..Тут даже Збигнев Суходольский зло рассмеялся.– Не могу я, сидя в Кракове, сказать, кшижаки это были или наши, – заметил он, – я не такой ясновидящий, как Стах или Генрих. Однако – наши или кшижаки – но кожух они с вас первым делом стащили бы… Золото и крест начальники у них все равно позабирают, а кожушок в зимнюю пору сгодится… Что же вы теперь думаете делать, пан Конопка, почему сразу не вернулись в Лидзбарк?Боцман тяжело вздохнул.– Не до меня теперь в Лидзбарке… Не до меня теперь отцу Миколаю, и, боюсь, не до Каспера ему… Только-только он, можно сказать, заживо похоронил родного брата, тяжко ему… Да и что может каноник сейчас сделать?.. Последнюю драгоценность свою он отдал… Другое у меня на уме, вот и подался я в Краков. Покажите мне, ребята, дом профессора Ланге, отца Митты. Он, слыхать, человек с деньгами… Уж я буду не я, если не вымолю у него денег на выкуп Каспера…– Эге, вспомнила пани, как паненкой была! – присвистнул Генрих. – Поехал наш профессор к кшижакам гороскоп составлять, да и не вернулся в Краков. В Крулевце ему, видно, лучше платят. И он заранее это дело задумал, иначе зачем ему было дочку с собой брать? Отец ректор рвет и мечет, а поделать ничего не может: и студенты и профессора вольны из университета в университет путешествовать…– Нету, значит, профессора? – схватился руками за голову боцман. – И панны Митты нету? И не пишет она ничего в Краков? – У боцмана никак не укладывалось в голове, что девушка могла так легко и скоро забыть его Каспера. – Это отец, видно, не велит ей писать…– Может, и так, – отозвался Генрих, – а может, подвернулся ей в Крулевце какой-нибудь купчик с деньгами да и из себя неплохой, вот и забыла она нашего ободранного студиозуса Каспера.Кровь бросилась боцману в лицо.– Ободранного? Сам ты ободранный! Конечно, здесь он, как и все, в студенческой рясе ходил… А вот вы бы на него в Риме посмотрели! Кардинал Мадзини одел его с головы до пят. Ну и хорош же был наш Каспер в дворянском платье! Все девушки и женщины на него на улицах оглядывались, – сказал боцман с вызовом.– Это, наверно, из-за его рыжих волос, – пробормотал Сташек себе под нос.Но пан Конопка его услышал.– Из-за волос ли, не знаю, но племянница кардинала с ним по целым дням не расставалась… Так и ходили они вдвоем по улицам – рука в руке. (Для убедительности боцман решил немного прихвастнуть.) И синьорина глаз с Каспера не сводила… А как заехал я к ним на обратном пути да рассказал, какая беда с Каспером приключилась, бедняжка проплакала день и ночь, а потом вынесла мне все свое приданое. Говорит: «Раз Каспера нет, ни к чему оно мне!»Збигнев, сдвинув брови, с удивлением посмотрел на боцмана, и тот почувствовал легкие угрызения совести. Историю с деньгами Беатриче он также изложил не совсем точно. Беатриче действительно горько плакала, узнав о беде, и действительно дала денег на выкуп Каспера, но сказала при этом, что они, посовещавшись с женихом, решили часть ее материнского наследства употребить на выкуп достойного польского юноши.«Ну да ладно, – решил пан Конопка про себя, – маслом каши не испортишь!»– Так как же вы решили, уважаемый пан боцман, – спросил Сташек Когут, – что будет с Каспером? Ну, есть у вас пара талеров… Допустим, что мы со Збигневом еще немного соберем, но этого вам и на дорогу не хватит… И до Рима, до Мадзини своего, вы не доберетесь!– А чего это ради Каспера к Мадзини посылали? – спросил вдруг Збигнев.– А это уж не моего и не вашего ума дело! – отрезал боцман. – А до Рима и даже до Константинополя я доберусь, денег для этого не нужно. Меня на любое судно с руками и ногами возьмут!Заметив, что студенты с недоверием сочувственно рассматривают его худое, изможденное лицо, пан Конопка поднял вдруг за ножку тяжелый дубовый стол.– Видели? Это я с горя такой стал… с виду… А сила во мне еще есть! Мадзини даст мне денег, это уж точно… А в Венеции я к вдове нашего капитана, к синьоре Бианке, зайду, и она немного пожертвует – очень любила и жалела она нашего Каспера! Да я еще здесь к своей пани Якубовой в Сандомир заеду… Попричитает она, нет слов, но потом все продаст, чтобы Каспера выручить. Помнит она хорошо, как капитан Бернат меня из алжирского плена выкупал!– Да что это с нашим тихим Каспером сталось? – покачал головою Збигнев. – Тут – Митта, в Риме – Беатриче какая-то, в Венеции – Бианка…– Не греши, хлопец! – сказал боцман строго. – Каспер наш сейчас на галере кровавым потом обливается, не греши на него… Он и пальцем не пошевелил, чтобы расположить к себе этих синьор и синьорин… Таков и отец его был: всю жизнь любил свою женушку и никого больше; а по нем в каждом порту девицы да вдовушки сохли…Прозвонили «Angelus». Angelus (лат.) – молитва, призывающая к вечерне.
– Ну, мне пора, – сказал Збигнев Суходольский. – Надеюсь, пан Конопка, мы скоро увидимся… – И вышел так же стремительно, как и вошел.– Смотри, богомольный какой! – заметил боцман с обидой. – Не каждый день Якуб Конопка с такими новостями приезжает, мог бы, думается, одну церковную службу пропустить.– Да, не ждал пан Суходольский, что из его сына такой ретивый ксендз, а то и монах получится, – поддакнул Сташек. – Жалко хлопца!– А ты что, разве не в попы пойдешь? Профессором красноречия или рыцарем каким думаешь заделаться? – спросил Генрих насмешливо.– Я не сын шляхтича Суходольского, – ответил Сташек спокойно. – Да, я поеду ксендзовать в наше кашубское захолустье. Может, кого из хлопов научу, выведу в люди, и то хорошо!– Только вы уж, пан Конопка, поберегитесь в пути! Не думайте, что, кроме кшижаков, и разбойников по дорогам нет, – заметил Генрих Адлер. – Не только в войске магистра, но и у короля нашего и у бискупа…– Э-э, хлопцы, – перебил его боцман, наставительно грозя пальцем, – на короля и на бискупа вы не грешите!.. Посмотрели бы вы, что творится в Риме, так сказали бы, что наших просто живыми на небо надо брать!– Вот-вот! – с заблестевшими глазами подхватил было Генрих.Но боцман, не слушая его, гнул свое:– Может, и король и бискуп иной раз делают не так, как надо, так кто же их осудит? На то они король и бискуп, самим господом над нами поставленные… Никто их не осудит и против них не пойдет… Нашелся бы такой отщепенец, так я его сам своими бы руками задушил!Генрих невольно потрогал пальцами шею.– Ладно, – заключил он, – не о короле и не о бискупе сейчас речь…Долго толковали студенты с боцманом, обсуждая, как можно помочь Касперу, потом к ним присоединился Збигнев. Немного нашлось денег у его товарищей по академии.– Больше там раздобыть вы и не надейтесь! – заявил он, высыпая на стол горсть серебряных и медных монет. – Представьте себе – такие бедняки, как Франек Цыбульский или Ясь-Сорока, последние гроши свои отдали… А отцы наставники помалкивают! – добавил он с горечью.– Еще немного выручу я в Сандомире за свое добро, – сказал боцман, – только теперь буду поумнее, деньги куда-нибудь подальше припрячу… А что, хлопцы, слыхали вы, как запорожцы с Украины выручают своих из беды? Уж на что храбрые воины, а не гнушаются по дорогам просить милостыню на выкуп товарища…Так и порешили: ничем не будет брезговать пан Конопка – пожертвование так пожертвование, подаяние так подаяние, лишь бы поскорее добраться до какого-нибудь корабля, а там – до Италии и до Константинополя.Была уже поздняя ночь, когда боцман покинул Краков.Вот знакомая дорога – Казимиж, Клепаж, а вот и харчевня «Под кабаньей головой», где он останавливался с купцом Куглером.Пан Конопка поднял глаза к черно-синему, искрящемуся звездами морозному небу.– Пан Езус, матка бозка! Святой Каспер! – произнес он, складывая руки на молитву. – Спасите и помилуйте моего мальчика, не дайте погибнуть христианской душе! Глава тринадцатаяТУЧИ НАД ЛИДЗБАРКОМ Перед отъездом в Италию студент Каспер Бернат передал канонику Копернику свой дневник, который он вел с 1509 года.Одно время в Лидзбарке Каспер стал было уже подумывать над тем, не следует ли ему уничтожить свои записи. Жизнь его ведь не изобилует интересными событиями, а излагать в дневнике жалобы на разлуку с любимой девушкой – на это способны только зеленые юнцы! К слову сказать, молодой студент подсчитал, что имя «Митта» в дневнике его встречается двадцать два раза.Однако беседа с каноником Гизе заставила молодого человека изменить свое решение, и его заветная синяя тетрадка была, таким образом, спасена.«Каждый человек на протяжении своей жизни становится свидетелем событий, всю важность которых ему сразу не дано уразуметь, – сказал отец Тидеман. – Какое счастье для всех нас, что и в старину и в наше время у людей различных возрастов, разных народов и верований вошло в привычку вести дневники и без разбора записывать все, что происходит с ними за день. Пройдут года, все малозначительное из этих записей отсеется, и перед любознательными потомками наглядно предстанет эпоха и великие люди этой эпохи, рядом с которыми жил или о которых только слыхал автор дневника».После этого разговора Каспер, записывая поначалу в синюю тетрадку свои рассуждения и пересказывая различные происшествия, больше всего заботился о том, чтобы поменьше его мыслей могло со временем отсеяться.Однако такая нарочитость была не в характере юноши, и, охладев было к своей тетрадке, он не притрагивался к ней свыше двух недель. Но нужно же было с кем-то делиться своими мыслями и чувствами, поэтому, снова взявшись за дневник, Каспер махнул рукой на любознательных потомков и по-прежнему бесхитростно стал заносить в заветную тетрадку все, что приходило ему в голову, перемежая воспоминания о Кракове жалобами на строгость профессора Ланге, излагая свои беседы с отцом Миколаем и даже помещая изредка вычисления углов звезд.– Почему же ты не берешь дневник в Италию? – спросил Коперник, когда студент протянул ему тетрадь. – Ведь там, у Мадзини, тебе, возможно, выпадет счастье повстречаться с самыми интересными людьми нашего времени. Ты очень хорошо изложил мне соображения отца Тидемана. Разве не привлекает тебя возможность рассказать о своих великих современниках?Как хотелось Касперу возразить, что за этим ему не пришлось бы ездить в Италию! Однако юноша считал несовместимым со своим достоинством восхвалять в лицо человека, от которого зависит его судьба.Причины же, почему он решил не брать дневник, были довольно основательны.– Вы, ваше преподобие, сказали: «Никому ни о чем ни слова», – пояснил юноша. Этой вашей заповеди я и стараюсь придерживаться при общении с людьми. Общаясь же со своим собственным дневником, я, возможно, и преступал кое в чем это правило, почему и прошу вас сохранить эту тетрадку от чужих глаз до моего возвращения. Если будет охота, ознакомьтесь с ее содержанием, помните, что от вас у меня тайн нет. Тешу только себя надеждой, что это случится, когда я буду далеко от Лидзбарка.Надежде Каспера, возможно, не суждено было бы сбыться, если бы не привезенное паном Конопкой страшное известие о пленении юноши.Так как Миколай Коперник умел уважать чужие тайны, то, бережно завернув тетрадь Каспера в платок, он спрятал ее и вот на протяжении полугода не подумал в нее заглянуть.Сейчас же, лежа на своем суровом ложе, каноник с особой нежностью и болью припоминал все слова, поступки, промахи и удачи юного Каспера.Распростившись с вечера с паном Конопкой, каноник не мог заснуть.Забудется в легкой дрёме на две-три минуты и снова лежит с открытыми глазами, дожидаясь звона колокола, призывающего к ранней обедне. Ему слышно, как в комнате рядом тяжело вздыхает и ворочается на постели добрый друг Тидеман. Дверь, соединяющую их покои, они на ночь оставили открытой. В комнате темно и, чем ближе к утру, тем становится темнее, так как ветер нагоняет с севера снеговые тучи.Под окном раздались голоса, скрип шагов, лязг отодвигаемых засовов. Это привратник выпустил пана Конопку.До рассвета еще долго ждать…Соскочив с постели, Коперник как был, босиком, в ночной одежде, прошел длинный коридор и нащупал дверь келейки, где помещались когда-то Каспер с паном Конопкой. Не зажигая огня, на ощупь же нашел он ящик стола, а в нем – завернутую в платок тетрадь.Вернувшись в свою комнату, Коперник, стуча зубами от холода, снова натянул на себя плешивое волчье покрывало. Заслонив раскрытой толстой книгой огонек свечи, который все время задувало сквозным ветром, он с волнением начал перелистывать страницы, исписанные крупным детским, разборчивым почерком:«21 января 1511 года. Митта, Митта, когда-нибудь мы с тобой будем вспоминать эти трудные дни…»Отец Миколай поспешно перевернул страницу. Пусть Каспер и разрешил прочитать дневник, но у каноника было такое чувство, будто он сквозь дверную щель подглядывает за людьми, которые и не подозревают о соглядатайстве.…Еще несколько страниц. И опять через строчку «Митта»… «Милая Митта»… «Любимая моя». Весь дневник полон воспоминаний о невесте или обращений к ней…Однако нет… Вот на шестнадцатой странице с особой тщательностью выведено его имя: «Его преподобие отец Миколай Коперник».С легкой краской смущения на щеках каноник прочитал:«19 марта. Его преподобие отец Миколай Коперник смел, но не безрассуден. Вчера, когда маленький Ясь соскользнул с мокрого камня в воду, а я уже сбросил с себя одежду, чтобы кинуться за ним, отец Миколай остановил меня движением руки. Прищурившись, точно измеряя расстояние между камнями и берегом, он, сняв только сандалии, шагнул в мелкую воду и подхватил ребенка точно в тот момент, когда течением его отнесло поближе к нам. Это произошло так быстро, что Ясь даже не успел испугаться. Я разрешил себе напомнить отцу Миколаю случай, о котором так часто повествует Вуек: для спасения брата Миколай не рассуждая бросился за ним в волны Вислы. Я думал, что Учитель скажет что-нибудь о родственных чувствах, но он, улыбнувшись, ответил: „Я тогда не знал еще геометрии, а также не умел сопоставлять скорость ветра и течения воды“. Однако геометр сей, сбросив с себя меховой плащ, укутал им ребенка, а вернувшись в замок, сам искупал его в теплой воде… 23 марта. Какого мудрого и терпеливого наставника дал мне господь в награду за все мои испытания! Вчера Учитель поручил мне произвести сложные вычисления, за которые я принялся бы, исполненный сомнения в своих силах, не обратись он ко мне с таким доверием, точно я провел не три года в академии, а тридцать три, поучая студентов с высоты профессорской кафедры.Убедившись потом, что вычисления наши сходятся, отец Миколай не мог скрыть своей радости. «То обстоятельство, что оба математика пришли к одним выводам, заставляет меня думать, что на этот раз я не допустил ошибки!» – сказал он. «Оба математика»! Теперь я понимаю слова отца Гизе: «Если его преосвященство Лукаш Ваценрод как политик силен своим критическим отношением к людям, то Миколая от прочих политиков отличает его вера в людей!»25 марта. Неделю назад Учитель с моею помощью соорудил трикетрум, вдвое превышающий прежний. И, как ни старался отец Миколай дать мне понять, что помощник его и ловок, и сообразителен, и хорошо потрудился, я по глазам его видел, что он недоволен.«Больно сознавать, – только сегодня признался мне отец Миколай, – что тринадцать веков тому назад великий Птолемей имел возможность пользоваться более точными приборами, чем мы – в наш просвещенный век! Его трикетрум был в восемь раз больше нашего и, следовательно, вычисления его – в восемь раз точнее наших!.. И безошибочности вычислений великого александрийца споспешествовало еще и то, что небесный полюс на небе его родины опущен к горизонту гораздо ниже, чем у вас, в Вармии»… Учитель сказал еще: «Если бы король Фердинанд, прозванный Католиком, не изгнал мавров из Испании, мы могли бы чаще и ближе соприкасаться с этими непревзойденными математиками. Бывалые люди сообщают, что в Дамаске, в Багдаде, в стране Магриб, в Каире и Самарканде имеются обставленные богатыми астрономическими приборами кабинеты для наблюдения за светилами. Я же пожизненно привязан к этому отдаленному от всего мира и милому моему сердцу клочку земли… Пообещай же мне, Каспер, что, если судьба забросит тебя в эти страны, ты вспомнишь о желании своего учителя и посетишь прославленные кабинеты астрономов!»Прочитав эти строки, Коперник прикрыл рукою глаза. Возможно, что Касперу и придется сейчас посетить эти страны, но – господи, смилуйся над ним! – посетить в качестве раба, прикованного к скамье!Он снова перелистал несколько страниц.«Говорят, что древние, возводя новое здание, закапывали под основанием его приносимого в жертву агнца Агнец (славянск.) – ягненок.
или петуха… Если бы это могло помочь учителю в его трудах, я с радостью пожертвовал бы своею жизнью подобно петуху римлян или агнцу эллинов».Руки Коперника задрожали, глаза наполнились слезами. Перевернув много страниц, он заглянул в конец дневника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Ну, мне пора, – сказал Збигнев Суходольский. – Надеюсь, пан Конопка, мы скоро увидимся… – И вышел так же стремительно, как и вошел.– Смотри, богомольный какой! – заметил боцман с обидой. – Не каждый день Якуб Конопка с такими новостями приезжает, мог бы, думается, одну церковную службу пропустить.– Да, не ждал пан Суходольский, что из его сына такой ретивый ксендз, а то и монах получится, – поддакнул Сташек. – Жалко хлопца!– А ты что, разве не в попы пойдешь? Профессором красноречия или рыцарем каким думаешь заделаться? – спросил Генрих насмешливо.– Я не сын шляхтича Суходольского, – ответил Сташек спокойно. – Да, я поеду ксендзовать в наше кашубское захолустье. Может, кого из хлопов научу, выведу в люди, и то хорошо!– Только вы уж, пан Конопка, поберегитесь в пути! Не думайте, что, кроме кшижаков, и разбойников по дорогам нет, – заметил Генрих Адлер. – Не только в войске магистра, но и у короля нашего и у бискупа…– Э-э, хлопцы, – перебил его боцман, наставительно грозя пальцем, – на короля и на бискупа вы не грешите!.. Посмотрели бы вы, что творится в Риме, так сказали бы, что наших просто живыми на небо надо брать!– Вот-вот! – с заблестевшими глазами подхватил было Генрих.Но боцман, не слушая его, гнул свое:– Может, и король и бискуп иной раз делают не так, как надо, так кто же их осудит? На то они король и бискуп, самим господом над нами поставленные… Никто их не осудит и против них не пойдет… Нашелся бы такой отщепенец, так я его сам своими бы руками задушил!Генрих невольно потрогал пальцами шею.– Ладно, – заключил он, – не о короле и не о бискупе сейчас речь…Долго толковали студенты с боцманом, обсуждая, как можно помочь Касперу, потом к ним присоединился Збигнев. Немного нашлось денег у его товарищей по академии.– Больше там раздобыть вы и не надейтесь! – заявил он, высыпая на стол горсть серебряных и медных монет. – Представьте себе – такие бедняки, как Франек Цыбульский или Ясь-Сорока, последние гроши свои отдали… А отцы наставники помалкивают! – добавил он с горечью.– Еще немного выручу я в Сандомире за свое добро, – сказал боцман, – только теперь буду поумнее, деньги куда-нибудь подальше припрячу… А что, хлопцы, слыхали вы, как запорожцы с Украины выручают своих из беды? Уж на что храбрые воины, а не гнушаются по дорогам просить милостыню на выкуп товарища…Так и порешили: ничем не будет брезговать пан Конопка – пожертвование так пожертвование, подаяние так подаяние, лишь бы поскорее добраться до какого-нибудь корабля, а там – до Италии и до Константинополя.Была уже поздняя ночь, когда боцман покинул Краков.Вот знакомая дорога – Казимиж, Клепаж, а вот и харчевня «Под кабаньей головой», где он останавливался с купцом Куглером.Пан Конопка поднял глаза к черно-синему, искрящемуся звездами морозному небу.– Пан Езус, матка бозка! Святой Каспер! – произнес он, складывая руки на молитву. – Спасите и помилуйте моего мальчика, не дайте погибнуть христианской душе! Глава тринадцатаяТУЧИ НАД ЛИДЗБАРКОМ Перед отъездом в Италию студент Каспер Бернат передал канонику Копернику свой дневник, который он вел с 1509 года.Одно время в Лидзбарке Каспер стал было уже подумывать над тем, не следует ли ему уничтожить свои записи. Жизнь его ведь не изобилует интересными событиями, а излагать в дневнике жалобы на разлуку с любимой девушкой – на это способны только зеленые юнцы! К слову сказать, молодой студент подсчитал, что имя «Митта» в дневнике его встречается двадцать два раза.Однако беседа с каноником Гизе заставила молодого человека изменить свое решение, и его заветная синяя тетрадка была, таким образом, спасена.«Каждый человек на протяжении своей жизни становится свидетелем событий, всю важность которых ему сразу не дано уразуметь, – сказал отец Тидеман. – Какое счастье для всех нас, что и в старину и в наше время у людей различных возрастов, разных народов и верований вошло в привычку вести дневники и без разбора записывать все, что происходит с ними за день. Пройдут года, все малозначительное из этих записей отсеется, и перед любознательными потомками наглядно предстанет эпоха и великие люди этой эпохи, рядом с которыми жил или о которых только слыхал автор дневника».После этого разговора Каспер, записывая поначалу в синюю тетрадку свои рассуждения и пересказывая различные происшествия, больше всего заботился о том, чтобы поменьше его мыслей могло со временем отсеяться.Однако такая нарочитость была не в характере юноши, и, охладев было к своей тетрадке, он не притрагивался к ней свыше двух недель. Но нужно же было с кем-то делиться своими мыслями и чувствами, поэтому, снова взявшись за дневник, Каспер махнул рукой на любознательных потомков и по-прежнему бесхитростно стал заносить в заветную тетрадку все, что приходило ему в голову, перемежая воспоминания о Кракове жалобами на строгость профессора Ланге, излагая свои беседы с отцом Миколаем и даже помещая изредка вычисления углов звезд.– Почему же ты не берешь дневник в Италию? – спросил Коперник, когда студент протянул ему тетрадь. – Ведь там, у Мадзини, тебе, возможно, выпадет счастье повстречаться с самыми интересными людьми нашего времени. Ты очень хорошо изложил мне соображения отца Тидемана. Разве не привлекает тебя возможность рассказать о своих великих современниках?Как хотелось Касперу возразить, что за этим ему не пришлось бы ездить в Италию! Однако юноша считал несовместимым со своим достоинством восхвалять в лицо человека, от которого зависит его судьба.Причины же, почему он решил не брать дневник, были довольно основательны.– Вы, ваше преподобие, сказали: «Никому ни о чем ни слова», – пояснил юноша. Этой вашей заповеди я и стараюсь придерживаться при общении с людьми. Общаясь же со своим собственным дневником, я, возможно, и преступал кое в чем это правило, почему и прошу вас сохранить эту тетрадку от чужих глаз до моего возвращения. Если будет охота, ознакомьтесь с ее содержанием, помните, что от вас у меня тайн нет. Тешу только себя надеждой, что это случится, когда я буду далеко от Лидзбарка.Надежде Каспера, возможно, не суждено было бы сбыться, если бы не привезенное паном Конопкой страшное известие о пленении юноши.Так как Миколай Коперник умел уважать чужие тайны, то, бережно завернув тетрадь Каспера в платок, он спрятал ее и вот на протяжении полугода не подумал в нее заглянуть.Сейчас же, лежа на своем суровом ложе, каноник с особой нежностью и болью припоминал все слова, поступки, промахи и удачи юного Каспера.Распростившись с вечера с паном Конопкой, каноник не мог заснуть.Забудется в легкой дрёме на две-три минуты и снова лежит с открытыми глазами, дожидаясь звона колокола, призывающего к ранней обедне. Ему слышно, как в комнате рядом тяжело вздыхает и ворочается на постели добрый друг Тидеман. Дверь, соединяющую их покои, они на ночь оставили открытой. В комнате темно и, чем ближе к утру, тем становится темнее, так как ветер нагоняет с севера снеговые тучи.Под окном раздались голоса, скрип шагов, лязг отодвигаемых засовов. Это привратник выпустил пана Конопку.До рассвета еще долго ждать…Соскочив с постели, Коперник как был, босиком, в ночной одежде, прошел длинный коридор и нащупал дверь келейки, где помещались когда-то Каспер с паном Конопкой. Не зажигая огня, на ощупь же нашел он ящик стола, а в нем – завернутую в платок тетрадь.Вернувшись в свою комнату, Коперник, стуча зубами от холода, снова натянул на себя плешивое волчье покрывало. Заслонив раскрытой толстой книгой огонек свечи, который все время задувало сквозным ветром, он с волнением начал перелистывать страницы, исписанные крупным детским, разборчивым почерком:«21 января 1511 года. Митта, Митта, когда-нибудь мы с тобой будем вспоминать эти трудные дни…»Отец Миколай поспешно перевернул страницу. Пусть Каспер и разрешил прочитать дневник, но у каноника было такое чувство, будто он сквозь дверную щель подглядывает за людьми, которые и не подозревают о соглядатайстве.…Еще несколько страниц. И опять через строчку «Митта»… «Милая Митта»… «Любимая моя». Весь дневник полон воспоминаний о невесте или обращений к ней…Однако нет… Вот на шестнадцатой странице с особой тщательностью выведено его имя: «Его преподобие отец Миколай Коперник».С легкой краской смущения на щеках каноник прочитал:«19 марта. Его преподобие отец Миколай Коперник смел, но не безрассуден. Вчера, когда маленький Ясь соскользнул с мокрого камня в воду, а я уже сбросил с себя одежду, чтобы кинуться за ним, отец Миколай остановил меня движением руки. Прищурившись, точно измеряя расстояние между камнями и берегом, он, сняв только сандалии, шагнул в мелкую воду и подхватил ребенка точно в тот момент, когда течением его отнесло поближе к нам. Это произошло так быстро, что Ясь даже не успел испугаться. Я разрешил себе напомнить отцу Миколаю случай, о котором так часто повествует Вуек: для спасения брата Миколай не рассуждая бросился за ним в волны Вислы. Я думал, что Учитель скажет что-нибудь о родственных чувствах, но он, улыбнувшись, ответил: „Я тогда не знал еще геометрии, а также не умел сопоставлять скорость ветра и течения воды“. Однако геометр сей, сбросив с себя меховой плащ, укутал им ребенка, а вернувшись в замок, сам искупал его в теплой воде… 23 марта. Какого мудрого и терпеливого наставника дал мне господь в награду за все мои испытания! Вчера Учитель поручил мне произвести сложные вычисления, за которые я принялся бы, исполненный сомнения в своих силах, не обратись он ко мне с таким доверием, точно я провел не три года в академии, а тридцать три, поучая студентов с высоты профессорской кафедры.Убедившись потом, что вычисления наши сходятся, отец Миколай не мог скрыть своей радости. «То обстоятельство, что оба математика пришли к одним выводам, заставляет меня думать, что на этот раз я не допустил ошибки!» – сказал он. «Оба математика»! Теперь я понимаю слова отца Гизе: «Если его преосвященство Лукаш Ваценрод как политик силен своим критическим отношением к людям, то Миколая от прочих политиков отличает его вера в людей!»25 марта. Неделю назад Учитель с моею помощью соорудил трикетрум, вдвое превышающий прежний. И, как ни старался отец Миколай дать мне понять, что помощник его и ловок, и сообразителен, и хорошо потрудился, я по глазам его видел, что он недоволен.«Больно сознавать, – только сегодня признался мне отец Миколай, – что тринадцать веков тому назад великий Птолемей имел возможность пользоваться более точными приборами, чем мы – в наш просвещенный век! Его трикетрум был в восемь раз больше нашего и, следовательно, вычисления его – в восемь раз точнее наших!.. И безошибочности вычислений великого александрийца споспешествовало еще и то, что небесный полюс на небе его родины опущен к горизонту гораздо ниже, чем у вас, в Вармии»… Учитель сказал еще: «Если бы король Фердинанд, прозванный Католиком, не изгнал мавров из Испании, мы могли бы чаще и ближе соприкасаться с этими непревзойденными математиками. Бывалые люди сообщают, что в Дамаске, в Багдаде, в стране Магриб, в Каире и Самарканде имеются обставленные богатыми астрономическими приборами кабинеты для наблюдения за светилами. Я же пожизненно привязан к этому отдаленному от всего мира и милому моему сердцу клочку земли… Пообещай же мне, Каспер, что, если судьба забросит тебя в эти страны, ты вспомнишь о желании своего учителя и посетишь прославленные кабинеты астрономов!»Прочитав эти строки, Коперник прикрыл рукою глаза. Возможно, что Касперу и придется сейчас посетить эти страны, но – господи, смилуйся над ним! – посетить в качестве раба, прикованного к скамье!Он снова перелистал несколько страниц.«Говорят, что древние, возводя новое здание, закапывали под основанием его приносимого в жертву агнца Агнец (славянск.) – ягненок.
или петуха… Если бы это могло помочь учителю в его трудах, я с радостью пожертвовал бы своею жизнью подобно петуху римлян или агнцу эллинов».Руки Коперника задрожали, глаза наполнились слезами. Перевернув много страниц, он заглянул в конец дневника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50