– А то одной в такое время…
На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел, что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на её взаимность.
А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
– Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею на это никакого права. Ни морального, ни физического…
После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
– Мне бы – как ты, – говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая через их плечи.
«Сейчас или никогда!» – сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав пронзительный клич «Йя!», выбросил вверх ногу.
Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
Глаза Веры сияли.
– Любимый! – прошептала она. – Я согласна.
И кинулась к нему на шею.
Но руки её до цели не дошли.
Горохов крепко держал двойной блок.
Окно
Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он рисовал пьяниц. И в будни – тоже.
Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина. Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
Чтобы проявить своё благородство, он рисовал девушку, которую защищал от хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были детали.
Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты, улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил узнать, что же там, за окном.
Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю. Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами. Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи, которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих. Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов. Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с криком «А-а-а!» прыгал в мать.
Наконец сошел последний слой.
Сын глянул за окно…
Но там ничего не было.
Вещий сон
И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если, конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
– Вы, наверно, в школе ещё учитесь?
А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только тех, кому за тридцать.
Я говорю ненавязчиво, издалека:
– У вас телефон есть?
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта девушка, встаёт. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее – длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
– Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно самостоятельный, с южным нахрапом.
А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
– Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
– Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
– А у вас разве есть?
Она говорит:
– К сожалению – только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не считая бабушки. И ещё с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня её провожать. А живёт она, как это выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной пастой:
– Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю её, потому что это не совсем она, а какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые оказываются её.
Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет ребёнок.
И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребёнка.
Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она согласна на все, даже выйти за меня замуж. А что касается ребенка, то он у нее уже есть. Готовый. Хотя и небольшой. От первого брака. Самого удачного.
И мне уже неудобственно перед ней и перед её ребёнком. А тут ещё, оказывается, и день свадьбы назначен. На среду. В чебуречной. В одном зале с поминками.
Вот такой сон. К чему бы это?
Прокопьев долго и вопросительно смотрит на седую цыганку.
Цыганка, слюнявя желтые сухие пальцы, листает англо-французский технический словарь, и наконец говорит:
– К свадьбе это, касатик.
– Точно, седовласка! – изумляется Прокопьев. – Как раз была у нас недавно свадьба. Года два или четыре назад.
– Значит, вещий сон тебе приснился, – говорит цыганка.
– Точно! – говорит Прокопьев. – Пока я спал, все вещи украли.
– А ты не спи на вокзалах-то! – говорит цыганка.
– А где ж мне ещё спать?! Я же женатый! – говорит Прокопьев и, проснувшись, наконец засыпает.
Химик
«Растворил я окно…»
Из романса П. Чайковского
Вдова была безутешна.
– Говорила тебе: не выходи замуж за химика! – утешала её мать. – Не послушалась? Теперь пеняй на себя!
Сдувая на себя пену с пива, молодая вдова Силуэтова рыдала ещё больше, и мать, не зная, как по-другому вывести дочь из нервного потрясения, съездила за город и привезла оттуда знахаря.
Знахарь был пожилой, маленький, но распространял вокруг себя острый запах куриного помёта. Придерживая знахаря за локоток, Полина Григорьевна демонстрировала ему квартиру:
– Это, пардон, спальня. Это в кресле вдова плачет. А это Володенькина комната.
Знахарь показал подбородком на кучу мусора в углу комнаты:
– Мусор после ремонта?
– Нет, – сказала Полина Григорьевна. – Это Володенька после своего опыта.
– Ну что ж, – сказал знахарь, поворошив мусор ногой, – будет жить.
– Кто? – не поняла Полина Григорьевна.
– Володенька, – сказал знахарь. – Зять ваш. Вы же сами помочь просили.
– Так я о дочери ходатайствовала, – строго сказала Полина Григорьевна. – А зять-то причем? Он уже ушел от нас безвозвратно.
– А я полагал, что муж – лучшее утешение для вдовы, – сказал знахарь.
– Ну, если вы так настаиваете… – сказала Полина Григорьевна. – Вам, наверно, и фотография его потребуется?
– И фотография, – сказал знахарь. – В полный рост. И газетка самая ненужная. Я его на газетку собирать буду.
* * *
Через полчаса на газетке уже стоял младший научный сотрудник химической лаборатории Владимир Силуэтов, цел и невредим, только плечи и локти у него были немного испачканы известкой.
Он с удивлением посмотрел на жену и тещу и спросил:
– Где это вы так долго пропадали?
* * *
Когда первое изумление прошло, тёща оставила молодых наедине и пошла в кухню.
Знахарь тотчас же соскочил с табуретки и, потупясь, сказал:
– Рублишко бы, хозяйка.
– Да вам за такие дела, – сказала Полина Григорьевна, – не то что рублишко, – убить мало!
* * *
Ночью в квартиру позвонили.
– Кого это ещё несет? – спросонья сказал Силуэтов.
Жена накинула халат и открыла дверь.
На пороге стоял Силуэтов. Тоже Володя. И тоже муж. Силуэтов-2, значит.
– Чего заперлась? – недовольно сказал он. – Кто у тебя там?
Жена побледнела и бросилась в спальню.
– Кто у тебя там? – спросил Силуэтов-1 с кровати.
– Вставай, Володя! – зашептала жена. – Муж пришёл!
– А кто же тогда я?! – ахнул Силуэтов-1 и приготовился прыгать из окошка.
– Во дают! – сказал Силуэтов-2, входя в спальню. – Только на день и отлучился!
Тёща, увидев двух зятьев, заревела:
– Откуда ты-то ещё на мою голову свалился?!
– Из больницы, – сказал Силуэтов-2. – Меня взрывной волной в открытую форточку выбросило. И прямо в приемный покой. Оказалось – легкий испуг. Вот домой отпустили.
И Силуэтов-2 лег по другую сторону жены.
* * *
Знахарь молча слушал Полину Григорьевну, постукивая пальцами по толстой книге с медными застежками и надписью «Могущество алхимии», вокруг которой был изображен дракон, проглатывающий собственный хвост.
– Вот такая ситуёвина, – закончила Полина Григорьевна свой рассказ.
– Ничего страшного, – успокоил её знахарь. – Одного будем убирать.
– Каким же образом? – спросила Полина Григорьевна.
– Сейчас прикинем, – сказал знахарь и вынул из сундука другую книгу, на обложке которой значилось: «Арнальдо де Виланова. О ядах».
* * *
Хоронили Силуэтова на небольшом кладбище при лаборатории. Могильщик, много повидавший на своём веку, бывший химик этой же лаборатории, одноглазый, однорукий и одноногий, причем все было левое, увидев скорбящего над своей могилой Силуэтова, в ужасе убежал к своей второй половине, тоже бывшей химичке, у которой все было правое, так что, когда они перед сном гуляли по кладбищу под руку, казалось, что идёт один человек, но с двумя головами.
* * *
На другой день Силуэтов вышел на работу, но заметили его только тогда, когда он снова помер, потому что снова стали собирать деньги на венок.
Жена его как раз зашла в лабораторию, где её встретил опечаленный заведующий, как две капли воды похожий на знахаря.
– А где Володя?!
– В ванне, – сказал заведующий лабораторией и провел жену Силуэтова в комнату, где стояла ванна, наполненная бурой жидкостью. – Прямо в ней и хоронить будем.
– Так в ней же ничего нет, кроме грязи!
– Вот эта грязь – он и есть.
* * *
Вдова была безутешна. Вся в слезах она бросилась домой. Уже в коридоре она почуяла что-то неладное. Причем почуяла носом. На табуретке стояла бутылка, а внутри по донышку бегала маленькая Полина Григорьевна и рыдала:
– Зря я знахарю-то рубль не дала!
Вдова Силуэтова распахнула дверь комнаты и увидела мужа. Он сидел за столом и нагревал на спиртовке реторту, из которой тонкой струйкой вился дымок, превращаясь в голову заведующего лабораторией – знахаря. Голова покачивалась в воздухе и говорила:
– Ты, Володька, талант! И талант истинный! Только ты им пользоваться не умеешь…
Баня
Когда постановили в нашем районе воздвигнуть баню, первым делом стали ей место искать. Тут, значит, магазин стоит. Тут – церквушка. А там, значит, – пустырь. Ничего на этом пустыре нет. Только высится посередине пивной ларек.
Ну что, постановили снести к чертям собачьим эту церквушку. Поскольку она все равно уже старая. Пятнадцатого века.
А отвели на строительство бани жутко короткий срок: три с половиной года. Полгода – это, значит, непосредственно саму баню строить. А три года – церковь ломать.
Ну, первой же взрывной волной сдуло к ядрене фене магазин! А пивной ларек – молодцом! Там только у алкашей пену с пива сдуло.
А вот уж после седьмого взрыва, когда у нашего прораба кисть оторвало, хорошо, что малярную, а с церквушки слетели вороны, правда, жареные, поняли мы, что с религией надо завязывать. Как говорят индийские астрологи, против кармы не попрешь!
А нам под строительство бани отвели новое место. Очень хорошее. Рядом с болотом.
Испачкался в болоте – и в баню. Помылся в бане – и опять в болото.
И вот, значит, строим мы баню. По порядку строим, согласно инструкции. Сначала – первый этаж. Потом – второй… Вот уже и тринадцатый этаж достраиваем. А баня почему-то все одноэтажная получается. Если не сказать – ниже. Её в болото засасывает.
Мы говорим:
– Чего-то мы, ребята, не в ту сторону кладем. По проекту, вроде, вверх было.
Прораб говорит:
– А и пусть! Ну этот проект в болото! Жизнь нам диктует другие законы.
И вот мы уже строим высотную баню-землескреб. Но вдруг где-то в районе девяностого этажа продвижение бани к центру земли прекращается.
Прораб говорит:
– Ну, слава богу, фундамент готов! Давайте скорей саму баню нашлепывать.
Мы говорим:
– Так у нас уже стройматериалы кончились. Только стекло осталось.
Прораб говорит:
– О'кеюшки! Сделаем баню в стиле «модерн». Пусть люди глядят сквозь стекло и любуются на окружающую природу.
Мы говорим:
– Да на всю баню-то стекла не хватит. Один мешок всего и остался. Да и то – в виде дребезгов.
В общем, комиссия баню приняла. Правда – за что-то другое.
Сейчас мост будем строить. Реку только подходящую найдем.
Смех сквозь слезы
Писатель Обрезкин писал длинные и скучные юмористические рассказы. Его активно печатали в газетах и журналах, но никогда не включали в концерты и не предлагали публичных выступлений, потому что к юмору, звучащему со сцены, предъявляются другие требования, а именно: юмор должен быть смешным.
И вот однажды писатель Обрезкин попросил включить его в какой-то большой концерт.
Ведущий, как обычно, ответил, что он бы включил и с превеликим удовольствием, но программа концерта, к сожалению, уже утверждена, и свободных мест нет. Обрезкин стал его уговаривать, стуча кулаком по столу, и в порыве возмущения вдруг крикнул:
– У меня дядя в конце концов умер!
Ведущий сразу растерялся.
– О, простите! – сказал он. – Тогда, конечно. Такое горе. Только коротенько.
Так писатель Обрезкин был включен в концерт.
Перед его выходом ведущий объявил:
– Уважаемые зрители! Сейчас перед вами выступит писатель Обрезкин. У него произошло большое горе: умер дядя. Поэтому во время чтения писателем своего юмористического рассказа я бы попросил зал как можно больше смеяться.
Обрезкин вышел на сцену и под дружный смех прочел длинный и скучный юмористический рассказ.
На волне аплодисментов он влетел за кулисы и попросил ведущего разрешить ему прочесть ещё один рассказ.
– Не имею права, – ответил ведущий. – У вас же умер один дядя?!
– Нет, – сказал Обрезкин. – ещё тётя.
Ведущий вышел на сцену и объявил об этом залу.
Над вторым рассказом смеялись ещё больше.
Окрыленный успехом, Обрезкин бросился опять к ведущему.
– Кто ещё? – со страхом прошептал ведущий.
– Двое детей! – радостно сказал Обрезкин. – Но совсем небольшие. По полстранички каждый.
– А как объявить народу?
– Объявите: авиационная катастрофа.
– Это же на целый час! – ужаснулся ведущий.
– Нет, – сказал Обрезкин. – Самолет областного значения.
Ведущий так и объявил. Писатель Обрезкин вышел на сцену и под душераздирающий хохот прочел ещё два рассказа.
Из зала послышались возгласы:
– Бис!
Ведущий вышел на сцену и объяснил, что второй раз одни и те же родственники умереть не могут.
Тогда кто-то крикнул:
– Автора!
Ведущий весь в слезах бросился к телефону и стал звонить в аэропорт, чтобы прислали механика, по вине которого разбился самолет.
Ему ответили, что самолеты в их области ещё никогда не разбивались. У них вообще нет самолетов.
Ведущий заплакал ещё сильней и объявил все зрителям.
Наступила гробовая тишина: слышно было только, как плотник сколачивал гроб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел, что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на её взаимность.
А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
– Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею на это никакого права. Ни морального, ни физического…
После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
– Мне бы – как ты, – говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая через их плечи.
«Сейчас или никогда!» – сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав пронзительный клич «Йя!», выбросил вверх ногу.
Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
Глаза Веры сияли.
– Любимый! – прошептала она. – Я согласна.
И кинулась к нему на шею.
Но руки её до цели не дошли.
Горохов крепко держал двойной блок.
Окно
Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он рисовал пьяниц. И в будни – тоже.
Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина. Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
Чтобы проявить своё благородство, он рисовал девушку, которую защищал от хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были детали.
Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты, улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил узнать, что же там, за окном.
Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю. Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами. Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи, которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих. Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов. Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с криком «А-а-а!» прыгал в мать.
Наконец сошел последний слой.
Сын глянул за окно…
Но там ничего не было.
Вещий сон
И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если, конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
– Вы, наверно, в школе ещё учитесь?
А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только тех, кому за тридцать.
Я говорю ненавязчиво, издалека:
– У вас телефон есть?
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта девушка, встаёт. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее – длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
– Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно самостоятельный, с южным нахрапом.
А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
– Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
– Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
– А у вас разве есть?
Она говорит:
– К сожалению – только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не считая бабушки. И ещё с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня её провожать. А живёт она, как это выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной пастой:
– Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю её, потому что это не совсем она, а какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые оказываются её.
Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет ребёнок.
И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребёнка.
Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она согласна на все, даже выйти за меня замуж. А что касается ребенка, то он у нее уже есть. Готовый. Хотя и небольшой. От первого брака. Самого удачного.
И мне уже неудобственно перед ней и перед её ребёнком. А тут ещё, оказывается, и день свадьбы назначен. На среду. В чебуречной. В одном зале с поминками.
Вот такой сон. К чему бы это?
Прокопьев долго и вопросительно смотрит на седую цыганку.
Цыганка, слюнявя желтые сухие пальцы, листает англо-французский технический словарь, и наконец говорит:
– К свадьбе это, касатик.
– Точно, седовласка! – изумляется Прокопьев. – Как раз была у нас недавно свадьба. Года два или четыре назад.
– Значит, вещий сон тебе приснился, – говорит цыганка.
– Точно! – говорит Прокопьев. – Пока я спал, все вещи украли.
– А ты не спи на вокзалах-то! – говорит цыганка.
– А где ж мне ещё спать?! Я же женатый! – говорит Прокопьев и, проснувшись, наконец засыпает.
Химик
«Растворил я окно…»
Из романса П. Чайковского
Вдова была безутешна.
– Говорила тебе: не выходи замуж за химика! – утешала её мать. – Не послушалась? Теперь пеняй на себя!
Сдувая на себя пену с пива, молодая вдова Силуэтова рыдала ещё больше, и мать, не зная, как по-другому вывести дочь из нервного потрясения, съездила за город и привезла оттуда знахаря.
Знахарь был пожилой, маленький, но распространял вокруг себя острый запах куриного помёта. Придерживая знахаря за локоток, Полина Григорьевна демонстрировала ему квартиру:
– Это, пардон, спальня. Это в кресле вдова плачет. А это Володенькина комната.
Знахарь показал подбородком на кучу мусора в углу комнаты:
– Мусор после ремонта?
– Нет, – сказала Полина Григорьевна. – Это Володенька после своего опыта.
– Ну что ж, – сказал знахарь, поворошив мусор ногой, – будет жить.
– Кто? – не поняла Полина Григорьевна.
– Володенька, – сказал знахарь. – Зять ваш. Вы же сами помочь просили.
– Так я о дочери ходатайствовала, – строго сказала Полина Григорьевна. – А зять-то причем? Он уже ушел от нас безвозвратно.
– А я полагал, что муж – лучшее утешение для вдовы, – сказал знахарь.
– Ну, если вы так настаиваете… – сказала Полина Григорьевна. – Вам, наверно, и фотография его потребуется?
– И фотография, – сказал знахарь. – В полный рост. И газетка самая ненужная. Я его на газетку собирать буду.
* * *
Через полчаса на газетке уже стоял младший научный сотрудник химической лаборатории Владимир Силуэтов, цел и невредим, только плечи и локти у него были немного испачканы известкой.
Он с удивлением посмотрел на жену и тещу и спросил:
– Где это вы так долго пропадали?
* * *
Когда первое изумление прошло, тёща оставила молодых наедине и пошла в кухню.
Знахарь тотчас же соскочил с табуретки и, потупясь, сказал:
– Рублишко бы, хозяйка.
– Да вам за такие дела, – сказала Полина Григорьевна, – не то что рублишко, – убить мало!
* * *
Ночью в квартиру позвонили.
– Кого это ещё несет? – спросонья сказал Силуэтов.
Жена накинула халат и открыла дверь.
На пороге стоял Силуэтов. Тоже Володя. И тоже муж. Силуэтов-2, значит.
– Чего заперлась? – недовольно сказал он. – Кто у тебя там?
Жена побледнела и бросилась в спальню.
– Кто у тебя там? – спросил Силуэтов-1 с кровати.
– Вставай, Володя! – зашептала жена. – Муж пришёл!
– А кто же тогда я?! – ахнул Силуэтов-1 и приготовился прыгать из окошка.
– Во дают! – сказал Силуэтов-2, входя в спальню. – Только на день и отлучился!
Тёща, увидев двух зятьев, заревела:
– Откуда ты-то ещё на мою голову свалился?!
– Из больницы, – сказал Силуэтов-2. – Меня взрывной волной в открытую форточку выбросило. И прямо в приемный покой. Оказалось – легкий испуг. Вот домой отпустили.
И Силуэтов-2 лег по другую сторону жены.
* * *
Знахарь молча слушал Полину Григорьевну, постукивая пальцами по толстой книге с медными застежками и надписью «Могущество алхимии», вокруг которой был изображен дракон, проглатывающий собственный хвост.
– Вот такая ситуёвина, – закончила Полина Григорьевна свой рассказ.
– Ничего страшного, – успокоил её знахарь. – Одного будем убирать.
– Каким же образом? – спросила Полина Григорьевна.
– Сейчас прикинем, – сказал знахарь и вынул из сундука другую книгу, на обложке которой значилось: «Арнальдо де Виланова. О ядах».
* * *
Хоронили Силуэтова на небольшом кладбище при лаборатории. Могильщик, много повидавший на своём веку, бывший химик этой же лаборатории, одноглазый, однорукий и одноногий, причем все было левое, увидев скорбящего над своей могилой Силуэтова, в ужасе убежал к своей второй половине, тоже бывшей химичке, у которой все было правое, так что, когда они перед сном гуляли по кладбищу под руку, казалось, что идёт один человек, но с двумя головами.
* * *
На другой день Силуэтов вышел на работу, но заметили его только тогда, когда он снова помер, потому что снова стали собирать деньги на венок.
Жена его как раз зашла в лабораторию, где её встретил опечаленный заведующий, как две капли воды похожий на знахаря.
– А где Володя?!
– В ванне, – сказал заведующий лабораторией и провел жену Силуэтова в комнату, где стояла ванна, наполненная бурой жидкостью. – Прямо в ней и хоронить будем.
– Так в ней же ничего нет, кроме грязи!
– Вот эта грязь – он и есть.
* * *
Вдова была безутешна. Вся в слезах она бросилась домой. Уже в коридоре она почуяла что-то неладное. Причем почуяла носом. На табуретке стояла бутылка, а внутри по донышку бегала маленькая Полина Григорьевна и рыдала:
– Зря я знахарю-то рубль не дала!
Вдова Силуэтова распахнула дверь комнаты и увидела мужа. Он сидел за столом и нагревал на спиртовке реторту, из которой тонкой струйкой вился дымок, превращаясь в голову заведующего лабораторией – знахаря. Голова покачивалась в воздухе и говорила:
– Ты, Володька, талант! И талант истинный! Только ты им пользоваться не умеешь…
Баня
Когда постановили в нашем районе воздвигнуть баню, первым делом стали ей место искать. Тут, значит, магазин стоит. Тут – церквушка. А там, значит, – пустырь. Ничего на этом пустыре нет. Только высится посередине пивной ларек.
Ну что, постановили снести к чертям собачьим эту церквушку. Поскольку она все равно уже старая. Пятнадцатого века.
А отвели на строительство бани жутко короткий срок: три с половиной года. Полгода – это, значит, непосредственно саму баню строить. А три года – церковь ломать.
Ну, первой же взрывной волной сдуло к ядрене фене магазин! А пивной ларек – молодцом! Там только у алкашей пену с пива сдуло.
А вот уж после седьмого взрыва, когда у нашего прораба кисть оторвало, хорошо, что малярную, а с церквушки слетели вороны, правда, жареные, поняли мы, что с религией надо завязывать. Как говорят индийские астрологи, против кармы не попрешь!
А нам под строительство бани отвели новое место. Очень хорошее. Рядом с болотом.
Испачкался в болоте – и в баню. Помылся в бане – и опять в болото.
И вот, значит, строим мы баню. По порядку строим, согласно инструкции. Сначала – первый этаж. Потом – второй… Вот уже и тринадцатый этаж достраиваем. А баня почему-то все одноэтажная получается. Если не сказать – ниже. Её в болото засасывает.
Мы говорим:
– Чего-то мы, ребята, не в ту сторону кладем. По проекту, вроде, вверх было.
Прораб говорит:
– А и пусть! Ну этот проект в болото! Жизнь нам диктует другие законы.
И вот мы уже строим высотную баню-землескреб. Но вдруг где-то в районе девяностого этажа продвижение бани к центру земли прекращается.
Прораб говорит:
– Ну, слава богу, фундамент готов! Давайте скорей саму баню нашлепывать.
Мы говорим:
– Так у нас уже стройматериалы кончились. Только стекло осталось.
Прораб говорит:
– О'кеюшки! Сделаем баню в стиле «модерн». Пусть люди глядят сквозь стекло и любуются на окружающую природу.
Мы говорим:
– Да на всю баню-то стекла не хватит. Один мешок всего и остался. Да и то – в виде дребезгов.
В общем, комиссия баню приняла. Правда – за что-то другое.
Сейчас мост будем строить. Реку только подходящую найдем.
Смех сквозь слезы
Писатель Обрезкин писал длинные и скучные юмористические рассказы. Его активно печатали в газетах и журналах, но никогда не включали в концерты и не предлагали публичных выступлений, потому что к юмору, звучащему со сцены, предъявляются другие требования, а именно: юмор должен быть смешным.
И вот однажды писатель Обрезкин попросил включить его в какой-то большой концерт.
Ведущий, как обычно, ответил, что он бы включил и с превеликим удовольствием, но программа концерта, к сожалению, уже утверждена, и свободных мест нет. Обрезкин стал его уговаривать, стуча кулаком по столу, и в порыве возмущения вдруг крикнул:
– У меня дядя в конце концов умер!
Ведущий сразу растерялся.
– О, простите! – сказал он. – Тогда, конечно. Такое горе. Только коротенько.
Так писатель Обрезкин был включен в концерт.
Перед его выходом ведущий объявил:
– Уважаемые зрители! Сейчас перед вами выступит писатель Обрезкин. У него произошло большое горе: умер дядя. Поэтому во время чтения писателем своего юмористического рассказа я бы попросил зал как можно больше смеяться.
Обрезкин вышел на сцену и под дружный смех прочел длинный и скучный юмористический рассказ.
На волне аплодисментов он влетел за кулисы и попросил ведущего разрешить ему прочесть ещё один рассказ.
– Не имею права, – ответил ведущий. – У вас же умер один дядя?!
– Нет, – сказал Обрезкин. – ещё тётя.
Ведущий вышел на сцену и объявил об этом залу.
Над вторым рассказом смеялись ещё больше.
Окрыленный успехом, Обрезкин бросился опять к ведущему.
– Кто ещё? – со страхом прошептал ведущий.
– Двое детей! – радостно сказал Обрезкин. – Но совсем небольшие. По полстранички каждый.
– А как объявить народу?
– Объявите: авиационная катастрофа.
– Это же на целый час! – ужаснулся ведущий.
– Нет, – сказал Обрезкин. – Самолет областного значения.
Ведущий так и объявил. Писатель Обрезкин вышел на сцену и под душераздирающий хохот прочел ещё два рассказа.
Из зала послышались возгласы:
– Бис!
Ведущий вышел на сцену и объяснил, что второй раз одни и те же родственники умереть не могут.
Тогда кто-то крикнул:
– Автора!
Ведущий весь в слезах бросился к телефону и стал звонить в аэропорт, чтобы прислали механика, по вине которого разбился самолет.
Ему ответили, что самолеты в их области ещё никогда не разбивались. У них вообще нет самолетов.
Ведущий заплакал ещё сильней и объявил все зрителям.
Наступила гробовая тишина: слышно было только, как плотник сколачивал гроб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33