но если просителя унижают, если ему приходится несколько раз напоминать о себе, если его мучают нескончаемыми отсрочками, то помощь эта не дает облегчения, а удручает. Должен ли он чувствовать благодарность за такую помощь? Да, если он благороден душой: ведь всякая услуга имеет право на благодарность; но может ли тот, кто оказал помощь требовать благодарности за нее? Конечно, нет То, что дарится ценой таких мучений, нельзя назвать подарком; благодеяние это оплачено, оно куплено, а не получено в дар. Такие мысли пришли мне в голову, когда я думал о поступках графа д'Орсана. Мне скажут, что мысли это не новы; но можно ли их не повторять, коли им так редко следуют?
– Если бы вы знали, дорогой мой, – сказал далее граф д'Орсан, – с какой готовностью, с каким усердием госпожа Вамбюр старалась услужить вам, лишь только я заикнулся о должности! Вы так же мало сомневались бы в ее чувствах, как я сомневаюсь в ваших. Она не знает, что вы женаты; и поверьте, лучше это пока скрыть; она добродетельна и, не будучи ханжой, все же может устыдиться чувств, которые, по всей видимости, питает к вам.
Последние слова моего великодушного благодетеля так обрадовали меня, что я совсем потерял голову от охватившего меня восторга. Возможность быстрого обогащения уже не казалась столь важной. Меня любит госпожа де Вамбюр, она хлопочет за меня! Счастью моему не было предела, но я тут же свалился с облаков, вспомнив, что я женат. Будь я неблагодарным от природы, я бы наверно упрекнул мадемуазель Абер за ее доброту ко мне. Но если бы не она, у меня не было бы шпаги, я не оказал бы услуги графу д'Орсану и не имел бы случая познакомиться с госпожей де Вамбюр. Все эти мысли разом нахлынули на меня, и все же я ни единым помыслом, даже в тайниках души, не попрекнул мою супругу. Но радость моя мгновенно сменилась безмерной печалью.
Однако я обещал господину д'Орсану, что последую его совету.
– Да, сударь, – сказал я, – я скрою от этой дамы обстоятельство, которое могло бы заставить ее покраснеть. Так вы полагаете, она настолько добра, что…
– Да, она вас любит, – договорил за меня господин д'Орсан, – поверьте моему опыту. Зачем мне не дано такое счастье? А вернее, оба мы одинаково несчастливы. Ваш брак – неодолимое препятствие на пути тайных желаний, питаемых, как я полагаю, госпожей де Вамбюр. Я сужу об этом по тому впечатлению, которое вы произвели на нее; у меня тоже все обстоятельства словно в заговоре против моего счастья. Увы! Я родился в таком звании, где голос сердца должен подчиняться суровым законам, налагаемым интересами рода!
– Да, граф; не буду от вас таиться; ваша искренность требует от меня того же. Вы угадали мои чувства. Да, я люблю госпожу де Вамбюр; если то, что я испытываю – не любовь, то я почти смею утверждать, что на свете вообще нет любви! А ежели вы говорите, что эта дама благосклонна ко мне и даже отвечает на мои чувства, то могу ли я не чувствовать себя несчастным? Но вы, дорогой мой покровитель, – совсем другое дело. Происхождение и богатство ставят вас выше всяких препятствий. Как же вы можете считать себя несчастным? Я этого не понимаю.
– Оба мы одинаково несчастны и по сходной причине, – отвечал граф. – И вы и я – мы оба страдаем от любви. Правда, я свободен; я еще не связал себя узами, какие лишают вас свободы. Но я не могу вступить в брак без согласия моей матери, она же вынуждена считаться с законами королевского двора. Мое сердце уже сделало выбор; одобрят ли они его? Не смею на это надеяться.
– Но разве ваше сердце, – возразил я, – сделало недостойный выбор, и все эти лица, от которых вы зависите, так уж непременно должны его отвергнуть?
Читатели, кстати, могут судить по этим моим словам о том, до какой степени ослепила меня любовь: я совсем позабыл о чувствах, которые на моих глазах зародились в сердце графа в тот день, когда мне выпало счастье спасти его от гибели. Я пришел в себя лишь после того, как он сказал:
– Мой выбор, конечно, нельзя считать недостойным. Вы достаточно знаете госпожу д'Орвиль и сами поймете, мог ли я устоять перед ее чарами. Нет, я никогда не буду счастлив, если мне не позволят разделить с ней имя и состояние. Мне посчастливилось вернуть ей достаток, не вызвав краски на ее лице. Помните, вы говорили о крупном процессе, который выиграла у них противная сторона. Дело это слушалось только в первой инстанции; не имея средств, господин д'Орвиль не мог продолжать тяжбу. Я разыскал их адвоката и просил его пойти к этой даме, как бы по собственному почину, и посоветовать ей продолжить процесс, ибо весь риск он возьмет на себя; она, пусть нехотя, но все же согласилась дать свою подпись. Так вот, госпожа д'Орвиль выиграла процесс, и сейчас находится в своем поместье, не зная даже, как все это получилось. Ей сообщили только, что тяжба успешно завершена. Новое положение госпожи д'Орвиль дает мне некоторую надежду на успех. Но эта надежда все же не избавляет меня от ужасных опасений!
Должен сказать, что благородное поведение графа и собственный мой разум, не ослепленный кастовыми предрассудками, говорили мне, что мой друг поступает правильно. Он слушался голоса сердца, а это единственный голос, к которому следует прислушиваться при заключении столь важного союза. Рассчитывать доходы и разбирать родословные возможно лишь когда ты спокоен; с любовью же это несовместимо.
В этих мыслях я укрепился на основании собственного опыта. Я женился на мадемуазель Абер ради денег; я вел с нею приятную жизнь, но сердце мое, как мог убедиться читатель, не получило полного удовлетворения. Чувственность на короткое время могла заглушить требования души; но если бы я все это время таил в своем сердце ту нежность, какая пробудилась в нем от уверенности в любви ко мне госпожи де Вамбюр, я был бы, конечно, несчастнейшим человеком.
А посему нетрудно понять, какой совет я дал графу д'Орсану. Я прямо сказал ему, что на его месте поступил бы так же, как решил, очевидно, поступить и он. В нашей деревне люди всегда счастливы в браке, потому что руководствуются чувствами и ничем более. Там дети никогда не рискуют ошибиться, называя своего отца отцом, тогда как здесь, в силу городских и придворных обычаев, во всех семьях полно дочерей и сыновей, не имеющих, по существу, никаких прав на наследство, кроме чисто юридических.
– Как я рад, – воскликнул граф, обнимая меня, – что вы рассуждаете таким образом! Сейчас мне пора идти, но я заеду за вами между двенадцатью и часом, и мы отправимся к госпоже де Вамбюр: она вместе со мной должна познакомить вас с лицами, которые нашли вам должность.
Я проводил его до кареты, еще раз заверив в своей признательности. Как только он уехал, я поднялся к моей жене. Охваченный радостным оживлением, я рассказал ей, зачем приезжал граф д'Орсан. Она не приняла это известие с такой радостью, как я. Конечно, упоминал я только о графе, приписав ему всю заслугу этой огромной удачи, столь неожиданной для меня; если бы я заикнулся о госпоже де Вамбюр, я дал бы повод для ревности, которая, как я уже дважды имел случай убедиться, быстро и легко разгоралась в сердце моей супруги.
– Что с вами, дорогая? – сказал я. – Ведь вы как будто желали, чтобы я выдвинулся на каком-нибудь поприще? Теперь представляется редкий случай, а вы словно недовольны.
– Я очень довольна предложенной вам должностью, – сказала она, – но вам придется часто отлучаться, а я в это время буду одна, вдали от вас. Правда, я опасаюсь, что мне уже недолго осталось радоваться вашим успехам.
Предчувствие близкой разлуки, высказанное моей женой, заставило и меня пролить слезы; они смешались со слезами, хлынувшими из ее глаз при этих словах. Я постарался рассеять ее тяжелые предчувствия, ибо не видел для них никаких оснований. Когда она немного успокоилась, я поцеловал ее и ушел, чтобы подготовиться к приезду графа д'Орсана; он явился за мной в назначенное время.
Жена просила передать ему извинения за то, что она не может лично поблагодарить его за протекцию, которой он меня почтил. При этом она ссылалась на свое нездоровье, но я понимал, что истинной причиной была охватившая ее странная печаль.
Приехав к госпоже де Вамбюр, я старался вести себя так, как подсказывал разум, чтобы укрепить ее в добрых чувствах ко мне. Вероятно, старания эти делали меня смешным и неловким. Как показал мне в дальнейшем жизненный опыт, в таковых случаях нужно полагаться на природу И держать себя как можно естественней; действительно, лишь искреннее расположение дамы ко мне побудило ее не замечать моего натянутого вида, не покидавшего меня во все время этого визита.
Делая поклон, я в то же время следил глазами за положением своих ног. Когда мне хотелось произнести комплимент, подходящие слова ускользали от меня, ибо я силился найти другие, более благородные, и теряясь в хаосе синонимов, выбирал самый неподходящий. Таков был мой первый визит к госпоже де Вамбюр. Хотя моя неловкость не ускользнула от ее внимания, я мог быть доволен оказанным мне приемом. Я сам потом заметил, что был смешон, но этим открытием я обязан лишь своим собственным мыслям, потому что, заглядывая в глаза госпожи де Вамбюр, я каждый раз читал в них расположение к моей скромной особе. Граф д'Орсан, госпожа де Вамбюр и я должны были втроем сделать несколько деловых визитов. И что же? Первыми лицами, к которым мы приехали с изъявлениями благодарности, оказались господин де Фекур и господин Боно! Велико было наше общее удивление… Де Фекур принял меня весьма холодно, чем крайне озадачил всех, так как именно он, по просьбе госпожи де Вамбюр, от которой зависел, первый подписал назначение.
Боно, напротив, выказал полное удовлетворение тем, что выбор пал на меня.
– Я очень рад, – сказал он моим покровителям, – что вы приняли участие в этом молодом человеке. Он далеко пойдет; наконец-то нога его в стремени, теперь дело за ним; но он должен немедленно ехать по делам службы. Я сдержу свое обещание, сударыня, – обратился он к госпоже де Вамбюр, – и дам ему провожатого, который вместе с ним будет ездить по всем указанным местам и поможет наладить дело. И даже даст кое-какие советы на первых порах; ведь нашему протеже надо немного разобраться в своих обязанностях. Но пусть заплатит ему за труды из собственных средств, мы не можем брать на себя столь значительные расходы.
– Ах, не беспокойтесь, – сказала ему госпожа де Вамбюр; – мы прибыли сюда, чтобы поблагодарить вас, а не быть для вас обузой.
– Обузой! Мне! Что вы, ей-богу, нет, – возразил Боно. – Нам и так надо было занять кем-нибудь эти вакансии. Не все ли равно, кто получит место? Я очень рад, что угодил вам. Но вот что удивительно: человек, нигде не работавший и ничего не знающий, вдруг займет такую должность! (Я уже в четвертой части говорил, что господин Боно обладал добрым сердцем, но грубым языком.) Но Фекур, – продолжал он, – пресек все наши возражения: он предсказывает, что новый контролер недолго засидится на этой должности, для него это скорее звание ad honores и значит жаловаться нам не придется. Я со своей стороны сделал все, что мог: ведь тот, кто будет его спутником и провожатым, сам должен был занять это место, если бы за молодого человека не просили вы, сударыня.
Господин д'Орсан заверил его, что все будет сделано как следует и что он берет на себя полную ответственность. Он произнес эти слова так высокомерно, что господину Боно оставалось только отвесить низкий поклон, сопроводив его следующими многообещающими словами:
– Пользуясь вашим покровительством, сударь, он быстро сделает карьеру.
Мы уже собирались уходить, когда Боно без всяких церемоний заявил, что был бы очень польщен, если бы мы все оказали ему честь отобедать у него. Гордись, дорогой мой Ля Валле, ты оказал бы ему честь! Тот, кто совсем недавно считал за счастье улещивать мадам Катрин, чтобы иметь честь пообедать с ней на кухне, обедает сейчас на равных с сильными мира сего. Приглашают графа, маркизу и его, не делая никаких различий. И кто приглашает? Финансист. Предложение было принято, и мы немедля сели за стол.
Общество собралось многочисленное и весьма пестрое, люди всех рангов и сословий. Хозяину часто приходилось спрашивать у гостя его имя, когда надо было с ним заговорить.
Господин Боно, сидевший между графом д'Орсаном и госпожей де Вамбюр, по правую руку которой усадили меня, занимал их беседой; остальных же гостей, на которых не хватало внимания хозяина, развлекал вертлявый юноша, которого, судя по оживленной жестикуляции, можно было принять за клоуна.
Стол был сервирован роскошно, одни яства сменялись другими, много было такого, чего нигде не найдешь в зимнее время. Я впервые познакомился с нововведением, какое подарило миру чревоугодие денежных тузов: всякое блюдо подавалось по два раза, так что глаза разбегались, и я не знал, на чем остановить свой выбор.
Еще не успели разлить шампанское, как тот молодой человек предложил прочитать вслух стихи, сочиненные в честь хозяина дома. Гости зааплодировали, а господин Боно кивком головы поблагодарил его за эту прекрасную мысль, а гостей за изъявленное ими удовольствие; когда Боно поднялся со стула, он, как мне показалось, раздулся от самодовольства раза в полтора. Чтение стихов сопровождалось кликами одобрения всех присутствующих. Все поздравляли сочинителя за прекрасную мысль. Вначале он скромно отклонял поздравления; однако после долгих настояний и оваций вынужден был сказать:
– Право, господа, мои стихи вовсе не заслуживают похвал; вы заставляете меня краснеть.
И прикрывшись этими скромными словами, он стал объяснять гостям красоты своего творения.
Признаюсь, я не разделял общего восторга и приписывал это своему невежеству. Но взглянув на графа, увидел, что и тот пожимает плечами. У госпожи де Вамбюр был страдальческий вид, но она ничего не говорила, потому что госпожа Боно, сидевшая напротив мужа, громко восторгалась этим чудом поэзии.
Автор, видимо, заметил нашу сдержанность, и потому, обратившись к господину д'Орсану, сказал с подчеркнутым оживлением:
– Сударь, вы не слышали сельскую эпиталаму, написанную по случаю бракосочетания госпожи де Ферваль с шевалье де Бриссоном?
Мы переглянулись, и я, не смущаясь тем, что граф не успел ответить, обратился к поэту:
– Как же так, сударь, – сказал я, – я полагал, что шевалье находится в своем полку.
– Все так думали, – ответил он, – но это была хитрость. Госпожа де Ферваль влюбилась в него после одной весьма неожиданной встречи, случившейся при необычных обстоятельствах. Она отбыла в одно из своих поместий, а через несколько дней за ней последовал шевалье, которому она вскоре отдала и свою руку и состояние. Эта прелестная дама, шутившая с любовью под личиной святоши, сама попалась в расставленные сети – и поделом. Шевалье – молодой вертопрах, который, не имея собственного состояния, искал только случая, чтобы изловить дичь и тут же ощипать добычу. Когда представилась возможность, он не оплошал, прикарманил ее состояние, и вполне прав; так ей и надо. Все свои насмешки сельский поэт, сочинивший «эпиталаму», обрушил на госпожу де Ферваль.
Пока сочинитель бережно разворачивал рукопись, госпожа де Вамбюр бросила на меня выразительный взляд, в котором я прочел: «Теперь вы знаете, что собой представляет тот, кого вы могли счесть своим соперником; как видите, его бояться нечего!» Я отлично ее понял, но сделал вид, что боюсь выдать себя и ее перед посторонними и только с улыбкой опустил глаза: на деле я опасался, как бы она по моему смущенному виду не догадалась, что и с моей стороны у нее есть соперница, и гораздо более опасная. Однако я сам почувствовал, что на лице моем выразилось замешательство, и постарался как можно скорее взять себя в руки; видимо, мне это удалось, ибо по улыбке госпожи де Вамбюр было ясно, что она ни о чем не догадывается; иначе она не слушала бы «эпиталаму» с таким удовольствием.
Стихи эти были хорошо написаны, но я ограничусь лишь несколькими словами об их содержании. Все проделки госпожи де Ферваль, все ее уловки, чтобы умножать и разнообразить свои удовольствия, были описаны с величайшей прямотой и сарказмом и без всякой заботы о репутации дамы. Чем больше нравились эти стихи, тем больше презрения они вызывали к их героине. Некто Жакоб тоже там фигурировал, причем выступал далеко не в такой завидной роли, как при спасении господина д'Орсана; но весь эпизод был описан так сочно, что если бы не имя, которое резало мне слух, я бы сам от души аплодировал. Поэма эта имела большой успех, но чтец не захотел признаться в своем авторстве, ссылаясь на то, что в стихах есть несколько простонародных выражений, которые мог допустить только деревенский поэт. Наконец все поднялись из-за стола и стали постепенно расходиться. Мы тоже откланялись.
– Когда он намерен выехать? – спросил Боно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Если бы вы знали, дорогой мой, – сказал далее граф д'Орсан, – с какой готовностью, с каким усердием госпожа Вамбюр старалась услужить вам, лишь только я заикнулся о должности! Вы так же мало сомневались бы в ее чувствах, как я сомневаюсь в ваших. Она не знает, что вы женаты; и поверьте, лучше это пока скрыть; она добродетельна и, не будучи ханжой, все же может устыдиться чувств, которые, по всей видимости, питает к вам.
Последние слова моего великодушного благодетеля так обрадовали меня, что я совсем потерял голову от охватившего меня восторга. Возможность быстрого обогащения уже не казалась столь важной. Меня любит госпожа де Вамбюр, она хлопочет за меня! Счастью моему не было предела, но я тут же свалился с облаков, вспомнив, что я женат. Будь я неблагодарным от природы, я бы наверно упрекнул мадемуазель Абер за ее доброту ко мне. Но если бы не она, у меня не было бы шпаги, я не оказал бы услуги графу д'Орсану и не имел бы случая познакомиться с госпожей де Вамбюр. Все эти мысли разом нахлынули на меня, и все же я ни единым помыслом, даже в тайниках души, не попрекнул мою супругу. Но радость моя мгновенно сменилась безмерной печалью.
Однако я обещал господину д'Орсану, что последую его совету.
– Да, сударь, – сказал я, – я скрою от этой дамы обстоятельство, которое могло бы заставить ее покраснеть. Так вы полагаете, она настолько добра, что…
– Да, она вас любит, – договорил за меня господин д'Орсан, – поверьте моему опыту. Зачем мне не дано такое счастье? А вернее, оба мы одинаково несчастливы. Ваш брак – неодолимое препятствие на пути тайных желаний, питаемых, как я полагаю, госпожей де Вамбюр. Я сужу об этом по тому впечатлению, которое вы произвели на нее; у меня тоже все обстоятельства словно в заговоре против моего счастья. Увы! Я родился в таком звании, где голос сердца должен подчиняться суровым законам, налагаемым интересами рода!
– Да, граф; не буду от вас таиться; ваша искренность требует от меня того же. Вы угадали мои чувства. Да, я люблю госпожу де Вамбюр; если то, что я испытываю – не любовь, то я почти смею утверждать, что на свете вообще нет любви! А ежели вы говорите, что эта дама благосклонна ко мне и даже отвечает на мои чувства, то могу ли я не чувствовать себя несчастным? Но вы, дорогой мой покровитель, – совсем другое дело. Происхождение и богатство ставят вас выше всяких препятствий. Как же вы можете считать себя несчастным? Я этого не понимаю.
– Оба мы одинаково несчастны и по сходной причине, – отвечал граф. – И вы и я – мы оба страдаем от любви. Правда, я свободен; я еще не связал себя узами, какие лишают вас свободы. Но я не могу вступить в брак без согласия моей матери, она же вынуждена считаться с законами королевского двора. Мое сердце уже сделало выбор; одобрят ли они его? Не смею на это надеяться.
– Но разве ваше сердце, – возразил я, – сделало недостойный выбор, и все эти лица, от которых вы зависите, так уж непременно должны его отвергнуть?
Читатели, кстати, могут судить по этим моим словам о том, до какой степени ослепила меня любовь: я совсем позабыл о чувствах, которые на моих глазах зародились в сердце графа в тот день, когда мне выпало счастье спасти его от гибели. Я пришел в себя лишь после того, как он сказал:
– Мой выбор, конечно, нельзя считать недостойным. Вы достаточно знаете госпожу д'Орвиль и сами поймете, мог ли я устоять перед ее чарами. Нет, я никогда не буду счастлив, если мне не позволят разделить с ней имя и состояние. Мне посчастливилось вернуть ей достаток, не вызвав краски на ее лице. Помните, вы говорили о крупном процессе, который выиграла у них противная сторона. Дело это слушалось только в первой инстанции; не имея средств, господин д'Орвиль не мог продолжать тяжбу. Я разыскал их адвоката и просил его пойти к этой даме, как бы по собственному почину, и посоветовать ей продолжить процесс, ибо весь риск он возьмет на себя; она, пусть нехотя, но все же согласилась дать свою подпись. Так вот, госпожа д'Орвиль выиграла процесс, и сейчас находится в своем поместье, не зная даже, как все это получилось. Ей сообщили только, что тяжба успешно завершена. Новое положение госпожи д'Орвиль дает мне некоторую надежду на успех. Но эта надежда все же не избавляет меня от ужасных опасений!
Должен сказать, что благородное поведение графа и собственный мой разум, не ослепленный кастовыми предрассудками, говорили мне, что мой друг поступает правильно. Он слушался голоса сердца, а это единственный голос, к которому следует прислушиваться при заключении столь важного союза. Рассчитывать доходы и разбирать родословные возможно лишь когда ты спокоен; с любовью же это несовместимо.
В этих мыслях я укрепился на основании собственного опыта. Я женился на мадемуазель Абер ради денег; я вел с нею приятную жизнь, но сердце мое, как мог убедиться читатель, не получило полного удовлетворения. Чувственность на короткое время могла заглушить требования души; но если бы я все это время таил в своем сердце ту нежность, какая пробудилась в нем от уверенности в любви ко мне госпожи де Вамбюр, я был бы, конечно, несчастнейшим человеком.
А посему нетрудно понять, какой совет я дал графу д'Орсану. Я прямо сказал ему, что на его месте поступил бы так же, как решил, очевидно, поступить и он. В нашей деревне люди всегда счастливы в браке, потому что руководствуются чувствами и ничем более. Там дети никогда не рискуют ошибиться, называя своего отца отцом, тогда как здесь, в силу городских и придворных обычаев, во всех семьях полно дочерей и сыновей, не имеющих, по существу, никаких прав на наследство, кроме чисто юридических.
– Как я рад, – воскликнул граф, обнимая меня, – что вы рассуждаете таким образом! Сейчас мне пора идти, но я заеду за вами между двенадцатью и часом, и мы отправимся к госпоже де Вамбюр: она вместе со мной должна познакомить вас с лицами, которые нашли вам должность.
Я проводил его до кареты, еще раз заверив в своей признательности. Как только он уехал, я поднялся к моей жене. Охваченный радостным оживлением, я рассказал ей, зачем приезжал граф д'Орсан. Она не приняла это известие с такой радостью, как я. Конечно, упоминал я только о графе, приписав ему всю заслугу этой огромной удачи, столь неожиданной для меня; если бы я заикнулся о госпоже де Вамбюр, я дал бы повод для ревности, которая, как я уже дважды имел случай убедиться, быстро и легко разгоралась в сердце моей супруги.
– Что с вами, дорогая? – сказал я. – Ведь вы как будто желали, чтобы я выдвинулся на каком-нибудь поприще? Теперь представляется редкий случай, а вы словно недовольны.
– Я очень довольна предложенной вам должностью, – сказала она, – но вам придется часто отлучаться, а я в это время буду одна, вдали от вас. Правда, я опасаюсь, что мне уже недолго осталось радоваться вашим успехам.
Предчувствие близкой разлуки, высказанное моей женой, заставило и меня пролить слезы; они смешались со слезами, хлынувшими из ее глаз при этих словах. Я постарался рассеять ее тяжелые предчувствия, ибо не видел для них никаких оснований. Когда она немного успокоилась, я поцеловал ее и ушел, чтобы подготовиться к приезду графа д'Орсана; он явился за мной в назначенное время.
Жена просила передать ему извинения за то, что она не может лично поблагодарить его за протекцию, которой он меня почтил. При этом она ссылалась на свое нездоровье, но я понимал, что истинной причиной была охватившая ее странная печаль.
Приехав к госпоже де Вамбюр, я старался вести себя так, как подсказывал разум, чтобы укрепить ее в добрых чувствах ко мне. Вероятно, старания эти делали меня смешным и неловким. Как показал мне в дальнейшем жизненный опыт, в таковых случаях нужно полагаться на природу И держать себя как можно естественней; действительно, лишь искреннее расположение дамы ко мне побудило ее не замечать моего натянутого вида, не покидавшего меня во все время этого визита.
Делая поклон, я в то же время следил глазами за положением своих ног. Когда мне хотелось произнести комплимент, подходящие слова ускользали от меня, ибо я силился найти другие, более благородные, и теряясь в хаосе синонимов, выбирал самый неподходящий. Таков был мой первый визит к госпоже де Вамбюр. Хотя моя неловкость не ускользнула от ее внимания, я мог быть доволен оказанным мне приемом. Я сам потом заметил, что был смешон, но этим открытием я обязан лишь своим собственным мыслям, потому что, заглядывая в глаза госпожи де Вамбюр, я каждый раз читал в них расположение к моей скромной особе. Граф д'Орсан, госпожа де Вамбюр и я должны были втроем сделать несколько деловых визитов. И что же? Первыми лицами, к которым мы приехали с изъявлениями благодарности, оказались господин де Фекур и господин Боно! Велико было наше общее удивление… Де Фекур принял меня весьма холодно, чем крайне озадачил всех, так как именно он, по просьбе госпожи де Вамбюр, от которой зависел, первый подписал назначение.
Боно, напротив, выказал полное удовлетворение тем, что выбор пал на меня.
– Я очень рад, – сказал он моим покровителям, – что вы приняли участие в этом молодом человеке. Он далеко пойдет; наконец-то нога его в стремени, теперь дело за ним; но он должен немедленно ехать по делам службы. Я сдержу свое обещание, сударыня, – обратился он к госпоже де Вамбюр, – и дам ему провожатого, который вместе с ним будет ездить по всем указанным местам и поможет наладить дело. И даже даст кое-какие советы на первых порах; ведь нашему протеже надо немного разобраться в своих обязанностях. Но пусть заплатит ему за труды из собственных средств, мы не можем брать на себя столь значительные расходы.
– Ах, не беспокойтесь, – сказала ему госпожа де Вамбюр; – мы прибыли сюда, чтобы поблагодарить вас, а не быть для вас обузой.
– Обузой! Мне! Что вы, ей-богу, нет, – возразил Боно. – Нам и так надо было занять кем-нибудь эти вакансии. Не все ли равно, кто получит место? Я очень рад, что угодил вам. Но вот что удивительно: человек, нигде не работавший и ничего не знающий, вдруг займет такую должность! (Я уже в четвертой части говорил, что господин Боно обладал добрым сердцем, но грубым языком.) Но Фекур, – продолжал он, – пресек все наши возражения: он предсказывает, что новый контролер недолго засидится на этой должности, для него это скорее звание ad honores и значит жаловаться нам не придется. Я со своей стороны сделал все, что мог: ведь тот, кто будет его спутником и провожатым, сам должен был занять это место, если бы за молодого человека не просили вы, сударыня.
Господин д'Орсан заверил его, что все будет сделано как следует и что он берет на себя полную ответственность. Он произнес эти слова так высокомерно, что господину Боно оставалось только отвесить низкий поклон, сопроводив его следующими многообещающими словами:
– Пользуясь вашим покровительством, сударь, он быстро сделает карьеру.
Мы уже собирались уходить, когда Боно без всяких церемоний заявил, что был бы очень польщен, если бы мы все оказали ему честь отобедать у него. Гордись, дорогой мой Ля Валле, ты оказал бы ему честь! Тот, кто совсем недавно считал за счастье улещивать мадам Катрин, чтобы иметь честь пообедать с ней на кухне, обедает сейчас на равных с сильными мира сего. Приглашают графа, маркизу и его, не делая никаких различий. И кто приглашает? Финансист. Предложение было принято, и мы немедля сели за стол.
Общество собралось многочисленное и весьма пестрое, люди всех рангов и сословий. Хозяину часто приходилось спрашивать у гостя его имя, когда надо было с ним заговорить.
Господин Боно, сидевший между графом д'Орсаном и госпожей де Вамбюр, по правую руку которой усадили меня, занимал их беседой; остальных же гостей, на которых не хватало внимания хозяина, развлекал вертлявый юноша, которого, судя по оживленной жестикуляции, можно было принять за клоуна.
Стол был сервирован роскошно, одни яства сменялись другими, много было такого, чего нигде не найдешь в зимнее время. Я впервые познакомился с нововведением, какое подарило миру чревоугодие денежных тузов: всякое блюдо подавалось по два раза, так что глаза разбегались, и я не знал, на чем остановить свой выбор.
Еще не успели разлить шампанское, как тот молодой человек предложил прочитать вслух стихи, сочиненные в честь хозяина дома. Гости зааплодировали, а господин Боно кивком головы поблагодарил его за эту прекрасную мысль, а гостей за изъявленное ими удовольствие; когда Боно поднялся со стула, он, как мне показалось, раздулся от самодовольства раза в полтора. Чтение стихов сопровождалось кликами одобрения всех присутствующих. Все поздравляли сочинителя за прекрасную мысль. Вначале он скромно отклонял поздравления; однако после долгих настояний и оваций вынужден был сказать:
– Право, господа, мои стихи вовсе не заслуживают похвал; вы заставляете меня краснеть.
И прикрывшись этими скромными словами, он стал объяснять гостям красоты своего творения.
Признаюсь, я не разделял общего восторга и приписывал это своему невежеству. Но взглянув на графа, увидел, что и тот пожимает плечами. У госпожи де Вамбюр был страдальческий вид, но она ничего не говорила, потому что госпожа Боно, сидевшая напротив мужа, громко восторгалась этим чудом поэзии.
Автор, видимо, заметил нашу сдержанность, и потому, обратившись к господину д'Орсану, сказал с подчеркнутым оживлением:
– Сударь, вы не слышали сельскую эпиталаму, написанную по случаю бракосочетания госпожи де Ферваль с шевалье де Бриссоном?
Мы переглянулись, и я, не смущаясь тем, что граф не успел ответить, обратился к поэту:
– Как же так, сударь, – сказал я, – я полагал, что шевалье находится в своем полку.
– Все так думали, – ответил он, – но это была хитрость. Госпожа де Ферваль влюбилась в него после одной весьма неожиданной встречи, случившейся при необычных обстоятельствах. Она отбыла в одно из своих поместий, а через несколько дней за ней последовал шевалье, которому она вскоре отдала и свою руку и состояние. Эта прелестная дама, шутившая с любовью под личиной святоши, сама попалась в расставленные сети – и поделом. Шевалье – молодой вертопрах, который, не имея собственного состояния, искал только случая, чтобы изловить дичь и тут же ощипать добычу. Когда представилась возможность, он не оплошал, прикарманил ее состояние, и вполне прав; так ей и надо. Все свои насмешки сельский поэт, сочинивший «эпиталаму», обрушил на госпожу де Ферваль.
Пока сочинитель бережно разворачивал рукопись, госпожа де Вамбюр бросила на меня выразительный взляд, в котором я прочел: «Теперь вы знаете, что собой представляет тот, кого вы могли счесть своим соперником; как видите, его бояться нечего!» Я отлично ее понял, но сделал вид, что боюсь выдать себя и ее перед посторонними и только с улыбкой опустил глаза: на деле я опасался, как бы она по моему смущенному виду не догадалась, что и с моей стороны у нее есть соперница, и гораздо более опасная. Однако я сам почувствовал, что на лице моем выразилось замешательство, и постарался как можно скорее взять себя в руки; видимо, мне это удалось, ибо по улыбке госпожи де Вамбюр было ясно, что она ни о чем не догадывается; иначе она не слушала бы «эпиталаму» с таким удовольствием.
Стихи эти были хорошо написаны, но я ограничусь лишь несколькими словами об их содержании. Все проделки госпожи де Ферваль, все ее уловки, чтобы умножать и разнообразить свои удовольствия, были описаны с величайшей прямотой и сарказмом и без всякой заботы о репутации дамы. Чем больше нравились эти стихи, тем больше презрения они вызывали к их героине. Некто Жакоб тоже там фигурировал, причем выступал далеко не в такой завидной роли, как при спасении господина д'Орсана; но весь эпизод был описан так сочно, что если бы не имя, которое резало мне слух, я бы сам от души аплодировал. Поэма эта имела большой успех, но чтец не захотел признаться в своем авторстве, ссылаясь на то, что в стихах есть несколько простонародных выражений, которые мог допустить только деревенский поэт. Наконец все поднялись из-за стола и стали постепенно расходиться. Мы тоже откланялись.
– Когда он намерен выехать? – спросил Боно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53