса тут же вернулась к прерванному занятию, а Санча продолжала наблюдать за мужем, любуясь его молодым, сильным телом и чувствуя невыразимое волнение, которое возникло так внезапно и бросило ее в жар.
«Это солнце виновато», – обманывая себя, подумала она и принялась снова выдирать траву. Алиса закончила пропалывать маленькую грядку с гвоздиками и шнитт-луком и сказала:
– Надо пойти поторопить кухарок, а то они весь день только и будут, что сплетничать. Пока языки у них не устанут, они за работу не возьмутся. Им все равно, чем мы будем ужинать, хотя бы только хлебом и сыром.
– Хорошо, иди, – согласилась Санча, отрываясь от своей клумбы, чтобы смахнуть пот со лба. «По крайней мере, – подумала она, – в словах Алисы есть какая-то доля правды». В любом случае, ей хотелось остаться наедине со своими мыслями.
Некоторое время она еще работала, положив себе очистить цветы от вьюнка, заполонившего клумбу. Когда с вьюнком было покончено, Санча собрала его с мощенной известняковой плиткой дорожки в полотняный фартук и с чувством удовлетворения от завершенной работы направилась в конец сада. Здесь, за кустами можжевельника, высилась куча вырванных сорняков, издававшая на солнце особый запах увядающей травы.
Вернувшись в дом, Санча увидела, что в столовой пусто и тихо; из кухни доносились нестройные голоса и смешливые возгласы стряпух. Наверху в гостиной несколько мужчин доканчивали штукатурить стены, и старуха с метлой подняла перед ней целое облако пыли. Санча прошла в спальню и закрыла дверь на задвижку.
К вечеру солнце уже не попадало в окна, но в спальне тем не менее был душно и жарко. Санча разделась, налила в таз воды из кувшина, ополоснула лицо, руки и тело. Затем надела шелковую рубашку, тщательно причесала волосы, слегка тронув их розовым маслом, и задумалась, какое платье вынуть из обитого железом сундука, преодолевшего с ней путь на Север. После долгих размышлений она остановилась на лиловом, из брабантского полотна, отделанного шелковой тесьмой.
Одеваясь, Санча перенеслась мыслями в прошлое, в величественный мир французского и английского королевских дворов, когда ее жизнь проходила в грандиозных дворцах. Ее окружали золото и блеск драгоценностей, знаменитые придворные, дамы в пышных нарядах, поэты и музыканты. Тогда она была милой, невинной девушкой, избалованной дочерью благородных родителей, фрейлиной мадам Изабеллы, старшей дочери короля и королевы Франции, которой вскоре предстояло стать королевой Англии.
Санча тосковала по прошлому. Сердце ее жаждало возврата прежних дней, но она была достаточно умна, чтобы понимать: прошлое не вернется никогда. Она также понимала, что в конце концов ей придется делить ложе с мужчиной, и сомневалась, чтобы какой-нибудь знатный барон был столь внимателен и сдержан к молодой супруге, как ее низкорожденный граф.
«Может, со временем я полюблю его», – подумала она. Нельзя было отрицать, что в сердце ее возникла нежность к нему и более того – желание, в котором она стыдилась признаться себе и от которого не раз в его присутствии у нее пресекался голос и перехватывало дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Столь же быстро и окончательно, как Санча загасила огонь и спасла ребенка, может быть, даже от смерти, изменилось и отношение к ней. С этого дня все в Эвистоуне признали «иностранную госпожу».
Вернувшись вечером, Хью узнал о том, что приключилось на кухне. Находчивость и смелость Санчи были у всех на устах. Когда все собрались к ужину, Хью похвалил жену, и присутствующие выпили за ее здоровье.
Его похвала смутила Санчу, и она сконфуженно пробормотала:
– Я вовсе не думала, что совершаю что-то необыкновенное, а просто испугалась за девочку.
– Все равно, это был смелый поступок, а поскольку я муж твой, мне будет особенно приятно похвалить тебя.
– Да, – ласково добавила Алиса, склоняясь к госпоже, – это правда, ведь все растерялись, и никто не знал, что делать. Если бы девочка выбежала из кухни, то непременно сгорела бы.
Когда ночью Санча, вся дрожа, вновь проснулась от очередного кошмара, Хью отнес это на счет дневных волнений.
Санче всем сердцем хотелось верить ему, но у нее это не получалось. Ведь во сне она опять догоняла белого песика и никак не могла догнать. Опять она очутилась перед огромной кроватью, задрапированной алым бархатом.
В этом сне все менялось, как дрожащее отражение в зеркале озера, и чудовище становилось человеком, склонившимся над безжизненным телом, телом мужчины. Руки человека быстро двигались над трупом, словно в какой-то отвратительной пантомиме. Неожиданно, будто почувствовав ее присутствие, фигура в капюшоне резко поворачивалась к ней, и девушке открывалось чье-то мерзкое, злобное лицо. Парализованная ужасом, Санча видела, как из-под сутаны медленно выпрастывалась сморщенная рука и делала ей знак приблизиться.
Она просыпалась от собственного пронзительного крика, и никакие уговоры мужа не могли успокоить ее, заставить забыть привидевшийся кошмар, избавить от страха подкрадывающегося безумия.
Прошло несколько недель; отношения между Санчей и Хью мало изменились. Он не делал попыток принудить ее к близости, и, может быть, поэтому она стала чувствовать себя свободней в его присутствии. Чтобы доставить ей удовольствие, он велел заново оштукатурить стены гостиной. А в один из пасмурных летних дней, найдя ее плачущей, страдающей от одиночества, сел рядом и несколько часов болтал о разных пустяках, и, чтобы развеселить ее, даже достал доску и сыграл с ней, хотя презирал подобное препровождение времени.
Несколько раз, когда Санча просыпалась от кошмаров, он обнимал ее и ласково успокаивал, и постепенно она проникалась к нему все большим доверием и чувствовала себя в безопасности, дыша запахом его кожи и слыша, как бьется совсем рядом его сердце.
Как-то Санча все утро провела в господском саду. У нее были грандиозные планы привести в порядок заросшие клумбы и тропинки. Несколько разросшихся кусов роз, все в цвету, первыми удостоились ее внимания. Алиса работала рядом, жалуясь всякий раз, как шипы впивались ей в пальцы.
Она непрестанно ворчала, борясь с ветками, хватающими ее за одежду. Когда особо упорный стебель, не желавший пустить Алису, в конце концов отлепился, стащив, однако, с ее головы соломенную шляпу, Алиса не выдержала.
– Уж эти мне розы! – в ярости зашипела она. – Хуже чертополоха!
Около полудня тихий звон, похожий на треньканье колокольчиков, заставил Санчу резко поднять голову. Она прислушалась. Слабый звон, от которого по спине у нее пробежал холодок, доносился как будто со стороны тисовой аллеи. Санча посмотрела туда и заметила человека, который появился из тени деревьев и зашагал по высокой траве к замку.
– Бродячий торговец! – воскликнула Алиса. – Ой, смотри, у него крохотная обезьянка!
Санча, не говоря ни слова, вглядывалась в приближавшегося человека.
Дети, игравшие в саду, тоже заметили бродячего торговца; сверкая босыми пятками, они бросились с нему, крича и смеясь, и окружили плотной толпой. Вскоре вслед за ними из кухни потянулись по двое и по трое кухарки, чтобы тоже взглянуть на пришельца. Из конюшни вышел любопытный паренек, но тут же был позван назад.
В своей дурацкой шляпе и пестром наряде бродячий торговец являл необычайное зрелище. Казалось, все свое богатство он носил на себе, и вдобавок на плече у него восседала маленькая коричневая обезьянка. Торговец выглядел так же диковинно, как его обезьянка, – скособоченный и коренастый, в одежде, снизу доверху украшенной веселыми разноцветными пуговицами. На шее у него болтались нитки всевозможных бус, туловище крест-накрест пересекали бесчисленные ремни и ремешки. Подвешенные на веревочках, позванивая и сверкая на солнце, болтались металлические пряжки и амулеты; из корзины, которую он нес, высовывались весело развевавшиеся яркие ленты.
Странной, ныряющей походкой он вошел в сад. Непохоже, чтобы странствующий торговец был хромым, однако при взгляде на него начинало казаться, что одна нога у него движется галопом, тогда как другая – шагом. Растянув рот в широкой, от уха до уха, ухмылке, он стащил с головы громадную шляпу с пером и отвесил церемонный поклон, приветствуя сбежавшийся народ.
Маленькая обезьянка перебегала с одного плеча на другое и громко верещала, вызывая восторг детей. Торговец тем временем извлек из недр своего бренчащего одеяния флейту, спустил обезьянку на землю и принялся приплясывать, сопровождая свои прыжки игрой на флейте. При звуках музыки обезьянка тоже начала плясать. Она кружилась, как крохотный сморщенный старичок, подпрыгивала и делала кульбиты. Все смеялись ее уморительным ужимкам и хлопали в ладоши. Санча веселилась вместе с остальными, позабыв смутный страх, который вызвал в ней поначалу звон безделушек.
Кончив играть, торговец спрятал флейту где-то среди складок бесформенной одежды и принялся декламировать куплеты, обращаясь к госпоже и ее служанкам и восхваляя их красоту. Перейдя затем к делу, он предложил им гадание по руке, способы сохранить мужа, предсказание погоды и средство от всяческих болезней. Затем пришел черед товара для простого люда.
– Заговоры и привороты, – выкрикивал он нараспев, – амулеты, заколки и ленты! – Перечислению, казалось, не будет конца.
За садом, в монастырской ризнице, Хью просматривал хозяйственные книги. Брат Малком сидел рядом и ломал руки, силясь припомнить, о чем идет речь в записях, сделанных его же рукой. Старый монах не зря предупреждал, что почерк у него плохой – действительность превзошла все ожидания, и Хью с унынием спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь разобраться в этих каракулях. Он упрямо расшифровывал строку за строкой, но, заслышав музыку и смех, не смог устоять, отложил перо и вышел в сад.
Обезьянка тем временем перепрыгнула с одного плеча торговца на другое и сорвала с его головы шляпу. Тот принялся ловить ее короткопалой рукой, громко ругаясь и изображая гнев. Отобрав наконец у нее свою дурацкую шляпу, он взмахнул ею, низко поклонился и спросил:
– Не имею ли я удовольствие обращаться к благородному лорду и доброму хозяину Эвистоуна?
– Имеешь, имеешь, мой развеселый друг, – ответил Хью, смеясь над ужимками обезьяны.
Торговец рассыпался в цветистых похвалах господину, а затем произнес:
– Позвольте, милорд, подарить вам одну вещицу. Это замечательная пряжка, которая прекрасно подойдет такому мужественному молодому человеку, как вы. – С этими словами он вынул из сумки, висящей на поясе, сверкающую металлическую пряжку и, сунув ее обезьянке в лапку, подтолкнул зверька к Хью.
Хью присел на корточки, чтобы взять пряжку. Но хитрое существо не отдавало подарка, пока Хью не предложил ей, достав из пояса, монетку. Когда пряжка оказалась в руках Хью, он немало удивился. Вещица была из чистого серебра и покрыта искусной резьбой – бродячие торговцы вроде этого не торгуют подобными пряжками. Когда же он перевернул ее, то был не просто удивлен – потрясен, увидев крохотную бумажку, на которой значилось: «Не предупреждал ли я тебя, чтобы ты ждал неожиданного?»
Хью проводил задумчивым взглядом обезьянку, которая заковыляла обратно и вспрыгнула на плечо хозяина.
Хью подбросил на ладони пряжку и кивнул торговцу. Мысли роем проносились у него в голове, и не последней из них была мысль о Томасе Суинфорде: этот человек заслуживал того, чтобы к нему относились серьезно.
Хью выжидал в сторонке удобного момента, вертя в пальцах пряжку и наблюдая за тем, как торговец под смех и веселый гомон служанок бойко распродает свой товар, беря из тянущихся к нему со всех сторон рук пенсы за пуговицы, ленты и бусы.
Наконец все покупательницы получили, что хотели, и торговец обратился к Хью.
– Милорд! – крикнул он и зашагал за ним к ризнице. Обезьянка ковыляла следом, не поспевая за хозяином. – Нельзя ли честному купцу иногда приходить в ваш сад? У бедного торговца нелегкая жизнь. Приходится думать, как уберечься от разбойников. – Черные глаза торговца пристально смотрели на Хью, и взгляд, которым они обменялись, был полон значения.
– Приходи, я разрешаю, – ответил Хью, наклонясь, чтобы рассмотреть обезьянку. – Что за обезьянка у тебя, какой породы?
Человек пожал плечами и почесал крючковатый нос.
– Я знаю, милорд, только то, что ее привезли из-за моря. Я ее выменял на какую-то безделицу. Чертовски привередливая тварь, но полезная.
Хью достал из пояса еще монетку и протянул ее обезьянке. Бровки у нее зашевелились, как усики у осы. Хью покрепче сжал монетку. Озадаченный зверек сердито заверещал и стал дергать монетку, забавно кривляясь. Наконец обезьянка вырвала ее и сунула за щеку.
– Твоя напарница – законченный воришка.
– Точно, милорд, – ухмыльнулся торговец, – она почти как человек.
В саду они были не одни, и, прежде чем заговорить, торговец осторожно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что их никто не слышит.
– У вас есть что-нибудь для меня?
– Пока нет. Будет, когда придешь в следующий раз, – пообещал Хью.
– Где искать донесение?
Хью подумал, что весьма благоразумно будет постараться, чтобы их не видели вместе. Чем меньше посвященных, тем безопасней для них обоих. Быстро прикинув в уме, Хью негромко спросил:
– Ты прошел через кладбище?
Еще раньше он заметил лошадь, щиплющую траву среди старых надгробий. Торговец утвердительно кивнул, и Хью сказал:
– На краю кладбища – разрушенная стена. Рядом со стеной, примерно посередине провала, растет небольшая рябинка. Донесение будет там, за деревом, в щели между камней. Ты без труда найдешь его.
Лицо торговца оставалось непроницаемым, он только опустил веки, показывая, что все понял. Поклонившись, он поднял с земли корзинку со своим нехитрым товаром.
– Благодарю, милорд, за вашу доброту. – Потом вытянул руку, и обезьянка вскочила ему на плечо. – Солнце уже садится за холмы, – вздохнул он. – Мне пора. Предстоит дальняя дорога, и здесь я появлюсь не раньше дня святого Суитина. Да хранит вас Господь, сэр!
Неторопливо текли дни. Санче больше не снились кошмары, но теперь волновало ее другое – собственные пробуждающиеся желания. Она часто ловила себя на том, что думает о муже, который и мужем-то ей по-настоящему не был, но последнее время стал предметом обжигающих и смущающих видений.
Вид его мускулистого тела, поначалу лишь пугавший, теперь неотвратимо манил ее. Всем своим существом она стремилась к мужу, словно притягиваемая неведомой силой, так что одной мысли о нем было достаточно, чтобы она теряла покой. И насколько она жаждала этих ощущений, настолько же, опомнившись, досадовала на себя. Но ничего не могла поделать с собой, с зарождающимся мучительно-сладостным желанием.
Злейшим ее врагом была праздность. Не имея дела, которому можно было бы целиком отдаться, она подпала под власть какого-то властного навязчивого чувства. Оно обрушивалось на нее – и на краткий миг наполняло сознание неясными образами, темными и угрожающими. Огромные фигуры колебались и меняли очертания перед ее мысленным взором, соединяясь и разлетаясь в стороны, как стая воронов над дохлым зайцем. Санча не могла сказать, что они высматривают, ибо предмет их хищной алчности оставался невидим. В мгновение ока видение исчезало, оставляя в душе холодящий ужас.
Однажды Санча работала в саду, пропалывая под палящим солнцем гвоздики у подножия статуи Пречистой Девы. Она разогнула уставшую спину и, глянув из-под полей шляпы, увидела мужа и Мартина, которые возвращались откуда-то, ведя за собой лошадей.
Санча ничего не сказала Алисе, продолжавшей выпалывать сорную траву. Она сделала это умышленно, подумав, что Алиса, как только узнает о возвращении Мартина, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться с ним наедине, хотя бы для разговора.
Санча отерла пот со лба тыльной стороной ладони; в ушах стояло ленивое жужжание пчел. Она смотрела, как возвращающиеся с полей мужчины, разгоряченные и покрытые пылью, остановились у каменной колоды под вязом, чтобы напоить лошадей и умыться самим.
Хью стащил рубаху, обнажив мускулистый торс, бросил ее в колоду и начал плескать холодную воду себе на грудь и плечи. Мартин подвел лошадей, потом взял деревянную бадью, зачерпнул воды, вылил на себя и стал отряхиваться, как собака. Пока Санча смотрела на них, со стороны конюшен появился Румолд и еще несколько человек. До сада доносились их громкие голоса и смех.
– Я вижу, они вернулись.
Санча испуганно вздрогнула и лишь теперь поняла, что Алиса стоит рядом и тоже смотрит из-под шляпы на мужчин у колоды с водой.
– Да, – ответила она. Алиса тут же вернулась к прерванному занятию, а Санча продолжала наблюдать за мужем, любуясь его молодым, сильным телом и чувствуя невыразимое волнение, которое возникло так внезапно и бросило ее в жар.
«Это солнце виновато», – обманывая себя, подумала она и принялась снова выдирать траву. Алиса закончила пропалывать маленькую грядку с гвоздиками и шнитт-луком и сказала:
– Надо пойти поторопить кухарок, а то они весь день только и будут, что сплетничать. Пока языки у них не устанут, они за работу не возьмутся. Им все равно, чем мы будем ужинать, хотя бы только хлебом и сыром.
– Хорошо, иди, – согласилась Санча, отрываясь от своей клумбы, чтобы смахнуть пот со лба. «По крайней мере, – подумала она, – в словах Алисы есть какая-то доля правды». В любом случае, ей хотелось остаться наедине со своими мыслями.
Некоторое время она еще работала, положив себе очистить цветы от вьюнка, заполонившего клумбу. Когда с вьюнком было покончено, Санча собрала его с мощенной известняковой плиткой дорожки в полотняный фартук и с чувством удовлетворения от завершенной работы направилась в конец сада. Здесь, за кустами можжевельника, высилась куча вырванных сорняков, издававшая на солнце особый запах увядающей травы.
Вернувшись в дом, Санча увидела, что в столовой пусто и тихо; из кухни доносились нестройные голоса и смешливые возгласы стряпух. Наверху в гостиной несколько мужчин доканчивали штукатурить стены, и старуха с метлой подняла перед ней целое облако пыли. Санча прошла в спальню и закрыла дверь на задвижку.
К вечеру солнце уже не попадало в окна, но в спальне тем не менее был душно и жарко. Санча разделась, налила в таз воды из кувшина, ополоснула лицо, руки и тело. Затем надела шелковую рубашку, тщательно причесала волосы, слегка тронув их розовым маслом, и задумалась, какое платье вынуть из обитого железом сундука, преодолевшего с ней путь на Север. После долгих размышлений она остановилась на лиловом, из брабантского полотна, отделанного шелковой тесьмой.
Одеваясь, Санча перенеслась мыслями в прошлое, в величественный мир французского и английского королевских дворов, когда ее жизнь проходила в грандиозных дворцах. Ее окружали золото и блеск драгоценностей, знаменитые придворные, дамы в пышных нарядах, поэты и музыканты. Тогда она была милой, невинной девушкой, избалованной дочерью благородных родителей, фрейлиной мадам Изабеллы, старшей дочери короля и королевы Франции, которой вскоре предстояло стать королевой Англии.
Санча тосковала по прошлому. Сердце ее жаждало возврата прежних дней, но она была достаточно умна, чтобы понимать: прошлое не вернется никогда. Она также понимала, что в конце концов ей придется делить ложе с мужчиной, и сомневалась, чтобы какой-нибудь знатный барон был столь внимателен и сдержан к молодой супруге, как ее низкорожденный граф.
«Может, со временем я полюблю его», – подумала она. Нельзя было отрицать, что в сердце ее возникла нежность к нему и более того – желание, в котором она стыдилась признаться себе и от которого не раз в его присутствии у нее пресекался голос и перехватывало дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34