прошлое настигло меня и здесь, в Гвиании…
Петр вздохнул.
На ковровой платформе, держась обеими руками за стойку микрофона, стоял в золотой тоге очередной король, имя которого Петр прослушал. Его украшенный драгоценными камнями (или стекляшками?) скипетр отбрасывал в лучах прожекторов снопы красных, зеленых, синих искр.
Говорил он медленно, скупо роняя слова, но даже те, кто до этого истуканами сидел в бархатных креслах у него за спиной, кивали ему в знак одобрения. А стадион взрывался почти после каждой его фразы, люди вскакивали и трясли кулаками, топали ногами. Тогда он поднимал скипетр — и все разом умолкали, чтобы через несколько секунд опять разразиться неистовым ревом.
Лишь один человек был невозмутим — бывший подполковник, бывший губернатор Эбахон, который знал: еще до полуночи он будет провозглашен президентом независимой африканской республики, еще до полуночи вожди объявят о своем решении произвести его в маршалы.
Правда, может быть, он про себя и улыбался: совет вождей содрал с него за все это по две дюжины ящиков пива на брата! Мало кто из этих титулованных особ, наследников некогда могущественных династий, преуспел в бизнесе, как его величество король Макензуа Второй, большинству из них и две дюжинь ящиков пива казалось богатством.
Эбахон покосился направо и вниз: в «ложе прессы» журналисты листали доставленные им пресс-релизы. Русский и поляк о чем-то переговаривались, облокотившись на канат, окружающий ложу.
«Джеймс Аджайи придумал хороший ход… (Эбахон опустил тяжелые веки, чтобы не выдать свои мысли довольной улыбкой.) „Шелл“ уже забеспокоилась… Англичанам не нравятся мои встречи с этим русским. Бедняги! Им так досталось в Африке, в Азии — во всех странах Содружества наций, что они теперь, обжегшись на молоке, дуют на воду…».
И Эбахон пустился в приятные размышления о будущем нефтяной Республики Поречье. Конечно, «Шелл» себя обижать не позволит. Но, как говорится, что хорошо крокодилихе, то хорошо и крокодилу…
А Петр думал о Жаке. Он не мог заставить себя называть его настоящим именем, ведь Жак ни разу так и не назвался им. Жорж Шевалье. Разыскивается по крупному делу о наркотиках. Это сказал Петру старый полицейский комиссар Прайс. Да, англичане хорошо знали, кто такой Жак Ювелен. И в первую очередь их резидент в Гвиании полковник Роджерс, теперь выращивающий розы где-то на берегах туманного Альбиона…
— … Ты помнишь записку, ожидавшую меня, когда мы вернулись из Каруны? — говорил Жак в ту последнюю встречу. — Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор — или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на севере.
…Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы. — Жак перевел дыхание, криво улыбнулся. — У меня не было выхода, Питер, поверь. — Потом продолжал: — Антиправительственные демонстрации на севере, подстрекательские слухи и, наконец, погром в Каруне — все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то, мне наплевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется — меня лично это не касается. На моей совести, я считаю, только двсе убитых: офицер, который пытался остановить погромщиков и которого я застрелил, и командующий гарнизоном Каруны майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко — это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать — он слишком много знал и стал в игре лишним. Что же касается рябого агента… в черной куртке, который должен был убрать майора Нначи… То я избавил его от куда более мучительной смерти — попадись он только людям майора.
…Войтович коснулся плеча Петра:
— Смотри!
У микрофона стоял Эбахон. Выждав, когда публика успокоится, он воздел руки в белых перчатках к ночному небу, где большая медная луна то проглядывала, то опять пряталась в низких тучах наступающего сезона дождей.
Эбахон читал молитву на языке идонго, и весь стадион повторял за ним его слова. А может быть, это была клятва? Присяга на верность Республике Поречье?
Тем временем по проходам из-под трибун на поле стадиона потянулись солдаты. Они выстраивались в каре вокруг флагштока, на котором все еще развевался флаг Гвиании. Тускло мерцали медные трубы военного оркестра.
Эбахон, кончив молитву, спрыгнул с платформы и заторопился вниз, на поле.
Петр взглянул на часы.
— Без трех минут двенадцать… Все рассчитано точно. Следам за Эбахоном спешили парни из Би-би-си, Монтини и японец с камерами наготове. Никто их не останавливал — местные журналисты неуверенно препирались с гвардейцами: за гостями их просто не пропустили.
Губернатор остановился перед флагштоком, ожидая, пока его догонят Сид Стоун с кинокамерой и Лаке с магнитофоном.
Потом сделал нетерпеливый жест рукою в белой перчатке.
Оркестр заиграл что-то бравурное, видимо, гимн новой республики, потому что солдаты, стоявшие в проходах между трибунами, заорали на публику и все стали шумно подниматься.
— Встанем, джентльмены, — предложил многоопытный Френдли: «ложа прессы» не замедлила присоединиться к остальным. Краем глаза Петр заметил, что встали даже монахини и миссионеры. Парни в пятнистой форме по-военному вытянулись.
Эбахон взялся за шнур флагштока, и полотнище гвианийского флага медленно поползло вниз. Подоспевший офицер помог губернатору отцепить его от шнура, развернул принесенный им большой пакет, прицепил другое полотнище и отскочил в сторону, вытянувшись по стойке «смирно».
Солдаты взяли на караул. Эбахон потянул шнур — и, провожаемое от самой земли сильными лучами прожектора, вверх поползло желто-зеленое полотнище флага мятежной Республики Поречье.
На вершине мачты его подхватил ветер, оно развернулось и затрепетало в свете прожекторов: на желто-зеленом поле вздыбились навстречу друг другу белый слон и единорог.
Эбахон отдал ему честь, обернулся к вождям и поднял руку…
Солдаты вскинули карабины.
— Огонь! — рявкнул Эбахон.
Сухой залп слился с последними звуками оркестра. Затем еще раз и еще.
— Поречье! Поречье! — раздались крики на трибунах, и стадион взорвался восторженным ревом.
ГЛАВА 5
Проснулся Петр от стука в дверь. За окном было темно. Он нащупал выключатель лампочки-ночника, стоящего на тумбочке между кроватями — его и Войтовича, включил свет и взглянул на часы.
— Кого это там несет нелегкая? — пробурчал проснувшийся Анджей, не открывая глаз.
Петр встал с постели, нащупал ночные туфли, подтянул пижамные брюки и пошел к двери.
— Спроси сначала, кто там, — сладко зевая, посоветовал ему вслед Анджей.
Но спрашивать не пришлось.
— Господин советник, — донесся из-за двери приглушенный голос, — это я, ваш шофер. Его превосходительство президент республики просит вас срочно приехать…
Петр оглянулся на Войтовича, приподнявшегося на локте и близоруко щурящегося.
— Сукин сын! — выругался Анджей от души. — Слыхал? Его уже называют президентом!
— Господин советник! — Голос за дверью был настойчив. — Проснитесь…
— Да проснулся я! — сердито отозвался Петр. — Что там еще за спешка?
— Его превосходительство велел привезти вас немедленно!
Петр вздохнул:
— Придется, видимо, ехать. Войтович уже сидел на постели.
— Я поеду с тобой.
— Ни к чему, — возразил Петр. — Ложись и досыпай.
Они оделись одновременно и одновременно подошли к двери. Петр первым взялся за ручку и повернул ключ, но Войтович, резко оттолкнув его в сторону, толкнул дверь ногой…
За дверью, на крыльце, никого не было. Чуть поодаль темнел силуэт «мерседеса»; человек, сидевший за рулем, попыхивал сигаретой. Темнота уже не казалась густой. Быстрый рассвет красил все в серые тона, и можно было разглядеть, что, кроме шофера, в машине никого не было.
Войтович внимательно огляделся. Рест-хаус спал. Празднества на стадионе закончились около трех, и все легли спать только под утро.
— Иди в дом, — протиснулся Петр из-за спины Войтовича. — Это действительно моя машина…
— А ты привыкаешь… к должности, — с видимым облегчением пошутил Анджей и шутливо ткнул его кулаком в бок. — Ладно! Отправляйся же… особа, облеченная доверием. Президент не иначе как желает с тобой позавтракать. Судя по физиономиям духовных отцов народа идонго, интеллектуальную беседу вести с ними невозможно, а уж Шопена их и вовсе не заставишь слушать. Диктофончик… не забыл?
Петр кивнул и досадливо поморщился. Неужели же Анджей, который накануне так внимательно прослушивал запись разговора с Эбахоном, не хочет понять серьезности положения? Или не верит, что самозваный президент может привести в исполнение свои угрозы?
Петр вздохнул и взглянул на поляка. Лицо Анджея было серьезно.
Увидев вышедших на крыльцо, шофер поспешно выскочил из машины, бросил сигарету и козырнул:
— Доброе утро, господин советник!
Это был вчерашний солдат, Петр уже знал, что его зовут Осагие Лоусон, что ему двадцать лет и что в армию пошел добровольцем, с семнадцати, рассчитывая бесплатно приобрести профессию шофера.
Лоусон улыбался, лицо его было доверчивым и открытым. Он предупредительно распахнул дверцу машины…
— Надеюсь, я там долго не задержусь! — крикнул Петр Войтовичу, садясь в «мерседес».
Анджей молча поднял руку и помахал в ответ.
Шоссе, на которое Лоусон вывел «мерседес», считалось когда-то первоклассным, но с годами тропические ливни основательно его подпортили, и теперь приходилось осторожно объезжать коварные выбоины, заполненные доверху водой, скрывающей их глубину.
Одна сторона дороги прижималась к отвесным скалам, другая — к откосу, поросшему густым кустарником, асфальтовой ленты едва-едва хватало, чтобы могли разъехаться две легковые машины. И поэтому, когда за одним из поворотов показался пятнистый «джип», стоящий как раз посредине шоссе, Лоусон вынужден был остановиться.
Возле «джипа» курили европейцы в форме десантников. Рукава их расстегнутых курток были закатаны по локоть, на груди болтались автоматы.
Высокий парень шагнул навстречу «мерседесу» и поднял руку:
— Стой! Приехали!
— Кувье?
Да, это был бельгиец, которого Петр видел сначала в Луисе, а потом вчера в баре рест-хауса.
Кувье дружелюбно оскалил крупные белые зубы и коснулся двумя пальцами своего лихо сдвинутого набок малинового берета:
— Доброе утро, мистер Николаев! Петр открыл дверцу.
— Отчаянный парень, ребята! — сказал Кувье, указывая на него взглядом остальным наемникам, все еще стоявшим у «джипа», и хлопнул Петра по плечу. — Вот с кем я бы хотел выпить в нашей берлоге.
Он захохотал, поскреб щетинистую щеку, словно обдумывая эту мысль, потом лукаво подмигнул Петру:
— А что? Если в этой проклятой стране белый не будет держаться белого… Так как насчет выпить с моими парнями? Нас подняли ни свет ни заря и гонят… даже страшно сказать куда! Бррр! — Он передернул плечами. — Там нельзя оставаться непроспиртованным ни одной секунды!
— Меня вот тоже… — Петр кивнул на притихшего за рулем Лоусона, — подняли с постели. И куда бы, вы думали? — Он подмигнул шоферу: — Скажи-ка, парень, кто нас поднял в такую рань?
— Господина советника ждет его превосходительство президент республики, — заикаясь от страха, еле выговорил Лоусон. — Мне приказали…
— Чепуха! — усмехнулся бельгиец. — Здесь приказываю я. Так что, мистер Николаев? Едем с нами?
В голосе его были повелительные нотки, и Петр почуял недоброе.
— Похищение? — сухо спросил он.
— Нет, всего лишь приглашение на дружескую выпивку, — с холодной любезностью уточнил Кувье. — Прошу!
— С президентом вы будете объясняться сами!
Сказав это, Петр вернулся на свое место на заднем сиденье. Бельгиец бесцеремонно плюхнулся рядом.
— Вперед, малыш! — приказал он шоферу. — Держи за моими ребятами, да без глупостей! Ты меня понял?
Остальные, увидев, что Петр и бельгиец сели в «мерседес», поспешно вскочили в свой «джип» и рванули с места так, что их машина, с ходу влетев в первую же выбоину, подпрыгнула над землей чуть ли не на полметра.
— Дикари! — весело возмутился Кувье. — А машинишка-то ведь новенькая! Угробят, через неделю угробят!
И укоризненно покачал головой.
Через несколько минут обе машины подъехали к развилке: дорога налево вела вниз, в Обоко, направо — в холмы, в глубинные районы Поречья.
«Джип», не сбавляя скорости, свернул направо. Лоусон последовал за ним, и Петр, в глубине души все еще надеявшийся, что все это всего лишь дурная шутка, понял, что «джип» оказался в этот ранний час на шоссе совсем не случайно.
— Надеюсь, вы не задумали пересечь Сахару? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно насмешливее.
— Честно говоря, я предпочел бы Сахару той дыре, в которую нас запихнул ваш друг — господин президент, — искренне вырвалось у Кувье. — Вы бывали когда-нибудь в Мвахии?
— Мвахия? Лепрозорий? Колония для прокаженных?
— Эти умники… в Обоко… решили разместить нас под защитой, так сказать, Красного Креста и ООН.
«Боишься», — злорадно подумал Петр, беря реванш за те неприятные минуты, которые ему только что пришлось пережить.
— Конечно, проказа куда страшнее, чем прыжок в хлорированный бассейн… всего лишь с девяти метров…
— А еще страшнее — напалмовые бомбы, когда они начнут сыпаться нам на головы с самолетов федералов!
— Значит, — понял Петр, — вас разместили в колонии в расчете, что федеральная авиация не будет бомбить… этих несчастных?
Бельгиец хмыкнул:
— Нам придется там отсиживаться, пока не прибудут наши парни с нашими самолетами. А пока пусть повоюют черные. Белые шкуры обходятся нашим хозяевам слишком дорого, чтобы их можно было дырявить по пустячным делам!
Несмотря на плохую дорогу, они проскочили тридцать миль за полчаса и, не доезжая с полмили до самой Мвахии, большой торговой деревни, где жили в основном родственники прокаженных, свернули на размытый ливнями проселок.
Красные латеритовые колеи были заполнены мутной водой. То здесь, то там из грязи проступали камни и толстые ветки, набросанные шоферами уже застревавших в этом месиве машин.
— «Мерседес» здесь не пройдет, сэр, — почтительно сказал Лоусон, не оборачиваясь, но было ясно, что он обращается не к Петру, а к бельгийцу.
— А ты соображаешь, парень! — усмехнулся Кувье. — Что ж, не будем портить автомобиль господина советника. Придется нашему гостю пересесть в «джип».
В его голосе опять появилась веселая галантность.
Лоусон выбрал местечко посуше и остановил машину. В «джипе», ушедшем было вперед, поняли, в чем дело. Он тоже остановился и пошел назад по глубокой и скользкой колее.
Наемники молча и с откровенным интересом рассматривали Петра, вслед за бельгийцем выбравшегося из машины. Их было четверо, очень молодых, почти мальчишек, со свисающими из-под беретов длинными волосами, по моде закрывавшими уши. Никого из тех, с кем Петр познакомился в Луисе, видел в ресторане «Эксельсиора» или вчера в рест-хаусе, среди них не было.
— А ты, парень, двигай назад, — приказал бельгиец Лоусону.
Тот медлил, явно желая что-то сказать и не решаясь.
— Тебе что? Повторять дважды? — нахмурился Кувье. Губы Лоусона дрогнули.
— Но, господин…
Он шарил испуганным взглядом по плечам, по воротнику, по груди бельгийца, пытаясь найти хоть какие-нибудь знаки различия и определить его звание.
— Полковник! — весело подсказал ему Кувье. — Пора бы знать, парень, что каждый вооруженный белый, если он пожил с мое в Африке, — полковник!
— Что прикажете доложить моему начальству, господин полковник? — сейчас же вытянулся шофер.
— Передай… (бельгиец бросил на Петра быстрый взгляд) …что господин советник решил навестить своего старого друга полковника Штангера!
«Штангер, — думал Петр, трясясь на ухабах на жестком металлическом сиденье „джипа“ между двумя парнями. — Рольф Штангер… Так, значит, у наемников он немалая фигура. Постой-ка, постой!»
Ему вспомнилось невыразительное плоское лицо этого немца, редкие светлые волосы, косой челкой налипшие на лоб, бледно-голубые фарфоровые глаза… И вдруг в памяти всплыла фотография, крупная цветная фотография, которую он видел на обложке какого-то западногерманского журнала. Да, фотография Рольфа Штангера — в черном берете со значком — череп и скрещенные кости, в пятнистой куртке десантника…
Ну конечно же, как только Петр его не узнал!
…Журнал со смаком расписывал «незаурядную личность» — Рольфа Штангера. Родился в 1930 году, когда нацисты рвались к власти. Захватив ее, они не жалели сил, чтобы воспитать молодое поколение в нужном им духе. В гитлерюгенде юный Рольф маршировал и горланил «Хорст Вессель», упражнялся в стрельбе и метании гранат. А дома с жадностью читал книги о дальних экзотических странах, об опасностях, подстерегавших храбрых носителей «бремени белого человека» в джунглях Африки и Азии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Петр вздохнул.
На ковровой платформе, держась обеими руками за стойку микрофона, стоял в золотой тоге очередной король, имя которого Петр прослушал. Его украшенный драгоценными камнями (или стекляшками?) скипетр отбрасывал в лучах прожекторов снопы красных, зеленых, синих искр.
Говорил он медленно, скупо роняя слова, но даже те, кто до этого истуканами сидел в бархатных креслах у него за спиной, кивали ему в знак одобрения. А стадион взрывался почти после каждой его фразы, люди вскакивали и трясли кулаками, топали ногами. Тогда он поднимал скипетр — и все разом умолкали, чтобы через несколько секунд опять разразиться неистовым ревом.
Лишь один человек был невозмутим — бывший подполковник, бывший губернатор Эбахон, который знал: еще до полуночи он будет провозглашен президентом независимой африканской республики, еще до полуночи вожди объявят о своем решении произвести его в маршалы.
Правда, может быть, он про себя и улыбался: совет вождей содрал с него за все это по две дюжины ящиков пива на брата! Мало кто из этих титулованных особ, наследников некогда могущественных династий, преуспел в бизнесе, как его величество король Макензуа Второй, большинству из них и две дюжинь ящиков пива казалось богатством.
Эбахон покосился направо и вниз: в «ложе прессы» журналисты листали доставленные им пресс-релизы. Русский и поляк о чем-то переговаривались, облокотившись на канат, окружающий ложу.
«Джеймс Аджайи придумал хороший ход… (Эбахон опустил тяжелые веки, чтобы не выдать свои мысли довольной улыбкой.) „Шелл“ уже забеспокоилась… Англичанам не нравятся мои встречи с этим русским. Бедняги! Им так досталось в Африке, в Азии — во всех странах Содружества наций, что они теперь, обжегшись на молоке, дуют на воду…».
И Эбахон пустился в приятные размышления о будущем нефтяной Республики Поречье. Конечно, «Шелл» себя обижать не позволит. Но, как говорится, что хорошо крокодилихе, то хорошо и крокодилу…
А Петр думал о Жаке. Он не мог заставить себя называть его настоящим именем, ведь Жак ни разу так и не назвался им. Жорж Шевалье. Разыскивается по крупному делу о наркотиках. Это сказал Петру старый полицейский комиссар Прайс. Да, англичане хорошо знали, кто такой Жак Ювелен. И в первую очередь их резидент в Гвиании полковник Роджерс, теперь выращивающий розы где-то на берегах туманного Альбиона…
— … Ты помнишь записку, ожидавшую меня, когда мы вернулись из Каруны? — говорил Жак в ту последнюю встречу. — Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор — или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на севере.
…Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы. — Жак перевел дыхание, криво улыбнулся. — У меня не было выхода, Питер, поверь. — Потом продолжал: — Антиправительственные демонстрации на севере, подстрекательские слухи и, наконец, погром в Каруне — все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то, мне наплевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется — меня лично это не касается. На моей совести, я считаю, только двсе убитых: офицер, который пытался остановить погромщиков и которого я застрелил, и командующий гарнизоном Каруны майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко — это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать — он слишком много знал и стал в игре лишним. Что же касается рябого агента… в черной куртке, который должен был убрать майора Нначи… То я избавил его от куда более мучительной смерти — попадись он только людям майора.
…Войтович коснулся плеча Петра:
— Смотри!
У микрофона стоял Эбахон. Выждав, когда публика успокоится, он воздел руки в белых перчатках к ночному небу, где большая медная луна то проглядывала, то опять пряталась в низких тучах наступающего сезона дождей.
Эбахон читал молитву на языке идонго, и весь стадион повторял за ним его слова. А может быть, это была клятва? Присяга на верность Республике Поречье?
Тем временем по проходам из-под трибун на поле стадиона потянулись солдаты. Они выстраивались в каре вокруг флагштока, на котором все еще развевался флаг Гвиании. Тускло мерцали медные трубы военного оркестра.
Эбахон, кончив молитву, спрыгнул с платформы и заторопился вниз, на поле.
Петр взглянул на часы.
— Без трех минут двенадцать… Все рассчитано точно. Следам за Эбахоном спешили парни из Би-би-си, Монтини и японец с камерами наготове. Никто их не останавливал — местные журналисты неуверенно препирались с гвардейцами: за гостями их просто не пропустили.
Губернатор остановился перед флагштоком, ожидая, пока его догонят Сид Стоун с кинокамерой и Лаке с магнитофоном.
Потом сделал нетерпеливый жест рукою в белой перчатке.
Оркестр заиграл что-то бравурное, видимо, гимн новой республики, потому что солдаты, стоявшие в проходах между трибунами, заорали на публику и все стали шумно подниматься.
— Встанем, джентльмены, — предложил многоопытный Френдли: «ложа прессы» не замедлила присоединиться к остальным. Краем глаза Петр заметил, что встали даже монахини и миссионеры. Парни в пятнистой форме по-военному вытянулись.
Эбахон взялся за шнур флагштока, и полотнище гвианийского флага медленно поползло вниз. Подоспевший офицер помог губернатору отцепить его от шнура, развернул принесенный им большой пакет, прицепил другое полотнище и отскочил в сторону, вытянувшись по стойке «смирно».
Солдаты взяли на караул. Эбахон потянул шнур — и, провожаемое от самой земли сильными лучами прожектора, вверх поползло желто-зеленое полотнище флага мятежной Республики Поречье.
На вершине мачты его подхватил ветер, оно развернулось и затрепетало в свете прожекторов: на желто-зеленом поле вздыбились навстречу друг другу белый слон и единорог.
Эбахон отдал ему честь, обернулся к вождям и поднял руку…
Солдаты вскинули карабины.
— Огонь! — рявкнул Эбахон.
Сухой залп слился с последними звуками оркестра. Затем еще раз и еще.
— Поречье! Поречье! — раздались крики на трибунах, и стадион взорвался восторженным ревом.
ГЛАВА 5
Проснулся Петр от стука в дверь. За окном было темно. Он нащупал выключатель лампочки-ночника, стоящего на тумбочке между кроватями — его и Войтовича, включил свет и взглянул на часы.
— Кого это там несет нелегкая? — пробурчал проснувшийся Анджей, не открывая глаз.
Петр встал с постели, нащупал ночные туфли, подтянул пижамные брюки и пошел к двери.
— Спроси сначала, кто там, — сладко зевая, посоветовал ему вслед Анджей.
Но спрашивать не пришлось.
— Господин советник, — донесся из-за двери приглушенный голос, — это я, ваш шофер. Его превосходительство президент республики просит вас срочно приехать…
Петр оглянулся на Войтовича, приподнявшегося на локте и близоруко щурящегося.
— Сукин сын! — выругался Анджей от души. — Слыхал? Его уже называют президентом!
— Господин советник! — Голос за дверью был настойчив. — Проснитесь…
— Да проснулся я! — сердито отозвался Петр. — Что там еще за спешка?
— Его превосходительство велел привезти вас немедленно!
Петр вздохнул:
— Придется, видимо, ехать. Войтович уже сидел на постели.
— Я поеду с тобой.
— Ни к чему, — возразил Петр. — Ложись и досыпай.
Они оделись одновременно и одновременно подошли к двери. Петр первым взялся за ручку и повернул ключ, но Войтович, резко оттолкнув его в сторону, толкнул дверь ногой…
За дверью, на крыльце, никого не было. Чуть поодаль темнел силуэт «мерседеса»; человек, сидевший за рулем, попыхивал сигаретой. Темнота уже не казалась густой. Быстрый рассвет красил все в серые тона, и можно было разглядеть, что, кроме шофера, в машине никого не было.
Войтович внимательно огляделся. Рест-хаус спал. Празднества на стадионе закончились около трех, и все легли спать только под утро.
— Иди в дом, — протиснулся Петр из-за спины Войтовича. — Это действительно моя машина…
— А ты привыкаешь… к должности, — с видимым облегчением пошутил Анджей и шутливо ткнул его кулаком в бок. — Ладно! Отправляйся же… особа, облеченная доверием. Президент не иначе как желает с тобой позавтракать. Судя по физиономиям духовных отцов народа идонго, интеллектуальную беседу вести с ними невозможно, а уж Шопена их и вовсе не заставишь слушать. Диктофончик… не забыл?
Петр кивнул и досадливо поморщился. Неужели же Анджей, который накануне так внимательно прослушивал запись разговора с Эбахоном, не хочет понять серьезности положения? Или не верит, что самозваный президент может привести в исполнение свои угрозы?
Петр вздохнул и взглянул на поляка. Лицо Анджея было серьезно.
Увидев вышедших на крыльцо, шофер поспешно выскочил из машины, бросил сигарету и козырнул:
— Доброе утро, господин советник!
Это был вчерашний солдат, Петр уже знал, что его зовут Осагие Лоусон, что ему двадцать лет и что в армию пошел добровольцем, с семнадцати, рассчитывая бесплатно приобрести профессию шофера.
Лоусон улыбался, лицо его было доверчивым и открытым. Он предупредительно распахнул дверцу машины…
— Надеюсь, я там долго не задержусь! — крикнул Петр Войтовичу, садясь в «мерседес».
Анджей молча поднял руку и помахал в ответ.
Шоссе, на которое Лоусон вывел «мерседес», считалось когда-то первоклассным, но с годами тропические ливни основательно его подпортили, и теперь приходилось осторожно объезжать коварные выбоины, заполненные доверху водой, скрывающей их глубину.
Одна сторона дороги прижималась к отвесным скалам, другая — к откосу, поросшему густым кустарником, асфальтовой ленты едва-едва хватало, чтобы могли разъехаться две легковые машины. И поэтому, когда за одним из поворотов показался пятнистый «джип», стоящий как раз посредине шоссе, Лоусон вынужден был остановиться.
Возле «джипа» курили европейцы в форме десантников. Рукава их расстегнутых курток были закатаны по локоть, на груди болтались автоматы.
Высокий парень шагнул навстречу «мерседесу» и поднял руку:
— Стой! Приехали!
— Кувье?
Да, это был бельгиец, которого Петр видел сначала в Луисе, а потом вчера в баре рест-хауса.
Кувье дружелюбно оскалил крупные белые зубы и коснулся двумя пальцами своего лихо сдвинутого набок малинового берета:
— Доброе утро, мистер Николаев! Петр открыл дверцу.
— Отчаянный парень, ребята! — сказал Кувье, указывая на него взглядом остальным наемникам, все еще стоявшим у «джипа», и хлопнул Петра по плечу. — Вот с кем я бы хотел выпить в нашей берлоге.
Он захохотал, поскреб щетинистую щеку, словно обдумывая эту мысль, потом лукаво подмигнул Петру:
— А что? Если в этой проклятой стране белый не будет держаться белого… Так как насчет выпить с моими парнями? Нас подняли ни свет ни заря и гонят… даже страшно сказать куда! Бррр! — Он передернул плечами. — Там нельзя оставаться непроспиртованным ни одной секунды!
— Меня вот тоже… — Петр кивнул на притихшего за рулем Лоусона, — подняли с постели. И куда бы, вы думали? — Он подмигнул шоферу: — Скажи-ка, парень, кто нас поднял в такую рань?
— Господина советника ждет его превосходительство президент республики, — заикаясь от страха, еле выговорил Лоусон. — Мне приказали…
— Чепуха! — усмехнулся бельгиец. — Здесь приказываю я. Так что, мистер Николаев? Едем с нами?
В голосе его были повелительные нотки, и Петр почуял недоброе.
— Похищение? — сухо спросил он.
— Нет, всего лишь приглашение на дружескую выпивку, — с холодной любезностью уточнил Кувье. — Прошу!
— С президентом вы будете объясняться сами!
Сказав это, Петр вернулся на свое место на заднем сиденье. Бельгиец бесцеремонно плюхнулся рядом.
— Вперед, малыш! — приказал он шоферу. — Держи за моими ребятами, да без глупостей! Ты меня понял?
Остальные, увидев, что Петр и бельгиец сели в «мерседес», поспешно вскочили в свой «джип» и рванули с места так, что их машина, с ходу влетев в первую же выбоину, подпрыгнула над землей чуть ли не на полметра.
— Дикари! — весело возмутился Кувье. — А машинишка-то ведь новенькая! Угробят, через неделю угробят!
И укоризненно покачал головой.
Через несколько минут обе машины подъехали к развилке: дорога налево вела вниз, в Обоко, направо — в холмы, в глубинные районы Поречья.
«Джип», не сбавляя скорости, свернул направо. Лоусон последовал за ним, и Петр, в глубине души все еще надеявшийся, что все это всего лишь дурная шутка, понял, что «джип» оказался в этот ранний час на шоссе совсем не случайно.
— Надеюсь, вы не задумали пересечь Сахару? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно насмешливее.
— Честно говоря, я предпочел бы Сахару той дыре, в которую нас запихнул ваш друг — господин президент, — искренне вырвалось у Кувье. — Вы бывали когда-нибудь в Мвахии?
— Мвахия? Лепрозорий? Колония для прокаженных?
— Эти умники… в Обоко… решили разместить нас под защитой, так сказать, Красного Креста и ООН.
«Боишься», — злорадно подумал Петр, беря реванш за те неприятные минуты, которые ему только что пришлось пережить.
— Конечно, проказа куда страшнее, чем прыжок в хлорированный бассейн… всего лишь с девяти метров…
— А еще страшнее — напалмовые бомбы, когда они начнут сыпаться нам на головы с самолетов федералов!
— Значит, — понял Петр, — вас разместили в колонии в расчете, что федеральная авиация не будет бомбить… этих несчастных?
Бельгиец хмыкнул:
— Нам придется там отсиживаться, пока не прибудут наши парни с нашими самолетами. А пока пусть повоюют черные. Белые шкуры обходятся нашим хозяевам слишком дорого, чтобы их можно было дырявить по пустячным делам!
Несмотря на плохую дорогу, они проскочили тридцать миль за полчаса и, не доезжая с полмили до самой Мвахии, большой торговой деревни, где жили в основном родственники прокаженных, свернули на размытый ливнями проселок.
Красные латеритовые колеи были заполнены мутной водой. То здесь, то там из грязи проступали камни и толстые ветки, набросанные шоферами уже застревавших в этом месиве машин.
— «Мерседес» здесь не пройдет, сэр, — почтительно сказал Лоусон, не оборачиваясь, но было ясно, что он обращается не к Петру, а к бельгийцу.
— А ты соображаешь, парень! — усмехнулся Кувье. — Что ж, не будем портить автомобиль господина советника. Придется нашему гостю пересесть в «джип».
В его голосе опять появилась веселая галантность.
Лоусон выбрал местечко посуше и остановил машину. В «джипе», ушедшем было вперед, поняли, в чем дело. Он тоже остановился и пошел назад по глубокой и скользкой колее.
Наемники молча и с откровенным интересом рассматривали Петра, вслед за бельгийцем выбравшегося из машины. Их было четверо, очень молодых, почти мальчишек, со свисающими из-под беретов длинными волосами, по моде закрывавшими уши. Никого из тех, с кем Петр познакомился в Луисе, видел в ресторане «Эксельсиора» или вчера в рест-хаусе, среди них не было.
— А ты, парень, двигай назад, — приказал бельгиец Лоусону.
Тот медлил, явно желая что-то сказать и не решаясь.
— Тебе что? Повторять дважды? — нахмурился Кувье. Губы Лоусона дрогнули.
— Но, господин…
Он шарил испуганным взглядом по плечам, по воротнику, по груди бельгийца, пытаясь найти хоть какие-нибудь знаки различия и определить его звание.
— Полковник! — весело подсказал ему Кувье. — Пора бы знать, парень, что каждый вооруженный белый, если он пожил с мое в Африке, — полковник!
— Что прикажете доложить моему начальству, господин полковник? — сейчас же вытянулся шофер.
— Передай… (бельгиец бросил на Петра быстрый взгляд) …что господин советник решил навестить своего старого друга полковника Штангера!
«Штангер, — думал Петр, трясясь на ухабах на жестком металлическом сиденье „джипа“ между двумя парнями. — Рольф Штангер… Так, значит, у наемников он немалая фигура. Постой-ка, постой!»
Ему вспомнилось невыразительное плоское лицо этого немца, редкие светлые волосы, косой челкой налипшие на лоб, бледно-голубые фарфоровые глаза… И вдруг в памяти всплыла фотография, крупная цветная фотография, которую он видел на обложке какого-то западногерманского журнала. Да, фотография Рольфа Штангера — в черном берете со значком — череп и скрещенные кости, в пятнистой куртке десантника…
Ну конечно же, как только Петр его не узнал!
…Журнал со смаком расписывал «незаурядную личность» — Рольфа Штангера. Родился в 1930 году, когда нацисты рвались к власти. Захватив ее, они не жалели сил, чтобы воспитать молодое поколение в нужном им духе. В гитлерюгенде юный Рольф маршировал и горланил «Хорст Вессель», упражнялся в стрельбе и метании гранат. А дома с жадностью читал книги о дальних экзотических странах, об опасностях, подстерегавших храбрых носителей «бремени белого человека» в джунглях Африки и Азии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32