Литвинов дал указание своим сотрудницам никого не принимать, кроме представителя датского министерства иностранных дел. Всем другим посетителям отвечать, что его, Литвинова, нет в отеле. Миланова и Зарецкая в точности выполнили указание Литвинова, а кто такой Мартин Андерсен-Нексе, они просто не знали. Через два дня Литвинов получил письмо Нексе, сразу же ответил ему, а затем состоялась их встреча в Туристотеле.
Методично и настойчиво Литвинов шел к цели, ради которой приехал в Данию: по совету Владимира Ильича он разослал во все посольства важнейшие документы Советского правительства, предлагавшие мир народам.
В Копенгагене эти послания также старались замолчать, но теперь высылки не последовало, а слух о мирной акции Советов все же начал распространяться по датской столице. Первыми зашевелились представители торговых кругов. Литвинов изучал обстановку в стране и в соседних столицах, искал контактов с промышленниками и дипломатами, собирал информацию о русских пленных. Газеты давали богатый материал. Миланова и Зарецкая помогали составлять для Москвы ежедневный обзор прессы.
Отношения с датским министерством иностранных дел на первых порах установились корректные. Но вопрос решали не датчане, а англичане. В Копенгаген прибыл О’Греди, лейборист, член парламента, старый опытный профсоюзный босс, и 25 ноября начались переговоры.
В Лондоне знали, кого посылают на переговоры с Литвиновым. Когда началась мировая война, мятежные ирландцы не желали воевать за угнетавшую их Англию. Ирландцу О’Греди поручили особую миссию – провести мобилизацию ирландцев. Он выполнил поручение и получил благодарность короля и правительства.
О’Греди считался знатоком России. Вероятно, на том основании, что после Февральской революции вместе с Артуром Гендерсоном, секретарем лейбористской партии, прибыл в Петроград подбодрить Керенского и заставить истекающую кровью Россию продолжать войну.
Внешне О’Греди являл собой тип добродушнейшего человека. Выше среднего роста, необычайно полный, он был неизменно любезен, подчеркивал стремление к взаимопониманию. Только один раз скороговоркой заметил, что трудно найти общий язык со страной, которая-де уничтожила венценосную особу. Литвинов ответил, что если ему память не изменяет, в Англии дважды катились с плахи головы венценосных особ. О'Греди, переменив тему разговора, потонул в клубах сигарного дыма.
Во время бесед Литвинова с О’Греди почти все время присутствовал маленький, невзрачный человечек, сотрудник Скотланд-Ярда. Числился секретарем ирландца. Никогда не улыбался.
Переговоры шли медленно. О’Греди то и дело предлагал новый вариант обмена. Литвинов с железным терпением повторял советские требования: все военнопленные и гражданские лица должны быть освобождены и отправлены в Россию, Антанта снимает свой запрет на отправку их из Германии.
Каждые день-два ирландец прерывал переговоры. Запрашивал инструкции из Лондона. Литвинов выжидал. Поступался мелочами, настаивал на главном: все пленные и гражданские лица должны быть освобождены. О’Греди торговался:
– Вы нам даете двоих, мы вам – одного.
– Почему?
– Не все ваши хотят возвратиться в Россию.
Литвинов требовал встречи с теми, кто не хочет возвратиться. О’Греди говорил, что разрешение на свободное свидание он дать не может: это, мол, выходит за рамки его компетенции.
В начале декабря О’Греди, предъявив жесткие требования, крайне невыгодные для России, прозрачно намекнул, что, если Литвинов не подпишет соглашения, переговоры будут прерваны. Литвинов ответил, что должен все взвесить, запросить свое правительство. Все его шифровки отправлялись через датскую радиостанцию. И тогда Литвинову неожиданно сообщили, что радиостанцией он дальше пользоваться не сможет.
О’Греди продолжал настаивать на немедленном подписании соглашения. Литвинов начал заново обсуждать все пункты: первый, второй, третий…
О’Греди все больше нервничал, но тоже не уступал. Тогда Литвинов вручил ему заготовленный пакет.
– Что это? – спросил удивленный ирландец.
– Предложения Советской России о торговле с Англией, – ответил Литвинов. – Мы готовы покупать у вас товары. Платить будем золотом.
О’Греди растерялся, сказал, что должен изучить эти предложения.
Через три дня О’Греди возвратил пакет нераспечатанным – таков был приказ Керзона. Ирландец сказал, что прерывает переговоры и уезжает в Англию.
Но Литвинов выиграл еще семьдесят два часа.
В один из вечеров Литвинов и его сотрудницы, как обычно, ужинали в ресторане. Шведский бизнесмен, всегда вежливо раскланивавшийся с Литвиновым, принес запоздалую новость: красные разгромили Юденича под Петроградом. На следующий день бульварная копенгагенская газета поместила заметку. Утверждалось, что Коробовкина подписывала на фронте так много смертных приговоров, что у нее отнялась рука. Автором заметки был шведский журналист, сидевший накануне вечером за соседним столиком.
Победы Красной Армии сыграли свою роль. О’Греди не уехал в Англию, а возобновил переговоры. Больше того, стал сверх всякой меры вежлив. О, он не сомневался в том, что нельзя не считаться с такой великой страной, как Россия, даже если она называется Советской республикой. Секретарь ирландца отсутствовал – заболел. Датское министерство иностранных дел сообщило Литвинову, что он может по-прежнему пользоваться радиостанцией: запрета, оказывается, вообще не было, а чиновник, повинный в этой «ошибке», наказан.
После разгрома Юденича лопнула блокада. Верховный совет Антанты начал выказывать признаки благоразумия, признал желательным начать торговлю с Россией. Даже Керзон стал понимать, что другие страны могут опередить Англию. Окончательный разгром Деникина и изгнание англичан с Кавказа еще больше отрезвили «твердолобых», а наступление армии Фрунзе на Врангеля и вовсе вызвало в английском министерстве иностранных дел панику.
Литвинов был связан с Москвой тоненькой ниточкой – телеграммами, которые примитивным цифровым шифром кодировала Миланова. Он знал, какие титанические усилия предпринимают Владимир Ильич и его ближайшие товарищи, вчерашние подпольщики и эмигранты, ставшие теперь Советским правительством и, в сущности, не имеющие за плечами никакого опыта государственной деятельности. Из Копенгагена Литвинов особенно ясно видел, как гениальные ходы Ленина путают карты мощных и сильных противников, заставляют отступать и Лондон, и Париж, и всю Европу с ее умудренными опытом столетий дипломатами и министрами.
Но Литвинов понимал, что борьба только-только начинается, что предстоят еще долгие и жестокие битвы – теперь уже не на одних лишь полях сражений, но и в кабинетах дипломатов. И впереди не только победы, но много трудностей и, быть может, поражений…
Англия не отказалась от мысли задержать отправку военнопленных в Россию. О’Греди вдруг снова прервал переговоры, но тем энергичнее начал действовать представитель Скотланд-Ярда. К Литвинову стали подсылать провокаторов. Как-то днем к нему в гостиницу пришел незнакомец, назвавшийся представителем мебельной фирмы, домогался подтверждения сенсационных сведений о Советской России. Потом появился человек в матросской форме. Этот действовал и вовсе примитивно, нагло, требовал снабдить его революционной литературой. Литвинов не стал с ним разговаривать, попросил убраться. Потом из Стокгольма пришла весьма странная телеграмма. В ней было всего два слова: «Ere Kommen». Литвинов никак не мог понять, почему к нему из Стокгольма едет какой-то Еге. А через несколько дней в гостиницу ввалился человек в балахоне и отрекомендовался шведским журналистом. Сказал, что по дороге с вокзала в гостиницу три раза переодевался, чтобы сбить с толку полицейских шпиков. Литвинов прогнал и этого.
«Великолепная семерка» получила пополнение, в вестибюле и на этаже появились новые филеры. Хозяин отеля пришел в ярость, сказал, что Литвинов подрывает уважение к его гостинице и порядочные люди перестанут здесь останавливаться, возвратил внесенный Литвиновым аванс и потребовал немедленно выехать.
О’Греди демонстрировал возмущение: конечно, он попытается помочь Литвинову! По соглашению с ирландцем Литвинов снял помещение в загородном отеле, но датское правительство запретило миссии там расположиться. Пришлось Литвинову и его сотрудницам поселиться в захудалой гостинице. Но и там мельтешили какие-то подозрительные личности. Литвинов опасался провокаций и даже открытого нападения.
Датские власти все же разрешили Литвинову поселиться в загородном отеле. Ирландец выразил надежду, что до 30 января 1920 года соглашение будет подписано, договорились встретиться для обсуждения некоторых формальностей. Однако встреча не состоялась. Секретарь сообщил Литвинову, что О’Греди внезапно выехал в Лондон. У него неладно с печенью, и возникла срочная необходимость посоветоваться с личным врачом.
Переговоры грозили затянуться. Литвинов распутывал интриги английской дипломатии, искал выход. Неожиданно он лишился шифрованной связи с Москвой. В полученной из Москвы телеграмме Дзержинский сообщал, что советский шифр между Копенгагеном, Берлином, еще одной европейской столицей и Москвой раскрыт. Просил подтвердить, что Литвинов ручается за своих сотрудниц.
Прочитав телеграмму, Литвинов побагровел, потом кровь отхлынула, и лицо его стало пепельно-серым. Молча написал на листке бумаги одно слово: «Ручаюсь!» Сказал Милановой:
– Немедленно передайте Феликсу Эдмундовичу.
Позже сообщил Дзержинскому свое мнение о провале шифра: в Лондоне находится царский генерал, бывший начальник шифровального отдела министерства иностранных дел. Возможно, это его работа.
Из Лондона вернулся О’Греди. В любезной форме сообщил, что английское правительство не может принять советские условия обмена военнопленными и выдвигает новые требования. В затяжке переговоров, заявил О’Греди, виновато Советское правительство. Литвинов шифрованной телеграммой попросил Чичерина предпринять демарш.
6 февраля Чичерин передал в Лондон Керзону радиограмму: «…Советское Правительство самым энергичным образом протестует против утверждения, что затяжка в переговорах вызвана действиями советских властей. На самом деле условия Советского Правительства были сформулированы его делегатом в самом начале, и никаких новых требований не было им добавлено за все время переговоров; наоборот, многие из первоначальных требований Советского Правительства были взяты назад или уменьшены… Наоборот, полномочия г-на О’Греди были столь ограниченны, что ему приходилось запрашивать Лондон по поводу каждой детали и ожидать ответа и новых указаний в течение нескольких недель…
Таким образом, ответственность за отсрочку подписания соглашения лежит полностью на Британском Правительстве».
Телеграмма Чичерина произвела впечатление. Тем более что Красная Армия одержала новые победы. О’Греди больше не жаловался на печень и не покидал Копенгагена. 12 февраля 1920 года Литвинов и О’Греди подписали соглашение об обмене военнопленными. Литвинов заставил О’Греди принять условие, по которому Англия обязалась перевезти военнопленных в Петроград на своих судах.
В марте 1920 года из Англии был отправлен первый пароход с заложниками, которые были захвачены в Архангельской, Вологодской и других областях на севере России. Англия спешила вызволить своих летчиков и старших офицеров, выходцев из аристократических семей, оказавшихся в советском плену.
О том, что пережили заложники в Англии и как их отправили на родину, рассказал Иван Степанович Кривенко, бывший командир Вашко-Мезенского полка, член партии с апреля 1917 года. Вот его рассказ:
«Продержали нас что-то около восьми месяцев. За все это время только один раз нам всем выдали по одной открытке и разрешили написать домой. Я написал отцу с матерью, что нахожусь в Англии, в плену, что жив и здоров.
Газет нам не давали никаких. Мы ничего не знали о своей стране, о нашей Советской власти и тяжело переносили эту оторванность.
Обсудив наше положение, мы решили объявить голодовку, если нам не будут давать газеты и не улучшат питание. Голодали день, два, три и четыре. Лежали, не вставая. Начальство на уступки не шло.
На четвертый день пришел в барак сержант из охраны, немного говоривший по-русски.
– Вас, господин Кривенко, вызывает комендант лагеря по срочному делу.
Помог мне встать и выйти из барака.
– Ну что, голодать перестанете? – спросил меня комендант.
– Дайте газеты, улучшите питание.
– Вам всем сегодня выдадут паек, причитающийся за все дни голодовки, но смотрите, чтобы ваши люди не объелись. Завтра утром вы поедете в Россию. Происходит обмен заложниками.
При такой вести у меня откуда и силы взялись! Побежал в барак и объявил товарищам:
– Товарищи! Друзья! Скоро домой!
Радости не было предела, кричали без конца:
– Ура! Домой! Нас не забыли! Домой! Домой!
Собрали партбюро. Партийцев обязали следить, чтобы после голодания ослабевшие не ели сразу помногу, не заболели.
Через два дня мы шагали в Ньюкасл. Оттуда по железной дороге нас вывезли в Портсмут.
Был март 1920 года. В английских газетах «Таймc» и «Дейли мейл» за 11 и 12 марта были помещены фотографии отправки на родину заложников. Эти снимки мы видели, когда ждали корабль в Портсмуте.
В Портсмуте нас погрузили в трюм парохода и повезли вДанию. По прибытии в Копенгаген пароход стал на рейд. Нам всем хотелось посмотреть хотя бы издали на город, но из трюма ничего не было видно, а выход из него был строго воспрещен. Двое наших товарищей, все же осмелившихся подняться на палубу, были за это посажены в карцер.
На рейде Копенгагена простояли несколько часов. Потом меня вызвали наверх, в салон-каюту.
За столом сидели двое: один плотный, лет сорока с небольшим, с простым рабочим лицом, другой – несколько старше.
Первый мужчина встал, отрекомендовался:
– Литвинов.
Другой кивнул головой. Это был англичанин О’Греди. Максим Максимович Литвинов предложил мне сесть и спросил:
– Как вас содержали?
Я ответил коротко. Жаловаться не стал.
– Будет обмен заложниками, – сообщил Максим Максимович. – Мы уже договорились по всем вопросам с мистером О’Греди.
Меня пригласили к столу. На тарелках лежали бананы. Я, признаться, не знал тогда, что это такое и как их едят. Чтобы не попасть в неудобное положение, я поблагодарил и отказался, сославшись на то, что только позавтракал.
Всем заложникам разрешили выйти на палубу. Перед нами выступил с речью Литвинов. Он сказал, что Советская Россия жива, крепнет и ждет своих сынов. Выступил с ответом и я. Поблагодарил Советскую власть за заботу о нас. После этого Литвинов уехал, оставив нам по моей просьбе пять долларов на сигареты.
Пароход с заложниками из Копенгагена отправился в Либаву (ныне Лиепая). Из Либавы мы проследовали поездом в Ригу, а оттуда в Себеж».
Наступила весна. На бульварах Копенгагена распустилась сирень. Город выглядел еще более мирным, чистым, благополучным.
Литвинов снова жил в центре города. Дни были заполнены заботами, поездками, встречами с О’Греди и другими дипломатами. Хотя соглашение и было подписано, до массовой отправки военнопленных в Россию было еще далеко. Предстояло разрешить массу формальностей, собрать пленных близ Копенгагена, организовать питание, снабдить продовольствием на дорогу.
Жили чрезвычайно экономно. Зарецкая продолжала вести книгу расходов, записывала в нее каждый истраченный грош. Питались скромно. Как-то Литвинов опоздал к обеду. Зарецкая в его отсутствие позволила себе неслыханную роскошь – заказала устрицы, что грозило серьезным нарушением дневного бюджета. Литвинов весь обед провел в полном молчании, но, выходя из-за стола, пробурчал:
– Между прочим, соленые огурцы вкуснее.
Миланова и Зарецкая решили взять «реванш». Ужин иногда заказывался заранее. Как-то вечером, когда все трое сели за стол, женщинам подали по порции устриц, Литвинову на изящном блюдце принесли соленый огурец. Женщины ели молча. Литвинов, нарезая тонкими ломтиками огурец, что-то тихонько бормотал. Потом все трое переглянулись и начали хохотать. Публика за соседними столиками с изумлением смотрела на «этих странных русских», которые так весело и заразительно смеются.
Изредка Литвинов разрешал нарушать бюджет, не мог устоять перед желанием побывать на концерте, посмотреть балет. Договорились, что ходить будут по очереди, чтобы не оставлять чемоданы без присмотра. Как-то Миланова и Зарецкая отпросились на концерт симфонической музыки. «Дежурить» должен был Литвинов, но не выдержал, приехал в театр, сидел как на иголках, ворчал:
– Мы здесь наслаждаемся музыкой, а там роются в наших чемоданах…
Случались и курьезные происшествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Методично и настойчиво Литвинов шел к цели, ради которой приехал в Данию: по совету Владимира Ильича он разослал во все посольства важнейшие документы Советского правительства, предлагавшие мир народам.
В Копенгагене эти послания также старались замолчать, но теперь высылки не последовало, а слух о мирной акции Советов все же начал распространяться по датской столице. Первыми зашевелились представители торговых кругов. Литвинов изучал обстановку в стране и в соседних столицах, искал контактов с промышленниками и дипломатами, собирал информацию о русских пленных. Газеты давали богатый материал. Миланова и Зарецкая помогали составлять для Москвы ежедневный обзор прессы.
Отношения с датским министерством иностранных дел на первых порах установились корректные. Но вопрос решали не датчане, а англичане. В Копенгаген прибыл О’Греди, лейборист, член парламента, старый опытный профсоюзный босс, и 25 ноября начались переговоры.
В Лондоне знали, кого посылают на переговоры с Литвиновым. Когда началась мировая война, мятежные ирландцы не желали воевать за угнетавшую их Англию. Ирландцу О’Греди поручили особую миссию – провести мобилизацию ирландцев. Он выполнил поручение и получил благодарность короля и правительства.
О’Греди считался знатоком России. Вероятно, на том основании, что после Февральской революции вместе с Артуром Гендерсоном, секретарем лейбористской партии, прибыл в Петроград подбодрить Керенского и заставить истекающую кровью Россию продолжать войну.
Внешне О’Греди являл собой тип добродушнейшего человека. Выше среднего роста, необычайно полный, он был неизменно любезен, подчеркивал стремление к взаимопониманию. Только один раз скороговоркой заметил, что трудно найти общий язык со страной, которая-де уничтожила венценосную особу. Литвинов ответил, что если ему память не изменяет, в Англии дважды катились с плахи головы венценосных особ. О'Греди, переменив тему разговора, потонул в клубах сигарного дыма.
Во время бесед Литвинова с О’Греди почти все время присутствовал маленький, невзрачный человечек, сотрудник Скотланд-Ярда. Числился секретарем ирландца. Никогда не улыбался.
Переговоры шли медленно. О’Греди то и дело предлагал новый вариант обмена. Литвинов с железным терпением повторял советские требования: все военнопленные и гражданские лица должны быть освобождены и отправлены в Россию, Антанта снимает свой запрет на отправку их из Германии.
Каждые день-два ирландец прерывал переговоры. Запрашивал инструкции из Лондона. Литвинов выжидал. Поступался мелочами, настаивал на главном: все пленные и гражданские лица должны быть освобождены. О’Греди торговался:
– Вы нам даете двоих, мы вам – одного.
– Почему?
– Не все ваши хотят возвратиться в Россию.
Литвинов требовал встречи с теми, кто не хочет возвратиться. О’Греди говорил, что разрешение на свободное свидание он дать не может: это, мол, выходит за рамки его компетенции.
В начале декабря О’Греди, предъявив жесткие требования, крайне невыгодные для России, прозрачно намекнул, что, если Литвинов не подпишет соглашения, переговоры будут прерваны. Литвинов ответил, что должен все взвесить, запросить свое правительство. Все его шифровки отправлялись через датскую радиостанцию. И тогда Литвинову неожиданно сообщили, что радиостанцией он дальше пользоваться не сможет.
О’Греди продолжал настаивать на немедленном подписании соглашения. Литвинов начал заново обсуждать все пункты: первый, второй, третий…
О’Греди все больше нервничал, но тоже не уступал. Тогда Литвинов вручил ему заготовленный пакет.
– Что это? – спросил удивленный ирландец.
– Предложения Советской России о торговле с Англией, – ответил Литвинов. – Мы готовы покупать у вас товары. Платить будем золотом.
О’Греди растерялся, сказал, что должен изучить эти предложения.
Через три дня О’Греди возвратил пакет нераспечатанным – таков был приказ Керзона. Ирландец сказал, что прерывает переговоры и уезжает в Англию.
Но Литвинов выиграл еще семьдесят два часа.
В один из вечеров Литвинов и его сотрудницы, как обычно, ужинали в ресторане. Шведский бизнесмен, всегда вежливо раскланивавшийся с Литвиновым, принес запоздалую новость: красные разгромили Юденича под Петроградом. На следующий день бульварная копенгагенская газета поместила заметку. Утверждалось, что Коробовкина подписывала на фронте так много смертных приговоров, что у нее отнялась рука. Автором заметки был шведский журналист, сидевший накануне вечером за соседним столиком.
Победы Красной Армии сыграли свою роль. О’Греди не уехал в Англию, а возобновил переговоры. Больше того, стал сверх всякой меры вежлив. О, он не сомневался в том, что нельзя не считаться с такой великой страной, как Россия, даже если она называется Советской республикой. Секретарь ирландца отсутствовал – заболел. Датское министерство иностранных дел сообщило Литвинову, что он может по-прежнему пользоваться радиостанцией: запрета, оказывается, вообще не было, а чиновник, повинный в этой «ошибке», наказан.
После разгрома Юденича лопнула блокада. Верховный совет Антанты начал выказывать признаки благоразумия, признал желательным начать торговлю с Россией. Даже Керзон стал понимать, что другие страны могут опередить Англию. Окончательный разгром Деникина и изгнание англичан с Кавказа еще больше отрезвили «твердолобых», а наступление армии Фрунзе на Врангеля и вовсе вызвало в английском министерстве иностранных дел панику.
Литвинов был связан с Москвой тоненькой ниточкой – телеграммами, которые примитивным цифровым шифром кодировала Миланова. Он знал, какие титанические усилия предпринимают Владимир Ильич и его ближайшие товарищи, вчерашние подпольщики и эмигранты, ставшие теперь Советским правительством и, в сущности, не имеющие за плечами никакого опыта государственной деятельности. Из Копенгагена Литвинов особенно ясно видел, как гениальные ходы Ленина путают карты мощных и сильных противников, заставляют отступать и Лондон, и Париж, и всю Европу с ее умудренными опытом столетий дипломатами и министрами.
Но Литвинов понимал, что борьба только-только начинается, что предстоят еще долгие и жестокие битвы – теперь уже не на одних лишь полях сражений, но и в кабинетах дипломатов. И впереди не только победы, но много трудностей и, быть может, поражений…
Англия не отказалась от мысли задержать отправку военнопленных в Россию. О’Греди вдруг снова прервал переговоры, но тем энергичнее начал действовать представитель Скотланд-Ярда. К Литвинову стали подсылать провокаторов. Как-то днем к нему в гостиницу пришел незнакомец, назвавшийся представителем мебельной фирмы, домогался подтверждения сенсационных сведений о Советской России. Потом появился человек в матросской форме. Этот действовал и вовсе примитивно, нагло, требовал снабдить его революционной литературой. Литвинов не стал с ним разговаривать, попросил убраться. Потом из Стокгольма пришла весьма странная телеграмма. В ней было всего два слова: «Ere Kommen». Литвинов никак не мог понять, почему к нему из Стокгольма едет какой-то Еге. А через несколько дней в гостиницу ввалился человек в балахоне и отрекомендовался шведским журналистом. Сказал, что по дороге с вокзала в гостиницу три раза переодевался, чтобы сбить с толку полицейских шпиков. Литвинов прогнал и этого.
«Великолепная семерка» получила пополнение, в вестибюле и на этаже появились новые филеры. Хозяин отеля пришел в ярость, сказал, что Литвинов подрывает уважение к его гостинице и порядочные люди перестанут здесь останавливаться, возвратил внесенный Литвиновым аванс и потребовал немедленно выехать.
О’Греди демонстрировал возмущение: конечно, он попытается помочь Литвинову! По соглашению с ирландцем Литвинов снял помещение в загородном отеле, но датское правительство запретило миссии там расположиться. Пришлось Литвинову и его сотрудницам поселиться в захудалой гостинице. Но и там мельтешили какие-то подозрительные личности. Литвинов опасался провокаций и даже открытого нападения.
Датские власти все же разрешили Литвинову поселиться в загородном отеле. Ирландец выразил надежду, что до 30 января 1920 года соглашение будет подписано, договорились встретиться для обсуждения некоторых формальностей. Однако встреча не состоялась. Секретарь сообщил Литвинову, что О’Греди внезапно выехал в Лондон. У него неладно с печенью, и возникла срочная необходимость посоветоваться с личным врачом.
Переговоры грозили затянуться. Литвинов распутывал интриги английской дипломатии, искал выход. Неожиданно он лишился шифрованной связи с Москвой. В полученной из Москвы телеграмме Дзержинский сообщал, что советский шифр между Копенгагеном, Берлином, еще одной европейской столицей и Москвой раскрыт. Просил подтвердить, что Литвинов ручается за своих сотрудниц.
Прочитав телеграмму, Литвинов побагровел, потом кровь отхлынула, и лицо его стало пепельно-серым. Молча написал на листке бумаги одно слово: «Ручаюсь!» Сказал Милановой:
– Немедленно передайте Феликсу Эдмундовичу.
Позже сообщил Дзержинскому свое мнение о провале шифра: в Лондоне находится царский генерал, бывший начальник шифровального отдела министерства иностранных дел. Возможно, это его работа.
Из Лондона вернулся О’Греди. В любезной форме сообщил, что английское правительство не может принять советские условия обмена военнопленными и выдвигает новые требования. В затяжке переговоров, заявил О’Греди, виновато Советское правительство. Литвинов шифрованной телеграммой попросил Чичерина предпринять демарш.
6 февраля Чичерин передал в Лондон Керзону радиограмму: «…Советское Правительство самым энергичным образом протестует против утверждения, что затяжка в переговорах вызвана действиями советских властей. На самом деле условия Советского Правительства были сформулированы его делегатом в самом начале, и никаких новых требований не было им добавлено за все время переговоров; наоборот, многие из первоначальных требований Советского Правительства были взяты назад или уменьшены… Наоборот, полномочия г-на О’Греди были столь ограниченны, что ему приходилось запрашивать Лондон по поводу каждой детали и ожидать ответа и новых указаний в течение нескольких недель…
Таким образом, ответственность за отсрочку подписания соглашения лежит полностью на Британском Правительстве».
Телеграмма Чичерина произвела впечатление. Тем более что Красная Армия одержала новые победы. О’Греди больше не жаловался на печень и не покидал Копенгагена. 12 февраля 1920 года Литвинов и О’Греди подписали соглашение об обмене военнопленными. Литвинов заставил О’Греди принять условие, по которому Англия обязалась перевезти военнопленных в Петроград на своих судах.
В марте 1920 года из Англии был отправлен первый пароход с заложниками, которые были захвачены в Архангельской, Вологодской и других областях на севере России. Англия спешила вызволить своих летчиков и старших офицеров, выходцев из аристократических семей, оказавшихся в советском плену.
О том, что пережили заложники в Англии и как их отправили на родину, рассказал Иван Степанович Кривенко, бывший командир Вашко-Мезенского полка, член партии с апреля 1917 года. Вот его рассказ:
«Продержали нас что-то около восьми месяцев. За все это время только один раз нам всем выдали по одной открытке и разрешили написать домой. Я написал отцу с матерью, что нахожусь в Англии, в плену, что жив и здоров.
Газет нам не давали никаких. Мы ничего не знали о своей стране, о нашей Советской власти и тяжело переносили эту оторванность.
Обсудив наше положение, мы решили объявить голодовку, если нам не будут давать газеты и не улучшат питание. Голодали день, два, три и четыре. Лежали, не вставая. Начальство на уступки не шло.
На четвертый день пришел в барак сержант из охраны, немного говоривший по-русски.
– Вас, господин Кривенко, вызывает комендант лагеря по срочному делу.
Помог мне встать и выйти из барака.
– Ну что, голодать перестанете? – спросил меня комендант.
– Дайте газеты, улучшите питание.
– Вам всем сегодня выдадут паек, причитающийся за все дни голодовки, но смотрите, чтобы ваши люди не объелись. Завтра утром вы поедете в Россию. Происходит обмен заложниками.
При такой вести у меня откуда и силы взялись! Побежал в барак и объявил товарищам:
– Товарищи! Друзья! Скоро домой!
Радости не было предела, кричали без конца:
– Ура! Домой! Нас не забыли! Домой! Домой!
Собрали партбюро. Партийцев обязали следить, чтобы после голодания ослабевшие не ели сразу помногу, не заболели.
Через два дня мы шагали в Ньюкасл. Оттуда по железной дороге нас вывезли в Портсмут.
Был март 1920 года. В английских газетах «Таймc» и «Дейли мейл» за 11 и 12 марта были помещены фотографии отправки на родину заложников. Эти снимки мы видели, когда ждали корабль в Портсмуте.
В Портсмуте нас погрузили в трюм парохода и повезли вДанию. По прибытии в Копенгаген пароход стал на рейд. Нам всем хотелось посмотреть хотя бы издали на город, но из трюма ничего не было видно, а выход из него был строго воспрещен. Двое наших товарищей, все же осмелившихся подняться на палубу, были за это посажены в карцер.
На рейде Копенгагена простояли несколько часов. Потом меня вызвали наверх, в салон-каюту.
За столом сидели двое: один плотный, лет сорока с небольшим, с простым рабочим лицом, другой – несколько старше.
Первый мужчина встал, отрекомендовался:
– Литвинов.
Другой кивнул головой. Это был англичанин О’Греди. Максим Максимович Литвинов предложил мне сесть и спросил:
– Как вас содержали?
Я ответил коротко. Жаловаться не стал.
– Будет обмен заложниками, – сообщил Максим Максимович. – Мы уже договорились по всем вопросам с мистером О’Греди.
Меня пригласили к столу. На тарелках лежали бананы. Я, признаться, не знал тогда, что это такое и как их едят. Чтобы не попасть в неудобное положение, я поблагодарил и отказался, сославшись на то, что только позавтракал.
Всем заложникам разрешили выйти на палубу. Перед нами выступил с речью Литвинов. Он сказал, что Советская Россия жива, крепнет и ждет своих сынов. Выступил с ответом и я. Поблагодарил Советскую власть за заботу о нас. После этого Литвинов уехал, оставив нам по моей просьбе пять долларов на сигареты.
Пароход с заложниками из Копенгагена отправился в Либаву (ныне Лиепая). Из Либавы мы проследовали поездом в Ригу, а оттуда в Себеж».
Наступила весна. На бульварах Копенгагена распустилась сирень. Город выглядел еще более мирным, чистым, благополучным.
Литвинов снова жил в центре города. Дни были заполнены заботами, поездками, встречами с О’Греди и другими дипломатами. Хотя соглашение и было подписано, до массовой отправки военнопленных в Россию было еще далеко. Предстояло разрешить массу формальностей, собрать пленных близ Копенгагена, организовать питание, снабдить продовольствием на дорогу.
Жили чрезвычайно экономно. Зарецкая продолжала вести книгу расходов, записывала в нее каждый истраченный грош. Питались скромно. Как-то Литвинов опоздал к обеду. Зарецкая в его отсутствие позволила себе неслыханную роскошь – заказала устрицы, что грозило серьезным нарушением дневного бюджета. Литвинов весь обед провел в полном молчании, но, выходя из-за стола, пробурчал:
– Между прочим, соленые огурцы вкуснее.
Миланова и Зарецкая решили взять «реванш». Ужин иногда заказывался заранее. Как-то вечером, когда все трое сели за стол, женщинам подали по порции устриц, Литвинову на изящном блюдце принесли соленый огурец. Женщины ели молча. Литвинов, нарезая тонкими ломтиками огурец, что-то тихонько бормотал. Потом все трое переглянулись и начали хохотать. Публика за соседними столиками с изумлением смотрела на «этих странных русских», которые так весело и заразительно смеются.
Изредка Литвинов разрешал нарушать бюджет, не мог устоять перед желанием побывать на концерте, посмотреть балет. Договорились, что ходить будут по очереди, чтобы не оставлять чемоданы без присмотра. Как-то Миланова и Зарецкая отпросились на концерт симфонической музыки. «Дежурить» должен был Литвинов, но не выдержал, приехал в театр, сидел как на иголках, ворчал:
– Мы здесь наслаждаемся музыкой, а там роются в наших чемоданах…
Случались и курьезные происшествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57