– Бледный он какой… – сказал Каспер с жалостью и вдруг почувствовал, что на глазах у него выступили слезы.– Бледный, да… И подорожник ему не помогает. Может, матерь божья смилуется… – ответила старуха. – А до чего завзятый! Как перевязывала я его, он в память пришел. И перво-наперво велел, чтобы я ему бороду сбрила. «Поляки, – говорит, – как и казаки, бород не терпят».Старуха говорила так, точно Вуек был далеко и не мог ее услышать.– Он что, так крепко спит? – спросил юноша осторожно.– Без памяти он уже четвертый день. Чуть откроет глаза, я дам ему водички, и он опять, как мертвый, дни и ночи лежит…– Четвертый день? – спросил Каспер с удивлением. – И я, значит…– Говорю же, вас, как двух лялечек, запеленали и положили рядом… Вы и лежали, как мертвые. Я тебя тоже побрила. Сперва думала – ты старик совсем, а ты молодой оказался… Побрила, надо же было раны твои страшные промыть. А как брила да перевязывала тебе лицо, – больно же, а ты даже не застонал… А вот видишь, пришел-таки в себя!– Значит, и Вуек придет, – сказал Каспер, успокаиваясь.Закрыв глаза, он сильно потянул ноздрями свежий, холодноватый запах травы. Было больно, щекотно, и, наверно, из-за этого он потерял сознание. Глава четвертаяНА УКРАИНЕ И В ПОЛЬШЕ Вуек умирал.Касперу уже много раз приходилось видеть смерть, и он хорошо знал, что означает, если больной несколько дней подряд водит руками по телу, по лицу, точно обирая с себя какую-то паутину. И лица умирающих иной раз как-то светлеют, на них проступают давно утраченные черты молодости.Глядя сейчас на Вуйка, Каспер вспоминал свое раннее-раннее детство и в Гданьском порту пана Конопку – бравым матросом, еще полным сил и задора. Ни на минуту не забывая своей красавицы жены, пани Якубовой, он считал, однако, своим долгом подмигивать всем девушкам и молодым женщинам, за что ему частенько влетало от строгого и сдержанного капитана Берната…Вуек умирал.Утешения не было. Казаки, которых смерть подстерегала на каждом шагу и которые хорошо знали ее повадки, просто, как очень мужественные люди, говорили молодому поляку:– Три-четыре дня еще протянет… Хороший был человек! Мы ведь знаем его еще с той поры, как он деньги тебе на выкуп собирал.И тут же поясняли Касперу, что это атаман Шкурко посоветовал Вуйку не бродить зря по свету: на выкуп, мол, слишком много денег надо.«Как ты понимаешь о себе, – спросил атаман у боцмана, – хороший ты моряк? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Видать по всему – хороший… Вот и справь себе на собранные деньги богатое турецкое платье да нанимайся к какому-нибудь турку чи алжирцу на корабль. Балакать по-ихнему умеешь?»– Конечно, не за день, не за два он тебя разыскал, – говорили казаки, – но вот выкупить тебя он и до смерти не выкупил бы!«До смерти»! Вот все-таки до смерти своей Вуек успел спасти меня! – думал юноша с грустью. – Сколько еще смертей мне предстоит увидеть? Плохих людей не жалко, но вот жаль славного капитана Зитто, жаль кое-кого из товарищей по галере, особо полюбившихся за плавание и умерших тихо-тихо… даже после смерти не выпустивших весла из рук!»А теперь Касперу предстоит самое тяжелое испытание – вечная разлука с Вуйком.Если бы такая беда стряслась где-нибудь в Польше или даже в Италии, к пану Конопке позвали бы ксендза или патера, прочитали бы над ним отходную. Боцман был добрый католик, и Каспер очень страдал от того, что не сможет по-христиански справить обряд… Хоть бы русского, хоть православного попа привели бы ему казаки!Но Шкурко только рукой махнул, когда Каспер заговорил об этом.– А ты бы его самого спросил, хочет ли он ксендза, или патера, или попа!.. Захотел бы, так мы бы ему самого папу из Рима на чайках пригнали бы!
Каспер с досадой выслушал эти слова, не хотелось ему сейчас шутить, но, к удивлению юноши, Вуек, очнувшись как-то, сказал ему:– Побродил я, Касю, по разным странам, и не на корабле, а пешочком с посохом и сумой. Перевидал я дай боже, сколько ксендзов, и попов, и патеров, и мулл ихних – бог с ними! Если грешен я, господь, может, по милосердию своему, меня простит, а не простит, так тут уже мне никакой ксендз не поможет!Это было в то утро, когда Вуек, придя в себя, подозвал Каспера и проговорил с ним до полудня.Другая забота отягчала сердце Вуйка.– Что же ты, Касю, думаешь сейчас домой податься отсюда? – спросил он, с беспокойством оглядывая забинтованное еще лицо юноши. – А то атаман Шкурко большую нужду в людях имеет. Считай, что полсотни казаков он лишился, когда нас с тобою выручал… Вон из бывших твоих товарищей-гребцов почти все к нему в отряд пошли… Бабка София мне рассказала…А Каспер сам, собственными глазами, видел эту сцену, которая растрогала его до слез.В ту пору он еще находился на полном попечении бабки Софии Шкурковой. Ходить он не мог, добрая женщина за плечи приподняла его и кое-как прислонила к дереву. Повязки мешали Касперу, и, чуть-чуть освободив один его глаз, она дала ему возможность досмотреть все до конца.В памятный день освобождения атаман, доставив на берег ослабевших и раненых рабов, распределил их по хатам на поправку, а сам с казаками на своих легких чайках отправился сбывать отнятое у турок добро – ковры, золотые украшения, индийские товары, вино и маслины. Вина казаки не уважали, признавали только свою горилку.Вернулся Шкурко дней через десять – двенадцать, и вот тогда-то и произошла сцена, так растрогавшая Каспера.Велев созвать всех бывших рабов Керима-эффенди, атаман внимательно осмотрел их, осведомился, вволю ли им давали есть и пить и что они думают делать дальше. Домой ли хотят пробираться или останутся тут?В толпе зашумели, закричали, потом вперед вышел невысокий худой старик. Каспер видал его на галере и даже удивлялся, почему Керим не сбыл его, походившего на живой труп. Сейчас старик окреп и весь как-то приободрился.– Брат атаман, – начал он низким и хриплым голосом, мешая украинские и, как показалось Касперу, итальянские слова, – в ноги кланяемся мы тебе, атаман, и вам, братья казаки!Вся толпа склонилась перед Шкурко в низком поклоне.– Разные мы тут собрались люди, – продолжал старик, – но за рабство свое научились мы друг друга понимать. Я вот родом далмат, но уже полвека своей Далмации не видел! Разные, я говорю, мы люди, а слово у нас одно. Послушай его, атаман! Богатых из неволи выкупают деньгами. Нас из неволи выручила милость господня и казацкая сабля. И выкуп за нас заплатили вот они! – Старик показал на свежие холмики могил. – Жизнью своей заплатили твои воины за нашу волю! – закричал срывающимся голосом далмат. – Жизнью, вот чем! Ты спрашиваешь, хотим ли мы домой податься? Нет, атаман, сам господь велел нам покарать злодеев за те муки, что мы от них приняли… Да и где он, дом наш? Отплатить мы должны злочинцам за спаленные села наши, за кровью залитые наши земли, за погубленных детей, за горькие слезы жен, матерей и сестер! Возьми нас, атаман, в свое войско, мы еще послужим тебе, не мушкетом – так саблей, не саблей – так хитростью и сноровкой. Много земель мы повидали, много опыта набрались! Вот меня в какую хочешь страну пошли – я нужных тебе людей всюду разыщу и приведу в курень твой! А вон те молодые, видишь, как они поздоровели на казацких хлебах, те и с голыми руками в бой рвутся…– Да, большую нужду атаман Шкурко сейчас в людях имеет! – повторил пан Конопка.Каспер хорошо его понял, но молчал, сжимая руками свою забинтованную голову. (Когда же наконец бабка София снимет с него повязки? Со дня на день обещает!)– Или, может, мешают тебе раны твои? – тихо спросил боцман.Каспер молчал. Если бы не повязки эти – ничуть ему не мешали бы его раны! Но Вуек!.. Вуек!.. Неужели за эти годы так ожесточилось его сердце, что он забыл, как рвется Каспер в Польшу к своей Митте?! На год было страшно ему оставлять ее, а сейчас вон сколько времени утекло! Он, Каспер, безусловно обязан атаману Шкурко и безусловно выполнит свой долг… Но Вуек, Вуек… И, опустившись к ногам боцмана, Каспер вдруг неожиданно для себя громко навзрыд заплакал.Подошла бабка София.– Сказал? – спросила она Вуйка тихо.И юноша понял, что речь идет о нем.– Сказал, бабинька София, – произнес Каспер, поднимая голову. – И правы вы все: я должен заплатить славному атаману свой долг. А заплакал я… – Каспер хотел было объяснить, что не от милого, доброго Вуйка ждал он этих слов, но как это выразишь?– Поплачь, сынок, поплачь, тебе легче станет, – сказала старуха ласково. – Уж на что железный народ наши казаки, да и то иной, очнувшись да поняв, что у него нет руки или ноги, плачет, как дитя малое…Ничего не понимая, Каспер пошевелил пальцами рук, потом топнул о землю одной ногой, другой…– Значит, и повязки твои поснимаем, надоели они тебе бог знает как!Каспер с ужасом увидел, как Вуек, до этого пластом лежавший на траве, приподнявшись, ухватил бабку Софию за руку. Он попытался что-то сказать, но изо рта его хлынула кровь, и он снова рухнул в траву.Бабка София занялась Вуйком, а Каспер остался сидеть подле них, раздумывая над тем, что произошло.– Вот и порешили мы, сынок, что нужно тебе оставаться здесь, с нами, – сказала жена атамана, подсаживаясь наконец к нему. – Здесь и невесту хорошую тебе подыщем… Наши девушки ко всему привычные, силу и храбрость в казаке ценят, и чем больше шрамов на теле да на лице он носит, тем больше ему любовь и почет! Положи-ка голову мне на колени, я размотаю твои тряпицы.Так в это утро Каспер узнал о своей беде: крест-накрест рассек ему лицо саблей проклятый Керим-эффенди. Каспер часто ощущал боль и жжение на местах затянувшихся уже ран, но он никогда и не подозревал, что так изуродован.Когда бабка София поднесла ему большой турецкий медный поднос, юноша, увидев в нем свое отражение, только из гордости и еще из-за какого-то непонятного ему чувства не закричал от ужаса.Раны зарубцевались отлично, подорожник оказал свое целебное действие, но сейчас никто в этом покореженном и на человека не похожем человеке не признал бы Каспера Берната. Даже его тонкие прямые брови и синие глаза с длинными ресницами на этом лице выглядели чужими и ненужными.Бывшего студента Каспера Берната атаман Шкурко не принял в свой отряд.– Другая у меня думка, – сказал он. – Ты, я слышал, хорошо знаешь морское дело… С чайками хлопцы мои ладно справляются, а вот с кораблями нам дело иметь не приходилось: захватим какой – рабов тут же на свободу, с извергов – головы прочь, товар – в Сороки или куда поближе на ярмарку, а корабль ко дну пускаем. Но сейчас вот какая у меня думка: хочу я трехмачтовик захватить, обучить хлопцев морскому делу – и-и-и, пойдет гулять наша бражка по Черному морю, по Адриатике, по Средиземному… Может, даже до Геркулесовых столбов Геркулесовыми столбами в древности назывался Гибралтар.
доберутся! Слыхал, моряк, про такие столбы?Каспер про Геркулесовы столбы слыхал, но Шкурко-то откуда про них знает?Однако атаман на его вопрос только подморгнул ему из-под седых бровей веселым карим глазом и промолчал.– И про Антиллию мы слыхали, – сказал он много времени спустя. – Да что ж, «ухо слышит, да зуб неймет», – переиначил он старую пословицу.Тогда же было решено, что Каспер начнет обучать молодых казаков морскому делу – умению обращаться с компасом, секстантом, астролябией, по звездам находить дорогу ночами, а также – математике, астрономии, – словом, всему, что знал сам.– Инструменты эти, про которые ты говоришь, – пообещал атаман, – мы тебе раз-два и добудем… И не думай, что тут только ты один ученый. У нас есть люди, что в семинариях да школах монастырских скамьи протирали, не одни ксендзы ваши в науках сведущи… Только не вытерпело казацкое сердце, бросили они свои школы и семинарии и ушли ко мне в курень! У меня и беглых монахов не меньше десятка наберется, – похвалился старый Шкурко.И Каспер порешил, что он так и останется здесь на всю жизнь: куда ему, несчастному, больше деваться? Права бабка София – только здесь, быть может, не посмотрят девушки на его уродство… А впрочем, и не до девушек было ему сейчас.Порешил было так Каспер и остался бы, возможно, на всю жизнь у старого атамана Шкурко, если бы не последний разговор с Вуйком.Старик лежал, вытянув вдоль тела белые-белые руки.Да, это про бравого боцмана Каспер думает «старик»! Черные усы и брови сейчас точно прибавляют ему лет.– Обучать морскому делу думаешь хлопцев? – говорил Вуек тихо и медленно. – Это хорошо. Отработать хочешь свое спасение? Тоже хорошо! Только на всю жизнь оставаться здесь – это ты, Касю, выкинь из головы! Здесь ихняя казачья страна, ихняя родина, а твоя родина там, – Вуек хотел было показать рукою, но она бессильно упала. – А думал ли ты когда-нибудь, Касю, что такое родина?Юноша сидел молча. Вуек вот уже несколько часов подряд рассуждает сам с собою, вслух. Задает вопросы и сам же на них отвечает.– Что такое родина? – продолжал пан Конопка. – О-о-о, исходил я эту самую родину, да не на коне, а пешочком, с торбою… Хорошо теперь я ее знаю! Краков – что ж, ничего не скажешь, красавец город, мало есть таких городов на свете. А ведь я его, свет этот, тоже повидал! А в Кракове, возьми один дворец королевский или академию вашу… Что ж, и это родина… И Гданьск, и верфи его, и гавань с кораблями нашими и заморскими – тоже родина. Тоже Польша! И богатые костелы, и замки великолепные, и всё как есть наше богатое Поморье, и Королевская Пруссия, и Польша Малая и Великая, и Шлёнзк за рекой Одрой – все это, Касю, Польша! И я, простой боцман, тоже поляк, и ты, студент Бернат, поляк, и король наш Зыгмунт поляк, а кто из нас важнее, судить не сейчас. Суд над нами потом будет…Каспер решил, что боцман говорит о том, о страшном суде, но Вуек думал о другом.– Вот спросят короля Зыгмунта: «А что ты, твое величество, для Польши своей сделал? Хлопов обирал? Свадьбы да балы справлял, а?» Но если сумеет оправдаться Зыгмунт, если скажет он: «И свадьбы справлял и хлопов обирал, но за Польшу свою голову сложил, себя не пожалел», – тогда хорошо…Мысли Вуйка явно путались, и Каспер умоляюще глянул на бабку Софию: она одна умела уговорить боцмана. Но бабка София сидела, молча покачивая головой, точно подтверждая: «Правду говоришь, истинную правду!»– «А ты, боцман Конопка, как Польше своей помог?» – спросят меня… И я что ж, я все выложу! – продолжал Вуек. – Как холера была – не побоялся, еще мальчишкой ходил по домам, известью заливал гноища, мертвых вытаскивал, живых от мертвых спасал… Линьком, скажу, стегал своих матросов, да вот из этих моих матросов четверо капитанами наши польские корабли водят, славу нашей Польше добывают. И тебя, Каспер Бернат, спросят, что же ты, сын славного капитана, сделал для Польши. Вот ты и скажешь: «На каторгу, в цепи, пошел, чтобы спасти Польшу, чтобы не рвали ее на части жадные кшижаки»!(Милый Вуек, а о себе, о том, что он ради Польши тоже за тридевять земель поехал, он забыл, видно…)– А потом, Каспер Бернат, спросят: «Что же ты еще для Польши сделал?» А ты и молчок… «Личико, – скажешь, – мое белое враг изуродовал, так я из-за личика этого и про Польшу забыл… Забыл, что я и морскому и военному делу учен, что могу еще родине сгодиться…» Может, паненка какая, Касю, – теперь Вуек смотрел Касперу прямо в лицо, – и шарахнется от тебя, но Польша от тебя не шарахнется… И не бойся, мальчик мой рыженький, разгладятся шрамы твои, дай только срок… Вот побудешь здесь – надо же казаков за добро их отблагодарить, – но оставаться здесь навсегда ты и не подумай!А бабка София сидела, покачивая головой, точно приговаривая: «Верно, правильно ты говоришь!», как будто это не она несколько дней назад утешала Каспера, что полюбит его какая-нибудь казачка…– Дело ты говоришь, старый, – сказала она, вытирая слезы. – Не о плате речь, не платы ради положили головы наши казаки, а вызволили-таки этих несчастных из неволи… Побудет Рудый у нас, научит морскому делу казаков наших – бог ему за это воздаст… И утешать его нечего: храбрый человек все в себе перенесет. Может, и поплачет он какой день, но все выдюжит… Это только попервоначалу надо было хлопца поддержать, знаешь, как дитяти малому руку подать, а потом оно само по земле потопает… И в Польшу свою надо ему возвращаться, стыд и срам родину свою забывать!Не «какой день», а много дней подряд плакал Каспер о своей горькой судьбе, но пришло новое горе – и Каспер просто задохнулся от слез, провожая пана Конопку в последний путь, а потом – на его свежей могилке.И, занимаясь всякими науками с молодыми беглыми бурсаками и монахами, Каспер иной раз прикрывал глаза рукой, а ученики его, понимающе переглянувшись, складывали свои пожитки, вешали чернильницы к поясу и оставляли своего «пана профессора» в покое. Вот грубый какой с виду народ, а все понимают!Потом, как сказала старая София, мало-помалу перекипела у Каспера боль в сердце, и начал он выходить на улицу, на гулянки, только ни к одной девушке он не подошел, ни на одну не поглядел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Каспер с досадой выслушал эти слова, не хотелось ему сейчас шутить, но, к удивлению юноши, Вуек, очнувшись как-то, сказал ему:– Побродил я, Касю, по разным странам, и не на корабле, а пешочком с посохом и сумой. Перевидал я дай боже, сколько ксендзов, и попов, и патеров, и мулл ихних – бог с ними! Если грешен я, господь, может, по милосердию своему, меня простит, а не простит, так тут уже мне никакой ксендз не поможет!Это было в то утро, когда Вуек, придя в себя, подозвал Каспера и проговорил с ним до полудня.Другая забота отягчала сердце Вуйка.– Что же ты, Касю, думаешь сейчас домой податься отсюда? – спросил он, с беспокойством оглядывая забинтованное еще лицо юноши. – А то атаман Шкурко большую нужду в людях имеет. Считай, что полсотни казаков он лишился, когда нас с тобою выручал… Вон из бывших твоих товарищей-гребцов почти все к нему в отряд пошли… Бабка София мне рассказала…А Каспер сам, собственными глазами, видел эту сцену, которая растрогала его до слез.В ту пору он еще находился на полном попечении бабки Софии Шкурковой. Ходить он не мог, добрая женщина за плечи приподняла его и кое-как прислонила к дереву. Повязки мешали Касперу, и, чуть-чуть освободив один его глаз, она дала ему возможность досмотреть все до конца.В памятный день освобождения атаман, доставив на берег ослабевших и раненых рабов, распределил их по хатам на поправку, а сам с казаками на своих легких чайках отправился сбывать отнятое у турок добро – ковры, золотые украшения, индийские товары, вино и маслины. Вина казаки не уважали, признавали только свою горилку.Вернулся Шкурко дней через десять – двенадцать, и вот тогда-то и произошла сцена, так растрогавшая Каспера.Велев созвать всех бывших рабов Керима-эффенди, атаман внимательно осмотрел их, осведомился, вволю ли им давали есть и пить и что они думают делать дальше. Домой ли хотят пробираться или останутся тут?В толпе зашумели, закричали, потом вперед вышел невысокий худой старик. Каспер видал его на галере и даже удивлялся, почему Керим не сбыл его, походившего на живой труп. Сейчас старик окреп и весь как-то приободрился.– Брат атаман, – начал он низким и хриплым голосом, мешая украинские и, как показалось Касперу, итальянские слова, – в ноги кланяемся мы тебе, атаман, и вам, братья казаки!Вся толпа склонилась перед Шкурко в низком поклоне.– Разные мы тут собрались люди, – продолжал старик, – но за рабство свое научились мы друг друга понимать. Я вот родом далмат, но уже полвека своей Далмации не видел! Разные, я говорю, мы люди, а слово у нас одно. Послушай его, атаман! Богатых из неволи выкупают деньгами. Нас из неволи выручила милость господня и казацкая сабля. И выкуп за нас заплатили вот они! – Старик показал на свежие холмики могил. – Жизнью своей заплатили твои воины за нашу волю! – закричал срывающимся голосом далмат. – Жизнью, вот чем! Ты спрашиваешь, хотим ли мы домой податься? Нет, атаман, сам господь велел нам покарать злодеев за те муки, что мы от них приняли… Да и где он, дом наш? Отплатить мы должны злочинцам за спаленные села наши, за кровью залитые наши земли, за погубленных детей, за горькие слезы жен, матерей и сестер! Возьми нас, атаман, в свое войско, мы еще послужим тебе, не мушкетом – так саблей, не саблей – так хитростью и сноровкой. Много земель мы повидали, много опыта набрались! Вот меня в какую хочешь страну пошли – я нужных тебе людей всюду разыщу и приведу в курень твой! А вон те молодые, видишь, как они поздоровели на казацких хлебах, те и с голыми руками в бой рвутся…– Да, большую нужду атаман Шкурко сейчас в людях имеет! – повторил пан Конопка.Каспер хорошо его понял, но молчал, сжимая руками свою забинтованную голову. (Когда же наконец бабка София снимет с него повязки? Со дня на день обещает!)– Или, может, мешают тебе раны твои? – тихо спросил боцман.Каспер молчал. Если бы не повязки эти – ничуть ему не мешали бы его раны! Но Вуек!.. Вуек!.. Неужели за эти годы так ожесточилось его сердце, что он забыл, как рвется Каспер в Польшу к своей Митте?! На год было страшно ему оставлять ее, а сейчас вон сколько времени утекло! Он, Каспер, безусловно обязан атаману Шкурко и безусловно выполнит свой долг… Но Вуек, Вуек… И, опустившись к ногам боцмана, Каспер вдруг неожиданно для себя громко навзрыд заплакал.Подошла бабка София.– Сказал? – спросила она Вуйка тихо.И юноша понял, что речь идет о нем.– Сказал, бабинька София, – произнес Каспер, поднимая голову. – И правы вы все: я должен заплатить славному атаману свой долг. А заплакал я… – Каспер хотел было объяснить, что не от милого, доброго Вуйка ждал он этих слов, но как это выразишь?– Поплачь, сынок, поплачь, тебе легче станет, – сказала старуха ласково. – Уж на что железный народ наши казаки, да и то иной, очнувшись да поняв, что у него нет руки или ноги, плачет, как дитя малое…Ничего не понимая, Каспер пошевелил пальцами рук, потом топнул о землю одной ногой, другой…– Значит, и повязки твои поснимаем, надоели они тебе бог знает как!Каспер с ужасом увидел, как Вуек, до этого пластом лежавший на траве, приподнявшись, ухватил бабку Софию за руку. Он попытался что-то сказать, но изо рта его хлынула кровь, и он снова рухнул в траву.Бабка София занялась Вуйком, а Каспер остался сидеть подле них, раздумывая над тем, что произошло.– Вот и порешили мы, сынок, что нужно тебе оставаться здесь, с нами, – сказала жена атамана, подсаживаясь наконец к нему. – Здесь и невесту хорошую тебе подыщем… Наши девушки ко всему привычные, силу и храбрость в казаке ценят, и чем больше шрамов на теле да на лице он носит, тем больше ему любовь и почет! Положи-ка голову мне на колени, я размотаю твои тряпицы.Так в это утро Каспер узнал о своей беде: крест-накрест рассек ему лицо саблей проклятый Керим-эффенди. Каспер часто ощущал боль и жжение на местах затянувшихся уже ран, но он никогда и не подозревал, что так изуродован.Когда бабка София поднесла ему большой турецкий медный поднос, юноша, увидев в нем свое отражение, только из гордости и еще из-за какого-то непонятного ему чувства не закричал от ужаса.Раны зарубцевались отлично, подорожник оказал свое целебное действие, но сейчас никто в этом покореженном и на человека не похожем человеке не признал бы Каспера Берната. Даже его тонкие прямые брови и синие глаза с длинными ресницами на этом лице выглядели чужими и ненужными.Бывшего студента Каспера Берната атаман Шкурко не принял в свой отряд.– Другая у меня думка, – сказал он. – Ты, я слышал, хорошо знаешь морское дело… С чайками хлопцы мои ладно справляются, а вот с кораблями нам дело иметь не приходилось: захватим какой – рабов тут же на свободу, с извергов – головы прочь, товар – в Сороки или куда поближе на ярмарку, а корабль ко дну пускаем. Но сейчас вот какая у меня думка: хочу я трехмачтовик захватить, обучить хлопцев морскому делу – и-и-и, пойдет гулять наша бражка по Черному морю, по Адриатике, по Средиземному… Может, даже до Геркулесовых столбов Геркулесовыми столбами в древности назывался Гибралтар.
доберутся! Слыхал, моряк, про такие столбы?Каспер про Геркулесовы столбы слыхал, но Шкурко-то откуда про них знает?Однако атаман на его вопрос только подморгнул ему из-под седых бровей веселым карим глазом и промолчал.– И про Антиллию мы слыхали, – сказал он много времени спустя. – Да что ж, «ухо слышит, да зуб неймет», – переиначил он старую пословицу.Тогда же было решено, что Каспер начнет обучать молодых казаков морскому делу – умению обращаться с компасом, секстантом, астролябией, по звездам находить дорогу ночами, а также – математике, астрономии, – словом, всему, что знал сам.– Инструменты эти, про которые ты говоришь, – пообещал атаман, – мы тебе раз-два и добудем… И не думай, что тут только ты один ученый. У нас есть люди, что в семинариях да школах монастырских скамьи протирали, не одни ксендзы ваши в науках сведущи… Только не вытерпело казацкое сердце, бросили они свои школы и семинарии и ушли ко мне в курень! У меня и беглых монахов не меньше десятка наберется, – похвалился старый Шкурко.И Каспер порешил, что он так и останется здесь на всю жизнь: куда ему, несчастному, больше деваться? Права бабка София – только здесь, быть может, не посмотрят девушки на его уродство… А впрочем, и не до девушек было ему сейчас.Порешил было так Каспер и остался бы, возможно, на всю жизнь у старого атамана Шкурко, если бы не последний разговор с Вуйком.Старик лежал, вытянув вдоль тела белые-белые руки.Да, это про бравого боцмана Каспер думает «старик»! Черные усы и брови сейчас точно прибавляют ему лет.– Обучать морскому делу думаешь хлопцев? – говорил Вуек тихо и медленно. – Это хорошо. Отработать хочешь свое спасение? Тоже хорошо! Только на всю жизнь оставаться здесь – это ты, Касю, выкинь из головы! Здесь ихняя казачья страна, ихняя родина, а твоя родина там, – Вуек хотел было показать рукою, но она бессильно упала. – А думал ли ты когда-нибудь, Касю, что такое родина?Юноша сидел молча. Вуек вот уже несколько часов подряд рассуждает сам с собою, вслух. Задает вопросы и сам же на них отвечает.– Что такое родина? – продолжал пан Конопка. – О-о-о, исходил я эту самую родину, да не на коне, а пешочком, с торбою… Хорошо теперь я ее знаю! Краков – что ж, ничего не скажешь, красавец город, мало есть таких городов на свете. А ведь я его, свет этот, тоже повидал! А в Кракове, возьми один дворец королевский или академию вашу… Что ж, и это родина… И Гданьск, и верфи его, и гавань с кораблями нашими и заморскими – тоже родина. Тоже Польша! И богатые костелы, и замки великолепные, и всё как есть наше богатое Поморье, и Королевская Пруссия, и Польша Малая и Великая, и Шлёнзк за рекой Одрой – все это, Касю, Польша! И я, простой боцман, тоже поляк, и ты, студент Бернат, поляк, и король наш Зыгмунт поляк, а кто из нас важнее, судить не сейчас. Суд над нами потом будет…Каспер решил, что боцман говорит о том, о страшном суде, но Вуек думал о другом.– Вот спросят короля Зыгмунта: «А что ты, твое величество, для Польши своей сделал? Хлопов обирал? Свадьбы да балы справлял, а?» Но если сумеет оправдаться Зыгмунт, если скажет он: «И свадьбы справлял и хлопов обирал, но за Польшу свою голову сложил, себя не пожалел», – тогда хорошо…Мысли Вуйка явно путались, и Каспер умоляюще глянул на бабку Софию: она одна умела уговорить боцмана. Но бабка София сидела, молча покачивая головой, точно подтверждая: «Правду говоришь, истинную правду!»– «А ты, боцман Конопка, как Польше своей помог?» – спросят меня… И я что ж, я все выложу! – продолжал Вуек. – Как холера была – не побоялся, еще мальчишкой ходил по домам, известью заливал гноища, мертвых вытаскивал, живых от мертвых спасал… Линьком, скажу, стегал своих матросов, да вот из этих моих матросов четверо капитанами наши польские корабли водят, славу нашей Польше добывают. И тебя, Каспер Бернат, спросят, что же ты, сын славного капитана, сделал для Польши. Вот ты и скажешь: «На каторгу, в цепи, пошел, чтобы спасти Польшу, чтобы не рвали ее на части жадные кшижаки»!(Милый Вуек, а о себе, о том, что он ради Польши тоже за тридевять земель поехал, он забыл, видно…)– А потом, Каспер Бернат, спросят: «Что же ты еще для Польши сделал?» А ты и молчок… «Личико, – скажешь, – мое белое враг изуродовал, так я из-за личика этого и про Польшу забыл… Забыл, что я и морскому и военному делу учен, что могу еще родине сгодиться…» Может, паненка какая, Касю, – теперь Вуек смотрел Касперу прямо в лицо, – и шарахнется от тебя, но Польша от тебя не шарахнется… И не бойся, мальчик мой рыженький, разгладятся шрамы твои, дай только срок… Вот побудешь здесь – надо же казаков за добро их отблагодарить, – но оставаться здесь навсегда ты и не подумай!А бабка София сидела, покачивая головой, точно приговаривая: «Верно, правильно ты говоришь!», как будто это не она несколько дней назад утешала Каспера, что полюбит его какая-нибудь казачка…– Дело ты говоришь, старый, – сказала она, вытирая слезы. – Не о плате речь, не платы ради положили головы наши казаки, а вызволили-таки этих несчастных из неволи… Побудет Рудый у нас, научит морскому делу казаков наших – бог ему за это воздаст… И утешать его нечего: храбрый человек все в себе перенесет. Может, и поплачет он какой день, но все выдюжит… Это только попервоначалу надо было хлопца поддержать, знаешь, как дитяти малому руку подать, а потом оно само по земле потопает… И в Польшу свою надо ему возвращаться, стыд и срам родину свою забывать!Не «какой день», а много дней подряд плакал Каспер о своей горькой судьбе, но пришло новое горе – и Каспер просто задохнулся от слез, провожая пана Конопку в последний путь, а потом – на его свежей могилке.И, занимаясь всякими науками с молодыми беглыми бурсаками и монахами, Каспер иной раз прикрывал глаза рукой, а ученики его, понимающе переглянувшись, складывали свои пожитки, вешали чернильницы к поясу и оставляли своего «пана профессора» в покое. Вот грубый какой с виду народ, а все понимают!Потом, как сказала старая София, мало-помалу перекипела у Каспера боль в сердце, и начал он выходить на улицу, на гулянки, только ни к одной девушке он не подошел, ни на одну не поглядел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50