Или нет: пошлю Жавотту пригласить его сюда.
– Ах нет, сударыня, – сказала мадемуазель Абер, – вы забыли, что я просила вас держать мое замужество в секрете.
– Верно! – воскликнула хозяйка. – Так мы пойдем к нему тайком. Да! Ведь надо еще сделать оглашение. Не слишком ли поздний час?
– Именно поэтому, – вмешался я тогда, – мадемуазель Абер и обратилась к вам за помощью; нужно найти свидетелей, а также поговорить с кем-нибудь из священников вашего прихода.
– Положитесь во всем на меня, – сказала она, – послезавтра, в воскресенье, надо сделать оглашение в церкви; мы вместе выйдем и уладим это дело. Я знаю священника, который устроит все без проволочек. Не беспокойтесь, я сегодня же с ним поговорю. Пойду оденусь; не прощаюсь с вами, соседка. В сорок пять лет бояться толков? Бросьте, голубушка. Ну, прощайте, прощайте, дорогая. Ваша слуга, господин де Ля Валле! Кстати, вы спрашивали меня вчера насчет кухарки, так кухарка скоро придет; Жавотта велела ей прийти сегодня же, это ее знакомая, они землячки, из Шампани, я ведь тоже оттуда, так что нас уже трое, а с вами будут все четверо, ведь вы тоже из Шампани! – сказала она смеясь.
– Нет, это я из Шампани, сударыня, – заметил я, – вы ошиблись.
– Неважно, – сказала она, – я помню, что кто-то из вас мой земляк. Будьте здоровы, до скорого свидания!
Когда она ушла, мадемуазель Абер сказала:
– Какая глупая женщина! Все эти разговоры про мой возраст, про мать, про сына… Не надо было посвящать ее в наши дела. Жакоб, если тебе я тоже кажусь такой старой, тебе не следует жениться на мне.
– Ах, разве вы не видите, – сказал я, – что это от зависти? Между нами говоря, кузина, если бы вы меня бросили, она бы меня подобрала, – конечно, при условии, что я бы согласился; но я не соглашусь; кроме вас, ни одна женщина ничего не говорит моему сердцу. Погодите, я сейчас покажу вам, какая вы старая…
С этими словами я снял со стены маленькое зеркальце.
– Вот, – сказал я, – взгляните на свои сорок пять лет и скажите, не похожи ли они скорее на тридцать? Бьюсь об заклад, что они ближе к тридцати и что вы прибавили себе возраста.
– Нет, дорогое дитя, – возразила она, – мне именно столько, сколько я сказала; правда, никто мне не дает этих лет. Я вовсе не намерена хвалиться свежестью или красотой, хотя мне не говорили комплиментов только потому, что я сама этого не позволяла; но я никогда не обращала внимания на похвалы моей внешности.
Мы еще не закончили этого разговора, как вошла Агата.
– Ах, мадемуазель, – сказала она, войдя в комнату, – значит, вы считаете меня болтушкой, если запирались от меня с матушкой? Она сказала, что идет по вашей просьбе к нотариусу, а оттуда в церковь. У кого-нибудь свадьба?
При слове «свадьба» мадемуазель Абер покраснела и не нашлась, что сказать.
– Нам нужно составить контракт, – вмешался я, – и, кстати, я должен срочно написать одно важное письмо.
Я сказал это нарочно, чтобы девчонка оставила нас в покое: я чувствовал, что ее присутствие неприятно мадемуазель Абер, которую расстроила вздорная болтовня мамаши.
Я тут же достал лист бумаги и сел писать письмо отцу; мадемуазель Абер сделала вид, что диктует мне вполголоса, и Агате пришлось уйти.
Хотя наша хозяйка была бестолкова, она исполнила все, как обещала, все меры были приняты, и через день сделали оглашение. После обеда мы пошли к нотариусу и составили контракт: мадемуазель Абер отдавала мне все свое имущество в пожизненное пользование. Согласие отца пришло четыре дня спустя, и на завтра была назначена наша тайная свадьба; не помню уже по какому поводу, понадобилось поговорить со священником, рекомендованным нашей хозяйкой. Он-то и должен был обвенчать нас на следующий день, вернее в ночь, и даже, из уважения к хозяйке, взял на себя некоторые хлопоты: он был ей чем-то обязан.
Вечером мадемуазель Абер устроила ужин для хозяйки, ее дочери и четырех свидетелей. Было условлено, что в одиннадцать мы встанем из-за стола, затем мать с дочерью уйдут на свою половину, Агата ляжет спать, а в два часа ночи мы все, хозяйка, четверо свидетелей, мадемуазель Абер и я, отправимся в церковь.
Итак, часов в шесть вечера мы пошли в приход поговорить со священником; он был предупрежден о нашем визите, но обстоятельства вынудили его отлучиться, и он передал через другого священника, что через час или два сам зайдет к нашей хозяйке.
Мы вернулись и уже собирались сесть за стол, когда доложили о приходе этого духовного лица, имени которого мы еще не знали; впрочем, и он не знал, как зовут нас.
Он входит. Вообразите наше изумление, когда вместо неизвестного человека нашему взору явился не кто иной, как духовный наставник обеих сестер Абер, тот самый, который требовал моего изгнания из их дома!
Моя суженая вскрикнула; этого не следовало делать, но иные душевные движения опережают нашу мысль. Что до меня, я уже приготовился отвесить гостю поклон и, остолбенев, остановился в полусогнутой позе. Со своей стороны и священник, открывший было рот, чтобы произнести приветствие, так и застыл на месте. Хозяйка пошла к нему навстречу и замерла, увидя наши изумленные лица; один из свидетелей устремился вслед за хозяйкой к священнику, чтобы обнять его, и тоже оцепенел с протянутыми руками. Мы являли собой забавнейшую группу окаменелых фигур.
Молчание длилось минуты две. Прервал его священник, обратившись к хозяйке со следующими словами:
– Сударыня, лица, о которых вы говорили, по-видимому, еще не прибыли? (Ему и в голову не пришло, что он явился сюда из-за нас и что именно нас ему предстояло обвенчать через пять или шесть часов.)
– Как так! – ответила она. – Да вот они оба перед вами: мадемуазель Абер и господин де Ля Валле.
Он не верил своим ушам; и действительно, было чему удивляться. Такие положения случаются, но предвидеть их невозможно.
– Как! – воскликнул он, удивленно глядя то на мадемуазель Абер, то на меня, – этот молодой человек и есть господин де Ля Валле? Так это он намерен сегодня ночью обвенчаться с мадемуазель Абер?
– Он самый, – ответила хозяйка, – я знаю только одного господина де Ля Валле, а мадемуазель Абер, как я понимаю, не намерена венчаться сразу с двумя.
Ни я, ни моя невеста не проронили ни слова; я все еще держал в руке шляпу, отставив ее самым изящным образом, и даже улыбался, пока священник задавал вопросы хозяйке; но улыбался уже довольно принужденно. Не сомневаюсь, что, несмотря на развязно-изящную позу, выглядел я весьма глупо. Надо обладать большим запасом наглости, чтобы сохранить самообладание в иную минуту, я же был только самоуверен, но не нахален.
Что касается моей нареченной, то она стояла, потупив взор, и выражение ее лица нелегко описать. В нем было все, что угодно: и досада, и растерянность, и робость – след былого почтения к духовному наставнику; но над всем этим господствовало какое-то задумчивое упрямство, словно бы она хотела сказать: «Я все равно поставлю на своем», но еще не оправилась от неожиданности и не собралась с духом.
Священник, оглядев еще раз нас обоих, сказал хозяйке:
– Это дело следует хорошенько обдумать. Нельзя ли мне переговорить с вами с глазу на глаз? Пройдемте на вашу половину, я вас задержу ненадолго.
– Отчего же? – отвечала она, весьма довольная тем, что оказалась таким важным лицом. – Одну минутку, – крикнула она мадемуазель Абер, – господин кюре обещает, что разговор будет коротким.
С этими словами она взяла подсвечник и вышла вслед за священником, покинув всех нас: мою невесту, свидетелей, которым уже ни о чем не надо было свидетельствовать, ничего не подозревавшую Агату и меня.
– Господин де Ля Валле, – спросил один из свидетелей, – как это понять? Значит, господин Дусен (так звали священника) с вами знаком?
– Да, мы встречались с ним в доме у мадемуазель, – ответил я.
– А! Вот оно что! Значит, вы-таки венчаетесь? – встрепенулась Агата.
– Как видите, еще нет, – ответил я.
Мадемуазель Абер не говорила ни слова, но за это время успела прийти в себя. Любовь превозмогла другие чувства и восторжествовала над смущением и досадой, охватившими ее вначале.
– Мы все равно обвенчаемся, – сказала она решительно и опустилась на стул.
– Разве вы знаете, – спросил ее один из свидетелей, приятель нашей хозяйки, – о чем именно господин Дусен говорит с госпожей д'Ален (так звали хозяйку)?
– Да, – отвечала она, – я догадываюсь; но это ничуть меня не тревожит.
– Господин Дусен весьма почтенный человек, он просто святой, – заметила коварная Агата. – Это духовник моей матушки.
– Уверяю вас, мадемуазель, я знаю его лучше, чем вы, – возразила моя нареченная, – но при чем тут его святость? Если он этого заслуживает, его причислят к лику святых, только и всего.
– Я только хотела сказать, – отвечала плутовка, – что мы его глубоко почитаем; обо всем прочем я не говорю, это меня не касается. Просто мне очень жаль, что он не хочет исполнить ваше желание. Надеюсь, это пойдет вам же на пользу; он такой рассудительный.
Тут вернулась хозяйка.
– А где же господин Дусен? – спросил один из свидетелей. – Я думал, он будет ужинать.
– Ужинать! – сказала госпожа д'Ален. – Какой уж теперь ужин! Свадьбы сегодня не будет, а еще лучше, если ее отменят совсем. Однако раз уж мы все собрались, давайте ужинать. Удивительно доброе сердце у господина Дусена! Вы многим ему обязаны, мадемуазель. Как этот святой человек любит вас обеих, и вас, и вашу милую сестру; у него слезы были на глазах! Я и сама всплакнула; только что глаза утерла. Но какое ужасное потрясение для вашей сестры, боже мой! Печален жребий человека!
– Над кем это вы причитаете, сударыня? – спросила ее мадемуазель Абер.
– Я? Да нет, я ничего, – ответила та, – просто руками разведешь, право. Ну, расстались вы с сестрой, беда невелика, сестры не обязаны жить вместе, вам и здесь будет неплохо; но тайком выходить замуж! Да еще Новый мост! Подобрать мужа на Новом мосту! Вы, такая благоразумная, такая набожная, богатая, из хорошей семьи… Нет, это невозможно! Я не скажу более ни слова. Господин Дусен велел держать эту историю в тайне; зачем посвящать в нее посторонних?
Однако вы оповестили о ней всех, кого могли, – заметила с досадой мадемуазель Абер.
– Ничего подобного! – возразила скрытная мадам д'Ален. – Я упомянула только о встрече на Новом мосту, никто тут ничего не поймет. Спросите хоть мою дочку или вот господина… (она указала на свидетеля), – разве они о чем-нибудь догадались? Только вы и этот молодой человек могли что-нибудь понять.
– Я, например, ничего не поняла, – подхватила Агата, – кроме того, что знакомство мадемуазель с господином де Ля Валле состоялось на Новом мосту. И больше ничего.
– И всего шесть дней назад, – продолжала мамаша, – но об этом я уже не говорю.
– Шесть дней! – воскликнул свидетель.
– Да, шесть дней, сосед; но довольно. От меня вы ничего не узнаете; и не спрашивайте! А с мадемуазель Абер у нас будет особый разговор. Сядемте за стол, и господин де Ля Валле тоже, раз уж он тут. Не подумайте, что я кого-нибудь презираю; ничуть, он очень приятный молодой человек, и собой недурен, и я желаю ему всяческой удачи. Если он еще не совсем «господин», то вполне может стать им в будущем; сегодня – слуга, завтра – хозяин; не он первый, не он последний: сначала поступают к людям в услужение, а потом, глядишь, сами берут в услужение людей.
– Господин де Ля Валле в услужении у людей? – воскликнула Агата.
– Помолчи, детка, – отвечала ее мать, – не вмешивайся в чужие дела.
– Вы хотите сказать, он в услужении вот у этой барышни? – изумился свидетель.
– Ах, не все ли равно? – ответила она, – оставим этот разговор; кому надо, тот поймет. Перед нами сегодня господин де Ля Валле, так нам его отрекомендовали, так мы его и примем, и давайте ужинать.
– Как вам угодно, – возразил свидетель, – но всякому приятней находиться среди людей своего круга. А в общем, соседка, как вы, так и я; кто следует вашему примеру, никогда не ошибется.
Этот маленький диалог мелькнул так быстро, что мы с мадемуазель Абер едва успели опомниться; каждое слово было как удар хлыста, и нам оставалось только краснеть. Каково было слушать нашу историю, рассказанную громогласно и во всех подробностях той самой особой, которая должна была говорить с одной лишь мадемуазель Абер, да и то по секрету; той самой особой, которая без устали повторяла: «Я не скажу ни слова» и при этом рассказала все подряд, уверяя, что не говорит ничего.
Что до меня, я был ошеломлен; я молчал; в голову мне не приходило ничего. Невеста же моя расплакалась, откинув голову на спинку кресла, в котором сидела.
Однако я немного воспрянул духом, услышав слова нашего свидетеля о том, что он желает быть среди людей своего круга.
Почтенный гость был довольно неказист с виду, несмотря на новенький суконный камзол и белоснежное жабо, очень пышное, очень накрахмаленное и очень жесткое; был на нем и парик, тоже новехонький, который голова его, как видно, носила с благоговением, не успев к нему привыкнуть за те два или три воскресных дня, что его надевали.
Как я узнал позже, человек этот, бакалейщик, державший лавочку на углу, вырядился так в честь нашей свадьбы и ради звания свидетеля, коим его удостоили. Уж не буду говорить о его манжетах, тоже имевших весьма парадный вид и таких длинных, что подобными я еще никогда не любовался.
– Однако, сударь, если вы признаете только людей своего круга, – сказал я ему, – благоволите объяснить, к какому такому кругу вы принадлежите? Сдается мне, что я ничем не хуже вас, только у меня волосы свои, а у вас чужие.
– Верно, – сказал он, – никакой разницы и нет, не считая того, что один просит подать вина, а другой – подает; но не беспокойтесь, мне сейчас пить не хочется. Прощайте, госпожа д'Ален, спокойной ночи, мадемуазель.
И с этими словами наш свидетель удалился.
Конец второй части
Часть третья
Если бы не это неожиданное происшествие, другие свидетели были бы всем довольны, остались бы с нами и, как мне кажется, охотно сели бы за стол, чтобы вкусно поесть: многие высоко ценят хорошее угощенье и считают, что званый ужин – далеко не пустяк. Но сердитый старичок был их сосед и приятель; коль скоро он погнушался моим обществом, они сочли невозможным отстать от него и оказаться менее разборчивыми.
– Раз господин такой-то (я уже не помню имени) ушел, наше присутствие тут бесполезно, – заявил один из свидетелей, толстяк маленького роста, – позвольте же и нам откланяться.
Слова эти прозвучали не столь торжественно, сколь горестно; в них слышалось: «Жалко уходить, но ничего не поделаешь».
Как нарочно, именно в эту минуту внесли первые блюда с кушаньями, и по лицам наших гостей было видно, что у них слюнки потекли.
Мадемуазель Абер сказала довольно сухо:
– Я не вправе вас удерживать, господа. Поступайте, как знаете.
– Ах нет, зачем же уходить? – запротестовала мадам д’Ален, большая любительница шумных, людных собраний; в этот вечер ей было особенно досадно упустить гостей, потому что представлялась возможность вдоволь поразглагольствовать и посудачить. – К чему эти церемонии, право? Ужин подан, значит надо садиться за стол.
– Мы весьма сожалеем, но это невозможно, – возразил толстяк, – никак невозможно, соседка.
Прочие свидетели, толпившиеся кучкой около него, молча склонили голову, не в силах вымолвить ни слова; видимо, сочное жаркое, поданное на стол, лишило их дара речи; однако он откланялся, они сделали то же; он вышел вон, они последовали за ним.
При нас остались только мадам д'Ален с дочерью.
Мадам д'Ален сказала мне с сердцем:
– Вот что бывает, когда не умеешь разговаривать с людьми. Придержали бы язык, и никто не двинулся бы с места; а теперь гости разошлись, да еще в обиде.
– А зачем этот толстяк грубил? Что значит «люди своего круга»? Он оскорбил меня, а я должен молчать?
– Но послушайте, господин де Ля Валле, – возразила она, – разве он так уж неправ? Ведь он коммерсант, парижский буржуа, человек довольно значительный. Положа руку на сердце, вам ли с ним тягаться? Может быть, вы тоже староста своего прихода?
– При чем тут староста, сударыня? – сказал я. – Мой отец был старостой своего прихода; да я и сам стал бы старостой, если бы оставался в деревне, а не поехал сюда.
– Допустим, – сказала она, – но приход приходу рознь.
– Помилуйте! – ответил я. – Чем же наш святой хуже вашего? По-моему, святой Яков никак не ударит лицом в грязь перед святым Гервасием.
– Не будем спорить, – сказала госпожа д'Ален уже более миролюбиво, ибо по натуре была добродушна. – Они ушли. Их теперь не воротишь; я же не такая гордячка и отлично могу поужинать с вами. Что до свадьбы, это уж как богу угодно; а если я что и сказала, так только по дружбе, зла я никому не желаю.
– А между тем, вы мне причинили много зла, – сказала мадемуазель Абер, всхлипывая. – Если бы не боязнь прогневить господа, я никогда не простила бы вам таких поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Ах нет, сударыня, – сказала мадемуазель Абер, – вы забыли, что я просила вас держать мое замужество в секрете.
– Верно! – воскликнула хозяйка. – Так мы пойдем к нему тайком. Да! Ведь надо еще сделать оглашение. Не слишком ли поздний час?
– Именно поэтому, – вмешался я тогда, – мадемуазель Абер и обратилась к вам за помощью; нужно найти свидетелей, а также поговорить с кем-нибудь из священников вашего прихода.
– Положитесь во всем на меня, – сказала она, – послезавтра, в воскресенье, надо сделать оглашение в церкви; мы вместе выйдем и уладим это дело. Я знаю священника, который устроит все без проволочек. Не беспокойтесь, я сегодня же с ним поговорю. Пойду оденусь; не прощаюсь с вами, соседка. В сорок пять лет бояться толков? Бросьте, голубушка. Ну, прощайте, прощайте, дорогая. Ваша слуга, господин де Ля Валле! Кстати, вы спрашивали меня вчера насчет кухарки, так кухарка скоро придет; Жавотта велела ей прийти сегодня же, это ее знакомая, они землячки, из Шампани, я ведь тоже оттуда, так что нас уже трое, а с вами будут все четверо, ведь вы тоже из Шампани! – сказала она смеясь.
– Нет, это я из Шампани, сударыня, – заметил я, – вы ошиблись.
– Неважно, – сказала она, – я помню, что кто-то из вас мой земляк. Будьте здоровы, до скорого свидания!
Когда она ушла, мадемуазель Абер сказала:
– Какая глупая женщина! Все эти разговоры про мой возраст, про мать, про сына… Не надо было посвящать ее в наши дела. Жакоб, если тебе я тоже кажусь такой старой, тебе не следует жениться на мне.
– Ах, разве вы не видите, – сказал я, – что это от зависти? Между нами говоря, кузина, если бы вы меня бросили, она бы меня подобрала, – конечно, при условии, что я бы согласился; но я не соглашусь; кроме вас, ни одна женщина ничего не говорит моему сердцу. Погодите, я сейчас покажу вам, какая вы старая…
С этими словами я снял со стены маленькое зеркальце.
– Вот, – сказал я, – взгляните на свои сорок пять лет и скажите, не похожи ли они скорее на тридцать? Бьюсь об заклад, что они ближе к тридцати и что вы прибавили себе возраста.
– Нет, дорогое дитя, – возразила она, – мне именно столько, сколько я сказала; правда, никто мне не дает этих лет. Я вовсе не намерена хвалиться свежестью или красотой, хотя мне не говорили комплиментов только потому, что я сама этого не позволяла; но я никогда не обращала внимания на похвалы моей внешности.
Мы еще не закончили этого разговора, как вошла Агата.
– Ах, мадемуазель, – сказала она, войдя в комнату, – значит, вы считаете меня болтушкой, если запирались от меня с матушкой? Она сказала, что идет по вашей просьбе к нотариусу, а оттуда в церковь. У кого-нибудь свадьба?
При слове «свадьба» мадемуазель Абер покраснела и не нашлась, что сказать.
– Нам нужно составить контракт, – вмешался я, – и, кстати, я должен срочно написать одно важное письмо.
Я сказал это нарочно, чтобы девчонка оставила нас в покое: я чувствовал, что ее присутствие неприятно мадемуазель Абер, которую расстроила вздорная болтовня мамаши.
Я тут же достал лист бумаги и сел писать письмо отцу; мадемуазель Абер сделала вид, что диктует мне вполголоса, и Агате пришлось уйти.
Хотя наша хозяйка была бестолкова, она исполнила все, как обещала, все меры были приняты, и через день сделали оглашение. После обеда мы пошли к нотариусу и составили контракт: мадемуазель Абер отдавала мне все свое имущество в пожизненное пользование. Согласие отца пришло четыре дня спустя, и на завтра была назначена наша тайная свадьба; не помню уже по какому поводу, понадобилось поговорить со священником, рекомендованным нашей хозяйкой. Он-то и должен был обвенчать нас на следующий день, вернее в ночь, и даже, из уважения к хозяйке, взял на себя некоторые хлопоты: он был ей чем-то обязан.
Вечером мадемуазель Абер устроила ужин для хозяйки, ее дочери и четырех свидетелей. Было условлено, что в одиннадцать мы встанем из-за стола, затем мать с дочерью уйдут на свою половину, Агата ляжет спать, а в два часа ночи мы все, хозяйка, четверо свидетелей, мадемуазель Абер и я, отправимся в церковь.
Итак, часов в шесть вечера мы пошли в приход поговорить со священником; он был предупрежден о нашем визите, но обстоятельства вынудили его отлучиться, и он передал через другого священника, что через час или два сам зайдет к нашей хозяйке.
Мы вернулись и уже собирались сесть за стол, когда доложили о приходе этого духовного лица, имени которого мы еще не знали; впрочем, и он не знал, как зовут нас.
Он входит. Вообразите наше изумление, когда вместо неизвестного человека нашему взору явился не кто иной, как духовный наставник обеих сестер Абер, тот самый, который требовал моего изгнания из их дома!
Моя суженая вскрикнула; этого не следовало делать, но иные душевные движения опережают нашу мысль. Что до меня, я уже приготовился отвесить гостю поклон и, остолбенев, остановился в полусогнутой позе. Со своей стороны и священник, открывший было рот, чтобы произнести приветствие, так и застыл на месте. Хозяйка пошла к нему навстречу и замерла, увидя наши изумленные лица; один из свидетелей устремился вслед за хозяйкой к священнику, чтобы обнять его, и тоже оцепенел с протянутыми руками. Мы являли собой забавнейшую группу окаменелых фигур.
Молчание длилось минуты две. Прервал его священник, обратившись к хозяйке со следующими словами:
– Сударыня, лица, о которых вы говорили, по-видимому, еще не прибыли? (Ему и в голову не пришло, что он явился сюда из-за нас и что именно нас ему предстояло обвенчать через пять или шесть часов.)
– Как так! – ответила она. – Да вот они оба перед вами: мадемуазель Абер и господин де Ля Валле.
Он не верил своим ушам; и действительно, было чему удивляться. Такие положения случаются, но предвидеть их невозможно.
– Как! – воскликнул он, удивленно глядя то на мадемуазель Абер, то на меня, – этот молодой человек и есть господин де Ля Валле? Так это он намерен сегодня ночью обвенчаться с мадемуазель Абер?
– Он самый, – ответила хозяйка, – я знаю только одного господина де Ля Валле, а мадемуазель Абер, как я понимаю, не намерена венчаться сразу с двумя.
Ни я, ни моя невеста не проронили ни слова; я все еще держал в руке шляпу, отставив ее самым изящным образом, и даже улыбался, пока священник задавал вопросы хозяйке; но улыбался уже довольно принужденно. Не сомневаюсь, что, несмотря на развязно-изящную позу, выглядел я весьма глупо. Надо обладать большим запасом наглости, чтобы сохранить самообладание в иную минуту, я же был только самоуверен, но не нахален.
Что касается моей нареченной, то она стояла, потупив взор, и выражение ее лица нелегко описать. В нем было все, что угодно: и досада, и растерянность, и робость – след былого почтения к духовному наставнику; но над всем этим господствовало какое-то задумчивое упрямство, словно бы она хотела сказать: «Я все равно поставлю на своем», но еще не оправилась от неожиданности и не собралась с духом.
Священник, оглядев еще раз нас обоих, сказал хозяйке:
– Это дело следует хорошенько обдумать. Нельзя ли мне переговорить с вами с глазу на глаз? Пройдемте на вашу половину, я вас задержу ненадолго.
– Отчего же? – отвечала она, весьма довольная тем, что оказалась таким важным лицом. – Одну минутку, – крикнула она мадемуазель Абер, – господин кюре обещает, что разговор будет коротким.
С этими словами она взяла подсвечник и вышла вслед за священником, покинув всех нас: мою невесту, свидетелей, которым уже ни о чем не надо было свидетельствовать, ничего не подозревавшую Агату и меня.
– Господин де Ля Валле, – спросил один из свидетелей, – как это понять? Значит, господин Дусен (так звали священника) с вами знаком?
– Да, мы встречались с ним в доме у мадемуазель, – ответил я.
– А! Вот оно что! Значит, вы-таки венчаетесь? – встрепенулась Агата.
– Как видите, еще нет, – ответил я.
Мадемуазель Абер не говорила ни слова, но за это время успела прийти в себя. Любовь превозмогла другие чувства и восторжествовала над смущением и досадой, охватившими ее вначале.
– Мы все равно обвенчаемся, – сказала она решительно и опустилась на стул.
– Разве вы знаете, – спросил ее один из свидетелей, приятель нашей хозяйки, – о чем именно господин Дусен говорит с госпожей д'Ален (так звали хозяйку)?
– Да, – отвечала она, – я догадываюсь; но это ничуть меня не тревожит.
– Господин Дусен весьма почтенный человек, он просто святой, – заметила коварная Агата. – Это духовник моей матушки.
– Уверяю вас, мадемуазель, я знаю его лучше, чем вы, – возразила моя нареченная, – но при чем тут его святость? Если он этого заслуживает, его причислят к лику святых, только и всего.
– Я только хотела сказать, – отвечала плутовка, – что мы его глубоко почитаем; обо всем прочем я не говорю, это меня не касается. Просто мне очень жаль, что он не хочет исполнить ваше желание. Надеюсь, это пойдет вам же на пользу; он такой рассудительный.
Тут вернулась хозяйка.
– А где же господин Дусен? – спросил один из свидетелей. – Я думал, он будет ужинать.
– Ужинать! – сказала госпожа д'Ален. – Какой уж теперь ужин! Свадьбы сегодня не будет, а еще лучше, если ее отменят совсем. Однако раз уж мы все собрались, давайте ужинать. Удивительно доброе сердце у господина Дусена! Вы многим ему обязаны, мадемуазель. Как этот святой человек любит вас обеих, и вас, и вашу милую сестру; у него слезы были на глазах! Я и сама всплакнула; только что глаза утерла. Но какое ужасное потрясение для вашей сестры, боже мой! Печален жребий человека!
– Над кем это вы причитаете, сударыня? – спросила ее мадемуазель Абер.
– Я? Да нет, я ничего, – ответила та, – просто руками разведешь, право. Ну, расстались вы с сестрой, беда невелика, сестры не обязаны жить вместе, вам и здесь будет неплохо; но тайком выходить замуж! Да еще Новый мост! Подобрать мужа на Новом мосту! Вы, такая благоразумная, такая набожная, богатая, из хорошей семьи… Нет, это невозможно! Я не скажу более ни слова. Господин Дусен велел держать эту историю в тайне; зачем посвящать в нее посторонних?
Однако вы оповестили о ней всех, кого могли, – заметила с досадой мадемуазель Абер.
– Ничего подобного! – возразила скрытная мадам д'Ален. – Я упомянула только о встрече на Новом мосту, никто тут ничего не поймет. Спросите хоть мою дочку или вот господина… (она указала на свидетеля), – разве они о чем-нибудь догадались? Только вы и этот молодой человек могли что-нибудь понять.
– Я, например, ничего не поняла, – подхватила Агата, – кроме того, что знакомство мадемуазель с господином де Ля Валле состоялось на Новом мосту. И больше ничего.
– И всего шесть дней назад, – продолжала мамаша, – но об этом я уже не говорю.
– Шесть дней! – воскликнул свидетель.
– Да, шесть дней, сосед; но довольно. От меня вы ничего не узнаете; и не спрашивайте! А с мадемуазель Абер у нас будет особый разговор. Сядемте за стол, и господин де Ля Валле тоже, раз уж он тут. Не подумайте, что я кого-нибудь презираю; ничуть, он очень приятный молодой человек, и собой недурен, и я желаю ему всяческой удачи. Если он еще не совсем «господин», то вполне может стать им в будущем; сегодня – слуга, завтра – хозяин; не он первый, не он последний: сначала поступают к людям в услужение, а потом, глядишь, сами берут в услужение людей.
– Господин де Ля Валле в услужении у людей? – воскликнула Агата.
– Помолчи, детка, – отвечала ее мать, – не вмешивайся в чужие дела.
– Вы хотите сказать, он в услужении вот у этой барышни? – изумился свидетель.
– Ах, не все ли равно? – ответила она, – оставим этот разговор; кому надо, тот поймет. Перед нами сегодня господин де Ля Валле, так нам его отрекомендовали, так мы его и примем, и давайте ужинать.
– Как вам угодно, – возразил свидетель, – но всякому приятней находиться среди людей своего круга. А в общем, соседка, как вы, так и я; кто следует вашему примеру, никогда не ошибется.
Этот маленький диалог мелькнул так быстро, что мы с мадемуазель Абер едва успели опомниться; каждое слово было как удар хлыста, и нам оставалось только краснеть. Каково было слушать нашу историю, рассказанную громогласно и во всех подробностях той самой особой, которая должна была говорить с одной лишь мадемуазель Абер, да и то по секрету; той самой особой, которая без устали повторяла: «Я не скажу ни слова» и при этом рассказала все подряд, уверяя, что не говорит ничего.
Что до меня, я был ошеломлен; я молчал; в голову мне не приходило ничего. Невеста же моя расплакалась, откинув голову на спинку кресла, в котором сидела.
Однако я немного воспрянул духом, услышав слова нашего свидетеля о том, что он желает быть среди людей своего круга.
Почтенный гость был довольно неказист с виду, несмотря на новенький суконный камзол и белоснежное жабо, очень пышное, очень накрахмаленное и очень жесткое; был на нем и парик, тоже новехонький, который голова его, как видно, носила с благоговением, не успев к нему привыкнуть за те два или три воскресных дня, что его надевали.
Как я узнал позже, человек этот, бакалейщик, державший лавочку на углу, вырядился так в честь нашей свадьбы и ради звания свидетеля, коим его удостоили. Уж не буду говорить о его манжетах, тоже имевших весьма парадный вид и таких длинных, что подобными я еще никогда не любовался.
– Однако, сударь, если вы признаете только людей своего круга, – сказал я ему, – благоволите объяснить, к какому такому кругу вы принадлежите? Сдается мне, что я ничем не хуже вас, только у меня волосы свои, а у вас чужие.
– Верно, – сказал он, – никакой разницы и нет, не считая того, что один просит подать вина, а другой – подает; но не беспокойтесь, мне сейчас пить не хочется. Прощайте, госпожа д'Ален, спокойной ночи, мадемуазель.
И с этими словами наш свидетель удалился.
Конец второй части
Часть третья
Если бы не это неожиданное происшествие, другие свидетели были бы всем довольны, остались бы с нами и, как мне кажется, охотно сели бы за стол, чтобы вкусно поесть: многие высоко ценят хорошее угощенье и считают, что званый ужин – далеко не пустяк. Но сердитый старичок был их сосед и приятель; коль скоро он погнушался моим обществом, они сочли невозможным отстать от него и оказаться менее разборчивыми.
– Раз господин такой-то (я уже не помню имени) ушел, наше присутствие тут бесполезно, – заявил один из свидетелей, толстяк маленького роста, – позвольте же и нам откланяться.
Слова эти прозвучали не столь торжественно, сколь горестно; в них слышалось: «Жалко уходить, но ничего не поделаешь».
Как нарочно, именно в эту минуту внесли первые блюда с кушаньями, и по лицам наших гостей было видно, что у них слюнки потекли.
Мадемуазель Абер сказала довольно сухо:
– Я не вправе вас удерживать, господа. Поступайте, как знаете.
– Ах нет, зачем же уходить? – запротестовала мадам д’Ален, большая любительница шумных, людных собраний; в этот вечер ей было особенно досадно упустить гостей, потому что представлялась возможность вдоволь поразглагольствовать и посудачить. – К чему эти церемонии, право? Ужин подан, значит надо садиться за стол.
– Мы весьма сожалеем, но это невозможно, – возразил толстяк, – никак невозможно, соседка.
Прочие свидетели, толпившиеся кучкой около него, молча склонили голову, не в силах вымолвить ни слова; видимо, сочное жаркое, поданное на стол, лишило их дара речи; однако он откланялся, они сделали то же; он вышел вон, они последовали за ним.
При нас остались только мадам д'Ален с дочерью.
Мадам д'Ален сказала мне с сердцем:
– Вот что бывает, когда не умеешь разговаривать с людьми. Придержали бы язык, и никто не двинулся бы с места; а теперь гости разошлись, да еще в обиде.
– А зачем этот толстяк грубил? Что значит «люди своего круга»? Он оскорбил меня, а я должен молчать?
– Но послушайте, господин де Ля Валле, – возразила она, – разве он так уж неправ? Ведь он коммерсант, парижский буржуа, человек довольно значительный. Положа руку на сердце, вам ли с ним тягаться? Может быть, вы тоже староста своего прихода?
– При чем тут староста, сударыня? – сказал я. – Мой отец был старостой своего прихода; да я и сам стал бы старостой, если бы оставался в деревне, а не поехал сюда.
– Допустим, – сказала она, – но приход приходу рознь.
– Помилуйте! – ответил я. – Чем же наш святой хуже вашего? По-моему, святой Яков никак не ударит лицом в грязь перед святым Гервасием.
– Не будем спорить, – сказала госпожа д'Ален уже более миролюбиво, ибо по натуре была добродушна. – Они ушли. Их теперь не воротишь; я же не такая гордячка и отлично могу поужинать с вами. Что до свадьбы, это уж как богу угодно; а если я что и сказала, так только по дружбе, зла я никому не желаю.
– А между тем, вы мне причинили много зла, – сказала мадемуазель Абер, всхлипывая. – Если бы не боязнь прогневить господа, я никогда не простила бы вам таких поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53