Нам же будет легче, наблюдая за ней, за выражением ее глаз, узнать, кто ее избранник. Должна признаться, мои подозрения падают на господина де Боссона. Впрочем, мы ведь скоро едем в деревню; надеюсь, там все разъяснится.
И вот через несколько дней наш отъезд был решен. Жена моя пожелала, чтобы Боссон ехал с нами, и сообщила дочери, что он будет нас сопровождать. Дочь приняла эту новость с полным равнодушием, чем поставила было нас втупик, но в самую минуту отъезда она выдала себя: при виде Боссона личико ее озарилось радостью.
Мы прибыли в наше поместье. По моим наблюдениям, Боссона, старавшегося держаться с обычной веселостью, терзало какое-то скрытое беспокойство. Я заметил, что каждое утро он куда-то уходил гулять и возвращался лишь к тому времени, когда моя дочь выходила из своей комнаты. Я решил как-нибудь последовать за ним, чтобы узнать тайну этих прогулок; но вскоре влюбленные сами дали мне случай выяснить всю правду.
На другое же утро я увидел, что дочка моя идет гулять в рощицу, примыкавшую к саду, и решил последовать за ней. Когда я ее догнал, она сидела на скамейке, погрузясь в глубокое раздумье. В это время из ближней беседки вышел Боссон; вид у него был удрученный. Я заподозрил, что у них назначено свидание. Но, как оказалось, обвиняя его в дерзости, а ее в ветрености, я был неправ. Эта встреча в роще была непреднамеренной или, лучше сказать, их бессознательно привело сюда взаимное влечение.
Боссон, выйдя из беседки, уже собирался свернуть в боковую аллею, но услышав легкий шорох платья, когда моя дочь вынимала из кармана книгу, он оглянулся. Увидев свою возлюбленную, он поспешил к ней, с радостью и смущением.
– Какое счастье, мадемуазель, что я встретил вас. Вы не сочтете нескромностью, если я спрошу, почему вы уединились?
– Хотела подышать свежим воздухом и побыть наедине с собой, – отвечала она, вставая со скамьи.
– Но почему? – воскликнул он. – Что-нибудь вас печалит? Боже, у вас слезы на глазах?
– Вы ошибаетесь, – отвечала она, опустив глаза, и добавила уже более веселым, но все-таки принужденным тоном: – Мне здесь нравится.
– Какая же вы счастливая! – продолжал он. – Но не подумайте, что я завидую вам. Я был бы рад подарить вам впридачу и свою радость, но увы, нет мне счастья, и я не имею права надеяться. Чем же мне пожертвовать ради вас?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – ответила моя дочь.
– Я осмелился бы объяснить вам это, – отвечал Боссон, – но боюсь, вы рассердитесь; и все же…
– Я не могу рассердиться на вас, – возразила она, – и то, что для вас важно, не может оставить меня равнодушной.
– Ах, прелестная Ля Валле, – воскликнул он, задыхаясь от волнения, – смею ли я верить вашим словам? Ведь есть на свете человек, более достойный вашего участия, ибо он вам ближе…
Моя дочь покраснела от гнева, поняв, что Боссон знает о любви к ней кузена, и поспешно прервала его:
– Что вы хотите сказать, сударь? Соблаговолите, по крайней мере, уважать меня и не думать, будто я сочувствую этой преступной любви; она стала мне ненавистна, как только я узнала о ней.
– Прошу вас, простите мне это заблуждение, – ответил он, – ведь вся вина моя в том, что я питаю чувства, которые окажутся, вероятно, столь же несчастливыми.
Предвидя, к чему клонит Боссон, и сознавая свою слабость, моя дочь встала со скамьи и направилась к дому. Молодой человек, видимо, боясь упустить столь редкий случай, вдруг упал перед ней на колени и взял ее за руку.
– Да, я обожаю вас, прекрасная Ля Валле, – сказал он, – но я знал, какие чувства питает к вам ваш кузен, я видел у него ваш портрет и думал, что вы сами подарили ему этот залог любви, – все это принуждало меня к молчанию. Я бы и сейчас не посмел заговорить, если бы вы с такой невинной прямотой не рассеяли мои сомнения. Любовь – причина моего тяжкого проступка, пусть она же заслужит и ваше прощение. Я знаю, что бедность не позволяет мне сейчас просить о счастье назвать вас моей, но в будущем…
– У меня есть родители, – сказала она, поднимая его с колен, – пусть они решат мою судьбу. Если бы я зависела от себя, то не смотрела бы ни на внешность, ни на богатство, а только на душу и характер того, кто искал бы моей руки.
И больше он не мог добиться от нее ничего, хотя пустил в ход все, что могло бы тронуть юное сердце. Но женщины умеют владеть собой. Моя дочь действительно любила Боссона; поэтому она находила удовольствие в том, чтобы не отнимать у него надежды, но она не соглашалась пренебречь долгом девичьей скромности, как ни добивался от нее признаний этот преданный вздыхатель.
Боссон, отчаявшись, собирался уже откланяться, когда девушка сказала, чтобы его успокоить:
– Я не могу ответить вам более определенно. Ваш пол имеет право говорить, мы же должны молчать, ибо зависим от родителей. Я не запрещаю вам говорить с ними. Если этот союз будет им угоден, мое послушание будет ответом на ваши чувства; оно скажет больше, чем любые слова.
Сцена эта растрогала меня, и я, сам еще не зная, что скажу, незаметно подошел к ним. Преисполненный нежности, Боссон, прощаясь, взял ее за руку, она не противилась, а я в это время подошел и положил на их руки свою.
Как удивился Боссон, и как смутилась моя дочь! Оба стояли не шевелясь И молчали. Их взгляды как бы вопрошали друг друга: что нам сказать?
Одно короткое мгновение я с нескрываемым удовольствием любовался их растерянностью; затем, уступив нежности, которую я питал к своей дочери, и дружбе к Боссону, я сказал:
– Не смущайтесь, дети мои; я знаю ваши чувства, Боссон, и, кажется, не ошибаюсь насчет тебя, дочка; желаю вам счастья от всего сердца, не сомневайтесь в этом; но с тобой, дочка, я хочу поговорить откровенно, а потому попрошу господина де Боссона на минуту оставить нас одних.
Признаюсь, я тогда не сознавал, насколько эта предосторожность была обидной для влюбленного. Ведь моя дочь не сказала ему открыто, что он дорог ее сердцу, а я, удалив его, как бы показал, что и я в этом сомневаюсь. Однако он повиновался. Тогда, взяв мою дочь за руку, я сказал ей:
– Не думай, что я считаю проступком твое свидание с Боссоном; я понимаю, что вы встретились тут случайно. Я уважаю господина де Боссона; ты знаешь, что семья его мне известна; его личные достоинства сделали его моим другом, так что можешь говорить со мной вполне откровенно. Он любит тебя, в этом нет сомнения, и я одобряю его намерения; но любишь ли его ты? Вот что мне нужно знать. Доверие прежде всего; ты знаешь, как я отношусь к тебе; забудь на минуту, что я твой отец, и отвечай мне, как другу.
– Не скрою от вас, – сказала моя дочь, – что мне пришлось бороться с собой, чтобы не высказать Боссону ни единым намеком, какие чувства он во мне вызывает. Да, батюшка, я люблю его; этим и объясняется мое уныние, моя тяга к уединению и все то, что причинило вам с матушкой беспокойство. Ведь мне приходилось таить в себе волновавшие меня чувства. Я не знала, что его любовь опередила мою. Мне даже казалось, что он вовсе обо мне не думает. Меня убивала его холодность при встречах со мной. Я стыдилась открыться вам и постоянно принуждала себя к притворству – вот и вся причина. Теперь вы знаете мою слабость, от вас зависит сделать меня счастливой или обречь на горе и отчаяние, которое кончится лишь вместе с жизнью. Но как бы вы ни решили мою судьбу, я буду вам покорна.
Окончив эту маленькую речь, которую у меня не хватало духа прервать, дочка бросила на меня взгляд, в котором выражались и ожидание и страх.
Я уже сказал, дочь моя, – ответил я, целуя ее, – что одобряю твою любовь к де Боссону и очень рад, что он любит тебя. Я согласен на ваш союз. Не сомневайся в моей искренности. Но я не могу сразу уступить твоим и моим собственным желаниям. Ведь ты затронула еще одно сердце, которое следует щадить. Мысль о твоем кузене велит мне отсрочить вашу свадьбу с Боссоном.
Мы вместе отправились в покои моей жены, и я рассказал ей обо всем происшедшем; она была этим весьма довольна, но не одобрила моего решения щадить чувства племянника.
– Чего вы боитесь? – сказала она, – И на что рассчитываете! Или вы желаете, чтобы ваш племянник сохранил надежды? Раз вы уверены, что страсть его преступна, то не должны давать ему никаких поблажек. Напротив, надо ускорить развязку. Отняв у него всякую надежду, вы скорее вернете его на стезю разума; пламя, лишенное пищи, скоро гаснет, даже если перед концом даст несколько бурных вспышек.
Я признал справедливость этих доводов и твердо решил ускорить свадьбу дочери с Боссоном. Я просил немедленно прислать ко мне Боссона, имея в виду уведомить его о нашем решении; но, как оказалось, жена, не зная, что Боссон будет так нужен нам здесь, просила молодого человека съездить в Париж, чтобы встретить моего брата: тот сегодня должен был приехать.
Меня огорчил этот поспешный отъезд: ведь моя долгая беседа с дочерью не могла не поселить в сердце влюбленного тревогу. Я решил, что успокою его при первой же встрече, ибо и сам собирался ехать в Париж; но оказалось, что Боссону пришлось куда-то отлучиться по собственным делам, и это надолго отложило наше объяснение.
Несколько часов спустя мы всей семьей уехали в Париж. Наши сыновья возвращались вместе с нами. Старший веселил меня всю дорогу. Право, мне не приходилось видеть другого такого живого и всем довольного молодого человека. Надо сказать, что он бывал особенно весел, когда я посылал нарочного в Париж и когда тот возвращался из города с почтой, – и я не сомневался что у юноши завелись какие-то сердечные тайны, которые постоянно поддерживали в нем радостное настроение. Я даже не раз любопытствовал на этот счет, но сын обычно отшучивался: если его радость не причиняет мне горя, то незачем торопиться с объяснениями.
– Скоро наступит время, – сказал он мне в день нашего отъезда, – когда и мне придется открыть вам свое сердце.
Я пока не видел в его поведении ничего предосудительного и оставил его в покое; как выяснилось впоследствии, я правильно сделал: действительно, он любил и был любим, и любовь его не заслуживала ничего, кроме одобрения. Но видно, так уж было записано в книге судеб, что, несмотря на все мои старания завоевать доверие сыновей и племянников, я всегда узнавал об их сердечных делах от посторонних людей. Вернувшись в Париж, я застал там своего брата: он приехал потолковать о делах своего сына-офицера. Молодой человек оказался достоин забот, которые я ему уделял. Если не считать невыносимой заносчивости, он обладал многими прекрасными качествами, которые частенько терпели ущерб от этого недостатка.
Вместе с братом я отправился к господину д'Орсану, чтобы получить у этого сеньора некоторые сведения, касающиеся женитьбы моего племянника. Граф сказал, что знает девицу, о которой шла речь; ее звали мадемуазель де Селенвиль, она была богата и хороша собой. Мы послали племяннику наше согласие, которое граф, собираясь в полк, вызвался лично передать, добавив, что его присутствие отнюдь не повредит молодому человеку в такую ответственную минуту. Мы просили графа привезти молодую чету с собой в Париж, на что он охотно согласился.
Покончив с этим делом, я стал думать, как бы поскорее сообщить Боссону об ответе моей дочери и о нашем с женой согласии, но к сожалению узнал, что личные дела вынудили его уехать в провинцию и что он вернется лишь через несколько дней.
Все это время племянник не появлялся, причем даже в те дни, когда у нас гостил его отец; это крайне удивляло меня; ведь брат мой, нежно любивший своих детей, был глубоко уязвлен тем, что с самого его приезда сын едва уделил ему четверть часа. Огорчение брата не оставило меня равнодушным, но были и другие, более веские основания беспокоиться о молодом человеке. С отъездом Боссона мне не с кем было поделиться своими опасениями. Я решил сам поговорить с племянником, и потому однажды велел разбудить меня пораньше, чтобы застать его еще в постели. Сказано – сделано.
– Как понять твое поведение? – сказал я ему. – Ни я, ни твой отец совсем тебя не видим. Или ты все еще упорствуешь в своих чувствах и стыд мешает тебе явиться нам на глаза?
– Нет, дядюшка, – отвечал он. – Не упрекайте меня за то, что прелести моей кузины затуманили на время мой рассудок. Ваши советы не прошли даром, хотя я вначале никак не верил, что смогу им последовать. Я отдаю должное вашей дочери, но я ей изменил.
– Как это, изменил! – воскликнул я, – Неужели благоразумие можно назвать изменой? Но если я верно тебя понял, ты избрал себе новый предмет страсти; а она любит тебя?
– О да, дядюшка, – ответил он, – и ваш старший сын тоже нашел счастье в этой семье.
– Кто же эти девицы, – спросил я, – которые пленили сразу вас обоих? Скажи мне это, и ты увидишь, как охотно я помогу твоему счастью; лишь самые важные, самые серьезные причины могли меня заставить противиться твоим желаниям.
– Наши избранницы – две сестры, барышни де Фекур; это они завоевали наши сердца, – ответил он. – После смерти тетушки им досталось огромное наследство. Мой кузен смело может рассчитывать на успех, а вот я… на что я могу надеяться? Вы ведь знаете Фекура! А у меня нет ни денег, ни самостоятельного положения.
– Успокойся, – сказал я, – я ничего не пожалею, чтобы ты был доволен. Но у тебя остался портрет моей дочери. Отдай его мне, я вручу его Боссону, который скоро станет ее мужем.
Он без колебаний отдал мне портрет и пояснил, что это копия того, что находится у меня в кабинете, и что вещица эта случайно попала ему в руки. Племянник признался также, что письмо, которое было найдено на столе дочери, написал тоже он, но, боясь рассердить мою дочь и не желая, чтобы это дошло до меня, он попросил чужого человека переписать это письмо.
Вы легко поймете, как мне был приятен весь этот разговор. Я снова обрел своего племянника, и мне от души хотелось устроить его счастье. Я ушел, заверив его, что постараюсь воздействовать на Фекура.
Затем я послал за сыном, и он без уверток признался в своей страсти. Он добавил, что и господин и мадемуазель де Фекур уже выразили свое согласие. Я упрекнул его за неуместную скрытность и обещал, что приложу все силы, чтобы увенчать успехом его законные желания.
Пока мы с сыном обсуждали шаги, которые необходимо было предпринять для устройства его семейной жизни, мне доложили о приходе де Боссона. Оказалось, что хлопоты по важному судебному процессу помешали ему наведаться к нам сразу по приезде.
– Я выиграл дело, – добавил он, – но теперь мне придется ехать в провинцию, чтобы, согласно решению суда, вступить во владение частью имущества покойного дядюшки. Это состояние мне ценно лишь потому, что я смогу положить его к ногам вашей дочери. Вы разрешили мне надеяться, благоволите подтвердить ваше решение.
Я без колебаний заверил влюбленного молодого человека в полном нашем согласии. Мне было приятно, когда мой сын бросился его обнимать, назвав «зятем». Ведь это значило, что у сына добрая душа и он рад счастью своего друга.
Господин де Боссон просил разрешить ему выразить почтение моей жене и дочери. Я проводил его на половину госпожи де Ля Валле и послал за мадемуазель де Ля Валле.
– Господин де Ля Валле, – сказал он моей жене, – благоволил поощрить мою любовь, столь искреннюю, что я не боюсь показать вам всю ее силу. Я люблю вашу дочь. Пока я думал, что у меня есть соперник, с которым я должен считаться из чувства благодарности к вам, я молчал. Это была ошибка, я тревожился напрасно, и теперь прежде всего решаюсь умолять вас простить мою дерзость и одобрить мои надежды.
– Счастье дочери в браке, – отвечала моя жена, – единственное непременное мое условие. Я знаю, что ее сердце принадлежит вам. Стало быть, решение мое предуказано. Я не сомневаюсь в постоянстве ее чувств, и это дает вам право надеяться на исполнение всех ваших желаний, чему я буду весьма рада.
Естественно, что такая речь послужила вступлением к беседе между моей дочерью и ее возлюбленным; все, что только способна придумать нежность, украсило разговор, какой могут вести два молодых, остроумных, веселых и свободных существа. Боссон был в отчаянии оттого, что ему приходилось уехать, но отменить эту поездку было невозможно. Когда влюбленные уже прощались, я подошел к дочери и отдал ей портрет, возвращенный мне племянником.
– Вот, отдаю его по принадлежности, – сказал я дочери; – можешь им распорядиться по своему желанию.
Она сразу поняла намек, и портрет тут же перешел в руки счастливого Боссона. Он всех нас расцеловал и ушел готовиться к отъезду, пообещав вернуться как можно скорее. Я заверил его, со своей стороны, что как только все формальности будут выполнены, мы назначим день свадьбы.
Я сообщил своей жене о чувствах нашего сына и племянника к девицам де Фекур, мы вдвоем обсудили это новое обстоятельство, и с обоюдного согласия я на следующий день отправился к де Фекуру с визитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
И вот через несколько дней наш отъезд был решен. Жена моя пожелала, чтобы Боссон ехал с нами, и сообщила дочери, что он будет нас сопровождать. Дочь приняла эту новость с полным равнодушием, чем поставила было нас втупик, но в самую минуту отъезда она выдала себя: при виде Боссона личико ее озарилось радостью.
Мы прибыли в наше поместье. По моим наблюдениям, Боссона, старавшегося держаться с обычной веселостью, терзало какое-то скрытое беспокойство. Я заметил, что каждое утро он куда-то уходил гулять и возвращался лишь к тому времени, когда моя дочь выходила из своей комнаты. Я решил как-нибудь последовать за ним, чтобы узнать тайну этих прогулок; но вскоре влюбленные сами дали мне случай выяснить всю правду.
На другое же утро я увидел, что дочка моя идет гулять в рощицу, примыкавшую к саду, и решил последовать за ней. Когда я ее догнал, она сидела на скамейке, погрузясь в глубокое раздумье. В это время из ближней беседки вышел Боссон; вид у него был удрученный. Я заподозрил, что у них назначено свидание. Но, как оказалось, обвиняя его в дерзости, а ее в ветрености, я был неправ. Эта встреча в роще была непреднамеренной или, лучше сказать, их бессознательно привело сюда взаимное влечение.
Боссон, выйдя из беседки, уже собирался свернуть в боковую аллею, но услышав легкий шорох платья, когда моя дочь вынимала из кармана книгу, он оглянулся. Увидев свою возлюбленную, он поспешил к ней, с радостью и смущением.
– Какое счастье, мадемуазель, что я встретил вас. Вы не сочтете нескромностью, если я спрошу, почему вы уединились?
– Хотела подышать свежим воздухом и побыть наедине с собой, – отвечала она, вставая со скамьи.
– Но почему? – воскликнул он. – Что-нибудь вас печалит? Боже, у вас слезы на глазах?
– Вы ошибаетесь, – отвечала она, опустив глаза, и добавила уже более веселым, но все-таки принужденным тоном: – Мне здесь нравится.
– Какая же вы счастливая! – продолжал он. – Но не подумайте, что я завидую вам. Я был бы рад подарить вам впридачу и свою радость, но увы, нет мне счастья, и я не имею права надеяться. Чем же мне пожертвовать ради вас?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – ответила моя дочь.
– Я осмелился бы объяснить вам это, – отвечал Боссон, – но боюсь, вы рассердитесь; и все же…
– Я не могу рассердиться на вас, – возразила она, – и то, что для вас важно, не может оставить меня равнодушной.
– Ах, прелестная Ля Валле, – воскликнул он, задыхаясь от волнения, – смею ли я верить вашим словам? Ведь есть на свете человек, более достойный вашего участия, ибо он вам ближе…
Моя дочь покраснела от гнева, поняв, что Боссон знает о любви к ней кузена, и поспешно прервала его:
– Что вы хотите сказать, сударь? Соблаговолите, по крайней мере, уважать меня и не думать, будто я сочувствую этой преступной любви; она стала мне ненавистна, как только я узнала о ней.
– Прошу вас, простите мне это заблуждение, – ответил он, – ведь вся вина моя в том, что я питаю чувства, которые окажутся, вероятно, столь же несчастливыми.
Предвидя, к чему клонит Боссон, и сознавая свою слабость, моя дочь встала со скамьи и направилась к дому. Молодой человек, видимо, боясь упустить столь редкий случай, вдруг упал перед ней на колени и взял ее за руку.
– Да, я обожаю вас, прекрасная Ля Валле, – сказал он, – но я знал, какие чувства питает к вам ваш кузен, я видел у него ваш портрет и думал, что вы сами подарили ему этот залог любви, – все это принуждало меня к молчанию. Я бы и сейчас не посмел заговорить, если бы вы с такой невинной прямотой не рассеяли мои сомнения. Любовь – причина моего тяжкого проступка, пусть она же заслужит и ваше прощение. Я знаю, что бедность не позволяет мне сейчас просить о счастье назвать вас моей, но в будущем…
– У меня есть родители, – сказала она, поднимая его с колен, – пусть они решат мою судьбу. Если бы я зависела от себя, то не смотрела бы ни на внешность, ни на богатство, а только на душу и характер того, кто искал бы моей руки.
И больше он не мог добиться от нее ничего, хотя пустил в ход все, что могло бы тронуть юное сердце. Но женщины умеют владеть собой. Моя дочь действительно любила Боссона; поэтому она находила удовольствие в том, чтобы не отнимать у него надежды, но она не соглашалась пренебречь долгом девичьей скромности, как ни добивался от нее признаний этот преданный вздыхатель.
Боссон, отчаявшись, собирался уже откланяться, когда девушка сказала, чтобы его успокоить:
– Я не могу ответить вам более определенно. Ваш пол имеет право говорить, мы же должны молчать, ибо зависим от родителей. Я не запрещаю вам говорить с ними. Если этот союз будет им угоден, мое послушание будет ответом на ваши чувства; оно скажет больше, чем любые слова.
Сцена эта растрогала меня, и я, сам еще не зная, что скажу, незаметно подошел к ним. Преисполненный нежности, Боссон, прощаясь, взял ее за руку, она не противилась, а я в это время подошел и положил на их руки свою.
Как удивился Боссон, и как смутилась моя дочь! Оба стояли не шевелясь И молчали. Их взгляды как бы вопрошали друг друга: что нам сказать?
Одно короткое мгновение я с нескрываемым удовольствием любовался их растерянностью; затем, уступив нежности, которую я питал к своей дочери, и дружбе к Боссону, я сказал:
– Не смущайтесь, дети мои; я знаю ваши чувства, Боссон, и, кажется, не ошибаюсь насчет тебя, дочка; желаю вам счастья от всего сердца, не сомневайтесь в этом; но с тобой, дочка, я хочу поговорить откровенно, а потому попрошу господина де Боссона на минуту оставить нас одних.
Признаюсь, я тогда не сознавал, насколько эта предосторожность была обидной для влюбленного. Ведь моя дочь не сказала ему открыто, что он дорог ее сердцу, а я, удалив его, как бы показал, что и я в этом сомневаюсь. Однако он повиновался. Тогда, взяв мою дочь за руку, я сказал ей:
– Не думай, что я считаю проступком твое свидание с Боссоном; я понимаю, что вы встретились тут случайно. Я уважаю господина де Боссона; ты знаешь, что семья его мне известна; его личные достоинства сделали его моим другом, так что можешь говорить со мной вполне откровенно. Он любит тебя, в этом нет сомнения, и я одобряю его намерения; но любишь ли его ты? Вот что мне нужно знать. Доверие прежде всего; ты знаешь, как я отношусь к тебе; забудь на минуту, что я твой отец, и отвечай мне, как другу.
– Не скрою от вас, – сказала моя дочь, – что мне пришлось бороться с собой, чтобы не высказать Боссону ни единым намеком, какие чувства он во мне вызывает. Да, батюшка, я люблю его; этим и объясняется мое уныние, моя тяга к уединению и все то, что причинило вам с матушкой беспокойство. Ведь мне приходилось таить в себе волновавшие меня чувства. Я не знала, что его любовь опередила мою. Мне даже казалось, что он вовсе обо мне не думает. Меня убивала его холодность при встречах со мной. Я стыдилась открыться вам и постоянно принуждала себя к притворству – вот и вся причина. Теперь вы знаете мою слабость, от вас зависит сделать меня счастливой или обречь на горе и отчаяние, которое кончится лишь вместе с жизнью. Но как бы вы ни решили мою судьбу, я буду вам покорна.
Окончив эту маленькую речь, которую у меня не хватало духа прервать, дочка бросила на меня взгляд, в котором выражались и ожидание и страх.
Я уже сказал, дочь моя, – ответил я, целуя ее, – что одобряю твою любовь к де Боссону и очень рад, что он любит тебя. Я согласен на ваш союз. Не сомневайся в моей искренности. Но я не могу сразу уступить твоим и моим собственным желаниям. Ведь ты затронула еще одно сердце, которое следует щадить. Мысль о твоем кузене велит мне отсрочить вашу свадьбу с Боссоном.
Мы вместе отправились в покои моей жены, и я рассказал ей обо всем происшедшем; она была этим весьма довольна, но не одобрила моего решения щадить чувства племянника.
– Чего вы боитесь? – сказала она, – И на что рассчитываете! Или вы желаете, чтобы ваш племянник сохранил надежды? Раз вы уверены, что страсть его преступна, то не должны давать ему никаких поблажек. Напротив, надо ускорить развязку. Отняв у него всякую надежду, вы скорее вернете его на стезю разума; пламя, лишенное пищи, скоро гаснет, даже если перед концом даст несколько бурных вспышек.
Я признал справедливость этих доводов и твердо решил ускорить свадьбу дочери с Боссоном. Я просил немедленно прислать ко мне Боссона, имея в виду уведомить его о нашем решении; но, как оказалось, жена, не зная, что Боссон будет так нужен нам здесь, просила молодого человека съездить в Париж, чтобы встретить моего брата: тот сегодня должен был приехать.
Меня огорчил этот поспешный отъезд: ведь моя долгая беседа с дочерью не могла не поселить в сердце влюбленного тревогу. Я решил, что успокою его при первой же встрече, ибо и сам собирался ехать в Париж; но оказалось, что Боссону пришлось куда-то отлучиться по собственным делам, и это надолго отложило наше объяснение.
Несколько часов спустя мы всей семьей уехали в Париж. Наши сыновья возвращались вместе с нами. Старший веселил меня всю дорогу. Право, мне не приходилось видеть другого такого живого и всем довольного молодого человека. Надо сказать, что он бывал особенно весел, когда я посылал нарочного в Париж и когда тот возвращался из города с почтой, – и я не сомневался что у юноши завелись какие-то сердечные тайны, которые постоянно поддерживали в нем радостное настроение. Я даже не раз любопытствовал на этот счет, но сын обычно отшучивался: если его радость не причиняет мне горя, то незачем торопиться с объяснениями.
– Скоро наступит время, – сказал он мне в день нашего отъезда, – когда и мне придется открыть вам свое сердце.
Я пока не видел в его поведении ничего предосудительного и оставил его в покое; как выяснилось впоследствии, я правильно сделал: действительно, он любил и был любим, и любовь его не заслуживала ничего, кроме одобрения. Но видно, так уж было записано в книге судеб, что, несмотря на все мои старания завоевать доверие сыновей и племянников, я всегда узнавал об их сердечных делах от посторонних людей. Вернувшись в Париж, я застал там своего брата: он приехал потолковать о делах своего сына-офицера. Молодой человек оказался достоин забот, которые я ему уделял. Если не считать невыносимой заносчивости, он обладал многими прекрасными качествами, которые частенько терпели ущерб от этого недостатка.
Вместе с братом я отправился к господину д'Орсану, чтобы получить у этого сеньора некоторые сведения, касающиеся женитьбы моего племянника. Граф сказал, что знает девицу, о которой шла речь; ее звали мадемуазель де Селенвиль, она была богата и хороша собой. Мы послали племяннику наше согласие, которое граф, собираясь в полк, вызвался лично передать, добавив, что его присутствие отнюдь не повредит молодому человеку в такую ответственную минуту. Мы просили графа привезти молодую чету с собой в Париж, на что он охотно согласился.
Покончив с этим делом, я стал думать, как бы поскорее сообщить Боссону об ответе моей дочери и о нашем с женой согласии, но к сожалению узнал, что личные дела вынудили его уехать в провинцию и что он вернется лишь через несколько дней.
Все это время племянник не появлялся, причем даже в те дни, когда у нас гостил его отец; это крайне удивляло меня; ведь брат мой, нежно любивший своих детей, был глубоко уязвлен тем, что с самого его приезда сын едва уделил ему четверть часа. Огорчение брата не оставило меня равнодушным, но были и другие, более веские основания беспокоиться о молодом человеке. С отъездом Боссона мне не с кем было поделиться своими опасениями. Я решил сам поговорить с племянником, и потому однажды велел разбудить меня пораньше, чтобы застать его еще в постели. Сказано – сделано.
– Как понять твое поведение? – сказал я ему. – Ни я, ни твой отец совсем тебя не видим. Или ты все еще упорствуешь в своих чувствах и стыд мешает тебе явиться нам на глаза?
– Нет, дядюшка, – отвечал он. – Не упрекайте меня за то, что прелести моей кузины затуманили на время мой рассудок. Ваши советы не прошли даром, хотя я вначале никак не верил, что смогу им последовать. Я отдаю должное вашей дочери, но я ей изменил.
– Как это, изменил! – воскликнул я, – Неужели благоразумие можно назвать изменой? Но если я верно тебя понял, ты избрал себе новый предмет страсти; а она любит тебя?
– О да, дядюшка, – ответил он, – и ваш старший сын тоже нашел счастье в этой семье.
– Кто же эти девицы, – спросил я, – которые пленили сразу вас обоих? Скажи мне это, и ты увидишь, как охотно я помогу твоему счастью; лишь самые важные, самые серьезные причины могли меня заставить противиться твоим желаниям.
– Наши избранницы – две сестры, барышни де Фекур; это они завоевали наши сердца, – ответил он. – После смерти тетушки им досталось огромное наследство. Мой кузен смело может рассчитывать на успех, а вот я… на что я могу надеяться? Вы ведь знаете Фекура! А у меня нет ни денег, ни самостоятельного положения.
– Успокойся, – сказал я, – я ничего не пожалею, чтобы ты был доволен. Но у тебя остался портрет моей дочери. Отдай его мне, я вручу его Боссону, который скоро станет ее мужем.
Он без колебаний отдал мне портрет и пояснил, что это копия того, что находится у меня в кабинете, и что вещица эта случайно попала ему в руки. Племянник признался также, что письмо, которое было найдено на столе дочери, написал тоже он, но, боясь рассердить мою дочь и не желая, чтобы это дошло до меня, он попросил чужого человека переписать это письмо.
Вы легко поймете, как мне был приятен весь этот разговор. Я снова обрел своего племянника, и мне от души хотелось устроить его счастье. Я ушел, заверив его, что постараюсь воздействовать на Фекура.
Затем я послал за сыном, и он без уверток признался в своей страсти. Он добавил, что и господин и мадемуазель де Фекур уже выразили свое согласие. Я упрекнул его за неуместную скрытность и обещал, что приложу все силы, чтобы увенчать успехом его законные желания.
Пока мы с сыном обсуждали шаги, которые необходимо было предпринять для устройства его семейной жизни, мне доложили о приходе де Боссона. Оказалось, что хлопоты по важному судебному процессу помешали ему наведаться к нам сразу по приезде.
– Я выиграл дело, – добавил он, – но теперь мне придется ехать в провинцию, чтобы, согласно решению суда, вступить во владение частью имущества покойного дядюшки. Это состояние мне ценно лишь потому, что я смогу положить его к ногам вашей дочери. Вы разрешили мне надеяться, благоволите подтвердить ваше решение.
Я без колебаний заверил влюбленного молодого человека в полном нашем согласии. Мне было приятно, когда мой сын бросился его обнимать, назвав «зятем». Ведь это значило, что у сына добрая душа и он рад счастью своего друга.
Господин де Боссон просил разрешить ему выразить почтение моей жене и дочери. Я проводил его на половину госпожи де Ля Валле и послал за мадемуазель де Ля Валле.
– Господин де Ля Валле, – сказал он моей жене, – благоволил поощрить мою любовь, столь искреннюю, что я не боюсь показать вам всю ее силу. Я люблю вашу дочь. Пока я думал, что у меня есть соперник, с которым я должен считаться из чувства благодарности к вам, я молчал. Это была ошибка, я тревожился напрасно, и теперь прежде всего решаюсь умолять вас простить мою дерзость и одобрить мои надежды.
– Счастье дочери в браке, – отвечала моя жена, – единственное непременное мое условие. Я знаю, что ее сердце принадлежит вам. Стало быть, решение мое предуказано. Я не сомневаюсь в постоянстве ее чувств, и это дает вам право надеяться на исполнение всех ваших желаний, чему я буду весьма рада.
Естественно, что такая речь послужила вступлением к беседе между моей дочерью и ее возлюбленным; все, что только способна придумать нежность, украсило разговор, какой могут вести два молодых, остроумных, веселых и свободных существа. Боссон был в отчаянии оттого, что ему приходилось уехать, но отменить эту поездку было невозможно. Когда влюбленные уже прощались, я подошел к дочери и отдал ей портрет, возвращенный мне племянником.
– Вот, отдаю его по принадлежности, – сказал я дочери; – можешь им распорядиться по своему желанию.
Она сразу поняла намек, и портрет тут же перешел в руки счастливого Боссона. Он всех нас расцеловал и ушел готовиться к отъезду, пообещав вернуться как можно скорее. Я заверил его, со своей стороны, что как только все формальности будут выполнены, мы назначим день свадьбы.
Я сообщил своей жене о чувствах нашего сына и племянника к девицам де Фекур, мы вдвоем обсудили это новое обстоятельство, и с обоюдного согласия я на следующий день отправился к де Фекуру с визитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53