Ничего не осталось: ни детей, ни дома, ни имени. Ричард… невозможно даже думать, что сделает Ричард.– Семнадцать лет! – вскрикнула она. – И через семнадцать лет ты пришла ко мне с этим! Боже мой, ты знаешь, что ты со мной делаешь?– Тогда дайте мне то, о чем я прошу, и вы никогда меня больше не увидите.Можно ли ей верить?– Вы ведь хотите знать, как он выглядит? Только вам трудно в этом признаться. Хорошо, я расскажу. У него нос Фрэнсисов, как у вас или у вашего дедушки. И он светлый. Я видела итальянских матросов в Коувтауне, они были не намного светлее. Думаю, что его выдают только волосы.В тот день Агнес не намазала волосы маслом, поэтому они вились, закручивались, при взгляде на них чудилось что-то первобытное. Какими удивительными путями следует память: при виде этих волос на ум приходили барабаны. Барабаны? Много лет назад, как сказал Дедушка, по воскресеньям на плантациях весь день был слышен их грохот. А однажды в детстве Ти и сама видела африканские танцы, зажигательную калинду, сопровождаемую топотом, излучающую силу и жар.Она провела рукой по лбу, возвращаясь в действительность.– Я могу достать деньги. Я достану.Ричард следит за всеми вложениями и банковскими счетами, но она всегда может продать браслет. Их у нее так много. Он купил слишком много дорогих ненужных вещей.– Да, я раздобуду их для тебя. И тогда ты оставишь меня в покое? В конце концов, он твой, разве не так?Думаю, что его выдают только волосы.– У меня четверо детей. У нас с мужем. Три девочки.Длинные серебристые волосы шелком рассыпаются по плечам.– И сын, мой первенец.Мой милый мальчик, мой сильный и нежный мальчик. Я никогда не говорила и никогда не скажу, но он знает и я знаю, что он – мое сердце.– Я не могу позволить, чтобы с ними что-нибудь случилось! – резко выкрикнула она.– Конечно, не можете.– Если… он… когда-нибудь узнает, все будет кончено, – она раскинула руки. – Он снесет этот дом. Он из тех, кто даже не попытается понять… простить…– А что такое мужчина? – Агнес печально смотрела на нее. – Я говорю вам – выбросьте все это из головы. Я была вам матерью, вы забыли? Даже больше Джулии.– Это правда.Джулия присутствовала в ее воспоминаниях не ярче, чем рисунок пастелью. Ни радости, ни разногласий, ничего. Тереза подумала, возможно поэтому я такая, какая я есть. Наверное, если бы я захотела, я могла бы сходить к психоаналитику – это так модно сейчас, и тогда знала бы. И еще я смогла бы понять, почему то, что Агнес негритянка, вызывает у меня неприязнь, а мгновенье спустя я чувствую тепло и покой в ее присутствии.– Моя малышка, Маргарет, – умственно отсталая, – внезапно сказала она, хотя не собиралась этого делать. – Она никогда не повзрослеет.– Мне так жаль, мисс Ти.– Ты знаешь, иногда мне в голову приходит безумная мысль, что это, наверное, наказание.– Это не безумие, – покачала головой Агнес. – Я знаю подобные случаи.Да нет, это, конечно, безумие, абсурд. Только крестьянин из такого места, как Сен-Фелис, может верить в это: атавизм, сохранившийся с доисторических времен, проявляющийся в человеке в минуты отчаяния.Агнес тронула фотографию на столе:– Это ваш муж? Красивый мужчина.– Да, – когда она злилась, то думала о нем с презрением. Не снимок, а реклама дорогого костюма. Мужчина-кокетка.Но сейчас она не собиралась жаловаться.– Вы счастливы? Он хорошо к вам относится?Это были скорее утверждения, а не вопросы. Для такого человека, как Агнес, которая не имела ничего, блеск обстановки, обширные владения и аккуратные ряды деревьев под окном были вполне достойной компенсацией.– Он добр ко мне. Я счастлива.Безусловно, Ричард по-своему был без ума от нее. Он давно уже не воспринимал ее, как ни на кого не похожую девочку с чужеземного острова, но сохранил свое теплое отношение, а кроме того, он вырос в среде, где разводятся крайне редко. Да у него и не было причин – о которых бы он знал – оставить ее.К детям он тоже был добр, терпелив даже с бедной Маргарет, гордился двумя другими дочерьми и Фрэнсисом, не по годам развитым, живым мальчиком. Не верилось, что это их сын. У него ничего не было от Ричарда, кроме светлых волос и особой манеры улыбаться.Сидя под мягким, проницательным взглядом Агнес, она думала: мы никогда ни о чем не говорили по-настоящему, кроме детей; у нас никогда не было общих интересов. Но это не важно. Даже «другие женщины» не имеют значения. Она отдала свою жизнь воспитанию детей, так ботаник сосредоточивается на своих опытах, постоянно следя за температурой в оранжерее и химическим составом почвы.Ей вдруг захотелось поговорить о Фрэнсисе:– Мой сын, мой сын Фрэнсис напоминает мне моего отца.– Вы его помните?– Очень смутно. Я помню истории, которые он мне читал. У него был красивый голос.Она помнила ощущение усталости, исходившее от него, белизну постели и комнату с постоянно задернутыми шторами. Черный катафалк, который тянули две лошади с черным плюмажем на головах, увез его навсегда.– Он умер мужественно. Он страдал, но никогда не жаловался.– Дедушка всегда говорил, что Фрэнсис был сильным. Он сказал, что я тоже сильная, даже если сама так не считаю. Он еще добавил, что эта сила помогает выстоять в жизни.– У вашего дедушки она, без сомнения, была, – мрачно сказала Агнес. – Вы знаете, что он сделал с Клайдом. Не то чтобы этого нельзя было ожидать, цветной мальчик…– Ты считаешь, это оправданием? Что он не сделал бы этого с любым?– С любым, – улыбнулась Агнес. – В нем жила ненависть, мисс Ти. Только он так не думал.Ти молчала. Клайд, его жизнь и смерть, но более всего его смерть, должны быть навечно погребены, остаться тайной для всех.– Тем не менее, – задумчиво произнесла Агнес, – я не обвиняю его за то, что он сделал. Способность убить есть в каждом из нас. Я знаю, что, если надо будет, я смогу убить ради Патрика.Звенящая тишина навалилась на них.– Скажите мне, мисс Ти, вы хоть раз виделись с вашей матерью?Ти облизала сухие губы:– Они дважды навещали нас.– А вы? Вы никогда не хотели поехать туда?– Нет, никогда.Снова эта невыносимая тишина. Еще минута и Ти закричит. Она прижала пальцы к дрожащему рту и через голову Агнес взглянула в зеркало, которое несколько минут назад отражало цветы и книги и из которого сейчас смотрело ее перепуганное лицо, борющееся со слезами.Она подбежала к Агнес. Вот плечо, к которому можно прижаться, рука – гладит по спине, успокаивая. Сдавленным голосом она проговорила в плечо:– Я не могу позволить себе плакать.– Я знаю. Иначе я бы сказала – поплачьте и вам станет легче. Но вы не смеете.Тереза подняла голову:– Я солгала тебе. Нет, в то же время – не солгала. Я… я не знаю, что я чувствую. Никогда не знаю. На самом деле, я не знаю правды о себе. Я хочу, я действительно хочу знать, какой он, хочу! И боюсь узнать. Прости меня, Агнес.– Можете ничего не говорить. Вы думаете, что столько лет живя на свете, я ничего не знаю о жизни? – в ее голосе прозвучала скорбь старой женщины, повидавшей слишком много на своем веку. – Хорошо, я расскажу вам. Он спокойный мальчик, нежный, вдумчивый, размышляет о разных вещах. Он честолюбив, да, но не в отношении денег. И гордый. У него очень светлая кожа, а он гордится тем, что черный. Больше, чем иной по-настоящему черный. Странно, не правда ли?– О да, – печально и странно. А он счастлив, Агнес?– У него есть друзья. Такие же, как он. Да, пожалуй, он счастлив, как и все… Не знаю, что еще вам сказать. В нескольких словах трудно описать все прошедшие годы. Одно могу сказать – он лучшая часть моей жизни.– Я помню день, когда ты забрала его. Я хотела на него посмотреть – и не хотела. И мне стыдно, что не посмотрела до сих пор.– Здесь нечего стыдиться. Вам было шестнадцать, вы были напуганы до смерти. Хотя в вас было столько мужества, будьте уверены.– Я часто думала, что существуют два вида мужества. Есть такой, что помогает держаться, придает спокойную уверенность в себе. Это обо мне, это моя жизнь. А другой вид мужества дает способность рисковать, идти неизведанными путями. Мне этого не дано.– Не бояться правды, вы хотите сказать?Ти кивнула. Внезапно она осознала, что дышит тяжело, почти задыхается, словно долго бежала.– Это было бы неразумно с вашей стороны. И я сказала бы то же самое, даже если не собиралась брать Патрика. Тогда вы не получили бы всего этого, – Агнес обвела рукой комнату.– Ты знаешь, что для меня это не имеет большого значения. Я могу обходиться гораздо меньшим, Агнес!– А четверо детей? Муж?– Дети, – очень тихо произнесла Ти.– Понятно. Так значит вот как! Пусть бы их было даже больше. И вам нужен человек, который любил бы вас всю жизнь.– Тебе тоже, – слабо улыбнулась Ти.– Мне не нужно это в такой степени, как вам. Никогда не было нужно. В вас была огромная способность любить едва вы научились ходить. Вы родились с ней.– Я любила тебя, Агнес, разве нет? Тебя и Дедушку. А теперь у меня есть Фрэнсис. Жаль, что ты не можешь его увидеть. Все, что ты рассказала о… Патрике, я могу сказать о нем. Он спокойный, нежный, любознательный…Снизу донесся звук закрываемой двери и шагов. Агнес поднялась и надела шляпу.– Мне лучше уйти прежде чем кто-нибудь придет и начнет задавать вопросы. Так вы обещаете мне выполнить мою просьбу?– Обещаю. И я надеюсь… я желаю ему всего хорошего… – она остановилась.Агнес взяла руку Ти в свои ладони. Старый жест, давно забытый и сейчас внезапно вернувшийся.– Агнес, когда ты уйдешь, я вспомню столько всего, что нужно было сказать. О том, что ты сделала для меня, о тебе и о том, как я тебя люблю.– Вам не нужно говорить об этом. Я знаю.Они вместе спустились к дверям. На пороге Агнес обернулась и оглядела холл, потонувший в полумраке угасающего дня.– Я предчувствую. Вы знаете, у меня всегда была способность предчувствовать.– Какое предчувствие? Что ты имеешь в виду?– Он вернется в вашу жизнь, Патрик вернется. Не через меня, нет, никогда! Может быть, не в вашу жизнь, я не уверена. В жизнь ваших детей. Да. Я ясно это вижу.Тереза не ответила. Опять что-то древнее, подумала она, подбадривая себя. Суеверие. И это тоже часть Агнес. Но руки у нее дрожали так, что она с трудом закрыла дверь и защелкнула ее на задвижку.Позже Фрэнсис спросил:– Кто была та цветная женщина, что приходила к тебе сегодня днем? Я проходил мимо твоей комнаты, когда шел наверх.– Моя няня. Так, наверное, можно назвать ее.– С Сен-Фелиса? А что она здесь делала?– Кажется, ее двоюродная сестра работает где-то рядом.– Я написал о Сен-Фелисе по экономике, я тебе не говорил? О ценах на сахар и о конкуренции со свекловичным сахаром из Европы. Все так удивляются, даже мой учитель, когда я говорю им, что моя мама родом с Сен-Фелиса.– В этом нет ничего особенного, – спокойно сказала Тереза.– Они наверное думают, что там до сих пор есть пираты, вулканы. Но, ты знаешь, когда я читал дневник первого Франсуа, я просто замирал, правда.Правда – модное в этом году в школе словечко. Еще детская непосредственность Фрэнсиса, его невинное хвастовство успехами в баскетболе и в то же время две параллельные морщинки, прочертившие лоб, глубоко тронули ее. Ей захотелось поддержать этот порыв.– Полагаю, они к тому же считают нас сахарными миллионерами?– Да, конечно! А еще, – застенчиво добавил Фрэнсис, – их очень интересует секс между людьми с разным цветом кожи, – он засмеялся. – Я говорю им, что мы все белые, в нашей семье нет ничего такого.Она сцепила руки на коленях, затем положила их на туалетный столик между гребней и коробочек с пудрой.– Я собираюсь когда-нибудь поехать туда, даже если ты сама не захочешь…– Это не так романтично, как тебе кажется. Ты будешь разочарован, – и мягко, – тебе лучше подумать о поступлении в Амхерст, если ты не передумал.– Я поступлю, не волнуйся, – произнес Фрэнсис, улыбаясь упрямой, очаровательной улыбкой своего отца.Он задумчиво посмотрел на мать:– Говорят, что ты изводишь себя.– Кто говорит?– Ну, друзья, папины родственники и даже прислуга.– Они считают, что мне следует отправить Маргарет в специальное учреждение.– Это же школа, особая школа, – тихо проговорил он, опустив глаза.– Как я хочу, чтобы они оставили меня в покое! – закричала она.– Некоторые говорят, что ты как будто наказываешь себя, – встревоженно сказал мальчик.– Наказываю себя? За что, например?– Не знаю, мама. Наказание, так она сказала Агнес.– Меня попросил поговорить с тобой папа, потому что ты не хочешь его слушать, – теперь Фрэнсис поднял глаза. Чистые, красивые, добрые глаза, единственные в мире, которые говорят с ней. – Я сказал, что поговорю, но вряд ли будет толк. Я сказал ему, что ты не можешь бросить такого ребенка. Это не ее вина, что она родилась такой.– Ты тоже так думаешь, – пробормотала она.– Я думаю, что для тебя было бы легче, если бы ее отослали куда-нибудь. Многие так бы и сделали, но не ты. Ты не сможешь поступить так со своим собственным ребенком.Какой ад царит в ее сердце! И она отвернулась, чтобы он не прочитал это по ее лицу.– Я приведу Маргарет наверх?– Да, пожалуйста.Она с отчаянием оглядела комнату, в которую, как и во весь дом, она вложила свою любовь, населила дорогими сердцу, знакомыми вещами: старый, потрепанный медведь Фрэнсиса на комоде, фотография девочек в нарядных платьях, полка с книгами по садоводству. Но сегодня она не приносила ей успокоения. Мрачная, чужая, комната словно раздвигалась, стены исчезали, впуская вселенский холод…– Мама? – это Маргарет у двери.– Что, дорогая?– Я не хочу ложиться спать, – слабый, беспомощный рот кривится от подступающего плача.– Я сначала почитаю тебе.– Нет, Фрэнсис почитает! – и большая девочка, ростом почти с брата, топнула ногой.Ценой огромного усилия, Ти сдержалась. С помощью Фрэнсиса, по крайней мере, будет легче уложить ее сегодня вечером.– Пойдем, Маргарет, милая, – и беря девочку за руку, она благодарно улыбнулась сыну. – Я не представляю, что бы я без тебя делала.Когда все в доме успокоилось, она тоже легла. Ричард придет поздно, и она была рада побыть в одиночестве. Она часто оставалась одна, у него была своя жизнь, связанная с работой и галереями. Горькая улыбка коснулась ее губ. Он казался себе потрясающим мужчиной, финансовым гением и знатоком искусства. Правда, надо отдать ему должное, он действительно разбирался в живописи.– Анатоль Да Кунья один из великих, – как-то сказал он ей. – Увидишь, его работы будут бесценными после его смерти. – Движимый этой уверенностью, он купил четыре пейзажа. – Его лучшие работы связаны с его воспоминаниями о Вест-Индии. Ты сама сможешь оценить это, Тереза. Скажи, они передают дух твоей родины?Да. О да! Теперь в простенке между окнами в свете лампы висел пейзаж Морн Блю. У ее подножья под потемневшим от жары небом слегка покачивались знакомые поля сахарного тростника в два человеческих роста. И ряд рубщиков, их черные руки взметнулись в одинаковом движении, как у танцоров на каменных фризах.Ричард повесил картины здесь, чтобы доставить ей удовольствие, но она не хотела этого, она не хотела ничего, связанного с Сен-Фелисом, даже дедушкиных книг, когда он умер, хотя они все равно послали их ей, послали не зная, – откуда они могли знать – что вместе с ними посылают стук крокетных мячей на лугу, мерцание свечей на католическом кладбище и запах дождя.Здесь сейчас тоже пошел дождь, на всю ночь. На Сен-Фелисе дождь налетает, наводняет землю и прекращается так же внезапно, как и начался, и от него остается только пар, идущий от земли.Внизу на пристани, где стоят на якоре суда, груженные бананами, босоногие женщины переносят на головах грузы.– Посмотри, – говорит Мама, – как грациозно они двигаются! Так же и монахини учат тебя ходить с книгой на голове.Нет, не то же самое, даже ребенком Ти ясно видела разницу. Некоторые вещи озадачивали ее: например, что тяжелую работу выполняют чернокожие и то, как они живут. Она ходила с Агнес в город за лекарством для кухаркиной старой тетки; на улицах пахло ужасно, сточные канавы воняли, в домах не было ничего, кроме стола и кровати. Почему? Никто не объяснил ей. Возможно, никто не мог.Дедушка с гордостью рассказывал о Кембридже, о лодках на тихой реке, о церковных хорах и готических строениях, о джентльменах. Как все это могло сочетаться с Коувтауном?– Этому мальчику нужно лучшее. Он этого заслуживает, – сказала Агнес.– Три поколения нашей семьи учились в Кембридже, – говорил Дедушка.– Это – четвертое, а он даже не знает, кто он. Голова Терезы беспокойно метнулась на подушке. О Фрэнсис, Фрэнсис, не потому ли я люблю тебя так сильно? Слишком сильно, может быть, что хочу для тебя всего? Оттого ли это, что я хочу забыть, стереть для себя того, другого, уничтожить свою боль и сказать: вот мой сын, мой единственный сын, у меня нет другого и никогда не было?Какой ад, какой ад у нее в сердце.Она ударила кулаками по постели. Сжала губы. Слушай, Тереза, ничего не поделаешь, все идет так, как идет. Просто продолжай делать то, что нужно, слышишь меня? И не волнуйся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46